История с продолжением

      Валентина тихо заплакала, Вадим обнял её за плечи.
      – Валя, ну зачем так… Он жив. Мы всё делаем, чтобы его спасти…
      – Пятый, он очень… ну, он и до нашего отъезда был болен… а уж сейчас… Ну, я приехала… темно… ничего не видно, они меня к забору потащили… оказывается, в него стреляла охрана периметра… спутали… не могу назвать, права не имею, извини, Вадим… его оставили на морозе… бросили умирать… никто даже не подошел к нему… скоты!
      – Валя, его что – били? – спросил Гаяровский.
      – Его не били, Вадим, его убивали! Он это понял и только поэтому решил бежать… он всегда дожидался меня, никогда не пытался выбраться оттуда, если меня не было… это же опасно, они про охрану лучше меня всё знают… И он, и Лин… они пока в своём уме…
      – Кстати, ты тут кое-что уронила, вот, возьми. А то ты на свою работу не попадешь. – Вадим протянул ей корочку и Валентина спрятала её в карман.
      – Спасибо, Вадь… – Валентина утерла глаза насквозь мокрым платочком. – Я уж думала, что в этой кутерьме совсем его потеряла. Хотя эта бумажонка теперь почти ничего не значит, у нас ввели новую систему. Мы теперь по карточкам ходим. По магнитным. И внешнюю охрану у нас снимают…
      – Ты мне потом расскажешь, как это всё происходит. Сейчас не надо, людей много, не стоит лишний раз рисковать.
      – Хорошо… Вадь, можно я домой позвоню? А то Олег с ума сойдет, он всегда за меня так волнуется… Вадь, скажи, что там? Как он?
      – Если хочешь правду, то вот что я тебе скажу. Он очень слабый. Показатели – так себе, записали как критическое. Если у тебя есть возможность достать кое-какие препараты – привези, ты ему этим поможешь. Сидеть здесь сегодня тебе совсем не обязательно, тут полно врачей. Поезжай домой и не о чём не волнуйся. Всё будет хорошо, Валя. И смена у нас сегодня прекрасная, люди ответственные, не подведут. Так что звони из ординаторской и езжай с чистой совестью. И вот ещё что. Если можешь, немного поторопись с лекарствами. Тут время дорого, сама понимаешь…
      – Вадим… ещё раз прошу, прости меня, если сможешь… я не хотела тебя подводить, но ситуация такова, – Валентина запнулась, но продолжила, – что ты можешь… ну, иметь некоторые неприятности… но я постараюсь, чтобы такого не произошло…
      – Валя, я подъеду к тебе, и мы спокойно поговорим. Поезжай домой и жди меня, хорошо?
      – Во сколько ты приедешь? – поинтересовалась Валентина. Они медленно шли в сторону ординаторской, Вадим немного впереди. – Я хоть приготовлю что-нибудь, а то неудобно получается – ты тут столько времени с ним провозился…
      – Ничего не нужно, Валя. Всё, иди звонить и езжай домой.
      В ординаторской, на их счастье, никого не было. Вадим закурил и присел в шаткое кресло, а Валентина принялась накручивать свой домашний номер. Ответили ей почти сразу и Вадим стал машинально прислушиваться к разговору. – Олежка… да, это я… из больницы… нет, он жив… что?! Как – приехал?! Он что, там? У нас дома?… что происходит?… дай ему трубку… Лин, это я, привет… как ты там оказался?… как – не помнишь?… Ну не молчи, не надо… ах, вот что… нет, Лин, он не умер, он жив… я не вру… могу позвать хирурга к телефону… который оперировал… – она прикрыла трубку рукой и прошептала, – Вадим, скажи пару слов, человек с ума сходит…
      – О чем?
      – Ну, о том, что всё нормально… пожалуйста, Вадим…
      – Хорошо, – Вадим отобрал у неё трубку и произнес, – аллё, здравствуйте. Простите, не знаю вашего имени… – он специально сделал паузу, но в трубке слышалось лишь тяжелое прерывистое дыхание, словно человек на другом конце провода прилагал все усилия, чтобы не разрыдаться. – Я оперировал вашего друга и сейчас могу сказать, что у него есть хороший шанс выжить. Думаю, мы сегодня увидимся и смогу рассказать вам всё подробней, если вам угодно.
      Человек не произнёс не звука. Гаяровский пожал плечами и передал трубку обратно Валентине.
      – Я пошел, Валя. У меня дела. Ты ещё будешь говорить? – спросил он.
      – Да, – она прикрыла трубку ладонью и сказала, – я на счёт лекарств позвоню и поеду. Ты во сколько приедешь?
      – Часа через три, не раньше. Счастливо, Валя.
      – Вадим, меня пустят в зал? – на лице Валентины появилось жалобное вопросительное выражение. – Я хочу на него посмотреть, попрощаться, если можно…
      – Не знаю, стоит ли, но я распоряжусь, чтобы тебя впустили. Пока, Валя.
      Гаяровский быстро оделся и вышел на улицу. Холодный ветер, что дул утром, немного унялся, выглянуло солнце. Он прошел вдоль корпуса и свернул на дорожку, посыпанную песком, ведущую к стоящему в отдаление зданию морга.
      Игорь уже ждал его, приплясывая на чистом белом снегу. Крупный добродушный человек, волею судьбы занесенный в своё время в Афганские горы, изведавший все ужасы войны, попробовавший горе в полной мере, научившийся состраданию и сочувствию не по книгам и фильмам, а самой жизнью своей постигший все эти истины, Игорь сумел не озлобиться. Не опустился на самое дно, а заново, по крохам, по кусочкам, создал свою нынешнюю жизнь. Великолепный военный хирург, он предпочёл работе в элитном госпитале честную службу в простой рядовой больнице только потому, что здесь его никто не трогал, ни что не угрожало той размеренной и спокойной жизни, которую он вёл и хотел вести впредь. Дома его ждали жена и маленький сын, которых он любил до безумия, ради которых столько выстрадал и перенёс. А теперь этому годами выстраиваемому спокойствию угрожали несколько маленьких кусочков свинца, извлеченных из груди того странного человека, что привезла Валентина сегодня утром…
      – Принес? – сразу спросил Игорь, как только Гаяровский подошел.
      – Принес, – ответил Вадим, доставая из кармана пули и передавая их Игорю, – и дальше-то что?
      – Не знаю, – честно признался Игорь, – что сказала Валя? Расстрел?
      – Нет, несчастный случай. По-моему, она врет.
      – Вполне вероятно, – согласился Игорь.
      – Как думаешь, выживет парень, или нет?
      – Если честно, то я думаю, что нет. Кстати, пули от Калашникова, я такие не раз видел. Ладно, время покажет, Вадь. Ты, кстати, заметил, до какой степени он истощен? Я и не знал, что в жизни своей такое увижу. До того, как в него стреляли, его ещё и избивали, видимо долго. Его и без ран, которые мы шили, можно было класть в зал, просто чтобы вывести из кризиса, это же дистрофик… Нет, Вадим, это труп, по-моему… Да ещё и вода в лёгких… пневмония ему обеспечена…
      – Я, кретин, добавил… – Вадим сжал ладонями виски. – Согрел, понимаешь, беднягу. Додумался, придурок…
      – Не стал бы ты его греть, он бы и не ожил. Не стоит переживать, Вадим, всё, что Бог не делает, всё к лучшему. Я сейчас подумал – авось выкрутимся, где наша не пропадала. И парня этого спасём, не таких выхаживали…
      – Игорь, мы решили тебя не подставлять, – твердо сказал Вадим, – ты молчи, не признавайся, а мы уж, как ни будь устроим тебе алиби. Всё, езжай домой, и скажи Котьке… ну, расскажи, что тут было… вы были вместе, понял?
      – Понял, понял… Бывай, Вадим. Ни пуха!
      – К чёрту, – Вадим проводил глазами широкую Игореву спину и почти бегом припустил обратно в корпус.
      Валентину он не застал, лишь увидел мелькнувший за воротами зеленый, армейского образца, “Уаз”, стремительно набирающий скорость. Вадим на секунду задержался на крыльце, бросил рассеянный взгляд на заметенный снегом двор больницы и поспешно прошел внутрь, в тепло. В ординаторской на столе он обнаружил записку: “Вадим, препараты они привезут в семь вечера и передадут тебе прямо из рук в руки. Выйди на крыльцо, там встретишь курьера. У него будет такой же пропуск, как мой. Я жду тебя дома, обязательно приезжай, нам надо поговорить, это очень важно. Ещё одна просьба, захвати с собой что-нибудь успокоительное, пожалуйста. Желательно посильнее”. Вадим сунул бумажку в карман и направился в столовую. По дороге его поймала та врач реаниматолог, с которой он беседовал в зале.
      – Вадим Алексеевич, подождите секунду, – позвала она, – я хотела кое-что уточнить…
      – Я весь внимание, Вера Павловна, – откликнулся тот, замедляя шаг и поворачиваясь к ней.
      – Тот парень, ну этот ваш… уникум сегодняшний…
      – Что, умер? – спросил Гаяровский.
      – Да нет, пока живет. Я хотела спросить, карту-то на него заводить надо, а не имени, ни отчества… его вроде ваша знакомая привезла?
      – Да, но она тоже не знала, – нашелся Гаяровский, – она его подобрала, он и тогда был без сознания… может, если очнется, сам скажет…
      – Это вряд ли, – покачала головой Вера Павловна, – ладно, пока он у нас пойдет, как неопознанный, потом разберемся. И так документация в ужасающем состояние, а тут ещё тип с пулевыми ранениями… а вдруг проверка…
      – Кстати, насчет типа. Вы смотрели его? Что нового?
      – Вадим, вы же понимаете… совсем плохой, хуже некуда. Шов кровить начал, пробуем как-то помочь, а чем поможешь? Сердце еле тянет, анализы – сплошной кошмар. Гемоглобин низкий, свертываемость тоже, лейкоциты высокие, девятнадцать… а что вы хотели? Это же вам не старички, которые живут, сколько хочешь, пока за них машина дышит. Ранения, шок, голод, переохлаждение, операция… – женщина махнула рукой. – Вадим, если он выживет, я специально пойду в церковь и поставлю свечку, поелику уверую в то, что Бог есть. Но пока, за двадцать лет практики, у меня не было случая, чтобы такие выживали.
      – Схожу-ка и я в зал, гляну, как дела. Понимаете ли, Вера Павловна, у меня к этому парню сложилось немного странное отношение… и ещё, я же совершил огромную ошибку, которую, похоже, вы сейчас повторяете.
      – Это какую же? – прищурилась врач.
      – Я тоже поначалу решил, что он или уже мертв, или скоро умрет. А он выжил. И, по-моему, мы рано его хороним.
      – Дай Бог, Вадим Алексеевич, чтоб вы оказались правы.
      Вадим вернулся в реанимационный зал. Около его пациента стояли две медсестры и дежурный врач.
      – Ничего не понимаю, – пожаловался тот, когда Гаяровский подошел к ним, – кровит, и всё тут.
      – Сильно? – Гаяровский отодвинул одну из медсестер в сторону и стал осматривать шов. – А почему глюкозу поставили? Зачем? Кровь ставьте, он же теряет… а шов… посмотрим, подождем. Он же не так, чтобы ручьем, это пока не страшно. Может, если здоровой крови прибавиться, она и свертываться станет получше.
      Гаяровский отпустил врача и медсестер и снова склонился над больным. Странно, но он ощущал нечто совершенно ему не свойственное, а именно – жгучую жалость. Этот абсолютно не знакомый ему человек пробудил в нем, черством больничном сухаре, привычном к чужым страданиям, и научившемся их не замечать, странное чувство. “Не зря же Валентина над ним так рыдала, может, он и не преступник вовсе? И не расстреливал его никто? И не врёт Валентина, а просто я, старый дурак, во всём ищу подвоха? Как ему, должно быть, было страшно! Умирать от холода и потери крови… А как больно, это же, наверное, очень больно, когда в тебя попадает пуля…” Гаяровский присмотрелся к человеку внимательней. На секунду ему показалось, что веки того дрогнули, но это явно было обманом – тот оставался совершенно неподвижным. Запрокинутая безвольно голова, бледное восковое лицо, синие губы, плотно прикрытые веки. Черные, с сильной проседью, волосы в беспорядке разметались по простыне. Грудная клетка с выпирающими ребрами, местами посиневшая от гематом, валик под худыми плечами, тонкие руки, провалившийся до позвоночника впалый живот, ноги, как палки, коленные суставы не давали сомкнуться бедрам… Для постороннего – весьма тяжелое зрелище. Не для слабонервных. Гаяровский нахмурился. Нет, Валентина всё же ответит ему сегодня, откуда этот парень взялся и что всё это значит. Он посмотрел на часы и заторопился вниз – встречать курьера, до семи оставалось всего ничего.
      Курьером оказался молодой, простецкого вида, мужчина, одетый в форму внутренних войск. Он без колебаний направился по вестибюлю прямо к Гаяровскому, ничего не говоря, показал ему удостоверение, протянул коробку с лекарствами, козырнул и пошел к выходу.
      – Постойте! – окликнул его Вадим. – А откуда вы знаете, что…
      – Подумаешь, фокус, – пренебрежительно усмехнулся тот, – мы ещё и не такое про вас знаем…
      Курьер удалился. Гаяровский обречено вздохнул и отправился к залу – отдать лекарства дежурному врачу и распорядиться на счет больного. Уехать он смог лишь в восемь вечера. По дороге к Валентининому дому его обуревали невеселые мысли. Он совершено откровенно боялся. Он всё бы отдал только за то, чтобы оказаться как можно дальше от всех этих событий и людей, но нет – его, конечно, затягивало в самую глубь. По его выходило, что теперь он, ни много, ни мало, под колпаком у КГБ или у кого похуже, впрочем, худшего он и представить себе не мог.
      Валентина ждала его, он понял это сразу, как только переступил порог её квартиры. Во-первых её муж, этот бессловесный и бесхарактерный слизняк, даже не вышел в прихожую, а ведь открывать дверь всегда несся именно он. Во-вторых, на Валентине, ранее одетой для лыжной прогулки, теперь было надето что-то, гораздо более подходящее для делового разговора в домашней обстановке. А в-третьих, она уже успела привести себя в порядок – ни следа слёз, спокойный взгляд, аккуратная прическа и даже косметика на лице. Вряд ли она стала бы наводить марафет в вечернее время только ради мужа.
      – Здравствуй, Валя, – произнёс Гаяровский.
      – Проходи, Вадим, раздевайся… давай пальто, я повешу… как доехал?
      – На метро, – едко ответил тот, – как ещё?
      – Прости, я не подумала…
      – А о чём ты думала, когда приволокла этого несчастного ко мне, а? – взъелся Гаяровский. – О чём? Что теперь со мной будет? А с Алой? Если меня посадят…
      – Никто тебя не собирается сажать! – закричала на него Валентина. – Ты можешь не орать, а хоть раз в жизни сначала нормально послушать?!
      – Хорошо, я слушаю, – сдался Гаяровский, – что мне ещё остается делать?…
      – Проект “Сизиф”, – начала Валентина, – занимается практической проверкой результатов теоретических разработок НИИ “Савино-4”…
      – И что мне от этого?
      – Это не военные разработки, они, конечно, тоже засекреченные, но тут совсем другая область. Эксперименты в области биоинженерии…
      – …относятся к области научной фантастики, – закончил за неё Гаяровский.
      – Давно проводятся в нашей великой стране. А я работаю на одном из предприятий, которое занимается тестированием подопытных образцов…
      – Образцов чего? – в голосе Гаяровского звучал сарказм.
      – Искусственных людей. Модель 6/11…
      – Я пошел, Валя. Всего хорошего.
      – Вадим, я не вру! Как ты думаешь, где ещё у нас платят по семьсот рублей в месяц? Вадим, я врала раньше, но мы же подписку даём… документов горы, анкет целые простыни приходится заполнять… всех знакомых и родственников проверяют… система закрытая… я же туда не со стороны попала… мне, когда оттуда впервые позвонили, они… они лучше, чем я сама всё про меня знали! А до того, как меня перевели на третье предприятие, с восьмым уровнем допуска, я два с лишним года отпахала фельдшером на первом, оно у них только для проверок и существует, чтоб научить сотрудников не болтать лишнего… два года идет проверка, не меньше! А я уже больше пяти лет в этой системе…
      – Ладно, так и быть, – Гаяровский был сбит с толку её напором, – ты хочешь сказать, что привезла ко мне… одного из… ну… образец?
      – Нет, Вадим. Это не рабочие, это, вроде бы… пленники нашего шефа. Есть большое подозрение, что они… не совсем отсюда… от них что-то хотят узнать, поэтому… им устраивают… пытки… это хуже, чем концлагерь… но убивать их пока никто не приказывал, они… а, черт возьми! Что-то они такое знают, что очень нужно нашему начальству… но они молчат… идиоты… партизаны хреновы… А условия у нас там такие, что с ума сойти можно – надсмотрщики звери, избивают так, что живым не будешь… хотя им тоже приказ дан – из этих двоих вытянуть информацию, но не убивать… а Пятого они спьяну начали бить так, что он понял – убьют. Он и попробовал бежать, что ему ещё оставалось делать? Охрана периметра принялась палить. Остальное ты знаешь…
      – Валя, ты говорила – двое. Что, есть и второй?
      – Есть. Лин, пойди сюда! – позвала она и, понизив голос, сказала, – будь с ним осторожен, он немного не в себе, у него с нервами хреново в последнее время.
      Гаяровский кивнул. Дверь кухни открылась, и в прихожей показался человек, при взгляде на которого у Гаяровского перехватило дыхание – до того он был похож на его странного пациента. Столь же худой и тщедушный. Одет в такую же точно одежду, какая была на том. Только волосы не черные с проседью, а медно-рыжие, и тоже с сильной с проседью. И, Господи, да сколько же отчаяния может поместиться в одни глаза! Отчаяния и обреченности…
      – Вадим, познакомься, это Лин. Рыжий, это Вадим Алексеевич, он и есть тот самый хирург, который оперировал Пятого.
      Лин молча кивнул. Вадим посмотрел на него внимательней и заметил, что рубашка того вся перепачкана засохшей кровью. Кое-где ткань была порвана.
      – Ты не будешь возражать, если я тебя немного посмотрю? – спокойно и по возможности дружелюбно произнес Гаяровский. – По-моему, с тобой не всё в порядке.
      – Что с Пятым? – голос Лина звучал хрипло, с оттяжкой, словно тот только что проснулся. – Мне не интересно, что со мной, скажите, как он?
      – Не хочется тебя обманывать, да я и не собирался. Пока что неважно. Он в реанимации и, вероятно, пролежит там ещё долго…
      – Он жить будет?
      – Не знаю, – признался Гаяровский, – но всё, что от нас зависит, мы сделаем.
      Лин промолчал. Вадим заметил, что он едва стоит на ногах, что пальцы его, намертво впившиеся в дверной косяк, побелели от напряжения. Гаяровский сказал:
      – Пойдемте на кухню, я всё же хочу посмотреть, в чем тут дело.
      – Пойдемте, – согласилась Валентина, – идем, Лин.
      Тот наконец отпустил косяк и на нетвердых ногах проследовал за Гаяровским и Валентиной. Она попыталась поддержать его под локоть, но он раздраженно высвободил руку.
      – Снимай рубашку и садись, – приказал Гаяровский, – рассказывай, что с тобой случилось.
      – Что случилось… – повторил Лин, – жизнь случилась. Не на что там смотреть…
      – Мне видней, – уклончиво сказал Вадим, – сними рубашку.
      Лин отвернулся. Валентина подошла к нему и принялась что-то шептать ему на ухо. Лин отрицательно покачал головой. Гаяровский тоже подошел поближе и участливо заглянул рыжему в лицо. И отшатнулся, как ошпаренный, увидев вблизи глаза Лина. Удивительные глаза – человеческие, но с кошачьим зрачком. Такого он не ожидал. Валентина заметила его удивление и со вздохом сказала:
      – Прости, Вадим, забыла тебя предупредить… впрочем, меня тоже никто не предупредил… Вадим, пойдем, принесем лекарства, я ему хоть сердечное сделаю, – позвала она. Вадим вышел вслед за ней в прихожую. – Ты то, что я просила, привез? – шепотом спросила она. Гаяровский кивнул. – Двойную дозу ему вкати, а через полчаса посмотрим, что с ним сделали… просто так он нас к себе сейчас и близко не подпустит. А ему скажем, что это сердечное…
      – Тебе лучше знать, Валя. Он мне со шприцем к себе подойти-то даст?
      – Я сама. Давай, что привез.
      Валентина действительно справилась с несговорчивым Лином. Примерно через полчаса он заснул, сидя за столом и уронив голову на руки. Валентина скоренько сняла с него рубашку и они с Вадимом принялись осматривать покалеченную спину рыжего. Лин так и не проснулся, когда его положили на пол. Он был жестоко избит. Кто-то основательно постарался, вволю помахав плеткой. Валентина промыла ссадины, смазала йодом ушибы и надела на Лина чистую майку. Он никак не реагировал на её действия – то ли от снотворного, которым его накачали, то ли просто от усталости. Валентина усадила его в кресло, стоявшее в уголке кухни и принялась мыть руки.
      – Так, Вадим. С этим всё. – В её голосе звучала усталость. – Теперь рассказывай, что у тебя там. Привезли лекарства?
      – Да, был курьер. Валя, там всё пока очень плохо. Боюсь, что он не выживет.
      – Вадим, погоди одну минутку, я раскладушку для рыжего поставлю, не дело ему сидя спать… Не торопись ты с выводами. Может…
      – Валя, ты его не видела… да, кстати, ты приедешь завтра в больницу? – спросил Гаяровский помогая Валентине переложить Лина на раскладушку.
      – Конечно, – ответила та, – Лин тоже поедет, я не смогу его удержать. Кстати, судя по его словам, он доехал до города на попутках и порядочно промерз по дороге. Идиот, ей Богу…
      – Валя, проколи курс антибиотиков. И постарайся быть с ним максимально осторожной – он вполне может быть опасным, – предостерег Гаяровский.
      – Вадим, что мне делать с рыжим я знаю. Хотела бы попросить тебя немного посидеть здесь, со мной… Я отвезу тебя домой, не волнуйся. Я хотела рассказать тебе о том, что сейчас происходит… успокоить на счёт твоих сомнений относительно моей честности… показать кое какие документы… останешься?
      – Останусь, Валя. Я, собственно, за этим приехал, если помнишь.
      Валентина и Лин приезжали в больницу каждый день. Они по очереди сидели с Пятым, в реанимации к ним успели привыкнуть. Лин всё время молчал, он явно был страшно подавлен происходящим. Минул почти месяц после того, как Валентина привезла Пятого, почти месяц с тех пор, как его прооперировали, а он всё не приходил в себя. Раны немного поджили, но опасность ещё не миновала. Он никак не мог выйти из комы, и кроме того, существовало великое множество угроз, дамокловым мечом висящих над его жизнью. Но в один прекрасный день всё изменилось.
      Как-то утром в ординаторскую со всех ног вбежал Лин и с порога чуть не закричал:
      – Вадим Алексеевич!… Вадим Алексеевич, идемте скорее, он очнулся!…
      Гаяровский, удивившись сегодняшней словоохотливости Лина, пошел вслед за ним к залу. Там он застал Валентину, присевшую на стул рядом с койкой и осторожно отодвигавшей Пятому волосы со лба.
      – Ну, как вы тут? – спросил Гаяровский. – Оживаете?
      – Вадим, по-моему, ему лучше… Пятый, проснись, пожалуйста…
      Тот и вправду немного приоткрыл глаза, и Гаяровский смог разглядеть тот же длинный кошачий зрачок, что он видел у Лина. Взгляд был мутным, больным, но в нем читалось облегчение – словно Пятый понял, что всё кончилось, что всё хорошо. Он выглядел удивительно спокойным для человека, столько всего перенесшего. Гаяровский присел на краешек кровати.
      – Завтра переводим, – заключил он, – незачем в реанимации просто так койку занимать. Валя, привези кое какие вещички ему, ну… рубашку, что найдешь… И поесть тоже вези. Понял, друг? – спросил он Пятого. – Лафа закончилась, начинается жизнь. Готовься морально, а я пошел.
      Радовались все – и Лин, и Валентина, и Вадим. Через день Пятого сняли с аппаратов и перевели в терапию.
      Не смотря на все прежние опасения, Гаяровского не трогали – никто не приезжал за ним, никто не интересовался, никто не звонил ни домой, ни на работу. Вадим постепенно успокаивался. Временами ему начинало даже казаться, что пронесло, что всё будет в порядке. Он немного приободрился.
      Наблюдая за Пятым, Гаяровский поражался этому человеку до глубины души – после таких ранений тот, не прибегая ни к чьей помощи, старался всё делать сам, не подавая и вида, что ему трудно. На предложение помочь дойти до столовой, к примеру, Пятый всегда отвечал отказом, хотя Гаяровский видел, каких усилий ему стоила даже короткая прогулка. Он изо всех сил старался показать, что помощь ему не нужна, что он отлично справляется, что не стоит обращать внимания на иногда происходящие досадные заминки…
      Однажды Гаяровский заглянул днем в палату, во время тихого часа. Пятый не спал. Он полулежал на кровати и перелистывал толстенный том, лежащий на одеяле.
      – Что смотришь? – спросил Гаяровский.
      – Голсуорси. “Сага о Форсайтах”, – ответил тот, закрывая книгу. – Вообще-то, я её перечитываю… Красивая вещь…
      – Перечитываешь? – удивился Гаяровский. – Так ты сейчас… читал? Не перелистывал?… а… как? Ты так читаешь?!
      – Ну да, – Пятый поднял на Гаяровского удивленный взгляд, – читаю. Причем позорно медленно.
      – А ты… ты можешь… рассказать, о чем ты читал сейчас?
      Пятый протянул Вадиму книгу.
      – Страница двести восемь. Проверяйте.
      Он процитировал несколько строчек, Гаяровский проверил.
      – Невероятно, – проговорил он, – как тебе это удается?
      – Да тут нет ничего особенного, немного тренировки…
      – Ладно, на досуге разъяснишь. А теперь – спать, ясно? Режим придумали не для того, чтобы его нарушать.
      – Хорошо. Там… в общем, дают спать не больше четырех часов в сутки. Поэтому я очень благодарен вам за то, что вы мне напомнили…
      – Брось. Оставь эти китайские церемонии для тех, кто в них действительно нуждается, – отмахнулся Гаяровский, – ты не читал так быстро до того, как это всё с тобой произошло?
      – Быстрее, – Пятый сел на койке, секунду помолчал, а затем неуверенно спросил, – извините, а у вас не найдется сигареты? Очень хочется курить, а Валентина Николаевна…
      – Я бы тоже не позволил, на самом деле. Только уж если очень хочется, – сжалился Гаяровский, – Бог с тобою. Одевайся и пойдем. До лестницы доберешься?
      – Не знаю, – признался Пятый, – я так далеко ещё не пробовал.
      – Давай я тебя провожу, что ли.
      На лестнице они закурили, и Пятый вдруг негромко, но уверенно произнес:
      – По-моему, вы зря боитесь. Вас никто не тронет, я в этом больше, чем уверен.
      – Ты о чем? – нахмурился Гаяровский, внутренне поражаясь – откуда он узнал?
      – О том самом. Учтите, пока вы меня ни о чем не спрашиваете – вы в полной безопасности. Если, не дай Бог, конечно, я при вас не начну говорить – а я не собираюсь этого делать, ни в коем случае. Готовьтесь к лучшему, вам в этой лотерее достался выигрышный билет. Вас они не тронут, по крайней мере в моей честности у них пока не было повода сомневаться, так что я не подставлю вас, а то, что произошло со мной может оказать вам большую услугу. Шантажируйте их, вытряхивайте из них всё, что вам нужно – вам не откажут.
      – Из кого? Кто эти “они”? Что вытряхивать? Говори яснее, я не понял ровным счетом ничего…
      – Со временем поймете, – заверил его Пятый, – только не бойтесь. Эти люди того не стоят. – Он с удовольствием затянулся и продолжил. – Жаль, что Игорь Сергеевич не согласился принять участие в этой, с вашего позволения, афере. Думаю, что дополнительные деньги его семье не помешали бы…
      – Не высоко же ты ценишь собственную жизнь, – с удивлением приподняв брови заметил Гаяровский, – или, может, ты и не хотел, чтобы тебя спасали?
      – Сложно сказать. – Пятый пожал плечами. – Мне очень жаль, что я стал причиной вашего беспокойства. Всем было бы гораздо легче, если бы вы нормально и спокойно жили дальше, не отягощая себя, а я… что я? Вполне допускаю, что моя жизнь не стоит и десятой части потраченного на меня времени и нервов.
      – Мне нечего сказать, – Гаяровский потушил сигарету, щелчком отправил бычок в консервную банку, служившую пепельницей, и произнес, – пошли, смертник.
      – Пошли, – легко согласился Пятый, – мне же ещё на процедуру.
      Гаяровский внимательно посмотрел на него. Пятый выглядел, по сравнению с тем, что было раньше, очень даже неплохо. Самым интересным являлось то, что он оказался не в пример сильнее очень многих, гораздо более здоровых людей. Он не жаловался, не ныл, не старался как-то привлечь к себе внимание. Вокруг него всегда словно бы находилась аура удивительного спокойствия, уверенности и силы. Выдержке его могли бы позавидовать очень многие, да и сам Гаяровский в частности. За примерами далеко ходить было не нужно. Ими изобиловала жизнь третьей хирургии, в которой лежал Пятый. В одной палате с ним помещался некий Саманов, вроде бы военный или гебист в отставке, попавший в больницу после неудачного перелома бедра. Этот Саманов не давал прохода ни одному обитателю палаты, каждому и всякому подробно и чуть не в лицах рассказывая о своих (и не своих) проблемах, которые, по его мнению, были чрезвычайно важны не только для него, но и для всего прогрессивного человечества в целом. Любой, не пожелавший слушать подобный бред, немедленно попадал в разряд смертельных врагов. А с врагами Саманов не церемонился. Любой враг подвергался нападкам непрерывно, причем упоминалось всё – от родословной до внешних признаков деградации. И всё бы ничего, но Саманову были не чужды и физические методы воздействия – он мог, к примеру, в клочья изрезать или изорвать журнал, лежащий на вражеской тумбочке, бросить недругу в чай волосы с расчески, испачкать простыню землей и прочее, и прочее, и прочее… Поговаривали, что у себя дома он пошвыривает из окошка бутылки, стараясь попасть по окнам и крышам припаркованых на ночь машин и поливает грязной водичкой окна соседей, имеющих несчастье жить под его квартирой, на нижних этажах. Сладу с этим Самановым не было никакого. До тех пор, пока в палате не появился Пятый. В первый же день Саманов, вдохновленный присутствием нового объекта для преследования, вылил ему на тумбочку половину пузырька неизвестно где добытого канцелярского клея. Заметив это, Пятый подошел к Самановской койке и тихо произнес:
      – Убери.
      – Да ты что себе позволяешь, щенок! – мгновенно, с пол-оборота, завелся тот. – Сам нагадил, а я ему тут ещё убирать что-то должен!
      – Зря стараешься, – заметил Пятый, – мне твои угрозы по фигу, ясно?… А даже если бы они что-то значили, терпеть гадюку рядом с собой я не стал бы. Так что убери, и учти на будущее – ещё одно подобное повториться – можешь пенять на себя. Ты всё понял?
      Саманов промолчал. Остальные больные, присутствующие при сем историческом прецеденте, тоже притихли, выжидая. Пятый, пристально глядя на Саманова, повторил:
      – Понял?
      В палате, казалось, запахло озоном, как при грозе.
      – Понял, – процедил сквозь зубы Саманов.
      – Тогда учти, сплю я очень чутко, не вздумай что-либо попробовать сотворить ночью.
      – И что же ты со мой сделаешь? – прищурился Саманов, на что Пятый ответил:
      – Могу обещать со стопроцентной гарантией – сидеть не сможешь неделю, а то и больше.
      С тех пор в палате воцарились тишина и покой. Как и любой наглец и хам, в душе Саманов был обыкновенным трусом и любую угрозу в свой адрес он воспринимал с необыкновенной серьезностью.