Япония, японцы и японоведы

      Что касается Танаки Какуэй, то, как я уже писал об этом ранее, он говорил не столько о настоящем и будущем, сколько о прошлом, предаваясь воспоминаниям о его переговорах в Москве с Брежневым и Косыгиным, состоявшихся в октябре 1973 года. Судя по его утверждениям, он уже в те годы был склонен прекратить территориальный спор с Советским Союзом и договориться о передаче Японии не четырех, а лишь двух южных Курильских островов, а именно Шикотана и Хабомаи. Препятствием на пути к такому решению были в то время, по его словам, не столько консерваторы, сколько силы оппозиции, и прежде всего японские коммунисты. Но эта версия Танаки навряд ли заслуживала доверия.
      Что же касается Накагавы Итиро, который на следующий год по неизвестным причинам покончил самоубийством, то, будучи выходцем с острова Хоккайдо, он свел практически наш разговор к проблеме "безопасного промысла" японских рыбаков у берегов Курильских островов, считая нужным и возможным решать эту проблему еще до заключения мирного договора и окончательного решения "территориального вопроса".
      В целом, однако, мои беседы с названными лицами показали отсутствие в правящих кругах Японии заинтересованности в скорейшем прекращении территориального спора с Советским Союзом. Судя по всему, наличие такого спора вполне устраивало правящие круги Японии, ибо давало им повод для раздувания среди населения националистических и антисоветских настроений, а такие настроения способствовали упрочению власти консерваторов. К тому же беспредельное продолжение такого спора благоприятно сказывалось на японо-американских отношениях, ибо пока этот спор продолжался, Японии приходилось постоянно заботиться о дружбе с американцами, а последние могли быть уверены в том, что Япония не будет ослаблять своего военного сотрудничества с США. Вялую реакцию, как я почувствовал, проявляли японские консерваторы и при обсуждении перспектив укрепления добрососедских связей между Японией и Советским Союзом.
      Состоялись у меня в те дни и беседы с некоторыми представителями парламентской оппозиции. Посредниками в этих встречах стали работники советского посольства, в частности советник В. Федяинов. Встретился я, в частности, с лидером социалистической партии Исибаси Масаси, довольно подробно изложившим свою интерпретацию идеи "невооруженного нейтралитета". Эта идея в то время активно выдвигалась японскими социалистами в качестве альтернативы внешнеполитическому курсу правящих кругов Японии и США, в основу которого было положено военное сотрудничество двух держав. Беседа с Исибаси подтвердила мое прежнее впечатление о нем как о хорошем, рассудительном теоретике с задатками ученого, но в то же время и как о "кабинетном" политическом лидере, не способном на пламенные речи, рискованные повороты в своих действиях и бескомпромиссную борьбу с политическими противниками. Такие лидеры без "харизмы" не могут рассчитывать на бурный рост популярности своих партий в тех кризисных ситуациях, когда им надлежит поднимать народные массы на борьбу за власть.
      Местом моего проживания в Токио стал хорошо знакомый мне Дом международной культуры (Кокусай Бунка Кайкан), у администрации которого были, как выяснилось, давние контакты с университетом Кэйо. Для мня гостиница этого дома была очень удобна: неподалеку от нее находились и университет Кэйо, и парламентская библиотека (две остановки на метро), и посольство СССР. В те дни я не раз заглядывал в посольство и там познакомился с тогдашним советским послом Владимиром Яковлевичем Павловым, сменившим незадолго до того Полянского Д.С., получившего назначение на пост посла СССР в Норвегии.
      Приезд В. Я. Павлова в Японию был ознаменован маленьким, но очень обидным не только для него, но и для престижа нашей страны конфликтом. Суть его состояла в том, что когда Павлов сошел с нашего самолета в токийском аэропорту Нарита с женой и собакой, то путь ему преградили таможенные власти и, невзирая на то, что он посол великой державы, отобрали у него собаку и заявили, что он получит ее только после длительного пребывания пса в карантине. Все хлопоты наших консульских работников и дипломатов, направленные на безотлагательное возвращение собаки высокопоставленному советскому гостю, не увенчались успехом, и Павлову пришлось смириться, чтобы не придавать конфликту дальнейшую огласку. Это был, конечно, щелчок по носу официальному представителю правительства нашей страны. Я думаю, с американским послом такие фортели не прошли бы. Примечательно другое: сам Павлов, получивший в Москве инструкции добиваться добрососедства с Японией не обращая внимания на капризы японской стороны, постарался сделать вид, что ничего не случилось и изъятие у него пса для пребывания в карантине его нисколько не обидело.
      Беседы с В. Я. Павловым создали у меня впечатление, что его приезд в Японию не внесет никаких новых веяний в советско-японские отношения. Его мышление не было устремлено в будущее и ограничивалось мелкими текущими вопросами. В прошлом он был типичный аппаратный партийный работник, переведенный на службу в МИД СССР в соответствии с чьим-то волюнтаристским решением. До приезда в Японию он пробыл несколько лет послом в одной из социалистических стран Восточной Европы (кажется, в Венгрии) и, следовательно, никогда прежде не сталкивался с проблемами, присущими внешней политике таких "трудных" для нас капиталистических стран как Япония.
      Говорят, правда, что подобные перемещения дипломатов из одной страны в другую, прежде им незнакомую, будто бы полезны для дела: дескать, новый посол способен свежим глазом увидеть то, что не замечается теми, кто давно занимается той или иной страной. Но такое новое острое видение по плечу далеко не всем, а лишь талантливым дипломатам типа Трояновского. Павлов же производил впечатление заурядного аппаратного чиновника, вполне порядочного, отнюдь не тупого, но и не гения. Подкупал он своих подчиненных, да и посторонних лиц, своим добродушием и простецким обращением. Но при всем при том звезд с неба он не хватал. Кстати сказать, мои беседы с упомянутыми выше влиятельными японскими государственными деятелями его не заинтересовали: их фамилии, видимо, ему ни о чем не говорили, а интересно ему, как показали наши беседы, было только то, о чем японцы говорили лишь в личных с ним беседах. Тем не менее недели две спустя он пригласил меня на одно из совещаний дипсостава и предложил выступить по итогам моих встреч с японцами. Приняв к сведению мою информацию, присутствовавшие на совещании дипломаты никаких сколько-нибудь определенных суждений по поводу тогдашнего состояния советско-японских отношений не высказали. Да я и не предполагал иного: мидовские чиновники и в Москве и за рубежом всегда верны себе и, когда речь заходит о каких-то сложных спорных вопросах, предпочитают отмалчиваться в ожидании "установок вышестоящих инстанций".
      Зато много острых споров и словесных перепалок довелось мне вести в те годы с группами японских советологов, связанных с редакцией газеты "Санкэй" - самой правой из наиболее влиятельных центральных газет страны. В первой половине 80-х годов встречи с этими советологами наших японоведов проводились ежегодно в соответствии с соглашением, заключенным руководством института с редакцией названной газеты. С японской стороны в этих встречах участвовали не столько журналисты - штатные работники "Санкэй", сколько близкие этой газете по взглядам политологи из числа бывших дипломатов и военачальников, занимавшихся проблемами взаимоотношений Японии с Советским Союзом. Едва ли не каждый год во главе "команды" японских советологов оказывался на этих встречах бывший посол Японии в Советском Союзе Накагава Тору. Не раз в числе той же "команды" вели диалоги с нами сотрудник исследовательского центра Управления обороны военный разведчик Нисихара Тадаси, адмирал в отставке Сакондзи, политический обозреватель газеты "Санкэй", генерал в отставке Цукамото Сёити, политический обозреватель телевизионной компании "Фудзи Тэрэби" Такэути Садао, а также ответственный за связи с Советским Союзом представитель японской Федерации экономических организаций (Кэйданрэн) Судзуки Кэйсукэ. Почти во всех встречах в составе японской делегации находились, кроме того, три воинственно настроенных профессора-советолога: Сасэ Масамори, Тэратани Хироми и Кимура Хироси, известные в Японии как авторы открыто антисоветских публикаций.
      С нашей стороны "команды" для каждой из этих ежегодных встреч формировались также не только из сотрудников института. Правда, во главе наших "команд" неизменно оказывался заместитель директора член-корреспондент Георгий Федорович Ким, который не будучи японоведом пристрастился к проблемам советско-японских отношений и, пользуясь административной властью, держал под своим контролем все вопросы, касавшиеся персонального состава советских участников этих встреч. Из сотрудников отдела Японии наряду со мной постоянно участвовали в этих встречах два приближенных к Киму лица: Юрий Михайлович Рю переводчик-синхронист высшего класса и Семен Ильич Вербицкий, помогавший Киму готовить его выступления в качестве личного "спичрайтера". Среди других советских участников названных встреч с японскими политологами, представлявшими газету "Санкэй", находились чаще всего ответственный работник Международного отдела ЦК КПСС А. И. Сенаторов и американист из Института США и Канады В. С. Лукин - тот самый, который стал в дальнейшем, спустя лет восемь-десять, послом Советского Союза в США, а потом депутатом Государственной Думы от фракции "Яблоко". Не раз находился в составе нашей команды Павел Дмитриевич Долгоруков, возглавлявший японский сектор Научно-исследовательского конъюнктурного института (НИКИ),- многоопытный специалист, всегда бывший в курсе всех вопросов, связанных с советско-японскими экономическими отношениями. Почти всегда принимал также участие в этих встречах с нашей стороны кто-либо из ведущих советских ученых-китаеведов: либо Л. П. Делюсин, либо Г. Д. Сухарчук. Но бывали случаи, когда в составе нашей команды по воле Г. Ф. Кима оказывались люди совершенно случайные, но по каким-то причинам "нужные" дирекции института. Пример тому являл собой член коллегии Высшей аттестационной комиссии Г. Б. Правоторов, экономист по профессии, никогда не имевший никакого отношения к Японии, да и вообще к Дальнему Востоку.
      По взаимному согласию каждая из наших встреч с представителями газеты "Санкэй" устраивалась то в одном, то в другом из городов Японии и Советского Союза. Начались эти встречи еще до моего возвращения в институт, но в дальнейшем я принял участие во всех тех, какие последовали далее. С моим участием трижды встречи состоялись в Японии - в 1979 году в Осаке, в 1981 г. в Саппоро, а в 1983 году в Токио - и дважды в Советском Союзе: в 1980 году в Ереване, а в 1982 году во Фрунзе. Потом по причине какого-то непонятного конфликта, возникшего в руководстве газеты "Санкэй", наши встречи были прерваны и более не возобновлялись. Думается мне, что эти встречи не дали редакции названной газеты тех политических и пропагандистских дивидендов, на которые поначалу рассчитывали их японские организаторы.
      Регулярные встречи политологов Советского Союза и Японии, спонсорами которых были наш институт и газета "Санкэй", резко отличались от других советско-японских научных и политических форумов, проходивших, как правило, вполне чинно при взаимном стремлении их участников избегать обсуждения "больных" вопросов взаимоотношений двух стран и сосредоточиваться на узкопрофессиональных сугубо научных проблемах. Наши же встречи с санкеевцами представляли собой нечто похожее на борьбу гладиаторов. Поскольку газета "Санкэй" была связана с военными кругами Японии, рассматривавшими Советский Союз как своего главного потенциального врага, представители этой газеты придерживались соответствующих взглядов - они не только не скрывали свою антипатию к нашей стране, но и бравировали ею. К тому же в отличие от других советско-японских форумов газета "Санкэй" по условиям соглашения с нашим институтом должна была публиковать стенограмму дискуссий по всем вопросам советско-японских отношений. Поэтому японская сторона стремилась в ходе возникавших диспутов пустить в ход все аргументы, способные по ее расчетам подкрепить позицию Японии в спорах с Советским Союзом и повлиять должным образом на японских читателей. При этом зачастую японские участники дискуссий прибегали к передержкам и грубым выпадам против нашей страны. Естественно, что при таких обстоятельствах нам приходилось возражать и давать жесткий отпор всякий раз, когда нападки на нашу страну велись несправедливо и в грубой форме. Хотя основная наша задача на этих форумах состояла в другом, а именно в том, чтобы, используя страницы газеты "Санкэй", разъяснять японской общественности миролюбивый характер советской внешней политики, подчеркивая нежелание обострять советско-японские отношения и нашу готовность расширять и упрочивать добрососедские связи с Японией.
      Тема встреч обычно формулировалась одинаково: "Проблемы обеспечения мира и безопасности в АТР". Наши докладчики стремились придать позитивную направленность дискуссиям со своими японскими коллегами. В советских докладах, включая и мои, главный упор делался на всемерное изыскание возможных путей к добрососедству двух стран. Г. Ф. Ким, открывавший прения вместе с главой японской делегации Накагавой Тору, говорил обычно о международных отношениях в АТР и роли Советского Союза и Японии в улучшении общего политического климата в этом регионе мира, подвергая, естественно, критике воинственную внешнюю политику Вашингтона. Упреки делались им при этом и в адрес японского правительства, шедшего в фарватере американского руководства. В выступлениях других наших докладчиков подвергались обстоятельному рассмотрению отношения Японии с США, КНР и странами Юго-Восточной Азии. Критические оценки получало стремление Японии к наращиванию своей военной мощи. Китаисты ставили под сомнение миролюбие Пекина и стремились убедить японскую сторону в непродуктивности и опасности слишком тесного сближения Японии с КНР. Специальное время отводилось обычно на обсуждение вопросов советско-японского экономического сотрудничества под углом зрения его дальнейшего расширения и качественного улучшения. Что же касается меня, то мне приходилось детально рассматривать развитие советско-японских отношений на государственном и политическом уровнях. При этом я стремился придавать своим оценкам позитивную, оптимистическую окраску. Обычно мои сообщения, отпечатанные заранее на русском языке, сопровождались такими благонамеренными заголовками: "Японо-советское добрососедство - гарантия мира и безопасности в АТР", или "За упрочение мира и сотрудничества между Советским Союзом и Японией", или "О путях дальнейшего развития взаимопонимания и дружбы советского и японского народов". В тезисах моих заранее подготовленных выступлений я старался затрагивать спорные вопросы советско-японских отношений лишь вскользь, мимоходом, всемерно подчеркивая нежелание советской стороны раздувать эти вопросы и превращать их в камень преткновения на пути к добрососедству двух стран.
      Однако японские участники встреч были настроены обычно куда более воинственно, чем мы. Их выступления по различным вопросам японо-советских отношений носили как правило антисоветскую заостренность. В них не США и не Япония, а Советский Союз изображался едва ли не единственным виновником политической и военной напряженности в АТР. Но яростнее всего их нападки на нашу страну становились после моих примирительных рассуждений об отсутствии реальных оснований для территориального спора двух стран, поскольку территориальный вопрос был уже окончательно решен в итоге второй мировой войны. На эти нападки приходилось, естественно, давать развернутые ответы, и в результате жаркий спор по поводу японских территориальных притязаний к нашей стране становился всякий раз фокусом всех дальнейших дискуссий.
      Японская сторона в ходе этих дискуссий пыталась неизменно утверждать, что четыре южных острова Курильского архипелага являются будто бы "исконно японской землей". Главным аргументом в их устах были ссылки на Симодский трактат 1855 года, в соответствии с которым России под нажимом японцев пришлось, как известно, уступить Японии четыре упомянутых выше острова, ранее (со второй половины XVIII века) входивших в состав Российской империи. Не стеснялись наши японские собеседники прибегать в своей аргументации и к таким заведомо вздорным измышлениям, будто Южные Курилы вообще не входили прежде в понятие "Курильские острова". Но несостоятельность подобных утверждений легко доказывалась японскими же географическими картами, изданными в довоенные и военные годы, на которых весь архипелаг, включая южные острова, именовался одним словом "Тисима", которое на русский язык однозначно переводится как "Курильские острова".
      Поскольку ни Ким, ни большинство других членов наших делегаций на этих симпозиумах специально не занимались прежде историей российско-японских и советско-японских отношений, то основная тяжесть ведения споров с японской стороной по поводу ее территориальных домогательств ложилась на меня. Поддержку мне в этих спорах оказывал, пожалуй, лишь работник Международного отдела ЦК КПСС А. И. Сенаторов. Это бывало в тех случаях, когда он участвовал в названных симпозиумах. Тогда я видел в нем своего искреннего единомышленника. Но в дальнейшем, по прошествии полутора десятков лет, я пришел к выводу, что в подобные споры с японцами он втягивался лишь по долгу службы, ибо в последующие годы, когда ожесточенная борьба мнений по данному "вопросу" развернулась среди отечественных японоведов, а во внешней политике России возобладал козыревский курс на "компромисс" с Японией, Алексей Иванович Сенаторов предпочел отмалчиваться и делать вид, будто этот вопрос его больше не интересует.
      Жаркие дискуссии, возникавшие на симпозиумах с представителями газеты "Санкэй", побуждали меня в те годы снова и снова вникать в историю российско-японских и советско-японских отношений и накапливать те аргументы и факты, которые подкрепляли бы позицию нашей страны в спорах с японцами. Одновременно в ходе споров с японцами вырабатывался у нашей "команды" и навык быстрой и политически острой реакции на любые попытки японской стороны фальсифицировать и очернять советскую внешнюю политику. Этот навык пригодился мне при возникновении словесных перепалок с представителями японских средств массовой информации, мало знакомых с историей, но ведших себя самоуверенно и бесцеремонно. Во время нашего пребывания в Саппоро в 1981 году нам с Кимом пришлось после окончания симпозиума с санкеевцами вести под слепящими лучами "юпитеров" неожиданно предложенную нам телекомпанией "Фудзи Тэрэби" дискуссию, которая в тот же вечер попала на экраны японского телевидения. Наши собеседники - матерые антисоветчики и русофобы - наседали на нас с вопросами, явно рассчитанными на дискредитацию советской внешней политики. Поводом для нападок на нашу страну стали для них измышления по поводу мнимой "агрессии", якобы совершенной Советским Союзом в отношении Японии в 1945 году. В расчете на внезапность своей атаки и наше замешательство они обрушили на нас заведомо неправомерные, провокационные вопросы: "почему Советский Союз в 1945 году начал незаконную войну с Японией и нанес ей таким образом удар в спину?", "почему Москва захватила японские земли? Разве это не был акт агрессии?". Вопросы эти были заданы нам без предварительного согласования с нами их содержания. Тем не менее наша реакция на них должна была быть мгновенной, решительной и политически острой, иначе в глазах японских телезрителей мы проиграли бы эту словесную перепалку. Отдуваться тогда пришлось мне как историку-японоведу. Помогал мне опыт прежних диспутов с японцами на эту тему. "Ошибаетесь, уважаемые господа,- отвечал я с хода японским телевизионщикам,- агрессором в годы второй мировой войны был не Советский Союз, подвергшийся нападению гитлеровской Германии, а Япония - союзница Германии. Это японские войска сначала бесцеремонно вторглись в Китай, а потом на Филиппины и другие страны Юго-Восточной Азии. Советую вам ознакомиться с материалами Токийского международного трибунала по делу главных японских военных преступников. В подготовке этих материалов и приговора, вынесенного трибуналом, участвовали сотни компетентных зарубежных юристов и историков, включая большую группу американских специалистов. Их выводы, как и приговор трибунала, были сочтены справедливыми самим японским правительством. А согласно приговору именно Япония была признана агрессором, преступно загубившим в оккупированных ею странах миллионы мирных людей. Что же касается Советского Союза, то его вступление в войну с Японией было направлено на пресечение японской агрессии, на изгнание японских оккупантов из Китая и Кореи, на восстановление мира на Дальнем Востоке. Этот акт Советского Союза получил горячее одобрение всей мировой миролюбивой общественности. Его приветствовали правительства США, Великобритании, Китая и целого ряда других стран мира. Изъятие у Японии ряда территорий после ее безоговорочной капитуляции являло собой справедливый акт возмездия за ее преступные действия в отношении соседних стран, и акт этот столь же правомерен, как и утрата Германией ряда своих земель, включая Восточную Пруссию".
      Наша твердость в отношении петушиных наскоков японских телевизионных комментаторов на советскую внешнюю политику не позволила им обратить в свою пользу дискуссию, развернутую перед объективами телекамер.
      Но подобные словесные перепалки, возникавшие обычно не по нашей, а по японской инициативе, отнюдь не исключали нормальных личных контактов советских и японских участников дискуссий. При проведении симпозиумов на территории Советского Союза для японских гостей из газеты "Санкэй" устраивались туристские поездки в экзотические районы Армении и Киргизии, а по вечерам проводились пирушки за столами, накрытыми фирменными блюдами армянской и киргизской кухни, поднимались тосты за советско-японское добрососедство и велись самые разнообразные веселые разговоры. Запомнились мне, между прочим, забавные истории, рассказанные во Фрунзе за столом отставным генералом Цукамото. Одна из историй относилась к его юным годам, когда он, будучи младшим офицером императорской армии, выиграл трудное соревнование со своими однокашниками, суть которого заключалась в том, кто из участников соревнования первым сможет опустошить бутылку пива. При этом, вспомнив прошлое, Цукамото продемонстрировал всем нам свое изумительное умение мгновенно выливать все пиво из бутылки в свой широко раскрытый рот.
      Забавным был и рассказ Цукамото о том, как в годы войны, будучи уже капитаном императорской армии, он ехал поездом по одному из глубинных провинциальных районов Японии. На какой-то маленькой станции он вышел в своем военном мундире из вагона на платформу, сел на солнышке на скамейку и, вдыхая свежий воздух, неожиданно для себя заснул. Проснувшись, он увидел стоявшего неподалеку от себя в почтительной позе начальника станции, который в нарушение расписания вот уже полчаса задерживал отправку состава в ожидании того момента, когда господин капитан соизволит проснуться. Рассказал нам это Цукамото для того, чтобы проиллюстрировать то уважение, которым пользовались офицеры императорской армии в прежние времена и которого они уже не ощущают теперь - в послевоенной "демократической" Японии.
      Другой раз, когда политическая дискуссия с "командой" газеты "Санкэй" состоялась на севере Японии - в Саппоро, японская сторона в последний день пребывания нашей делегации на острове Хоккайдо устроила попойку в курортном городке Ноборибэцу. Все мы после посещения бассейна с горячей водой из местных гейзеров переоделись в одинаковые японские кимоно-юката и разместились в большом помещении на татами за низенькими столиками в окружении гейш, усиленно потчевавших нас сакэ и другими более крепкими напитками. Кто хотел - пил, кто хотел - ел японские яства, кто хотел произносил тосты во здравие всех присутствовавших. Спустя час один из участников этого застолья - японский профессор Кимура Хироси, ярый антисоветчик и поборник безотлагательного возвращения Японии "северных территорий", довольно сильно захмелев, встал с трудом на ноги и произнес заплетавшимся языком речь, поразившую не только меня, но и его коллег-японцев своим цинизмом. "Вы думаете,- обратился Кимура к собравшимся,- что мне очень нужны эти северные территории? Да чихал я на них! Мне нужны деньги. Много денег, так как я сейчас купил земельный участок и строю большой красивый дом, где буду жить... А чтобы заработать эти большие деньги, я пишу и буду писать свои статьи с требованиями возвращения Японии северных территорий. Здесь все мои друзья, и я надеюсь, что вы по достоинству оцените мою откровенность!" Те, кто был пьян, зааплодировали, а сидевший рядом со мной трезвый японец тотчас же стал объяснять мне, что профессор Кимура любит юмор и его речь следует понимать как застольную шутку. Я сделал вид, что поверил этому объяснению. А на ум пришли мне в тот момент слова из песни Высоцкого об инопланетянах: "И юмор у них безобразный!"
      Принимая санкеевскую делегацию в Армении и в Киргизии, устроители симпозиумов (я имею в виду заместителя директора Института востоковедения Г. Ф. Кима и местных руководителей) старались всемерно поднять политическую значимость пребывания японцев в названных республиках. По просьбам дирекции нашего института японских гостей принимали председатели верховных советов названных республик и другие ответственные лица. Ездили японские гости по улицам Еревана и Фрунзе на больших скоростях с эскортом милиции под зеленую волну светофоров и с торжественным воем милицейской сирены. Симпозиумы кончались обильными застольями, на которые собиралось множество представителей местных элит.
      Руководство газеты "Санкэй" со своей стороны также старалось не ударить в грязь лицом в те дни, когда наша делегация пребывала в Японии. Не могу без улыбки вспомнить вечер, когда в 1983 году мы, будучи гостями этой газеты, встречались в Токио с некоторыми из видных политиков и представителей силовых структур. Расписание наших встреч с этими деятелями было в тот вечер очень напряженным. Сначала мы трое, Г. Ким, М. Рю (переводчик) и я, ездили в Военную академию для встреч с группой генералов из японских "сил самообороны" (никаких серьезных разговоров мы, естественно, с ними не вели, ибо не были кем-либо уполномочены). Но редакция газеты, устроившая эту встречу, показала нам, сколь тесны были ее связи с японским генералитетом. Но еще более впечатляющими оказались связи газеты "Санкэй" с токийской полицией. На обратном пути, когда мы из Военной академии направились в нашу гостиницу на еще одну встречу с кем-то из важных персон, впереди нашего лимузина вдруг возникла полицейская машина с мигалкой и, включив сирену, стала прокладывать нам дорогу для быстрой езды сквозь транспортные пробки, образовавшиеся в час пик на центральных кварталах японской столицы. Для Токио, где даже машинам министров не позволено ездить на запрещенных скоростях с мигалками и на красный свет, такой случай был явно необычным. Но зато все было точь-в-точь как во Фрунзе и Ереване. Невзначай редакция газеты "Санкэй" подтвердила тогда правоту русской пословицы: "долг платежом красен".
      В первой половине 80-х годов большое влияние на развитие широкого диалога между советской и японской общественностью оказали так называемые "Конференции круглого стола", поводившиеся при участии видных политических деятелей и представителей массовых общественных организаций обеих стран. В нашей стране необходимость проведения таких массовых встреч с японскими общественными, политическими и государственными деятелями стала ощущаться особенно остро, после того как японское правительство присоединилось к американскому курсу на "санкции" против Советского Союза, введшего в Афганистан значительный воинский контингент с целью упрочения в этой стране власти просоветских кругов во главе с Бабраком Кармалем. Участие Японии в "санкциях" сопровождалось целым рядом недружественных нашей стране решений, направленных на свертывание экономических и прочих контактов с нашей страной. С этого момента объем советско-японской торговли значительно сократился, а равным образом сократилась и доля Японии в товарообороте Советского Союза. Не встретили позитивного отклика у японцев и советские мирные инициативы, обращенные к Японии в 1980-1983 годах. По-прежнему отрицательно относилось японское правительство к призывам советской стороны начать переговоры о заключении Договора о добрососедстве и сотрудничестве, в котором содержались бы взаимные обязательства решать все свои споры мирными средствами, а также обязательства воздерживаться в своих взаимоотношениях от угроз и применения силы. Отказалась японская сторона и от заключения договора, в котором Япония обязывалась бы строго соблюдать свой безъядерный статус, а Советский Союз обязывался бы не применять против Японии ядерное оружие. Фактически отклонило японское правительство и призыв советского правительства к рабочим консультациям по укреплению доверия между двумя странами и реализации с этой целью соответствующих договоренностей. Более того, заметно усилились в эти годы необоснованные территориальные притязания к нашей стране. Начиная с 1981 года по указанию правительственных кругов в Японии ежегодно стали проводиться так называемые "дни северных территорий", цель которых состояла в том, чтобы пробуждать среди японского населения реваншистские настроения и получать массовую поддержку японской общественности территориальных домогательств к нашей стране. Параллельно японские средства массовой информации стали распространять миф о возрастании "советской военной угрозы", а в заявлениях японских военных кругов и правительства Советский Союз стал именоваться "потенциальным противником" Японии.
      Все это было чревато опасностью сведения на нет наметившихся ранее достижений в развитии советско-японского добрососедства. Такую опасность почувствовали в то время не только советские, но и японские общественные деятели, и прежде всего те из них, кто был связан с фирмами, поддерживавшими деловые связи с нашей страной. И вот на этой основе возникла идея проведения советско-японских "конференций круглого стола", призванных обсуждать пути преодоления негативных тенденций в советско-японских отношениях и поворота этих отношений на путь упрочения взаимовыгодных связей. Первая из этих конференций состоялась в декабре 1979 года в Токио, вторая - в ноябре 1980 года в Москве, третья - в мае 1982 года в Токио, четвертая - в октябре 1984 года в Москве и пятая - в декабре 1986 года в Токио.