Япония, японцы и японоведы

На страницах сборника мы поместили, например, "Карту Иркутского наместничества", извлеченную из "Атласа Российской империи" - официального издания екатерининских времен, вышедшего в свет в Санкт-Петербурге летом 1796 года. На этой карте вполне четко и определенно все Курильские острова, включая Итуруп и Кунашир, были обозначены как территория Российской империи. Карта эта как официальный документ Российской империи обладала убойной силой для всех измышлений по поводу приоритета японцев в открытии и освоении Южных Курил. Когда я вручил этот сборник документов заместителю председателя Государственной думы С. Н. Бабурину, обратив его внимание на эту карту, то он тут же пообещал мне увеличить ее и закрепить на стене своего думского кабинета - и действительно сделал это, в чем я убедился при следующей встрече с ним. "Я теперь,- сказал он,- показываю эту карту и японцам, и американцам, да и другим посетителям всякий раз, когда речь заходит о японских территориальных требованиях".
      Участие в деятельности Комитета защиты Курил дало мне возможность близко познакомиться и вступить в дружеские отношения с целым рядом замечательных русских людей самых разных профессий, движимых не чем иным, кроме бескорыстного стремления отстоять интересы своей Родины. Да и в стенах Института востоковедения после выхода в свет двух упомянутых выше книг я встретил поддержку целого ряда моих коллег, включая востоковедов специалистов по Китаю, Индии, Ближнему Востоку и другим регионам. Доброе, дружественное отношение ко мне проявляли и научные сотрудники отдела комплексных международных проблем, в котором я и по сей день работаю. Не будучи обременен административными обязанностями, я смог максимум времени уделить в 90-е годы углубленному изучению проблем российско-японских отношений и подготовке ряда публикаций на эту тему как в журнале "Азия и Африка сегодня", так и в сборниках названного выше отдела. Словом, бойкот, устроенный мне группой моих коллег-японоведов, присосавшихся к Японскому фонду и забывших по этой причине об интересах своей страны, не причинил ущерба моим японоведческим занятиям - своим любимым делом я продолжал заниматься даже в более удобных условиях, чем ранее.
      А вот такие пособники воинствующих японских националистов как А. Козырев, Г. Кунадзе, К. Саркисов оказались так или иначе отстраненными с тех постов, находясь на которых они оказывали существенное влияние на развитие российско-японских отношений. Где-то в начале 1996 года пришлось бесславно покинуть свой министерский пост американскому подголоску А. Козыреву. Еще до того, в 1994 году, отстранен был от японских дел его заместитель - японовед Г. Кунадзе. Просидев некоторое время в должности посла России в Южной Корее, он был затем вообще выдворен из стен министерства иностранных дел. Покинул по-тихому пост руководителя отдела Японии и самый ревностный поборник передачи Южных Курил японцам - К. Саркисов. Сочтя, что работать за иены выгоднее, чем работать за рубли, он перебрался в Токио и занялся преподаванием российской истории в частном японском университете Хосэй.
      Но уход на обочину этих заведомо одиозных фигур, полностью дискредитировавших себя в глазах российской общественности, не привел, однако, к коренному пересмотру порочного курса МИДа на потакание и уступки японским территориальным притязаниям.
      С назначением Е. М. Примакова на пост министра иностранных дел некоторые из моих единомышленников-патриотов поначалу наивно предполагали, что начался новый этап в территориальном споре России с Японией и что российский МИД станет впредь более твердо, чем при Козыреве, отстаивать национальные интересы страны. Но этого не случилось: российское руководство продолжало по-прежнему вести набившие оскомину переговоры о заключении "мирного договора" с Японией. В ходе этих переговоров снова началось секретное обсуждение японских территориальных требований и снова в позиции руководства России стала проявляться опасная тенденция к подвижкам навстречу японским посягательствам на Южные Курилы.
      Что и как писали российские японоведы
      о Японии в 90-х годах
      Размежевание между российскими японоведами на два течения, японофилов и русофилов, произошло отнюдь не только из-за различий между ними, возникших в связи с российско-японским территориальным спором. Если смотреть в корень, они крылись в ином: в различиях политических мировоззрений тех и других. Японофилами оказались, как выяснилось в дальнейшем, именно те научные работники и журналисты, которые в начале 90-х годов поспешно отрекались от прежней советской политической идеологии идеологии, составлявшей идейную основу всего того, что ими писалось в предшествовавшие годы, и вслед за ельцинскими "реформаторами-демократами" торопливо встраивались в концепции идеологов Западного мира, и прежде всего в концепции американских японоведов. Для одних это было не так трудно, ибо они и раньше скрытно сочувствовали Западу и свои "марксистские труды" писали неискренне, кривя душой. Другим же это было труднее, так как до 1991 года, когда они "прозрели", в их сознании ничего иного, кроме ортодоксальной советской идеологии, усвоенной в школах, институтах и аспирантурах, не появлялось, а потому перестройка собственного мировоззрения в зрелые годы давалась им ценой большого умственного напряжения. Но и те и другие являли собой так или иначе перевертышей, только первые были перевертыши по зову души, а вторые - перевертыши по расчету.
      Много, очень много неожиданных идейных метаморфоз произошло в годы ельцинского правления с моими коллегами - научными работниками-японоведами. Не раз я испытывал шок, когда некоторые из моих давних друзей - уважаемых ветеранов японоведения вдруг отрекались от своих прежних почетных репутаций ортодоксальных марксистов и объявляли себя давними приверженцами экономических, социальных и политических моделей Запада. Более всего покоробили меня откровения неизменно уважавшегося мной Якова Александровича Певзнера - автора самых крупных в нашей стране и наиболее капитальных исследований экономики Японии. Я был буквально потрясен, когда в его автобиографической книге "Вторая жизнь" прочел следующие строки: "Процентов 25-30 того, что я писал в своих книгах и статьях, было правдой... но эту правду я мог давать, только обрамляя ее ложью... Были диссиденты, были умственные рабы, и были люди, державшие кукиш в кармане. Я, видимо, отношусь к последним"170.
      Хотя эти строки и претендуют на откровения, я им все-таки не поверил и не верю до сих пор, ибо то, что было написано Яковом Александровичем о западной общественной жизни, о государственно-монополистическом капитализме Японии, не могло быть плодами сознательного извращения истины: слишком убедительны были авторские выводы, слишком тесно были они увязаны с данными экономической статистики и фактами, да к тому же и слишком много подтверждений находили они в трудах десятков маститых японских ученых-экономистов. Нет, в приведенных выше строках восьмидесятилетний Певзнер в пылу самобичевания и в угоду новым веяниям несправедливо, сгоряча оговорил Певзнера пятидесятилетнего, на трудах которого сложилась целая школа советских экономистов-японоведов. В заявлении о кукише, который он якобы постоянно держал в кармане при написании своих работ, я усмотрел не циничный идейный стриптиз, а всего лишь болезненное проявление нервного стресса, которые случаются у больших ученых в преклонном возрасте под влиянием крутых и больших перемен в окружающем их мире.
      Идеологические зигзаги появились в ельцинские годы и в научных трудах другого крупного отечественного японоведа-политолога - Алексея Ивановича Сенаторова, который всегда казался мне человеком вдумчивым, солидным и принципиальным. Ведь это он, Сенаторов, в течение десяти, если не более, лет находился на ответственном посту в Международном отделе ЦК КПСС, возглавляя со второй половины 70-х годов японский сектор этого отдела. Именно он следил тогда за идейно-политическим уровнем печатных публикаций советских японоведов, и не только следил, но нередко менторским тоном давал авторам этих публикаций свои наставления, призванные направлять работу последних в русло ортодоксального марксистско-ленинского учения. Но вот чудо: как только Алексей Иванович оказался отстраненным со своих высоких цековских постов в связи с гонениями ельцинистов на КПСС и крушением Советского Союза, он начал вдруг стыдливо отмежевываться в своих публикациях и от советского прошлого, и от марксистско-ленинской идеологии. В книге и статьях, написанных им в 90-х годах, вдруг неожиданно высветилась пылкая приверженность тем догмам буржуазной демократии Запада, которых он прежде вроде бы на дух не переносил. В его обстоятельных и интересных статьях о деятельности политических партий современной Японии, опубликованных в ежегодниках "Япония" последнего десятилетия, а также в его большой книге "Политические партии Японии: сравнительный анализ программ, организации и парламентской деятельности (1945-1992)", изданной в 1995 году, как темные кляксы на белой скатерти стали появляться авторские реплики об "ускоренным провале экспериментов по построению "реального социализма" в Советском Союзе"171, о "необходимости возвращения нашей страны к многопартийности"172 и о том, что не в пример советскому строю "в Японии, странах Западной Европы, США, Канаде парламентская демократия... доказала свою жизненность и эффективность"173.
      В этих брошенных вскользь репликах, явно чуждых прежним политическим взглядам А. И. Сенаторова, высветились его торопливые потуги приспособиться к идеологии пришедших к власти ельцинистов. А стоило ли так спешить и безоглядно отрекаться от своей недавней веры? Разве идеология чубайсов, гайдаров и бурбулисов, этих презренных временщиков, не дискредитировала себя в глазах нашего народа уже к концу 90-х годов?! Что будет делать Сенаторов после ухода клики Ельцина с политической сцены, когда российская "независимая" пресса начнет стыдливо отмежевываться от тех, кто под флагом "демократизации" и "либерализации" общества привел страну к развалу, а народ - к нищете? Откровенно говоря, мне было досадно за такую идеологическую неустойчивость моего коллеги-ученого, уважаемого мной и сегодня за тот вклад, который он внес в отечественное японоведение.
      Идеологическая неустойчивость Сенаторова проявилась, кстати сказать, и в фигуре умолчания в отношении территориального спора России с Японией, к которой он прибег сразу же после своего ухода из аппарата ЦК КПСС. Эта фигура умолчания стала особенно заметной на фоне четкой патриотической позиции, занятой на этом участке российско-японских отношений его бывшими коллегами по работе на Старой площади: И. И. Коваленко и А. А. Кошкиным.
      Но робкие реверансы Сенаторова в сторону пришедших к власти "демократов" - это еще не самое примечательное из того, что стало наблюдаться в трудах ряда московских японоведов. Куда большие мировоззренческие и методологические кувырки совершили в ельцинские времена некоторые другие мои коллеги по профессии, освещавшие прежде в своих публикациях и служебных записках историю и общественную жизнь современной Японии с общепринятых в то время идеологических позиций. С приходом к власти в нашей стране проамерикански настроенных "демократов-реформаторов" они поспешили забыть свои прежние марксистские публикации и торопливо, без всяких объяснений и самокритики стали осваивать методологию американских японоведов - авторов небезызвестной "теории модернизации" - той самой теории, которую не раз подвергали критике советские востоковеды и японские историки-марксисты в своих работах 60-х - 70-х годов. Но сбрасывать с себя прежнюю идеологическую шкуру и влезать в другую оказалось для таких неофитов делом нелегким, особенно для лиц старшего поколения. В результате их публикации последних лет, написанные в духе слепого следования идеологическим установкам американских и западноевропейских авторов, оказались не более чем посредственными компиляциями, похожими не столько на научные труды, сколько на примитивные сочинения школьников. Примером такого бездарного пересказа трудов зарубежных японоведов могут служить отдельные главы коллективной монографии, изданной в Москве в 1996 году под претенциозным заголовком "Японский феномен". Автор этих глав - Э. В. Молодякова, научный сотрудник отдела Японии Института востоковедения РАН, "прозрев" в одночасье, увидела путь к пониманию закономерностей в развитии японского общества в начетническом изучении публикаций американских и прочих зарубежных социологов, политологов и философов. С умилением стала цитировать она книги М. Вебера, К. Вольферана, П. Бергера, Л. Берталанфи, Ш. Айзенштата и других почитаемых на Западе обществоведов, игнорируя при этом многочисленные труды советских и российских знатоков Японии, посвященные тем же проблемам развития современного японского общества. Как и другие близкие ей по взглядам отечественные почитатели американской политологии, свои рассуждения, заимствованные у заокеанских японоведов, Молодякова стала сопровождать чуждыми русской речи, иноязычными словечками, призванными придать ее рассуждениям этакую солидность и наукоподобие. Чего стоят, например, такие перлы, появившиеся в ее писаниях, как "теллурократические" и "талассократические" государства, "традиция сакральная и традиция профанная", "катализированность" как манера поведения", "эндогенные процессы" и т.п.174 И невдомек этой Молодяковой, что подобная терминология, бездумно надерганная из иностранных книг, никак не соответствует менталитету наших соотечественников, воспитанных в духе совершенно иной идеологии, иного понимания общественных явлений и на иной лексике.
      Выдавая подобные писания за "новое слово" в отечественном японоведении, наши почитатели американской "теории модернизации" в действительности занялись никчемным и школярским повторением того, что когда-то, лет тридцать тому назад, публиковалось в США и других странах Запада, но сегодня уже вышло из моды.
      Впрочем, есть в этом тяготении части московских японоведов к американским идеологическим установкам и некоторый политический подтекст. Ведь это тяготение вполне соответствует идейному настрою нынешних правящих верхов России, проводящих курс на перестройку образа жизни и менталитета русского народа по американским и западноевропейским образцам.
      Но я не вижу большой опасности в подобных неумных стараниях отвратить российскую общественность от привычных взглядов на Японию и побудить русских людей воспринимать эту страну глазами американских и западноевропейских политологов и социологов. В конце концов, вольному воля, и пусть каждый придерживается той методологии, какая ему по душе. Только вот читаться будут малопонятные нашим людям опусы сторонников "теории модернизации" считанными единицами: кому охота насиловать себя, продираясь сквозь чащу мудреных иностранных слов, за которыми кроются еще более мудреные, заумные и заведомо спорные рассуждения?!
      Появились, однако, в публикациях российских японоведов последнего десятилетия и такие искажения японской действительности, такие некритические отзывы о Японии и японцах, на которые я - человек, вернувшийся из этой страны после длительного там пребывания,- не мог не реагировать: уж слишком явственно проступало в этих публикациях стремление авторов к неумеренному восхвалению современной жизни японцев и их действительных и мнимых достижений. Так, в феврале 1996 года в журнале "Азия и Африка сегодня" была опубликована моя статья под заголовком "Есть ли основания у Японии именоваться сверхдержавой?". Поводом для написания этой статьи послужили не в меру восторженные оценки Японии как "сверхдержавы нового типа", якобы вышедшей по сумме различных показателей своего развития "на первое место в мире" и обеспечившей себе тем самым дальнейший рост своей экономической мощи исключительно "быстрыми темпами, опережающими страны развитого мира"175. Принадлежали эти оценки не кому иному, как председателю российской Ассоциации японоведов, заведующему отделом Японии ИВ РАН К. Саркисову, излагавшему с апломбом и пафосом все процитированные выше утверждения в 1995 году, то есть в то время, когда японская экономика уже в течение нескольких лет корчилась в затяжном кризисе, а японская пресса пестрела паническими прогнозами по поводу будущего своей страны. Опираясь на статистические данные японской печати, я показал в своей статье несостоятельность тех панегириков, которые расточались в адрес Японии не только Саркисовым, но и рядом других российских японоведов, упорно не желавших в те годы снять розовые очки и трезво взглянуть на японскую действительность и не вводить в заблуждение общественность нашей страны176.
      Оспорил я тогда заодно и настойчивые, но несостоятельные попытки ряда российских японоведов из числа научных работников и журналистов выдавать Японию за "великую державу", а то и "сверхдержаву". Вот что писал я в надежде отрезвить своих коллег-японофилов и побудить их к отказу от никчемного возвеличивания Страны восходящего солнца:
      "Да и вообще, может ли претендовать нынешняя Япония на роль "великой державы"? Конечно же, нет! Ведь великая держава, и тем более сверхдержава,это такое могущественное, всесторонне развитое государство, которое способно существовать самостоятельно, независимо даже тогда, когда оно окажется отрезанным от внешнего мира. Это государство, обладающее такой военной мощью, которая гарантирует отражение любой угрозы его границам. Это государство, способное сплотить вокруг себя соседние страны. Это, наконец, государство, способное существенно влиять на ход мировых событий. Таким государством был Советский Союз. Таким государством были и остаются США. Такими государствами становятся Китай и Индия. А удовлетворяет ли нынешняя Япония этим требованиям? Увы, нет.
      Во-первых, потому, что японская экономика на 70-80 процентов зависит от внешнего мира, от других стран, откуда она получает всю нефть, большую часть промышленного сырья и половину продовольствия. Стоит только прервать на неделю-другую транспортные и прочие связи Японии с внешним миром, и ее экономика потерпит полный крах, а жизнь населения окажется под угрозой. Во-вторых, несмотря на все усилия, Японии не удалось до сих пор сплотить вокруг себя хотя бы близлежащие страны Азии. Ее роль в ООН и других международных организациях и по сей день остается достаточно скромной. И наконец, в-третьих, о какой великой державе и тем более сверхдержаве можно говорить всерьез, если Япония вот уже полвека находится под каблуком другой державы, Соединенных Штатов, располагающей на японской территории военно-воздушными и военно-морскими базами, на которых постоянно пребывают американские вооруженные силы. Взяв Японию под свой ядерный зонтик и накрепко привязав японские "силы самообороны" к военной машине Пентагона, Соединенные Штаты тем самым установили свой постоянный контроль над японской внешней политикой. Так о какой же сверхдержаве может идти речь при наличии экономической зависимости Японии от внешнего мира, да еще в сочетании с ее военной зависимостью от другой страны - США?
      Все это говорит о том, что некоторые наши японоведы в своих восторженных оценках перспектив развития Японии явно заблуждаются под влиянием то ли японской пропаганды, то ли былых писаний американских футурологов, от которых те сегодня сами же отказались. Сомневаюсь поэтому, что статьи таких авторов способны принести пользу нашей научной общественности. В основу японоведческих исследований должна быть положена реальная действительность, а не слащавые прояпонские домыслы"177.
      Но за стремлением отдельных московских японоведов к воспеванию взахлеб реальных и иллюзорных достижений Японии и ее мнимого всемогущества крылись не только ошибочные оценки действительности, но и соображения иного порядка, а именно холуйское желание понравиться японцам и получить побольше долларов от Японского фонда, оплачивавшего их писания. Не случайно же и книга "Японский феномен" и подобные ей слащавые публикации субсидировались Японским фондом с оплатой их авторам валютных гонораров. Это позволило распорядителям фонда из МИД Японии взять на короткий поводок некоторую часть российских японоведов и обратить их деятельность на потребу своим интересам, своим политическим целям.
      Наихудшую роль среди таких японофилов стали играть те исследователи, которые в угоду японцам и при их финансовой поддержке взялись за преднамеренное искажение истории советско-японских отношений, черня при этом без зазрения совести ранее изданные труды советских исследователей старшего поколения. Во второй половине 90-х годов как грибы после дождя появились в России изданные за счет Японского фонда легковесные публикации, в которых огульно пересматривались оценки роли Японии в развязывании второй мировой войны и характеристики японских государственных деятелей, виновных в совершении военных преступлений. Заведомая предвзятость подобных публикаций проявилась в стремлении их авторов снять с Японии ответственность за нападение на Китай и военные провокации против СССР, за вступление в Тройственный военный союз с нацистской Германией и фашистской Италией, за развязывание войны на Дальнем Востоке и в бассейне Тихого океана, за гибель в этой войне многих миллионов жителей сопредельных стран. В сущности, подобные писания преследовали своей целью реабилитацию преступлений, совершенных японскими правящими кругами накануне и в годы второй мировой войны. И не случайно основным объектом критики их авторов стали материалы Токийского процесса по делу главных японских военных преступников, проведенного в рамках Международного военного трибунала для Дальнего Востока - трибунала, документы которого, как и решения Нюрнбергского международного процесса над главными немецкими военными преступниками, были совместно подготовлены и утверждены большой группой военных юристов, историков и знатоков международного права, включая специалистов из США, Советского Союза, Англии и других стран мира.
      Особое рвение в попытках защиты и реабилитации японских военных преступников проявил в 90-е годы научный сотрудник Института Дальнего Востока, а затем Института мировой экономики и международных отношений РАН Б. Н. Славинский. В своей книге "Ялтинская конференция и проблема "северных территорий", вышедшей в свет в 1996 году, он попытался представить дело так, будто акты агрессии, предпринимавшиеся Японией против Кореи, Китая, Советского Союза и МНР в 30-х - 40-х годах, были не более чем выдумками советской пропаганды, которая якобы ввела в заблуждение судей токийского трибунала. "В советской прессе, а затем и в научных публикациях,- писал Славинский,- доказывалось, что Япония - агрессивное государство, которое всю войну только и делало, что готовилось напасть на Советский Союз... Массовая кампания дезинформации в отношении Японии началась с Токийского процесса над главными японскими военными преступниками, для которого по специальному заданию ЦК ВКП(б) министерство иностранных дел СССР, Генеральный штаб пограничных войск, КГБ, Прокуратура СССР, а также различные научно-исследовательские институты подготовили многие десятки справок, документов и карт, в которых искажались цифры, подтасовывались факты, фальсифицировалась история советско-японских отношений"178. (Обращаю внимание, что все эти обвинения в адрес советских государственных ведомств и научных учреждений были брошены Славинским голословно, без единого подтверждающего их факта.- И. Л.)
      И вот еще одна выдержка из той же книги: "Конечно, Токийский процесс был судом победителей над побежденными. Поэтому первые могли себе позволить выдвигать против японцев любую компрометирующую информацию. Основное обвинение с советской стороны заключалось в том, что Япония постоянно нарушала Пакт о нейтралитете, в частности снабжала Германию секретной информацией о советском военном потенциале... Так как в СССР было очень мало специалистов со знанием японского языка, то все эти материалы стали документальной основой для издания учебников истории для школ, высших учебных заведений, а также разного рода публикаций о Японии. В них вырисовывается зловещий образ японского самурая, готового в любую минуту схватиться за меч"179.
      Столь же ревностное стремление очернить и труды советских историков и решения Токийского трибунала проявил и другой гражданин России - Василий Молодяков (кстати сказать, сын упоминавшейся выше Молодяковой Э. В.), находившийся в середине 90-х годов в докторантуре Токийского университета. В своей книге "Подсудимые и победители (заметки и размышления историка о Токийском процессе)", вышедшей в свет летом 1996 года, он писал: "Я не могу согласиться со многими высказываниями и оценками Б. Н. Славинского, но то, что он пишет о Токийском процессе и его материалах, на мой взгляд, совершенно справедливо"180.
      Не утруждая себя конкретным анализом исторических фактов, Молодяков голословно ополчился на все опубликованные ранее в нашей стране книги о Международном военном трибунале для Дальнего Востока, как якобы порочные с точки зрения "объективности, исторической достоверности и... добросовестности их авторов". Сколь развязен был в отношении своих соотечественников тогдашний стажер Токийского университета, можно было судить по его оскорбительным для наших историков и юристов обвинениям всех их в "тенденциозном подборе приводимых ими фактов и документов". При этом он не постеснялся бездоказательно заявлять, что "показания многих свидетелей обвинения на процессе не заслуживают... доверия и что многие документы были предоставлены Трибуналу в неполном и искаженном виде"181.
      Не скрыл Молодяков и цели публикации на русском языке своей книжонки: она сводилась к тому, чтобы заронить в сознание наших соотечественников мысль о том, будто в развязывании войны на Дальнем Востоке и Тихом океане были виновны не правящие круги Японии, а какие-то другие силы, включая Советский Союз, который в противовес Японии клеймился автором как "агрессор". Вот, например, что вещал российским читателям из своего токийского далека Молодяков по поводу вступления Советского Союза в войну с Японией на стороне Соединенных Штатов, Англии, Китая и других стран, подвергшихся японскому нападению: "Какими бы "союзническими обязательствами" Советский Союз не руководствовался, по отношению к Японии он совершил акт агрессии, реально не спровоцированный никакими японскими действиями аналогичного масштаба или значения. Пора заявить об этом со всей ответственностью"182.
      Более наглой апологетики преступной политики японских милитаристов накануне и в годы второй мировой войны, чем в книжках Славинского и Молодякова, мне не встречалось не только в нашей, но и в американской и западноевропейской японоведческой литературе. Выход в свет этих антисоветских, антироссийских книг, написанных не японцами, а нашими соотечественниками - предателями своей родины, свидетельствовал о том, сколь далеко зашла деградация японоведческой науки нашей страны в черные дни ельцинского правления. При чтении этих книг я испытал и возмущение, и презрение, и ненависть к их авторам и в то же время неодолимую потребность осудить их мерзкие клеветнические выпады против взрастившего их советского государства. В этом порыве и была написана мною статья "Правомерны ли попытки реабилитации военных преступников?", опубликованная в майском номере журнала "Азия и Африка сегодня" за 1997 год183. В ней было высказано все то, что я думаю об этих японских агентах влияния и в то же время были изложены факты и аргументы, показывавшие несостоятельность и лживость их попыток оправдания преступлений японских милитаристов.
      Отвергая кощунственные обвинения Советского Союза в "агрессии" против Японии, якобы совершенной в августе 1945 года, я перечислил в названной статье все предшествовавшие вступлению Советского Союза в войну с Японией бесчисленные акты японской агрессии в отношении соседних стран Дальнего Востока и Тихоокеанского региона. "Уже это разбойничье поведение Японии,резюмировал я далее,- нагло поправшей элементарные нормы международного права, давало любой миролюбивой стране правовые основания для пресечения подобного разбоя - те же самые правовые основания, которые разрешают прохожим прийти на улице на помощь слабым людям, избиваемым распоясавшимся хулиганом"184. Показывая клеветнический характер бредней названных авторов о советской "агрессии" в отношении Японии, я писал:
      "Ведь советские вооруженные силы громили японскую Квантунскую армию не на Японских островах, а на территориях Китая и Кореи, незаконно захваченных японскими оккупантами. Это те территории, население которых силой оружия было превращено в подневольных рабов японских оккупантов. Именно там вела японская военщина тайную широкомасштабную подготовку к бактериологической войне, предотвращенной лишь благодаря вступлению в Маньчжурию советских вооруженных сил. Все это говорило о том, что, начав военные действия против Японии и разгромив Квантунскую армию, Красная армия выполнила благородную роль освободительницы народов Китая и Кореи из-под ярма японской оккупации. Между прочим, советская авиация (в отличие от американской) не произвела за время войны с Японией ни одного бомбового удара по японской территории, не убила на Японских островах ни одного мирного жителя...
      Но, пожалуй, самым наглядным свидетельством исторической правомерности вступления Советского Союза в войну с Японией стала единодушная поддержка этого шага Кремля народами всех соседних с Японией стран, всех государств антифашистской коалиции. Приветственные телеграммы в связи со вступлением Советского Союза в войну с Японией направили тогда в Москву правительства США, Англии, Китая и многих других стран. Забывая об этом, авторы названных книжек смотрят на события полувековой давности сквозь призму современных взглядов японских правящих кругов, пытающихся сегодня пересматривать - не без молчаливого согласия США - довоенную и военную историю Японии и истолковывать ее в выгодном для себя свете"185.
      Позорным явлением в отечественном японоведении стали в период пребывания ельцинистов у власти публикации воспоминаний японских военных преступников, осужденных или признанных таковыми Токийским международным трибуналом за активное участие в развязывании агрессивных войн в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Так, при поддержке посольства Японии в Москве были опубликованы на русском языке мемуары одного из главных военных преступников - бывшего министра иностранных дел милитаристской Японии Того Сигэнори. Редактором этих мемуаров, изданных, естественно, на средства всемогущего Японского фонда, стал один из видных московских японоведов В. Б. Рамзес, а предисловие к ней написал все тот же неутомимый японский подголосок Б. Н. Славинский. Да какое предисловие! Злобным клеветническим нападкам были подвергнуты в нем советские юристы - участники Токийского трибунала. А почему? Да потому, что они посмели присоединить свои голоса к другим (американским, австралийским и западноевропейским) обвинителям на названном судебном процессе, признавшими Того одним из главных военных преступников и осудившими его на длительное тюремное заключение.