Япония, японцы и японоведы

М. Примаковым. Именно эта идея стала высказываться с тех пор в выступлениях японоведов ИМЭМО на совместных симпозиумах с группами японских политологов, близких к тогдашнему премьер-министру Накасонэ и руководству правящей либерально-демократической партии. Уже тогда стало ясно, что японские дипломаты, уловив нашу готовность к смягчению тона в отношении японских территориальных домогательств, поставили перед собой одну четкую и весьма существенную цель, а именно добиться от нашей стороны признания существования "территориального вопроса" в отношениях двух стран. Эта цель вполне стала ясной для меня в декабре 1986 года в ходе жарких дискуссий, развернувшихся на проходившей в Токио очередной конференции "круглого стола". Тогда я участвовал в этой конференции как член советской делегации - моя работа в качестве собственного корреспондента "Правды" началась в Токио двумя месяцами позже, в феврале 1987 года. Помнится, что японские участники названной конференции не раз заводили в те дни со мной, да и с другими членами делегации, такие разговоры: "Зачем вы, советские делегаты, упорствуете? Что вам стоит? Признайте очевидный факт: наличие территориального спора между вашей и нашей страной, а следовательно, наличие "территориального вопроса" в наших отношениях. Если будет зафиксировано совместное признание этого "вопроса", то японская сторона могла бы даже согласиться на то, чтобы отложить на время окончательное решение нашего спора и не предъявлять требований безотлагательной передачи Японии этих островов". И надо сказать, что некоторым из членов советской делегации такие предложения казались приемлемыми.
      Но в этих бесхитростных на первый взгляд предложениях была скрытая для нашей дипломатии хитрая ловушка. Ведь если бы наша сторона признала существование "территориального вопроса" в советско-японских отношениях, то это означало бы, что мы сами признавали бы несовершенство ялтинских договоренностей трех держав, СССР, США и Великобритании, о послевоенных границах Японии. А это, естественно, никак не соответствовало нашим национальным интересам. Тогда, в декабре 1986 года, попытки японской делегации добиться на конференции "круглого стола" согласия нашей стороны на признание в итоговом документе наличия в наших отношениях "территориального вопроса" не увенчались успехом.
      Однако в последующие месяцы ветер предстоящих перемен во внешней политике СССР стал ощущаться в Японии все заметнее. Как дуновение этого ветра была воспринята в Японии смена посла Советского Союза. В результате вместо человека брежневского склада ума и поведения - Абрасимова наше посольство в Токио возглавил человек "новых", более гибких взглядов - Н. Н. Соловьев, хорошо освоивший за время работы в Москве под руководством Шеварднадзе умение много и туманно говорить о необходимости "конструктивного диалога" двух стран.
      Примечательной вехой перемен в деятельности посольских чиновников стало поручение, отданное новым послом группе своих подчиненных где-то в начале 1987 года. Суть этого поручения сводилась к тому, что названной группе надлежало разработать несколько альтернативных вариантов возможного подхода двух стран к их территориальному спору. В качестве вариантов предполагались как прежний курс на сохранение "железобетонной позиции" ("территориальный вопрос давно решен, а поэтому его не существует"), так и курс на уступки тем или иным территориальным притязаниям Японии.
      Когда весной 1987 года на заседаниях у посла началось обсуждение этих альтернативных вариантов, я был уже в Японии и в качестве корреспондента "Правды" присутствовал на этом обсуждении. Далеко не все из выступавших, включая и меня, признали тогда правомерной позицию, допускавшую возможность наших территориальных уступок Японии. Но посол упорствовал, ссылаясь на мнение некого "московского начальства". Не знаю точно, послал ли он тогда свои варианты в Москву или нет. Скорее всего послал, но где-то на вершине мидовской иерархии их придержали чьи-то умные головы. Однако сам факт допущения послом возможности соскальзывания Советского Союза на путь уступок японским территориальным притязаниям весьма красноречиво говорил о том, в какую сторону стали поворачивать советскую внешнюю политику "ветры перестройки", дувшие из Москвы в 1987-1988 годах. При этом проявилась далеко не похвальная бесхребетность многих кадровых работников МИД СССР, готовых в любой момент в угоду начальству пересмотреть свои взгляды и мнения. Ведь еще недавно, во времена А. А. Громыко, большинство наших дипломатов казалось бы, решительно осуждали японские территориальные домогательства. Но стоило кому-то в верхах изменить свое мнение, как ретивые службисты, кичившиеся своими дипломатическими чинами и рангами, стали тотчас же подстраивать свои взгляды под эту новую "установку". И никто этому не удивлялся! Как видно, у нас в стране мидовским чиновникам по самой своей профессии изначально отводилась роль флюгеров: их собственное мнение не требовалось ни старому, ни новому министерскому начальству.
      В 1988 году в советский дипломатический и политический обиход прочно вошло словечко "новое мышление", о котором я уже упоминал ранее. Ушлые японские комментаторы сразу же стали истолковывать это словечко как отказ Советского Союза от жесткого идеологического и военного противостояния с США и его готовность идти в дальнейшем на различные уступки Западу. Предполагалось в их комментариях и появление у Советского Союза готовности идти на уступки японским территориальным требованиям.
      И надо сказать, что надежды японских советологов на то, что в ходе горбачевской "перестройки" произойдут перемены в подходе советского руководства к территориальному спору с Японией, к сожалению, имели под собой определенные основания. Весь ход событий в Советском Союзе чем далее, тем более укреплял их надежды.
      Уже летом 1988 года для токийских наблюдателей стало очевидным, что с началом разговоров о "новом мышлении" в Советском Союзе исчезло единство взглядов на японские территориальные притязания. На поверхность всплыло, в частности, стремление группы амбициозных газетных и телевизионных обозревателей типа А. Бовина, В. Цветова и О. Лациса, ссылаясь на свои "личные мнения", ставить под сомнение правомерность прежнего курса МИД СССР на непризнание существования "территориального вопроса" в советско-японских отношениях. Смысл их высказываний сводился к тому, что "новое мышление" предполагало открытие широкой дискуссии с Японией по данному вопросу. Тем же из своих коллег, кто был не согласен с таким "новым мышлением" и выступал по-прежнему за твердый отпор японским территориальным притязаниям, некоторые из них стали наклеивать такие пренебрежительные ярлыки как "консерватор", "догматик" или "великорусский шовинист".
      Влияние этих "пионеров нового мышления" стало все заметнее проявляться в отдельных газетных статьях, в передачах телевидения, а также на японо-советских симпозиумах. что, естественно, сразу же фиксировалось японскими корреспондентами и доводилось до сведения своих соотечественников. Примером тому могло быть освещение в японской печати хода шестой (и как стало ясно потом - последней) советско-японской Конференции круглого стола, состоявшейся в Москве с 17 по 19 октября 1988 года. В отличие от всех предыдущих конференций ряд ее советских участников, в основном журналистов, претендуя на "новое мышление", выступил в пользу "более внимательного", чем прежде, отношения к японским территориальным требованиям, что не без радости было отмечено японской печатью103.
      Отмечала, в частности, японская печать высказывания некоторых советских участников конференции в пользу возврата министерства иностранных дел СССР к признанию той части Совместной советско-японской декларации 1956 года, где выражалась готовность передать Японии в случае подписания ею мирного договора острова Хабомаи и Шикотан104. Не осталась незамеченной японскими наблюдателями и облетевшая конференцию новость об уходе со своего поста заместителя заведующего международным отделом ЦК КПСС И. И. Коваленко, который, как знали все японские политические деятели, в течение долгих лет был ответственен за политику КПСС в отношении Японии. А ведь для японцев не было секретом, что именно Коваленко открыто высказывал решительное неприятие японских территориальных требований.
      Обнадеживал японские правительственные круги и поворот в советско-американских отношениях, принявших после майского (1988 г.) визита президента США Рейгана в Москву скорее дружественный, чем враждебный характер. Окрылили, в частности, японских дипломатов сообщения о том, что в беседах с Горбачевым Рейган лично коснулся вопроса о советско-японском территориальном споре и якобы даже просил своего собеседника пойти навстречу Японии в этом споре105.
      Однако "большие надежды", порожденные у поборников японских территориальных притязаний высказываниями отдельных советских участников шестой Конференции круглого стола, оказались преждевременными, ибо эти высказывания отражали мнения далеко не всей советской делегации. В пользу территориальных уступок японцам выступали тогда либо журналисты и научные работники, подвизавшиеся на освещении в печати проблем Японии и извлекавшие не только духовные, но и материальные выгоды из своих частых поездок в Страну восходящего солнца, либо представители только что появившихся на свет совместных советско-японских предприятий, для которых репутация "друга Японии" стала важнее, чем доброе имя защитника интересов отечества. Однако вся эта публика не определяла позиции МИД СССР, которая по-прежнему формировалась руководством центрального партийного аппарата КПСС при участии министерства обороны, КГБ и других ведомств. А перемены во взглядах отдельных руководителей МИД в то время еще не находили подтверждения в официальных документах. В дни, предшествовавшие началу шестой конференции, 6 октября 1988 года, заместитель министра иностранных дел И. Рогачев на встрече с иностранными журналистами решительно отверг всевозможные домыслы японской печати и заявил, что в территориальном споре с Японией "позиция Советского Союза остается неизменной и принципиальной"106.
      Однако жесткие заявления И. Рогачева не рассеяли моих сомнений в твердости мидовского курса на отпор японским территориальным притязаниям. Уж очень вялыми, беззубыми и расплывчатыми стали высказывания по поводу японских территориальных домогательств некоторых из влиятельных лиц, приезжавших в Токио из Москвы и выступавших на совещаниях у посла, да и перед японцами.
      В последней декаде октября 1988 года в Японию по приглашению руководства правящей либерально-демократической партии прибыл мой прежний приятель и начальник - один из советников Горбачева и Шеварднадзе, член ЦК КПСС, директор ИМЭМО, академик Е. М. Примаков. Целью его приезда было участие в симпозиуме по проблемам будущего развития стран АТР, организованном правящей партией. Приглашение руководящего работника КПСС на этот симпозиум расценивалось в японской прессе как случай беспрецедентный,
      Для организаторов симпозиума смысл присутствия Примакова и его выступления на симпозиуме заключался в том, чтобы выслушать из первых уст, как относились кремлевские приверженцы "нового мышления" к японским территориальным требованиям и чего можно было ждать от предстоявшего в декабре того же года визита в Японию Шеварднадзе. Но, пожалуй, главная причина приглашения Примакова на симпозиум крылась в том, что именно Примаков вместе с группой научных сотрудников подведомственного ему института являлся, по догадкам японцев, наиболее влиятельным инициатором разработки планов новой советской стратегии по отношению к Японии стратегии, предполагавшей отход от той твердой позиции, которая противопоставлялась японским домогательствам во времена Брежнева и Громыко.
      Не берусь сказать, утвердились ли японские эксперты в своих догадках или нет, но заявления Примакова на симпозиуме, как и его интервью центральным японским газетам, дали им, несомненно, немало пищи для аналитической работы и выявления настроений советского руководства.
      С первого взгляда ряд высказываний советского гостя звучал по отношению к Японии критически. Так, по сообщениям японской печати, Примаков осудил "ультимативный характер" заявлений японского МИДа об отказе обсуждать условия мирного договора с СССР до тех пор, пока не будут удовлетворены японские притязания на Южные Курилы. Во-вторых, он упрекнул японцев в том, что в переговорах с Советским Союзом они концентрируют все внимание лишь на территориальных требованиях, откладывая в сторону другие проблемы двусторонних отношений. В-третьих, он подверг критике руководителей МИД Японии за неумеренность и негибкость в их притязаниях на четыре острова, за отсутствие у японских дипломатов готовности идти на компромиссы, исходя из более реалистических оценок сложившейся ситуации107.
      Все это говорилось, правда, в очень осторожных и расплывчатых выражениях. И все-таки, несмотря на эту расплывчатость, японские политические эксперты увидели в высказываниях советского гостя скрытые намеки на готовность правительственных кругов Москвы к отказу от заявлений, сделанных в 1960 году по поводу статьи 9 Совместной советско-японской декларации 1956 года и к заключению мирного договора с Японией на условиях, обозначенных в этой статье, то есть на условиях передачи Японии по заключении мирного договора островов Хабомаи и Шикотан108.
      Выступая в таком ключе с туманными уклончивыми и вроде бы ни к чему не обязывающими заявлениями, Примаков полагал, видимо, что таким путем он зондирует настроения японского правительства и выясняет: а не клюнет ли оно на некий "компромиссный вариант" решения территориального спора, с идеей которого уже тогда носились некоторые из сотрудников ИМЭМО?
      Однако, кто и что лучше прозондировал, тогда сказать было трудно. Во всяком случае, японская сторона в этом зондаже не без оснований увидела еще одно подтверждение своим догадкам о появлении в настроениях горбачевского окружения сдвигов в сторону более уступчивого отношения к японским территориальным требованиям. "Высказывания, сделанные на этот раз господином Примаковым,- писалось в редакционном комментарии газеты "Асахи",- содержат мысль о желательности вступления в переговоры по территориальному вопросу на основе Совместной японо-советской декларации, в которой признавалась готовность (советской стороны) на возвращение Японии двух островов, и это можно, пожалуй, расценить как изменение в позиции Советского Союза"109.
      Мне не было известно, какие выводы сделал Примаков из своих бесед в Японии и какие рекомендации даны были им по возвращении в Москву советскому руководству. Неизвестно мне также, приняло ли руководство эти рекомендации во внимание. Тем не менее в поведении и заявлениях руководителей МИД СССР в последовавшие дни, предшествовавшие выезду в Японию Э. Шеварднадзе, сохранялась прежняя сдержанность, резко контрастировавшая, кстати сказать, по своему содержанию с участившимися выступлениями в печати и по телевидению некоторых из наших журналистов типа В. Цветова. Козыряя "новым мышлением", эта братия призывала правительство СССР к открытому признанию существования "территориального вопроса" в советско-японских отношениях и к исправлению некой "несправедливости", якобы допущенной Сталиным в отношении Японии.
      Между тем японские правительственные круги в ноябре-декабре 1988 года еще более укрепились в своих предположениях, что "новое мышление" советских руководителей безвозвратно изменило их взгляды на территориальный спор с Японией и что твердого отпора японским требованиям ждать от них уже не приходится. Именно из подобной предпосылки исходили японские дипломаты, готовившиеся к переговорам с Шеварднадзе в расчете на то, что в итоге этих переговоров им удастся реализовать свои планы.
      Сколько же авральной суеты и неоправданных расходов бывает в наших зарубежных посольствах в канун приезда такой высокопоставленной персоны как министр иностранных дел! В Токио в дни, предшествовавшие визиту Шеварднадзе, промывали с мылом посольский двор, подкрашивали и подбеливали стены зданий и выселяли из индивидуальных рабочих комнат едва ли не всех советников и первых секретарей, чтобы устроить в этих комнатах временные кабинеты для важных лиц, сопровождавших министра в его поездке. А сопровождали министра, прибывшего в Японию специальным самолетом "Ил-62", около сорока человек, включая супругу, повара, врача, личных секретарей и помощников, а также охранников. Большинство из этих лиц в переговорах, естественно, не участвовали. Супруга в сопровождении нескольких сотрудников посольства и их жен осматривала токийские музеи, храмы, ювелирные магазины, салоны мод, снисходительно принимала подарки подобострастно встречавших ее японцев и, не стесняясь, позировала при этом перед фото- и телекамерами многочисленных репортеров. Шастали по магазинам и другие не занятые переговорами пассажиры личного самолета министра иностранных дел. Зато самому министру пришлось заниматься делами с утра до позднего вечера: помимо переговоров с японским министром иностранных дел Уно Сосукэ программа его пребывания в Японии включала встречи с премьер-министром Такэситой Нобору, а также с другими министрами кабинета.
      Возложив на переговоры слишком много надежд, японские политики и дипломаты с присущим им упорством добивались от влиятельного советского гостя долгожданных уступок своим территориальным требованиям, и прежде всего открытого признания Советским Союзом наличия "территориального вопроса" в его отношениях с Японией. И напрасно советский гость прилагал усилия, чтобы переключить внимание своих собеседников на проблемы, связанные с "перестройкой" в Советском Союзе и курсом Горбачева на скорейшее прекращение дальнейшей гонки ядерных вооружений СССР и США. Напрасно пытался прельстить японцев советской концепцией обеспечения мира и развития сотрудничества в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Напрасно пытался заполучить их поддержку в деле снижения уровней военного противостояния стран региона. С присущим японцам тактом и терпением выслушивая все длинные речи советского министра и его помощников, японская сторона фактически пропускала их мимо ушей, продолжая при каждом удобном случае сводить дискуссию к интересовавшему ее "территориальному вопросу".
      При этом обнаруживалась следующая разница в позициях обеих сторон: японская сторона стремилась информировать прессу как можно подробнее о ходе дискуссий, в то время как советская сторона предпочитала сводить свою информацию к голодному минимуму. Уж очень крепко засела в сознании наших мидовских вельмож привычка к келейному общению со своими зарубежными партнерами по переговорам. Уж так любо было им мнить себя непогрешимыми жрецами, творившими за закрытыми дверями зала переговоров некие не подлежащие огласке таинства.
      Тем не менее из личных контактов с теми, кто находился в зале переговоров, мне стало ясным, что японцам удалось-таки развязать с нашими дипломатами дискуссию по "территориальному вопросу", но в то же время им не удалось склонить советскую сторону к публичному признанию наличия этого вопроса в отношениях двух стран. Согласившись на обсуждение японских территориальных притязаний за закрытыми дверями зала переговоров, Шеварднадзе в то же время отказался упоминать об этой дискуссии в итоговом коммюнике.
      Согласие Шеварднадзе на широкое обсуждение за закрытыми дверями территориального спора двух стран без сообщения об этом в коммюнике было, несомненно, уступкой давлению японской стороны. Но еще большей уступкой стало его фактическое согласие на продолжение того же спора в рамках созданной "постоянно действующей рабочей группы на уровне заместителей министров". Ибо хотя формально в задачу группы входило "обсуждение вопросов, касающихся заключения мирного договора", а не территориального спора, всем было ясно, что обсуждаться в дальнейшем будут, по сути дела, лишь вопросы, связанные с территориальным спором двух стран. Это означало хотя и негласное, но фактическое согласие советской стороны на открытие дискуссии с Японией по "территориальному вопросу".
      Естественно, что такой итог переговоров очень воодушевил японских политических комментаторов. Вот что писал, например, по этому поводу обозреватель газеты "Ёмиури" Хирано Минору: "Японские правительство переполнено радостью по поводу того, что нынешний визит советского министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе был отмечен началом развернутых переговоров о том, как решать японо-советский территориальный спор. Один из высокопоставленных руководителей министерства иностранных дел заявил, что величайшим результатом японо-советских переговоров министров иностранных дел, состоявшихся 19-20 декабря, было то, что министры двух стран провели беспрецедентно конкретное обсуждение территориального вопроса. Прежде Советский Союз заявлял либо о том, что территориального вопроса между двумя странами не существует, либо о том, что этот вопрос уже решен должным образом. Однако при генеральном секретаре Михаиле Горбачеве и Шеварднадзе советская неуступчивость стала смягчаться"110.
      С того времени (то есть с декабря 1988 года) я потерял к Шеварднадзе доверие как к государственному деятелю и проникся к нему глубокой неприязнью как к политикану, способному тайком поступаться национальными интересами великой страны, доверившей ему ответственнейший пост министра иностранных дел. Сегодня ход событий за минувшие двенадцать лет явно подтвердил, как я был прав тогда в своих оценках этой личности: в отличие от Сталина, для которого отечеством стала вся Россия, весь Советский Союз, Шеварднадзе показал себя мелкотравчатым грузинским националистом, для которого Кахетия или Абхазия были во сто крат важнее, чем какие-то далекие русские Курилы.
      Но тогда у Шеварднадзе хватило ума, чтобы в своих публичных заявлениях создавать впечатление, что никаких уступок Японии в территориальном споре им не было сделано. Подтверждением тому стала пресс-конференция в Токио, проведенная им перед отъездом в Москву. На этой пресс-конференции его ответы на вопросы японских журналистов были выдержаны в жестких тонах. Объяснялось это, разумеется, отнюдь не личным "великорусским патриотизмом" министра-грузина, а совсем иным. Все дело в том, что соотношение сил в Политбюро ЦК КПСС, как и в ближайшем окружении Горбачева, было в тот момент еще таково, что номер с любыми откровенными территориальными уступками Японии там наверняка бы не прошел. Такие консервативно настроенные члены политбюро как Е. К. Лигачев, В. А. Крючков, Н. И. Рыжков и некоторые другие не позволили бы Шеварднадзе, несмотря на его возросшее влияние и на всю его близость к Горбачеву, пойти на открытую торговлю русскими землями. Поэтому-то и предпочел наш министр иностранных дел вернуться в Москву в ореоле "стойкого" защитника существовавших границ страны.
      И все-таки те аспекты переговоров Шеварднадзе в Токио, от которых мидовские чиновники преднамеренно стремились отвратить внимание соотечественников, не остались незамеченными советской прессой. Их постарались высветить в своих статьях те самые ревностные приверженцы "нового мышления", которым тогда почему-то очень захотелось склонить общественное мнение нашей страны в пользу уступок японским домогательствам. Особенно усердствовали в этом деле редакции "Известий", "Нового времени" и "Огонька". По телевидению всех превзошел в этом подыгрывании японцам В. Цветов. Министра иностранных дел Э. Шеварднадзе эта группа журналистов стала похваливать прежде всего за то, что ему как раз и не хотелось афишировать, а именно - за негласное признание им существования в советско-японских отношениях якобы "нерешенного территориального вопроса".
      Более того, по инициативе все той же группы журналистов-японофилов в советский газетный обиход стала привноситься заведомо японская терминология: четыре южных острова Курильской гряды стали в ряде газет именоваться "северными территориями", хотя для советских читателей это звучало предельно нелепо - ведь спорные острова находились на юге, а не на севере нашей страны. Более того, после декабря 1988 года в публикациях названных газет и журналов слова "территориальный вопрос" перестали браться в кавычки. Все эти мелкие "новшества", как это нетрудно было понять, преследовали явную цель: дезориентировать наших читателей, создать у них впечатление правомерности японских территориальных притязаний к Советскому Союзу. Конечно, подобные "новации" наблюдались лишь в некоторых, но отнюдь не во всех газетах. Редакции "Правды", "Красной звезды" и "Советской России" не пошли тогда на поводу у японской пропаганды. В своих телефонограммах из Токио я, например, постоянно обращал внимание стенографисток и работников редакции на недопустимость отхода от нашей прежней терминологии при освещении вопросов советско-японских отношений.
      О стремлении группы московских газет культивировать среди нашей общественности снисходительное отношение к японским территориальным домогательствам говорила, например, публикация 1 марта 1989 года в "Известиях" большого, едва ли не на всю газетную полосу интервью токийского корреспондента этой газеты С. Агафонова с премьер-министром Японии Такэситой Нобору, в котором последний беззастенчиво предался сколь вызывающим, столь и лживым рассуждениям о том, что четыре южных Курильских острова, Хабомаи, Шикотан, Кунашир и Итуруп, представляют собой якобы "исконные земли Японии" и что поэтому Советскому Союзу надлежало "возвратить" их японцам. Примечательно, что редакция газеты не сопроводила это интервью ни оговорками, ни комментариями, превратив газету по сути дела в рупор японской пропаганды.
      Трудно, конечно, было в те дни разобраться до конца, чьи интересы отражала упомянутая группа журналистов, сочувствовавших почему-то японцам больше, чем своим соотечественникам. На словах они выдавали себя тогда за приверженцев горбачевской "перестройки" и "нового мышления". На деле же их выступления в пользу безотлагательного внесения "территориального вопроса" в программу советско-японских переговоров лили воду на мельницу японской дипломатии, стремившейся мобилизовать японскую и мировую общественность на поддержку "движения за возвращение северных территорий". Кое-кто из этих лиц далеко не всегда руководствовался, как я постепенно убеждался в этом, бескорыстными порывами. Так, например, те из них, кто выступал по японскому телевидению в пользу "справедливого" отношения к японским территориальными притязаниям, неизменно вознаграждались японской стороной солидными гонорарами. Но наблюдалась при этом и политическая мотивация их прояпонских выступлений. Поборниками уступок Москвы японским домогательствам стали, как показал дальнейший ход событий у нас в стране, именно те журналисты и общественные деятели, которые спустя год-полтора влились в движение, направленное на слом "советской империи" и превращение ее в конгломерат больших и малых "суверенных государств".
      Чем податливее становилась позиция нашей дипломатии в территориальном споре с японцами, тем тверже становилась убежденность токийских политиков в том, что нужно и далее наращивать свой нажим и что именно этот нажим поможет им скорее заполучить в свои руки четыре южных Курильских острова. Японские политики и дипломаты руководствовались при этом крепнувшим в их среде убеждением, что "новое мышление" Горбачева создало благоприятную почву для реализации их территориальных притязаний к Советскому Союзу. Именно в этой связи возникла в японских правящих кругах идея заманивания Горбачева в Японию с целью втягивания его самого в территориальный спор двух стран и склонения его к уступкам южных островов Курильской гряды. Не отвергало тогда, а наоборот, положительно откликалось на обращенные к Горбачеву приглашения японцев и руководство МИД СССР. Всемерно подпитывало эту же идею и наше посольство в Японии. И это понятно: как я уже писал ранее, с давних пор советским послам было свойственно мечтать о визитах в страны их пребывания генеральных секретарей ЦК КПСС, поскольку такие визиты были всегда "обречены на успех" и, как правило, способствовали успехам послов в их дальнейших служебных карьерах. Однако нескрываемая настырность японцев в выдвижении своих территориальных притязаний долгое время охлаждала желание Горбачева и его любознательной супруги попасть в Страну восходящего солнца. Находясь в те годы в окружении таких людей "старого закала" как Чебриков, Лигачев и Громыко, Горбачев не решался втягиваться в территориальные торги с японцами, непредсказуемый исход которых мог ослабить его авторитет в правящей элите страны. Видимо, поэтому ни в 1987, ни в 1988 годах, несмотря на старания, прилагавшиеся как японцами, так и советскими дипломатами, разговоры о приезде Горбачева в Японию не завершились какой-либо конкретной договоренностью.
      Весна-лето 1989 года были ознаменованы сенсационными переменами в политической жизни Советского Союза. Выборы народных депутатов СССР, приведшие в марте-апреле 1989 года к победе в Москве, а также в ряде крупных городов большого числа оппозиционных руководству КПСС кандидатов, а затем и ход работы первого Съезда народных депутатов убедили японских политиков в том, что горбачевская "перестройка" стала необратимой и действительно пошла по пути слома прежней государственной и политической структуры. Убеждались японские политики, с другой стороны, и в том, что, несмотря на перемены в государственном устройстве Советского Союза и выход на поверхность оппозиционных правительству сил, реальная власть в стране осталась у Горбачева. Правда, в новой обстановке Горбачеву, Шеварднадзе и их союзникам стало легче привносить идеи "нового мышления" в сферу своей практической внешней политики. С перемещением реальной власти из стен ЦК КПСС в стены вновь создававшихся государственных учреждений степень свободы Горбачева в принятии тех или иных решений, связанных с внешней политикой, значительно расширилась, что расценивалось японскими поборниками территориальных притязаний к СССР как сдвиг к лучшему.
      Наблюдательные токийские эксперты придали должную значимость и тому, что группа академических советников и помощников Горбачева, известных в качестве "знатоков дальневосточных проблем", оказалась зачисленной на важные посты во вновь созданных государственных структурах, и в частности в руководящих органах Верховного Совета страны. Об этом говорил хотя бы быстрый взлет к вершинам власти хорошо знакомого японцам директора ИМЭМО академика Е. М. Примакова, который стал не только кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС, но и председателем одной из палат Верховного Совета СССР. Все это дало основание японским политическим деятелям рассчитывать на то, что обстановка в СССР изменилась бесповоротно и что она позволяет впредь Горбачеву и его советникам решать территориальный спор с Японией по собственному усмотрению без оглядки на "консерваторов", еще остававшихся в составе ЦК КПСС.