История с продолжением

      – Дружба и смех. Как у тебя всё просто, Лин. Может, ты и прав. Это было бы хорошо. На самом деле, хорошо.
      – А что стоит попробовать делать что-то по-моему? – спросил Лин.
      – Моя совесть, – ответил Пятый.
      – Хватит об этом, – попросил Лин. – Мы повторяемся, ты заметил?
      – Естественно, – ответил Пятый. – Мы попали в такую ситуацию, которая напоминает мне… – он запнулся, – напоминает запертую наглухо комнату. Понимаешь, мы пытаемся что-то понять, не имея возможности выйти вовне… я это про себя называю “философией четырёх стен”. Для мысли нужен простор, свобода, а у нас… слишком сильно ограничен выбор. По нашей ли воле это произошло, по чьей-то ещё… сейчас уже не важно. А теперь… мысли, как мячики, отскакивают от стен, ударяясь о них, катятся по полу… и замирают. Прогресс в таких условиях невозможен…
      – Забавно, – ответил Лин, – это мало похоже на тебя, скорее, на меня… но забавно. Ты думаешь, что мы заперты?
      – Да, пожалуй да… Рыжий, это же очень просто – позади пусто. Впереди?… Не знаю. Я вообще ничего не знаю, Лин. Совсем ничего…
      – Ложился бы ты спать, – посоветовал Лин. – А то у тебя от скивета почему-то началась свистопляска в голове. Не думал, что простая игра…
      – А о чём ты вообще думаешь, рыжий? Так, на досуге?…
      – А ты будто не знаешь, – ответил Лин.
      – Я не лезу к тебе в голову без спросу, – с лёгким возмущением сказал Пятый, – так же, как и ты ко мне.
      – Последнее время – почти ни о чём, – признался Лин. – Как выжить, наверное… не знаю. А ты?
      – О том, что было… чаще всего об этом. О том, что будет. Совсем немного, правда. Изредка – о смерти. А так… – он пожал плечами и приподнял брови. – Вспоминаю книги, которые читал. Людей, которых знал раньше… это всё – на воле, конечно. Там… там – ни о чём. Вернее, о том же, что и ты. Как выжить.
      – Ничего нового, – с разочарованием протянул Лин. – Я-то надеялся, ты хоть про Валентину вспомнишь… а ты… неблагодарный! Как она тебя на руках пёрла к машине! Это было нечто!
      – А ты где был в это время? – спросил Пятый.
      – Я отцеплял твои ноги от какой-то дряни, за которую они зацепились, – ответил Лин. – Причём так крепко!… Это только ты так можешь, ей Богу! У меня бы ни в жизнь не вышло.
      – Ну ты и зараза! Мог бы и сам донести.
      – Даст она, как же… Хорошая баба, на самом деле, – уже серьёзно сказал Лин. – Дерьма-то в ней, конечно… впрочем, его во всех хватает. А она…
      – Она – человек очень и очень непростой, – задумчиво сказал Пятый. – В ней словно отражается эта страна, ты заметил? Сильная и слабая, щедрая и скупая… всё одновременно. Меня, кстати, немного настораживает то, что мы столь часто у неё стали бывать. Что-то с нами происходит, рыжий. Ты заметил?
      – Не заметишь тут… стареем, устаём. А что ты хотел?… Это раньше мы могли продержаться полгода без выхода, а теперь и трёх месяцев стало много. Я даже сейчас до конца не отошёл, не до того было… А ты?
      – Что – я? – переспросил Пятый. – Да ничего, нормально пока что. Устал только. И спать хочу. Давай ложиться, Лин. Хорошо?
      – Хорошо, – Лин выглянул в коридор и с довольным видом улёгся на вторю стоящую в боксе койку. – Благодать!… Люблю кровати. Хлебом меня не корми, только дай поваляться…
      – Меня – тоже, – признался Пятый сонным голосом. – Пусть дорога будет интересной и приятной…
      – Пусть… – эхом откликнулся Лин.
      Через минуту они уже спали. Странно, что оба они каждый вечер повторяли эту короткую фразу, принятую в Доме, как форма прощания перед отходом ко сну. Как заклинание, способное уберечь от невесть чего. Как молитву. Дом был почти забыт, и эта фраза стала чуть ли не единственной связующей с ним нитью. Темы Дома они в разговорах касались очень редко. Не до того было.
 

* * *

      На следующее утро превосходно выспавшиеся Пятый и Лин упросили Гаяровского разрешить Пятому прогуляться по коридору. Пятый, которому совсем полегчало, сам потащил Лина к лестнице со словами: “Я хоть понюхаю, как ты куришь. Хочется же”. Лин особо не сопротивлялся. Там же на лестнице им и влетело – Гаяровский в сказки про “понюхаю” не поверил. Потом были процедуры, за ними – обед, за обедом – ещё одна прогулка по коридору. А к вечеру приехала Валентина.
      – Валентина Николаевна, поговорите с Вадимом Алексеевичем, – с разлёту начал Лин. – Он мне курить не даёт! А я ему ровесник, между прочим! И если он…
      – Да ладно, рыжий, – махнула рукой та. – Не гуди… Пятый, как дела?
      – Хорошо, – Пятый осуждающе посмотрел на Лина. – У нас тут всё хорошо. И нечего тебе, рыжий…
      – Как это – нечего? – вопросил Лин с возмущением. – Почему это я должен не курить, если этому вот нельзя?! Я-то тут при чём?
      – А ты его не провоцируй на курение, – строго ответила Валентина. – Я же тебя, мой дорогой, вижу, как облупленного. Тебе бы только нагадить, а потом оправдываться. Удовольствие получаешь, не иначе.
      – Ничего подобного, – ответил ей Лин, – но всё равно Гаяровский не имеет права.
      – Имеет, – отрезала Валентина. – Теперь – по делу. Тебе, Пятый, здесь ещё лежать и лежать. Вадим сказал – три недели, не меньше.
      – Всё так плохо? – Пятый сделал большие глаза, изображая неподдельное удивление, Лин усмехнулся.
      – Нет, – едко ответила Валентина. – Просто Вадим считает, что тебе надо отдохнуть. Эдуард Гершелевич с этим мнением согласился.
      – А что, вы и с ним созванивались? – спросил Лин.
      – Не я, Лукич. Дело его. Мне-то что? Срок освобождения не я устанавливаю, ты же знаешь…
      – Вам только дай, – задумчиво заметил Лин. – Вы бы всех “рабочих” по домам распустили, не только нас.
      – Не смешно, рыжий. Они, между прочим, тоже умирают. И ты это видишь почти каждый день. И я не знаю, что это такое на тебя нашло?…
      – Да ничего, – просто ответил Лин. – Это я так… ляпнул… простите. Я подумал, что они… ну, словом… я про то…
      – Хватит, рыжий, – сказал Пятый, поднимая руки, – поговорили. Валентина Николаевна, как там, на воле? Погода, люди, Москва… вы бы рассказали, а то я от Лина слышу только то, что касается его персоны – он тоже в городе толком-то и не был. Не считая, конечно, отделения милиции…
      – Да что там может быть нового?… – Валентина задумалась. Ей и невдомёк было, что на самом деле хочет узнать Пятый. Его мало интересовали цены на рынках, его не занимали вечные очереди за дефицитом, его не развлекали сплетни и склоки… Нет, вовсе нет. Как бы было хорошо, если бы хоть кто-нибудь сумел рассказать о том, какого цвета стал лёд на Москве-реке. Тает ли снег под окнами, когда светит солнце, или земля ещё слишком холодна для этого?… Он ещё давным-давно приучил себя замечать подобные вещи и радовался им гораздо больше, чем, к примеру, лишнему куску хлеба. Это было то, что он на самом деле любил, к чему стремился во время побегов. Да разве же могла Валентина заметить, как изменилось с весной положение веток на старом тополе, что стоял возле той злосчастной булочной, в которую шёл Лин? Зачем ей это? Она видит жизнь постоянно, поэтому почти не обращает на неё внимания. Не досуг, да и к чему? Куда это всё может деться?… Для неё это правильно. Но вот для него… ведь это важно, всё очень важно – и ручейки талого снега, и мокрые унылые крыши, и небо над головой… А как красиво летают птицы! На них же можно смотреть часами, почти не отрываясь. Иной не заметит, другой, к примеру, мама ребёнку, может сказать:
      – Смотри, птичка полетела… – а потом, почти без перехода: – гляди, троллейбус поехал…
      И всё, ничего более. Несправедливо это – жить в мире и не замечать его. Не правильно. А город!… Господи, да это же сказка какая-то! Свобода, простор, уют… и счастье, которое всегда рядом. Единение и счастье…
      – Эй, Пятый, чего молчишь? – спросила Валентина.
      – Задумался, – ответил Пятый тихо. Ещё секунду назад он ощутил в своих мыслях присутствие Лина, и н хотел мешать тому – рыжий сам обожал эти узкие, невзрачные переулки, палисадники и старые ветхие дома. – Простите.
      – Да ладно, – отмахнулась та. – На чём я?…
      – Вы про Аллу Васильевну говорили, – напомнил Лин. – Как она покупала финские сапоги…
      – Точно. Ну, значит, приносит она коробку домой, а ей левый сапог мал. Представляешь? Мерила-то она правый, а тут… И размер. У неё – тридцать восьмой, а в коробке – один её размера, а второй – на два размера меньше! Ну, она в магазин, а тут…
      Пятый слушал в пол уха, почти не вникая. Не зачем. Какое отношение он имеет к сапогам? Да никакого. И к стране сапоги тоже не имеют отношения. Но тем не менее…
      – Валентина Николаевна, – вдруг сказал он. – А вы не обратили внимания, синицы появились или нет?
      – Вроде, чирикало что-то, – наморщила лоб Валентина. – Может, и они. Не знаю. А тебе зачем?
      – Так, просто, – замялся Пятый.
      – Понятно… всё там хорошо. Ещё погуляете, успеете. Соскучились-то по воле?
      – Да, – Пятый кивнул. – Даже не то, чтобы соскучились, просто… такое ощущение, будто… словно что-то исчезает. Когда тебя долго нет, это что-то может испариться, пропасть… страшно. И при этом я превосходно понимаю, что это – настоящее безумие.
      – У меня то же самое, между прочим, – вмешался Лин. – Зависимость, это Пятый правильно сказал. Я только не могу понять, где проходит грань в данном конкретном случае, – Пятый укоризненно посмотрел на Лина, мол не начинай всё с начала, но тот лишь махнул рукой. – Что зависит от нас и от чего зависим мы…
      – Вы свихнутые, ребята, – ласково сказала Валентина. – Причём оба. Понятно?
      – Нет, – признался Лин. – Не очень…
      – Мы часто подобной демагогией занимаемся, – примирительно сказал Пятый. – Я, к примеру, могу дорассуждаться до такого, что потом не сплю по полночи. А уж Лин…
      – Как что – так сразу Лин! – возмутился рыжий. – Это не я стал первым думать про улицы. Это ты, дружок!…
      – Хорошо, Лин, это я. Проехали. Валентина Николаевна, вы, если сможете, конечно, забудьте всё, что я вам наболтал той ночью… Температура, устал… ну, словом, не придавайте этому значение.
      – Это уже моё дело – забывать или нет, – осторожно сказала Валентина. – Раз уж ты сказал, то я считаю себя в праве самой решать, о чём и что мне думать.
      – Это – ваше право, – согласился Пятый.
      – Вот именно, – согласился Лин и ехидно подмигнул Пятому. Тот возвёл очи горе – до сих пор раскаивался в том, что позволил себе до такой степени расклеиться той ночью. Теперь разговоров хватит на год, не меньше.
      – Да ладно, всё хорошо, – примирительно сказала Валентина. – Не бери в голову… Слушайте, а что после вашего побега на трёшке делается! Там приехало начальство и дало такого шороху! Тех, что на входе были, перевели обратно на первое, в воспитательном порядке, видать. Коле выговор влепили с занесением в личное дело – мол, распустил… Кошмар! Уж не знаю, как вы обратно поедете, там на вас теперь у половины ребят зуб имеется.
      – Да? – задумчиво спросил Пятый. – Это плохо. У нас там и без этого хватало…
      – Так и я про что, – согласно покачала головой Валентина. – Они злопамятные… А ещё приехали проверяющие и полезли в бункеры – органику замерять.
      – Мамочки!… – с тихим восторгом сказал Лин. – И что?
      – А ты как думаешь? – ехидно спросила Валентина.
      – Я думаю, раза в два они норму уже превысили, – ответил Лин.
      – Вот-вот, – сказала Валентина. – Только уже не в два. Почти в четыре. Мне тоже по шее дали, за компанию.
      – Сильно? – спросил Лин.
      – Ну не то, чтобы очень… – замялась Валентина, – но дали. Сама виновата. Потакаю всем…
      – Валентина Николаевна, вы простите нас, ради Бога, – попросил Пятый. – Поймите, у нас просто другого выхода не было… мы не хотели, чтобы вас…
      – Перестань, – строго сказала Валентина. – В вас разве дело?…
      – Всё это начали мы, – ответил Пятый. – Не дёрни нас чёрт смыться в такой неподходящий момент, у вас не было бы неприятностей. Опять я вас подвёл. В какой уж раз…
      – Знаешь, что? – сказала Валентина. – Давай так больше не надо, а? Хватит на себя наговаривать, надоело, ей Богу! Никто ни в чём ни виноват. Это же работа, на ней неприятности неизбежны. Ни с этой стороны, так с другой… Так что всё нормально.
      – А сейчас как? – спросил доселе молчавший Лин.
      – Порядок, – ответила Валентина. – Я только вот за вас боюсь. Как бы чего не вышло.
      – За нас бояться не стоит, – заметил Пятый. – От судьбы всё равно не уйдёшь, поэтому лишняя дырка в шкуре существенной роли не сыграет. Что они с нами могут особенного сделать? Ну, в девятую сводят. Ну, приложат разок палкой…
      – Ну, изобьют до полусмерти, – продолжил Лин. – Идиот! На что ты надеешься?
      – Только на то, что мы им пока что нужны в живом виде, – пожал плечами Пятый.
      – Скоро ты им надоешь, – заметил Лин. – И вот тогда-то…
      – И слава Богу, – сказал Пятый. – Давно мечтаю.
      – Дурак, – сказала Валентина.
      – Идиот, – сказал Лин.
      – И вам того же, – парировал Пятый.
      – Пошли курить, – предложил Лин.
      – А я? – спросил Пятый.
      – А ты журнальчик почитай, – предложил Лин. – “Огонёк”. Для общего развития. Будешь ты у нас умный и начитанный…
      – Сам читай эту гадость, – ответил Пятый. – Валентина Николаевна, вы мне привезли тот справочник?
      – Да, брала, – Валентина вытащила из пакета объёмистый том, – только не пойму, зачем тебе эта химия понадобилась?…
      – Это он к лекциям готовится, – сообщил Лин. – И собирается поступать в институт.
      – Лин, перестань. Если ты хочешь, то можешь, конечно, оставаться и дальше дубом в местной терминологии, но я, когда у меня люди что-то спрашивают, стараюсь отвечать так, чтобы им было понятно. Кстати, у тебя они спрашивают тоже, а ты продолжаешь таскать каштаны из огня моими руками.
      – Это как? – не поняла Валентина. – Кто спрашивает-то?
      – Он у меня из головы вытаскивает термины, – объяснил Пятый. – Когда мы студентам местным помогаем. И мне это, между прочим, действует на нервы.
      – И давно вы… помогаете?
      – С позапрошлого раза, – ответил Пятый. – Я имел неосторожность пожалеть одну девчонку, не сдавшую зачёт.
      – Ага, Наташку, – заметил Лин, – которая про этого придурка растрепала всем и каждому. Мол, химик. Нахимичил, скотина, нечего сказать! И теперь мы по ночам, вместо того, чтобы спать, лекции читаем. Это надо, а!
      – Каждую ночь? – с ужасом спросила Валентина.
      – Ну, не каждую, конечно, – замялся Пятый. – Но часто.
      – Примерно через раз, – ответил Лин. – С одиннадцати и до трёх.
      – Вы сошли с ума? – спросила Валентина. – А лечиться когда?
      – Так это ещё не всё, – с казал Лин. – Ночью у нас – заочники. А днём – практиканты с дневных отделений. Из училища, из института. К примеру Нинка…
      – Ладно тебе, – примирительно сказал Пятый, – чего ты к ней привязался? Хорошая девушка… тебя жалеет…
      – Они тут все в него втюрились поголовно, – проникновенно сказал Лин. – Так ему и надо…
      – Это ещё кто в кого втюрился, – спокойно ответил Пятый. – Наташка без ума от тебя, между прочим. Только и слышно – а где рыжий?
      – Опять оскорбляют! – взвился Лин. – “Рыжий”! Я бы тебя, наглеца этакого, так назвал, что…
      – Меня не за что, – ответил Пятый.
      – За твои красивые глаза, а так же за трёпку нервов Валентины Николаевны я тебя на сегодняшний день назначаю главным драным котом этого отделения, – торжественно провозгласил Лин. – Эй, драный, чего расселся? Пошли курить, потом почитаешь.
      – Он идёт не курить, а нюхать, – строго сказала Валентина.
      – Ну, хорошо, – сдался Пятый. – Нюхать, так нюхать… Пошли.
 

* * *

      Эти дни были поистине чудесным даром. Лин переселился к Пятому в больницу, они отдыхали, отъедались, читали… словом, жили так, как Бог на душу положит. Пятый поправлялся быстро, он почти забыл о том, что болен. Гаяровский разрешил им гулять и они по полдня проводили, сидя на лавочке в сквере больницы. Яркое солнце, такое живое, пасхальное, весеннее, вселяло какие-то новые смутные надежды в их души. Хотелось жить. По-настоящему. Радоваться этому яркому солнцу, подсыхающей земле, первым несмелым травинкам, выросшим по хорошо прогретым солнцем местам. Жить и не думать о том, что тебя ждёт завтра.
      – Эх, – с огорчением сказал как-то Лин. – Это всё распустится и закудрявится, а нам уже будет пора обратно…
      – Да, жалко, – подтвердил Пятый. Они снова сидели в сквере, было часов двенадцать дня. – Как бы я хотел прожить полный год на воле. Хоть где – в подвале, на улице… Просто наблюдать, как это всё происходит…
      – И что бы ты делал? – спросил Лин.
      – Да ничего, – Пятый проводил взглядом стайку воробьёв, – просто сидел бы и смотрел.
      – А зимой? – поинтересовался Лин.
      – И зимой тоже.
      – Ты бы замёрз, – заметил практичный Лин. – А я бы по этому поводу расстроился. Тебе мене не жалко?
      – Жалко, – согласно кивнул Пятый. Он явно думал о чём-то совсем другом, поэтому отвечал односложно и невпопад. – А как же…
      – Ты где? – спросил Лин возмущённо. – Или ты что? Или как там тебя?…
      – Я вот о чём, – Пятый говорил осторожно, медленно подбирая слова, – эти кошки… я так и не понял тогда до конца, понял только теперь… Эта страна, Лин – пристанище кошек. Как наш подвал. Те же законы, те же стимулы. Я думаю, что здешние люди в первую очередь не похожи на нас тем, что живут по другой системе ценностей. Вот что для тебя является основополагающим фактором в жизни?
      – Сложно сказать сразу, но… Думаю, чужая жизнь всё-таки попадает на первое место. Неважно, чья она – животного ли, человека ли…
      – Рыжий, как ты думаешь, важна ли для одной кошки жизнь другой кошки? Полагаю, не очень. – Пятый задумался. – Эта страна принадлежит кошкам…
      – Хорошо, ладно, – согласился тот. – Хоть вошкам… Интересно, а как у тебя обстоит дело с системой ценностей? Поменял или старую оставил?
      – Поменяешь её, – вздохнул Пятый. – Основы те же, куда я денусь… Но наслоения – другие. Все меняются и я – не исключение…
      – Смотри, Наташка идёт, – Лин ткнул Пятого кулаком в бок. – Не иначе, как с учёбы…
      – Где? – не понял Пятый.
      – Да вон же! Не видишь?
      – Теперь вижу. Смотаемся?
      – Была бы охота бегать…
      – Ждём?
      – Хорошо, ждём.
      Долго ждать не пришлось – девушка подошла к ним через минутку. Поговорили о том, о сём – погода, дела, врачи… Наташка торопилась, и вскоре они снова остались вдвоём в весеннем сквере. Как и хотели.
      – Слушай, а что ты думаешь про смерть? – спросил Лин. – Про нашу, в частности… на самом деле. Без всех этих твоих экивоков и апломбов. На полном серьёзе.
      – Я её боюсь, – ответил Пятый. – Только не своей. Твоей, Лин. И только твоей. Я не хочу сойти с ума… но я не вижу другой альтернативы. Я этого не выдержу. Просто физически. Это не в моих силах. Хотя, могу сказать, что пока я ещё кое на что способен. Только если это не относится к тебе.
      – К примеру? – казалось, что Лин пристально следит за воробьями. – О чём ты?
      – Что бы ни случилось со мной – я выдержу.
      – Да… на эгоиста ты явно не тянешь, мой друг, – заметил Лин. – Впрочем, как и я. Давай закроем эту тему, хорошо? По-моему, мы и так уже предостаточно про это говорили…
      – Но память, Лин… Память останется. Невозможность выбора и память… Знаешь, чем мы в корне отличаемся от местных?
      – Чем?
      – Да только тем, что у них изначально не было возможности выбора. А у нас была. Вот и всё. И вся разница.
      – И ещё, дружок. Мы не торопимся жить, а они все – торопятся. Мне их очень жаль… бедных кошек. Мёртвых кошек великой страны. Но… ничего не поделаешь. Поэтому придётся с этим жить. И деваться некуда, правда? – Лин понял глаза на Пятого.
      – Правда, фаталист. Не научили тебя верить в лучшее… может, это и хорошо.
      – Тебя будто научили, – ответил Лин. – Ты, по-моему, вообще этого никогда не умел.
      – Ну и хорошо. Может, так и надо, – Пятый встал на ноги, окинул рассеянным взглядом больничный двор и сказал: – Пошли, Лин. Замёрзнем.
      – Пойдём, – легко согласился тот. – Что-то мне как-то… странно, что ли?…
      – Из-за чего? – спросил Пятый.
      – Не из-за чего. Просто так. Словно я только что проснулся, а надо идти в зал… зябко как-то, неуютно…
      – Ветер, Лин, – сказал Пятый. – Это просто ветер. Разве ты не чувствуешь?
      – Ветер?… – немного растерявшись сказал Лин. – По-моему, пока что тихо.
      – Я не про то. Этот ветер… он внутри нас. Отсутствие покоя… движение… и холод. И постоянная боль, Лин. Я всё время это вижу…
      – Видишь что? – не понял рыжий.
      – Смерть. Чужую смерть. Их смерть. Пошли, Лин, не до ночи же тут сидеть…
      Они вышли из сквера и направились к больничным воротам. Спокойное и ровное весеннее солнце пригревало ожившую землю, деревья стояли молча, впитывая весеннее тепло… но ветер был. Всё равно был. И никто не мог от него скрыться.
 

* * *

      – Ты из тумбочки всё вынул? – спросила хозяйственная Валентина. Пятый кивнул. – А тапочки где?
      – О, Господи, – Пятый возвёл очи горе, и, встав на колени, полез под кровать. Лин с какой-то мечтательной полуулыбкой наблюдал за ним. – По-моему, я их положил в зелёную сумку… которая у вас в руках, – приглушенно добавил он.
      – Ага, – подтвердил Лин. – Так оно и было.
      – И почему ты молчал? – спросил Пятый, выбираясь из-под кровати.
      – Так хотелось посмотреть, как ты полезешь, – объяснил Лин, – что просто жуть.
      – Ну и как? – Пятый встал на ноги и искоса посмотрел сперва на Лина, а потом на смеющуюся Валентину.
      – Отменно, – ответил Лин. – Просто великолепно. Всегда бы так.
      – Я так не считаю, – Пятый укоризненно посмотрел на Лина. – Всё, по-моему. Пошли?
      – Пошли, – сказала Валентина. – Быстро тебя, однако…
      – Я тоже думал, что его недели три продержат, – заметил Лин. – А они…
      – Ну, две недели – тоже неплохо, – примирительно сказал Пятый.
      – Ничего, ещё несколько дней у меня посидите, – Валентина вручила Лину сумки и они, выйдя из палаты, направились по коридору к лифтам. – А там уж…
      – Да ничего, Валентина Николаевна, – сказал Пятый. – Как говорится, все там будем. Чего там…
      – Ничего хорошего. Пятый, а может всё-таки стоит попробовать то, о чём я твержу полтора года?
      – Не стоит, – Пятый посмотрел на Валентину тяжёлым тёмным взглядом. Словно в яркое солнечное утро просочилась толика того ужаса, в котором он жил всё время. “Безумие какое-то. Одержимый он, что ли?” – подумала Валентина, но вслух ничего не сказала.
      Разговоры на тему “а не пора ли вам делать ноги с третьего предприятия?” происходили с занудной периодичностью, как скучный осенний дождь и всегда кончались ничем – Пятого в чём-либо убедить было просто невозможно. И теперь Валентина решила просто не затрагивать больную тему. Устала. Она поняла, что просто устала – от всего. От постоянного стресса, от страха… страха за чужих, в общем-то, людей. И дома… их очень тяжело выдержать, когда они приезжают. Покоя нет. Днём ещё ничего, их, и одного, и другого, немного отпускает. А вот ночью… Пятый кричит, мечется… страшно, нелепо… каждую ночь… Лин тоже. Причём рыжий умудряется почти всегда сделать сам себе какую-нибудь пакость – то прокусит губу, то разобьёт руку… обо что?… такие синяки себе понаставил, где? как? непонятно… Муж терпит, хотя видно, что он не в восторге. Мягко говоря. Дома – бардак. Везде лекарства, шприцы. Конфуз как-то вышел – Олег полез в полку за заваркой, а ему на голову свалилась бутылка с физраствором. Шишка получилась порядочная… Да что говорить!… “Ладно, – подумала Валентина, – неделю выдержим”.
      – Может, не стоит? – тихо спросил её Пятый.
      – Стоит… телепат чёртов, – огрызнулась Валентина. – Как ты это делаешь?…
      – Какая разница, – дёрнул плечом Пятый. Лин подумал секунду, затем спросил, как всегда:
      – Давайте мы в подвал поедем, а?
      – Давай ты заткнёшься, – попросила Валентина, – и будешь пошустрее шевелить ногами. Нас дома ждут.
      – Да уж, – пробормотал Пятый. – Ждут… не дождутся… Вы думаете, что мы совсем дураки, что ли? Что мы не видим ничего?
      – А что ты мне предлагаешь? – вопросила Валентина, останавливаясь посреди коридора. – Обратно вас отвезти, на трёшку? Чтоб вас там убили? Или в подвал вас отпустить? Особенно тебя, Пятый. С твоей недолеченной пневмонией. Вот здорово, а! Что я, по-твоему, совсем сволочь, что ли?
      – Нет, но мы же видим, что мы вам мешаем, – примирительно сказал Лин.
      – И что с того?… Подумаешь, мелочи какие. Пошли, вам же всё равно деваться больше некуда.
      – Понимаете, Валентина Николаевна, мы не хотим быть вам обузой. В очень устали от нас, даже наше присутствие сильно давит вам на психику. Поэтому я хотел бы попросить на этот раз ограничится тремя днями, – Пятый говорил очень спокойно, негромко. Он не просил, он констатировал факт… но Валентина сказала, как отрезала:
      – Неделя. А то и больше. По состоянию. Всё. Тема закрыта. И не смей мне тут втирать, выискался тоже… самый умный…
      Пятый пожал плечами, и, отвернувшись от Валентины, пошёл дальше по коридору. Остальные последовали за ним – Лин, с сумками в руках, и Валентина с мрачным лицом. Опять нехорошо получилось. “Нет, какая же я гадина, – с раскаянием думала она. – Как я могу?… Им же так плохо, а я – всё о себе… как последняя падла, ей Богу!… Он же и сейчас на ногах еле-еле стоит, а я… Ладно, была не была!”
      – Пятый, Лин, – позвала она. Они остановились, обернулись. – Простите меня, ладно? Я просто смалодушничала… самой стыдно…
      – Да ну, мелочи какие, – поморщился Лин. – Подумаешь…
      – Бросьте, – попросил Пятый. – Не стоит это того, ей Богу.
      Он подошёл к Валентине и положил руку ей на плечо, успокаивая и утешая – у той в глазах блестели слёзы.
      – Не думайте об этом, – попросил Пятый. – Мы тоже постараемся… не думать. По возможности, конечно… это всё рано или поздно должно кончится, не вечно же этому тянуться? Правда?
      – Правда, – согласилась Валентина. – Ты, как всегда, прав…
      – Пошли, чего время тратить. Олег Петрович уже заждался, – Лин тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. – Пойдёмте, хорошо?
      – Хорошо. Нам ещё по дороге кое-куда надо будет заскочить…
 

* * *

      Небо потемнело, нахмурилось, словно перед дождём. Ветер всё усиливался, он гнал тяжёлые массы облаков легко, будто играя. Все оттенки серого, от светлого, невесомого пуха, до тёмного, грозового цвета, смешивались в небесной сутолоке. Но дождя пока не было. Лишь его предвестница, мелкая лёгкая пыль летела над дорогой, несомая ветром, скручивалась в крошечные смерчики, которые то появлялись, то исчезали…
      – Сейчас польёт, – заметила Валентина. Она вела машину не торопясь, как будто стараясь медленной ездой оттянуть нечто неизбежно плохое.
      – Ага, – согласился Лин. – И ещё как… Говорят, уезжать в дождь – хорошая примета.
      – Это смотря куда уезжать, – покачала головой Валентина. – Опять у меня сердце не на месте. Пятый, может подумаешь?…
      – Подумаю, как-нибудь непременно подумаю, – рассеянно ответил Пятый. Он сидел на заднем сидении и заворожено смотрел в окно. Снова прощался, до следующего раза. – Вот только о чём тут думать?…
      – Лин, вы постарайтесь не ввязываться, ладно? – попросила Валентина. Лин кивнул. – С Андреем поосторожнее.
      – Это – не ко мне, это – к Пятому, – ответил Лин. – С Андреем чаще всего у него эксцессы возникают.
      – Лин, ты не прав. Тут что ты, что я… ему без разницы. Он же придирается и по поводу и без повода, ты же знаешь, – тихо сказал Пятый. Валентина закурила, потом протянула сигареты Лину.
      – А мне? – спросил Пятый.
      – А ты перебьёшься, – отрезала Валентина.
      – Снявши голову по волосам не плачут, – философски заметил Пятый. – Думаю, одна сигарета погоды не сделает.
      – Ладно, кури, – сдалась Валентина. – Может, ты и прав.
      – Спасибо… рыжий, дай прикуриватель.
      – Держи… Валентина Николаевна, вы на той неделе зайдёте? – спросил Лин. – Просто так, посмотреть. Ладно? Они при вас себя получше вести начинают, я на это уже давно обратил внимание.
      – Зайду, в пятницу, – пообещала та. – Может, разрешат хоть хлеба принести.
      – Это вряд ли, – вздохнул Пятый. – Лучше не пробуйте, а то ещё доложат… потом хлопот не оберёшься…
      – А им это надо? – риторически спросила Валентина.
      – В прошлый раз понадобилось зачем-то, – заметил Пятый.
      – И то верно, – добавил Лин. – Перебьёмся мы, Валентина Николаевна. Главное, сами придите. А мы уж как ни будь…
      Все снова замолчали. Начинался дождь – пока ещё слабый, редкий. Крупные тёмные капли ложились на дорогу, на запылённом ветровом стекле появились первые тоненькие промоины. Валентина включила дворники и прикрыла окно. Дождь… кто, кроме тебя, сумеет это сделать, а, дождь?… Кто сумеет размыть и смешать с грязью соль земли? Только ты и никто иной. Вот только нужно ли это тебе?…
      – Валентина Николаевна, а можно музыку включить? – спросил Лин. Та пожала плечами – мол, делай, что хочешь. Лин полез в бардачок, вытащил кассету. Поставил, немного прибавил звук.
      – Хорошая песня, – заметила Валентина. – Только не про нас.
      – А про нас так и вообще нету, – сказал Лин, устраиваясь поудобнее. – Если про нас песни петь, так люди потом по ночам спать не смогут.
      – Это точно, – покивала Валентина. – Людям про что слушать нравится? Про любовь. Чтобы как в сказке – плохо началось, а потом хорошо кончилось…
      – Ну, изредка можно и наоборот, – добавил Лин. – Про разбитое сердце и квёлые цветы. Чтоб всем стало жалко и муторно. Но ненадолго.
      – Ещё можно петь про то, как жаль себя любимого, – проговорил Пятый. – Тождество… очень просто. Избитый образ, штамп, позволяющий отождествлять себя с певцом… он – как я, я – как он… впрочем, это уже и искусством назвать нельзя…
      – А что же это? – спросила Валентина.
      – Поделка. У нас тоже таких было предостаточно, – пожал плечами Пятый.