История с продолжением

      Первая пуля ударила Дени в грудь, развернула, но он по какой-то непонятной причине остался стоять на ногах. Он ещё не понял, что же происходит. Вторая попала в спину, Дени пошатнулся и упал на колени. Он пытался подняться, но тут раздалась очередь. И Дени, как миллионы людей до него, упал лицом в этот яркий искрящийся снег, тело его несколько раз дёрнулось, и он затих…
      Дзеди стоял неподвижно и смотрел. Кто-то за его спиной попытался оттолкнуть его в сторону, но тут выстрелы, наконец, прекратились. Тишину, столь полную, что она казалась нереальной, прервал чей-то голос:
      – Кто стрелял, уроды?…
      Дзеди молча пошёл вперёд, туда, где неподвижно лежал его друг. Его никто не пытался задержать. Дзеди, подойдя к неподвижному уже телу, медленно опустился на колени на снег. Слов не было. Не было вообще ничего – ни мыслей, ни эмоций. Ничего. Пусто. Дзеди набрал в ладонь окровавленного снега. Красиво… Это было бы красиво, не будь это смертью. Снег в его руке таял, красная струйка побежала по рукаву… Дзеди перевернул Дени на спину, хотя глаза ему говорили – всё. Человек не сможет жить, если пули снесли ему половину черепной коробки. Дени уже не дышал, его глаза, остановившиеся, бессмысленные, уставились в небо… Дзеди осторожно опустил ему веки вниз. Так положено. Кто-то подошёл и ударил по спине прикладом. Больно. Это ничего, не страшно. Он всё ещё сидел на коленях. Разум отказывался работать. Надо просто посидеть и тогда… может быть, если закрыть глаза, а потом снова их открыть, ничего… нет, нет, нет… этого не может быть… не может…
      – Пошёл, сволочь! Да пошёл, кому говорю!… – надсмотрщик рывком поднял Дзеди на ноги, и потащил прочь. Множество людей (откуда только они появились?) толпилось во дворе, они переговаривались, переругивались…
      Дзеди шёл, ничего и никого не видя перед собой. Он не заметил Лина и Ноора, которых конвой тоже уводил внутрь здания, он не видел вытянувшихся испуганных лиц надсмотрщиков и младших чинов, и озверевших – старших… Ничего не видел.
      Его отвели на второй подземный этаж и заперли в “тиме”. Одного. Света в “тиме” не было, лампочка перегорела. Только узкая полоска света из-под двери, и всё. Он сидел на полу долго, очень долго. Не думал ни о чём, на это просто не осталось сил и души. В ушах всё ещё звенела недавняя тишина, что наступила после выстрелов. Он молча смотрел на полоску света…
      “Дзеди, – позвал Арти. – Ты слышишь меня, Дзеди? Я еле прорвался, говорить трудно… слышишь?” Отвечать не хотелось, но Дзеди всё же ответил: “Слышу”. “Послушай, это важно… у нас беда, – Арти секунду помолчал, словно собираясь с духом, – большая беда”. “Ты о…”, – начал было Дзеди, но Арти прервал его. “Нет, я не о Дени. Десять минут назад Ноор покончил с собой”. Дзеди на секунду прикрыл глаза и судорожно вздохнул. Наконец, собрав все силы, сумел спросить: “Как?” “Разорвал рубашку и повесился на крюке… он был в девятой, ты знаешь, что это за крюк. Вас осталось двое, Дзеди… ты слушаешь?” “Да… почему двое, Арти? А ты?” “Я… Дзеди, сегодня сорвались они и ты видел, что из этого вышло. Недалёк тот день, когда могу сорваться я… и я боюсь. Лучше мне уйти сейчас, пока ещё не поздно. Иначе…” “Как – уйти?! Арти, подожди, не надо! Это же грех, Арти! Не смей! Слышишь, не смей! – Дзеди затрясло от ужаса. – Ты не можешь…” “Я – не они, Дзеди. Я – это я. Крови не будет, я обещаю. Я всегда держу своё слово, Дзеди, и ты это знаешь. А пока… Постарайся сделать одну вещь. Для меня. Это просьба. Зайди прощаться последним. Хорошо?” “Арти… Не надо, пожалуйста… неужели ты не понимаешь, что мы с Лином…” “Это-то я очень хорошо понимаю. И ещё кое-что – тоже. Только вы с Лином сумеете как-то повлиять на ситуацию здесь. На Земле. Только вы. Ты понял?” “Как, Арти?… Не сходи с ума, остановись… О каком влиянии речь?… Господи ты Боже мой, да что же это… Арти, не смей, не надо!…” “Пойдёшь прощаться вторым, – голос Арти затихал отдалялся, – дальше я объясню. Вторым…”
      Всё снова исчезло. Сколько прошло времени, он не знал. Обычно он чувствовал время, о теперь… какое там!… От неподвижности затекли ноги, но он сам этого не замечал. Ни холода, ни усталости… Господи, за что?! Арти… Дзеди впал в какой-то ступор, который тоже длился неизвестно сколько времени. А после этого куска бесконечности в “тим” пришли люди.
 

* * *

      …Дзеди шёл по коридору, конвоиры следовали за ним на порядочном расстоянии – боялись. А ему было всё равно. Совсем всё равно. Когда выводили, сказали:
      – Там ваш этот дурак… удавился… а второй, так и вообще… словом, попрощаться вам разрешили. Пошёл, урод, чего сидишь-то? Заслушался?…
      В этой комнате было холодно. Дзеди вошёл, дверь за ним закрыли, щёлкнул замок.
      Тела на полу никто не даже не удосужился закрыть. Хотя бы лица. Дзеди подошёл ближе, медленно, словно через силу…
      Дени… самый младший из них. Дзеди посмотрел на знакомое (теперь незнакомое, потому что мёртвое) лицо. Посмотрел без страха или жалости. Он ещё не принял то, что произошло. Понял, но не принял. Душой. Принять предстояло позже.
      Ноор… на Ноора невозможно было смотреть без содрогания – посиневшее лицо, вылезшие из орбит глаза… Дзеди отвернулся. Нет сил. Это – не правда. Так не бывает. Повернулся снова. То же, что и раньше. Зачем так?… Так страшно. Прости, Ноор, прости меня, ладно? Это не я, это ты оказался сильнее. Я не прав. В этом страхе прав оказался ты. Ты – свободен. А я…
      Арти… Казалось, что Арти просто крепко-крепко уснул. Дзеди присел рядом с ним на корточки и протянул к телу руку, положил свою ладонь Арти на плечо. И тут же отдёрнул руку – тело уже окоченело. И тут, одновременно с этим движением в голове у Дзеди зазвучал голос Арти.
      “Слушай и не перебивай, – приказал тот. – Это важно, очень важно. Сейчас ты откроешь свой тайник… ты думал, что про него знаешь только ты, наивный… Молодец. Это ты хорошо придумал – сделать в подошве такую штуку. И не сканируется ничем, хорошая работа. Я как знал, что пригодится… открыл? Хорошо. Теперь ты подойдёшь к каждому из нас и возьмёшь материал”. “Мне нечем сделать срез, Арти”, – ответил Дзеди, и подумал – я сошёл с ума. “У тебя есть руки. Действуй. Быстрее, сюда придут с минуты на минуту… правильно, вон там валяется маленький осколок стекла, он подойдёт. Срезы делай в разных местах, совпадения не нужны… скорее… теперь слушай. То, что ты будешь делать – неимоверно тяжело. Даже один материал может запросто угробить носителя меньше, чем за год. Я предупреждаю честно, сразу. Хочешь – можешь отказаться. Дело твоё”. “Арти, пока есть хоть какой-то шанс…” “Не продолжай. По мере своих сил я постараюсь как-то помочь тебе, но… я думаю, ты и сам понимаешь. Жди, пока есть силы. Теперь… отойди в угол, отвернись… постарайся не смотреть. У меня совсем не осталось времени”.
      Боже, какая тяжесть! Это невозможно перенести, физически невозможно… Сколько можно выдержать? Вот так, с таким грузом? Ноги не держали, он сел на пол. Его затрясло, к горлу подступила тошнота. “Терпи, – приказал Арти. – Поднимись на ноги, отойди в сторону… вот так. И не смотри. Постарайся не смотреть. Прощай, Дзеди”.
      Дзеди смотрел и не верил тому, что видел. Он пытался последовать совету Арти, но не смотреть не мог, душа требовала правды. Поэтому он смотрел.
      Тело Арти оделось вдруг языками холодного прозрачного пламени, вспыхнула и испарилась одежда, на мгновение проглянули кости… и тело исчезло. Словно его и не было. Только контур остался на полу, силуэт. Напоминание.
 

* * *

      Он не помнил, что было дальше. Кто-то его бил, кто-то другой спрашивал:
      – Ты спалил, сука?! Я тебя спрашиваю – ты? А ну, отвечай, гнида сратая! Как ты его запалил, падла? Говори!
      Он молчал. Сидел на полу и молчал. Всё равно. Убьют – и ладно. И хорошо. Так и надо… Потом в камеру кто-то вошёл. Кто-то другой. Этот другой сказал:
      – Отставить. Вы чего измываетесь? Парень за эти сутки трёх своих потерял, а вам всё мало…
      – Он этого… нелюдя спалил! Сам видел…
      – Из чего он его мог спалить?… Из пальца, что ли?… Всё, парень, пошли. Поднимайся, давай, не сиди…
      – Эдуард Гершелевич, вы это… это под вашу ответственность. Хорошо?
      – Под мою, не волнуйся. Идём, дружок, надо тебе в тишине посидеть… вот и хорошо, пошли… Не, Василий, конвой не нужен, он и мухи не обидит. Идём, дорогой, нам недалеко…
      В коридоре Дзеди нашёл в себе силы сказать этому человеку:
      – Не говорите Лину… про Арти. Он сойдёт с ума…
      – Про то, что он сгорел?
      Дзеди кивнул.
      – Хорошо, не буду. Нам сюда, почти пришли. Я тебе сейчас дам таблетку, ты от неё уснёшь. Так надо. Хорошо?
      Дзеди не ответил. Он дал усадить себя, выпил, не почувствовав вкуса, воду из железной кружки… Лин сидел рядом с ним, не двигаясь, молча. За узким окном была ночь. Человек, который привёл их двоих сюда, сидел возле стола и читал. Потом он отложил книгу.
      – Спите, ребята, – приказал он. – Хватит.
      В комнату заглянул другой человек, остановился подле двери, спросил:
      – Отвести этих в “тим”?
      – Нет, оставь тут. Достаточно того, что двое с собой покончили… За этими я послежу до утра, от меня не убудет. И принеси чайку, пить охота…
      – Хорошо.
      Дзеди чувствовал, как же много сил теперь стало уходить на то, чтобы как-то поддерживать нужный уровень энергетики. Очень много, гораздо больше, чем раньше. Сказать об этом Лину? Нет. Конечно, нет. Только когда всё кончится. Хорошо ли, плохо ли… не важно. Сейчас не важно… Думать он мог. Но говорить… Это выше всех сил. Как страшно!… Он всё никак не мог оправится от того, что пережил только что. Он не мог чувствовать, словно все чувства испарились разом и исчезли, как ветер или дым. Нет, ничего нет. Ни боли, ни зла на тех, кто убивал. Ничего. Пусто. Совсем пусто…
      “Плохо?” – спросил Лин мысленно. Дзеди не ответил. “Дзеди, тебе плохо? – переспросил Лин. – Помочь?” “Нет”, – наконец ответил Дзеди. Лин отвернулся. “Я не должен говорить, – подумал Дзеди. – Я никому об этом не должен говорить… Лин может заметить… но я постараюсь, чтобы он не заметил. Утомляемость?… Спишем на счёт здешних условий. Потеря ресурса?… Да, это сложнее, но тоже можно что-то придумать. Прости, Лин, по я так должен сделать… хотя бы ради тебя”.
      – Пей, – приказал тот самый человек, что забрал их и увёл в эту комнатку. – Пей, сказал! Это лекарство, его надо принять, иначе не выдержишь… да пей же ты!
      Дзеди немного очнулся от своих мыслей. Оказывается, перед ним сидели на корточках и Эдуард Гершелевич, и Лин.
      – Что? – еле слышно спросил он.
      – Это надо выпить, – объяснил Лин. – Это снотворное. Ты уже три часа так сидишь… молча. Что ты видел? И что с тобой?
      – Что я видел? – повторил Дзеди. – Всё видел…
      – Пей, – приказал Эдуард Гершелевич.
      – Кровь на снегу… – сказал Дзеди. – Это красиво… я и не думал…
      – Не надо, не вспоминай сейчас, – сказал Эдуард Гершелевич. – Будет только хуже. Я понимаю, что трудно… но держаться надо, ты пойми. Иначе вам просто не выжить. Ты понимаешь?
      Дзеди кивнул. Лин сидел рядом с ним, робко заглядывая ему в глаза. И только тут Дзеди вдруг понял, какую ответственность он несколько часов назад взвалил на свои плечи. Четыре жизни теперь зависят от него. Целых четыре жизни! О, Господи!… И как же это будет тяжело. Дзеди прикрыл глаза, от страха у него на секунду пересохло во рту. Он втянул голову в плечи и закрыл глаза трясущимися руками.
      – Выпей таблетку, пожалуйста, – попросил Эдуард Гершелевич, – ну… вот и молодец. А теперь ложись… Ты, рыжий, тоже… Я посижу с вами, чтобы вас не беспокоили до утра. Это всё, что я смог для вас сделать…
      Всё, что смог сделать… “А ведь это верно, – подумал Дзеди, уже засыпая, – всё, что смог… я тоже. И то хорошо”.
 

* * *

      Среди ночи, тихой и нарочито спокойной, Дзеди вдруг проснулся. От лекарства, которое его заставили принять, мысли путались, а тело слушалось плохо. Он сел, прислонился к стене, чтобы удержать равновесие – его почему-то всё время неудержимо тащило куда-то в сторону. Что-то он забыл. Что-то настолько важное, что забывать об этом было нельзя. А он забыл. И вдруг вспомнил.
      – Боже, – прошептал он, – входы… у них же у всех стоят входы… у всех троих… О, Боже… как же так?… как я…
      Эдуард Гершелевич подошёл к нему и опустился на корточки.
      – Что случилось? – спросил он. Дзеди попытался как-то сфокусировать взгляд на лице своего собеседника, но ничего не получалось – он словно видел через слой воды, всё плыло, раздваивалось…
      – Входы… – упавшим голосом повторил Дзеди. – Входы… у них… я не снял… теперь всё точно погибло… детекторы… не снял… забыл…
      – Что такое – входы? – Эдуард Гершелевич подался вперёд, чтобы лучше слышать. – Я могу тебе помочь? Что надо сделать?
      Дзеди не ответил. Он запустил руки в волосы и стал тихонько раскачиваться взад-вперёд, еле слышно плача.
      – Перестань, – Эдуард Гершелевич осторожно взял Дзеди за плечи и развернул к себе лицом. – Объясни, что надо найти? И где искать?
      Дзеди положил руку себе на горло, затем провёл ладонью вокруг шеи.
      – Там… – сказал он. – Это там…
      – Что – там? – не понял его собеседник. – Оно большое?
      Дзеди отрицательно покачал головой. Хотел было что-то добавить, но тут его вдруг повело с новой силой. Голова закружилась, глаза закрывались сами собою. Рука его бессильно опустилась.
      – Спать… – прошептал он, – спать хочется… сил нет…
      – Ну и спи, – одобрил Эдуард Гершелевич. Он помог Дзеди лечь, встал на ноги и прошёлся по комнате, задумчиво потирая подбородок. Затем решительно кивнул, вытащил из своего чемоданчика скальпель и пинцет. И вышел прочь, даже не прикрыв за собой дверь.
 

* * *

      Их не трогали. Уже который день. Не били, не издевались. Когда они находились в зале, им каждые десять часов стали давать часовой отдых. Кормить стали каждый день, да и сами порции увеличили. Дзеди есть перестал. Вообще. Лин страшно переживал, но поделать ничего не мог – разговаривать друг с другом им запретили, а Дзеди выглядел настолько подавленным, что Лин и не думал пробовать общаться мысленно – сказывалась врождённая тактичность. Безучастность друга, его угнетённое состояние пугало Лина. “Что такое? – думал он. – Что происходит? Что с ним? Как помочь?” За эту неделю Дзеди сильно ослабел, он еле таскал ноги. Ночами Лин старался как-то поговорить с другом, но пока это было тщетно – Дзеди просто не отвечал. Не потому, что не хотел – просто не было сил, чтобы как-то общаться. Не мог. Он временами начинал думать, что уже больше никогда не сможет говорить – все силы, что были, без остатка уходили на то, чтобы как-то поддержать материалы. Которые сжирали всё. Он старался, очень старался не подавать вида, насколько ему тяжело – и это ему удалось. Лин так и не понял, что на самом деле происходит с его другом. И не понимал ещё много-много лет…
      В один прекрасный день всё изменилось. Они снова были в зале, им дали полежать, и они дремали, сидя в высокой части зала. Дзеди проснулся и неожиданно вдруг ощутил в себе невесть откуда взявшиеся новые силы. “Откуда? – ошарашено подумал он. – Не может быть!…” Силы… этого запаса вполне хватит на полгода, если расходовать экономно! Хватит на всё – и на полноценную поддержку материалов, и на собственные нужды. “Как? – подумал он. – Не мог же я…” “Это и не ты, – раздался знакомый голос у него в голове. – Это я”. “Арти! – удивлению Дзеди не было предела. – Но ты же…” “Это ещё не повод для того, чтобы не помогать друзьям, – отрезал тот. – Не распускайся. Я сказал, что при первой же возможности помогу тебе. И помог. По мере своих возможностей. Если позволят – потом помогу ещё. Всё. До свидания, Дзеди”. “Арти…” Дзеди потихонечку оглянулся. Всё было спокойно – Лин ещё спал, надсмотрщик не обращал на них никакого внимания. Ему велели – не трогать. И он не трогал. Велят убить – убьёт. А пока… Что ж, как говориться – наше дело маленькое…
      Лин проснулся минут через десять и первое, что он увидел – это Дзеди, который дремал, сидя рядом с ним. Дзеди проснулся через несколько минут, пристально посмотрел в дальнюю часть зала, словно соображая что-то, а затем вдруг сказал:
      – Лин, я так хочу есть… сегодня ещё не кормили?…
      – Слава Богу, – тихо сказал Лин. – Слава Богу… я-то уж думал, что я и тебя потерял… Не делай так больше, слышишь? Не делай!… Не пугай меня, не надо…
      – Прости, рыжий, – Дзеди отвёл взгляд, – я просто не мог собраться… собраться с силами… после всего… я не нарочно…
      – Да всё я понимаю, – Лин взял Дзеди за руку. – Мне до сих пор невмоготу. Как будто ломается что-то… что-то внутри… А, хочешь ты этого, или не хочешь – надо быть сильным. Так?
      – Так, – согласился Дзеди. – Всё верно, Лин. И я постараюсь, чтобы с нами всё было хорошо.

Год пятый

Страх

      Это был живой ужас. Сил не осталось вовсе. Они уже не сознавали, сколько времени прошло с тех пор, как погибли остальные, это уже не волновало. В тот страшный день обстоятельства сперва ополчились на Лина, а затем не пощадили и Пятого.
      Лин не смог удержать на плечах тяжеленного стокилограммового ящика и упал. Он надорвался, но даже не понял, что с ним произошло. Под непрерывными ударами он несколько раз пытался подняться, у него ничего не вышло. Пятый, не в силах дольше видеть того, что происходит с его другом, подскочил к надсмотрщику и попытался выхватить у того плётку. Надсмотрщик даже не обратил на него внимания, он просто оттолкнул Пятого прочь. Лин лежал на полу, надсмотрщик бил его ногами… и тут у Пятого внутри словно что-то надломилось. Он мгновенно выпал в низкую стойку и бросился на своего врага. Тот от неожиданности немного опешил, но что началось, когда он сориентировался… Пятый потом смог вспомнить лишь то, что его били трое или четверо, и что потом, когда на него уже наступала темнота, он пытался позвать Лина…
      Пятый очнулся от холода. Он лежал на полу, вокруг было темно, он ничего не видел. Рядом с ним, привалившись к стене, лежал Лин. Пятый потряс его за плечо, но Лин не ответил – он был в глубоком обмороке. Время тянулось страшно медленно, Лин всё не приходил в себя, да и самому Пятому становилось всё хуже. Предыдущие избиения и в сравнение не шли с тем, что ему довелось испытать в этот раз. Он ненадолго заснул.
      Разбудили его грубые голоса, доносившиеся из коридора, потом кто-то пнул его ногой и приказал встать. Лин так и не очнулся, поэтому его волоком вытащили из камеры. Пятый шёл сам, но он не понимал, куда его ведут и что происходит. Только очутившись на первом наземном, он сообразил, что их куда-то увозят.
      Их запихнули, не особо церемонясь, в кузов машины. Ехали долго, сильно трясло. Пятый старался, по мере своих сил, поддерживать Лина – он боялся, что тот от тряски может удариться головой. Сам Пятый чувствовал себя прескверно – ему жутко хотелось пить, во всём теле ощущалась какая-то странная слабость.
      Машина остановилась, дверцы кузова распахнулись и их обоих вытащили на свет. Впервые за все эти годы он снова оказался на улице. От вида неба у него страшно закружилась голова, и он пошатнулся, жадно ловя ртом влажный воздух. Была зима, но вовсе не такая, к какой он привык у себя дома. Какая-то странная мокрая зима, талая грязь под ногами, тёплый, совсем не зимний, ветер, светло-пепельные облака. Но снег… Это же настоящий снег! Пятый мгновенно сообразил, что надо делать. Он, собрав все силы, вырвался из рук своего конвоира и бросился со всего размаху к ближайшей снежной кучке. Пить! Если нет воды, надо есть снег! Скорее, пока они ещё не подошли… Пятый чувствовал, что если он не попьёт сейчас – он умрёт. Кто-то засмеялся рядом с ним, кто-то сильно, но без злобы, ткнул его ногой…
      – Вот чокнутый! – сказал кто-то. – Смотри, снег жрёт…
      – Веди его, не телись там. А мы пока этого дотащим. И смотри, поосторожнее с ним, он там надсмотрщика побил.
      Дальше стало ещё хуже, чем было. Их раздели догола, завели в какую-то комнату, в которой имелось окно в стене и матрас на полу, им связали руки, завернув их за спину, едва не выворачивая лопатки из суставов, затем связали ноги, положили на матрас, прикрыли одеялом… и оставили одних. Одни они пробыли двое суток – Пятый наблюдал в окне целых два заката, а восходов не видел вовсе – окно было западное. В голове у него всё мутилось, никогда раньше ему не было так плохо. Боли от недавних побоев он почти не ощущал, это уже вошло за пять лет в привычку, но связанные руки в первый день страшно болели. Потом, уже позже, по ним разлилось онемение, они словно бы стали существовать отдельно, независимо от него. Его знобило, хотелось пить. Он то засыпал, то на короткое время просыпался, каждый раз заново удивляясь – как это они очутились здесь, что они здесь делают?…
      На вторые сутки очнулся Лин, он пытался спрашивать, куда они попали и что происходит, но Пятый не мог ему ничего связно ответить. Лин, которому стало немного получше, всполошился, но поделать ничего не мог – руки им вязали с тем расчётом, чтобы не могли освободить друг друга. А на третий день в комнате появились, наконец, люди.
 

* * *

      Вошедших было трое. Один – пожилой, в гражданской одежде, при потёртом кожаном портфеле, двое – молодые, в военной форме с сержантскими нашивками. Старший, войдя, брезгливо осмотрелся и спросил:
      – Ну, и?…
      – Согласно распоряжению, доставили, – забубнил себе под нос один из молодых.
      – И где? – с сарказмом спросил пожилой.
      – Да вот же, – второй проворно откинул одеяло и отступил. – Вроде, живые…
      – Это что ещё за мужской стриптиз? – спросил пожилой. – И почему вы их связали?
      – Один из них на надсмотрщика напал. Прямо в “тиме”, – объяснил первый сержант.
      – Это тот, который снег жрал, – добавил второй. – Этот вроде, чёрный, – он толкнул Пятого ногой. – Придурок такой, сил нет…
      – Когда привезли, тогда и связали? И когда? – спросил пожилой.
      – Да тридцать первого, днём.
      – Вы ошалели? – возмутился пожилой. – Кто ещё тут придурок… Быстро развязать! К ним что – эти дни вообще никто не заходил?
      – Да нет, вроде, – промямлил второй сержант. Он нагнулся над Лином и принялся возиться с узлами. – Тут же не было никого. Новый Год, всё-таки…
      – Дай я, – сказал второй. У него в руках появился перочинный нож, которым он в минуту разрезал верёвки. – А этот, который снег-то жрал…
      – Чего? – с неодобрением спросил пожилой. – Холодный уже, небось?
      – Да нет, как раз горячий. Температура у него, что ли?…
      – Вы, оба, – приказал пожилой, – быстренько достаньте койки для этих двоих. Бельё там, одеяла… и срочно принесите что-нибудь им попить. Что найдёте – чай, компот… что угодно. И шевелитесь, нечего стоять. О том, что вы тут натворили, мне придётся доложить. Сегодня же.
      Оба сержанта вышли в коридор.
      – Сволочь жидовская, – пробормотал один. – Скотина…
      В коридор высунулась голова пожилого.
      – А вот за это ты мне ответишь отдельно, – ласково сказал пожилой и прикрыл дверь. Он вернулся в комнату и присел на корточки возле матраса.
      – Что, плохо? – спросил он. Лин попытался поднять голову, в его взгляде появился страх. – Не бойся, не надо, – попросил пожилой, – я же не из них. Я врач, меня зовут Эдуард Гершелевич. А ты – номер семь, не так ли?
      – Да, – прохрипел Лин.
      – Сейчас я вас посмотрю, – пообещал Эдуард Гершелевич. – Всё будет в порядке, я обещаю. Имя-то у тебя есть? – спросил он.
      – Лин, номер семь в “тиме”, – ответил Лин. – А это Пятый, номер пятый… Так получилось… Что с ним?
      – Он и вправду ел снег?
      – Я не помню. Я вообще не понял, как мы сюда попали…
      – Ты руки ощущаешь?
      Лин отрицательно покачал головой.
      – Надо растереть, тогда кровообращение быстрее восстановиться… А, вот и наши начальнички пожаловали. С кроватью, – с удивлением добавил он. Сержанты внесли койку в комнату и с грохотом водрузили у стены. – Пока положите вот этого, – Эдуард Гершелевич махнул рукой в сторону Лина, – потом идите за второй койкой, а я осмотрю вон того…
      Сержанты удалились. Эдуард Гершелевич подсел к Пятому.
      – Так, что тут у нас, – проговорил он. – А ну-ка, проснись, дружок! Это чего же глаза-то такие мутные… Как пьяный, ей Богу, – он немного приподнял Пятому голову и сказал: – у тебя болит где-нибудь?
      Тот сделал попытку кивнуть. Эдуард Гершелевич на секунду задумался и спросил:
      – Не горло, часом? Ну, я так и знал. Открой рот… пошире, я так ничего не вижу… ого! Как это тебя так угораздило…
      – Чего с ним такое? – спросил один из сержантов. Они, поставив вторую койку у противоположной стены, с интересом наблюдали за действиями врача.
      – То ли дифтерит, то ли ангина, так сразу не скажешь, – ответил Эдуард Гершелевич. – Без мазка не разберёшь. Но у него всё горло в нарывах, не мудрено, что он говорить не может. И вы, идиоты, ещё добавили. Попить принесли?
      – Только чай холодный, – второй сержант протянул Эдуарду Гершелевичу алюминиевый мятый чайник и два мутных стакана, вложенных один в другой. – Компот нам не дали…
      – И на том спасибо, – констатировал врач. – Налей и напои. А мне надо позвонить, чтобы перенести допрос, который должен был быть сегодня. Может, оно и к лучшему, они хоть отдохнут.
      – Допрос? – изумился первый сержант. – Сегодня?!
      – В том-то всё и дело. А вы, дураки, вон чего натворили… Ты пей, пей, не стесняйся, – подбодрил он Лина. Тот уже сам взял в непослушные руки стакан с чаем. Руки пока что сильно тряслись. – Помогите этому, – сказал Эдуард Гершелевич.
      – Я не могу… – прохрипел Пятый. – Больно…
      – Ну ты постарайся.
      Пятый слабо отрицательно покачал головой и прикрыл глаза.
      – Ну и что мне теперь прикажете делать? – с раздражением вопросил Эдуард Гершелевич. – Идите, звоните. Срочно вызывайте сюда шефа.
      – Это зачем? – спросил второй сержант.
      – А затем, что ты нагни свою тупую голову и посмотри на его глаза. Внимательно. Они оба – не отсюда, понятно? Вот ты, к примеру, не можешь ли мне сказать, как он будет реагировать на лекарства? А если он помрёт? Ты за это отвечать будешь? Нет? Правильно, отвечать заставят меня, но только в том случае, если я что-либо стану делать без санкции. Улавливаешь?
      – Ну…
      – Умница. Значит, мне нужна санкция, да побыстрее. Если я сейчас что-нибудь не предприму, он к утру может загнуться. Тоже улавливаешь?
      – Да…
      – А вот если он загнётся, у нас всех будут большие неприятности. Так что кругом, а затем – бегом марш!
      Сержанты исчезли, словно по мановению волшебной палочки.
      – Ты антибиотики нормально переносишь? – спросил Эдуард Гершелевич у Пятого.
      – Что переношу? – прошептал тот.
      – Антибиотики. Ну, пенициллин там…
      – А что это… такое? – Пятый не понял вопроса. Видимо, речь шла о каких-то лекарствах, но названия ему ничего ровным счётом не говорили. А он-то считал, что знает этот проклятый язык в достаточной степени. Ему стало стыдно. – Я просто не понял…
      – Это плохо, – покачал головой врач. – Видимо, придётся рисковать. Ну, как говориться, риск – благородное дело. Да! – спохватился он. – А где ваша одежда?
      – Не знаю, – ответил Лин. – Может, вон эти тряпки в углу?…
      – Это не подойдёт. Я им скажу… поищем чего-нибудь.
      – Что со мной? – спросил Пятый.
      – Ты болен. Чем – точно не скажу. Пока что надо попробовать разобраться с твоим горлом…
      Вошли сержанты.
      – Приедет Павел Васильевич, – сказал первый. – Через сорок минут будет…
 

* * *

      Они сразу узнали вошедшего. Ещё бы! Их мучитель не изменился ни на йоту с того дня, год назад, когда они видели его последний раз.
      – Ну что? – спросил он с порога. – Не одумались? Я вас предупреждал.
      – На это мы никогда не пойдём, – ответил ему Лин. – Я уже говорил, что…
      – Давайте вы потом про это всё побеседуете, – попросил Эдуард Гершелевич. – Тут проблема, и весьма серьёзная.
      Он вкратце обрисовал ситуацию. Павел Васильевич слушал молча, затем спросил:
      – И что вы предлагаете?
      – Можно попробовать начать пенициллин, – ответил немного неуверенно Эдуард Гершелевич. – Во всяком случае, это пока видится мне единственным выходом.
      – Так что вы ждёте? – довольно резко спросил Павел Васильевич. – Моей санкции? Считайте, что она у вас есть. И ради этого вы меня вызвали?…
      Он резко повернулся и вышел. С минуту в комнате было тихо, затем Эдуард Гершелевич вздохнул, устало потёр глаза и спросил у всё ещё молчавших сержантов:
      – Кто-нибудь из вас уколы делать умеет?
      – Ну я своей собаке делал когда-то, – неуверенно начал второй сержант. – Она рожала, а к ветеринару ездить… – он не договорил, Эдуард Гершелевич прервал его:
      – Вот ты и сделаешь, – заключил он. – Ничего тут сложного нет. Я всё покажу. Завтра позвоните мне и скажете, как тут дела. Мне работать надо, я и так здесь сижу с вами чёрти сколько…
      – Ладно, сделаем, – отозвался сержант. – Мы ещё вот что… простите нас, Эдуард Гершелевич. Мы, это… не правы были… Простите.
      – Ладно, чего уж там, – отозвался врач. – Поеду я, ребятки. Телефон мой спросите на вахте.
      Эдуард Гершелевич оставил подробные указания, что и как следует делать и отбыл. На душе у него было неспокойно. Он нервничал, хотя сам слабо сознавал, из-за чего это происходит. Не то, чтобы он испытывал к этим двоим какую-то жалость, нет. Он просто в меру своих сил сочувствовал им, прекрасно сознавая, что они обречены. Он понимал их, но то, что они делали, вызывало у него недоумение и лёгкую зависть. Он знал, почему. Они не продавались. А он продался. И, хотя теперь горько сожалел об этом, не смел сказать и слова поперёк тем, кто стал с некоторых пор его хозяевами. “Сильные ребята, – подумал он с уважением, – вот только… Я всё же попрошу, чтобы меня больше не ставили на подобные задания. Не могу на это смотреть. Этот раз – последний”.
      Он ехал домой. Только там он ещё имел право быть тем, кем считал сам себя. Он устал от лжи, от постоянного раболепства, от страха. Как бы он хотел сбросить с себя эту маску и стать… он уже и сам не помнил, кем же он был до этого всего. И не вспомнить уж теперь, ведь прошло столько лет…