Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)

Он призвал на помощь полярников, и мы все вместе стали отрывать примороженные несколько столетий назад плиты, загораживающие вход в храм. Часа через два вся наружная стенка была снята. В храм по-прежнему никто не допускался. Даже Березкина и меня Дягилев попросил выйти и без его разрешения не переступать порог святилища. Сначала он сфотографировал подземелье, идола, разбросанные топорики, трупы людей, а потом вместе с Павликом начал раскапывать уже сильно подтаявший земляной холмик, ранее находившийся у наружной стенки.
      От нечего делать я рассматривал снятые плиты-точно такие же, как у мыса Шмидта, и вдруг мне показалось, что плитами этими нельзя прикрыть весь вход в храм. Сделав соответствующие подсчеты, я убедился, что одной плиты не хватает. Дягилев и его помощник закончили к этому времени раскопку холмика и ничего не нашли в нем. Я рассказал им о своих наблюдениях.
      - В самом деле?-переспросил Дягилев.-Это мы проанализируем. Только не сейчас. Сперва нужно тщательно обследовать весь храм.
      Археологи осматривали буквально каждую пядь. Они осторожно вырубали топорики, складывали их у входа, осматривали стены. Когда стемнело, полярники подогнали вездеход и фарами осветили подземелье. Свет отражался от льдистых стенок, клубился, и нам казалось, что мрачный идол с уродливой головой парит в голубовато-серебристых облаках.
      Наши друзья продолжали ползать по полу храма, а мы с Березкиным решили подвергнуть хроноскопии вырубленные из мерзлого грунта топорики, причем не по одному, а все сразу. Сделать это было не очень просто, и Березкин долго возился с хроноскопом, формулируя задание. Зато ответ пришел сразу. Мы увидели маленьких человечков, постукивающих топориками по гигантскому идолу-именно идолу, потому что темная масса даже на экране хроноскопа отдаленно напоминала человеческую фигуру. Неожиданно коссы на экране пришли в возбуждение, топорики их полетели в разные стороны, а сами они исчезли.
      - Бегство,- сказал я.- Это похоже на бегство.
      - Похоже,- согласился Березкин.- Но чем оно вызвано?
      Он иначе сформулировал задание. На экране снова появились коссы, снова застучали каменные топорики, и вдруг где-то-нам почудилось, за экраном-замелькали мохнатые фигуры людей, коссы заволновались, побросали топорики, побежали, а фигуры мохнатых людей продолжали
      мелькать, и какая-то серая масса, все затушевывая, сыпалась сверху.
      - Нападение,-коротко объявил Березкин.-Неведомые мохнатые люди напали на коссов.
      -- Мохнатые-потому что в меховых одеждах,-уточнил я.- А нападение... Да, бесспорно - на коссов напали. И не только напали. Их либо всех перебили, либо заставили бежать с острова.
      - Из чего это следует?
      - Идол остался незаконченным. Между тем власть его над людьми была так велика, что они обязательно вернулись бы и докончили работу, если бы могли вернуться.
      - Не везло коссам,-задумчиво сказал Березкин.- Страшно не везло, не правда ли?
      - Пожалуй, это не то слово,- возразил я.- Дело не в везенье. Представь себе маленький народ, вооруженный лишь каменными топорами, костяными стрелами и копьями, над которым, как проклятье, тяготела власть идола, какого-то их божества, которому они слепо поклонялись и в честь которого вырубали храмы и статуи. На это уходило колоссальное количество духовных и физических сил, коссы служили мертвым и больше ничего не умели. У них даже не оставалось энергии для успешной борьбы за существование. И другие племена, свободные от давящей душу и разум традиции, нападали на коссов, побеждали их и гнали все дальше и дальше на север. Даже на острове Врангеля их не оставили в покое. В последние дни я много думал об этом и теперь знаю: тот же рок преследовал и обрек на гибель тихоокеанское племя, вырубившее на острове Пасхи гигантские каменные статуи. Власть мертвых-что может быть страшнее для народа? Жители Пасхи, подобно коссам, тратили все свои творческие силы на бессмысленную работу и, подобно коссам, бежали все дальше и дальше под натиском других племен, пока не затерялись где-то в просторах Тихого океана. Мне не хочется говорить об этом Дягилеву,- он так ревниво относится к своему открытию!-но племя коссов было жалким племенем рабов. Духовных рабов. И подземные храмы, и трехметровые идолы-это свидетельство не их силы, а их бессилия.
      Дягилев выбрался из подземного храма измученный, но чрезвычайно довольный.
      - На редкость богатый материал!-сказал он.-Просто на редкость! И главное, теперь мы знаем, какими были коссы! Помнится, профессор Сумгин, основатель мерзлотоведения, мечтал создать в вечной мерзлоте музей, в котором нетленными сохранились бы для потомков современные животные, растения и даже люди. И вот музей не музей, но вечная мерзлота сохранила нам трех коссов. Замечательно.
      - Махонькие они были,-сказал Павлик.-А вы их великанами представляли!
      - Что значит "махонькие"? - оскорбился Дягилев.- Зато вон каких гигантов вырубали!
      Я предложил Дягилеву просмотреть уже запечатленные в "памяти" хроноскопа кадры. Они привели его в восторг, как, впрочем, приводило в восторг все, что касалось "земляных людей".
      Утром, при дневном свете, мы осмотрели коссов. Они, несомненно, принадлежали к людям монголоидной расы и, значит, действительно пришли на север с юга. Широкоскулые лица коссов, не изменившиеся за несколько столетий, были совершенно спокойны, ни одна гримаса ужаса не обезобразила их. Они встретили смерть покорно, без страха, как встречали ее все древние.
      Обычное, идущее от прабабушкиных преданий робко-почтительное отношение к покойникам не сразу позволило нам прибегнуть к хроноскопии мертвого косса, но в конце концов доводы разума восторжествовали. Интересовали нас прежде всего обстоятельства гибели коссов, и Березкин именно так сформулировал задание хроноскопу.
      Всем стало немножко не по себе, когда на экране появился "оживший" покойник. Он стучал каменным топориком по мощной фигуре идола, и рядом с ним угадывались другие коссы, те, что тоже трудились в храме. Потом повторилась уже знакомая нам история: коссы заволновались, побросали топорики и бросились бежать. Но один из них замешкался. Когда он бросился следом за товарищами, путь ему преградила сползающая лавина. Косс отпрянул назад и заметался в темноте. Мы напряженно вглядывались в экран, на котором теперь лишь слабо виделись статуя идола и мечущийся человечек. Человечек, видимо, боялся идола и не осмеливался приблизиться к нему. Потом он неожиданно успокоился, ушел в самый дальний угол и сел там на корточки, прижав коленки к груди. Экран погас, но мы уже знали, что в таком положении застала смерть и нашего косса и двух других.
      - Что же помешало им выбежать? - спросил погрустневший Дягилев.
      - Земля, которую сбросили сверху другие коссы,- твердо сказал я.
      - Не может быть!
      - Но это так. Помните, в наружной стене не хватает одной плиты? Отверстие служило входом. Но выше на склоне был сложен вынутый из подземелья грунт. Очевидно, коссы собирались засыпать им наружную стенку. Но когда на них внезапно напало другое племя, шаманы коссов, спасая идола, обрушили грунт, не думая, что случится с рабочими в храме. Кто успел выскочить-выскочил, а кто не успел-тот навсегда остался замурованным.
      - К сожалению, это очень правдоподобно,-вздохнул Дягилев.-Несчастные! Но я не верю, что все племя погибло в этом бою.
      - Может быть, и не погибло, но остров покинуло наверняка.
      - Но куда они могли уйти? С материка их уже нагнали, а на севере - океан, сплошные льды.
      Никто из нас не мог ответить на этот вопрос.
      Глава пятая
      а последняя, в которой рассказывается о новых находках археологов у мыса Шмидта и вспоминается о странном поведении лебедей к северу от острова Врангеля
      На следующий день с мыса Шмидта сообщили, что поиски археологов увенчались успехом и землянки коссов найдены. Мы срочно погрузили в вертолет свои находки и вновь полетели над проливом, отделяющим остров от материка.
      -- Эпопея! - сказал Рогачев, долго молча смотревший вниз на море.- Что ни говори - эпопея!
      - Вы - об открытии? - спросил Дягилев.
      - О племени... этом.
      - О коссах?
      - Да. Вылетело из головы. Есть что-то величественное в служении одной идее. Целый народ не покорился, принес себя в жертву ей. Какое мужество! Какое чувство долга перед ушедшими поколениями... Нет, история-это такой учебник жизни, я вам скажу! Тут философу есть над чем поразмыслить...
      Мы с Березкиным, естественно, думали несколько иначе, но высказывать свою точку зрения мне сейчас не хотелось, да и переспорить Рогачева всегда было трудно. А он уже повернулся к Дягилеву.
      - Поздравляю. Вы все в младших научных ходите?.. М-да. В общем, поздравляю с замечательным открытием, Рогачев снова посмотрел на море.
      - Слушай, старик, подавайся к нам, а?..-вернулся он к прежней теме.-Как-никак, Институт истории материальной культуры. Будет где развернуться.
      - С хроноскопом? - улыбнулся я.
      - А что? Мы ему такую нагрузочку дадим...
      - Я же говорил тебе, что аппарат еще только испытания проходит.
      Рогачев задумался.
      - Валяйте, испытывайте,- сказал он наконец.- Но ты поимей в виду мои слова. Говорю же, будет где развернуться.
      Я подмигнул Березкину, но тот, не отвечая, лишь опустил свою большую тяжелую голову.
      Открытия на острове Врангеля, о которых оставшиеся на материке археологи, конечно, знали, вызвали такой интерес, что нас буквально не выпускали из вертолета, пока мы не показали все найденное и не продемонстрировали кадры, запечатленные в "памяти" хроноскопа. Кинооператор по просьбе Дягилева тут же переснял их. Лишь после этого нас повели к раскопанным землянкам.
      - Коссы в панике бежали с материка,-сказал нам по дороге археолог, руководивший раскопками.-Они бросили и топорики, и охотничье снаряжение, и домашнюю утварь.
      Мы сами убедились в этом, когда подошли к землянкам. Я сравнивал материал, из которого были сделаны топорики, обнаруженные у мыса Шмидта и на острове. С первого же взгляда было видно, что топорики выточены из разных горных парод. Очевидно, на материке коссы успели закончить, замуровать и замаскировать храм. Соседние племена напали на них, когда коссы отдыхали после тяжелой, изнурительной работы. Они кое-как отбились от нападавших, но вынуждены были бежать на север...
      - Трубка,-сказал нам Павлик и протянул найденную при раскопках трубку, такую же, как та, что он подарил Березкину.-Эту, к сожалению, презентовать не могу-не я нашел.
      Я не понимал Павлика и, взяв у него потемневшую от времени трубку, покрутил ее в руках.
      - Трубка доказывает, что коссов вытеснили чукчи?- спросил я.
      - Нет. Трубка из более поздних отложений, да и табак на Чукотку завезли, вероятно, русские. Но трубка принадлежала народу, который, не мудрствуя лукаво, бил всех, кто вторгался в его владения, и выжил. Понимаете? Выжил!
      Я не нашелся сразу, что ответить Павлику. Он взял у меня трубку и пошел к раскопу, что-то тихо насвистывая.
      Пока археологи вместе с Дягилевым осматривали находки и спорили по вопросам, имевшим сугубо специальный характер, мы с Березкиным пошли к храму. Археологи уже не нуждались в нашей помощи, и мы прощались мысленно с этими местами, готовясь улететь в Анадырь и далее- в Москву.
      Идол по-прежнему стоял посередине храма, но... это был уже не тот идол. На язык так и просится слово - "постаревший". Да, он оплыл, уменьшился в размерах, утратил резкость очертаний. Идол начал таять.
      - Вот почему легенды утверждали, что "земляные люди", как и мамонты, гибнут, попадая на свежий воздух,- сказал Березкин.-Наружные стенки храмов всегда обваливались летом, и тепло разрушало идолов.
      Нам не захотелось оставаться в храме рядом с разваливающимся божеством. Мы ушли к морю. Небольшие волны набегали на берег. Они так же шлепались на песок несколько столетий назад, когда жили коссы, и так же будут шлепаться несколько веков спустя, когда наше время станет достоянием легенд. Не слишком оригинальные мысли эти навевали меланхолическое настроение, думалось о быстротечности человеческого бытия, о вечности неба, волн и скал...
      Мы стояли с Березкиным рядом, смотрели в пасмурную даль, в которой однажды исчезли ладьи коссов, и вдруг услышали высоко над головой трубный клик лебедей. Они летели на юг, построившись "ключом".
      - Откуда они?-спросил Березкин.-С Врангеля или из Америки? Помнишь рассказ радиста?
      Я, конечно, помнил о нем. Но в этот момент история стаи лебедей, упорно летящей по сто восьмидесятому меридиану на север, в открытый океан, приобрела в моих глазах особое значение. Ведь этим же путем шли коссы.
      Нет, я не проводил никаких прямых аналогий. Я только задал себе вопрос: что же все-таки заставляло лебедей совершать нелепый полет в Ледовитый океан, навстречу вероятной гибели, и лишь потом возвращаться обратно или круто заворачивать к Америке? И я ответил себе: инстинкт, тяжкое наследие ушедших поколений, навык, который некогда имел смысл, но теперь стал нелепым, вредным, толкающим на бессмысленные действия. Повинуясь инстинкту, лебеди летели туда, где раньше гнездились их предки, кружились над этим местом с тревожным тоскливым криком, а потом разлетались.
      Вы вправе спросить: где же лебеди выводили птенцов? Среди льдов? Нет. В трехстах пятидесяти километрах к северу от острова Врангеля раньше находился остров. Потом он погрузился и ныне скрыт под волнами и льдами океана. И лебеди кружат и кричат там, где он опустился в пучину. Им давно надо бы летовать на Врангеле или лететь прямо к Америке, а они упорно следуют путем предков, слепо повинуясь власти мертвых. Лишь недавно первый табунок отбился от стаи и сразу опустился на остров.
      Я высказал все это Березкину и добавил:
      - Не исключено, что исчезнувший остров был последним пристанищем коссов. Во время подводного землетрясения он затонул, и с ним сгинуло все, что осталось от "земляных людей". Это, конечно, всего лишь гипотеза, но я уверен, что когда-нибудь она подтвердится. Впрочем, не так уж это важно-подтвердится или нет. Тайны коссов, или "земляных людей", больше не существует. Они жили, и они погибли. И сами они повинны в своей гибели. Когда-то люди мечтали стать свободными, как птицы. Но мечта эта-глубокое заблуждение: птицы покорны инстинкту и летят путями предков, а свобода человека - свобода мысли.
      ЗАГАДКИ ХАИРХАНА
      Сломанные стрелы
      Глава первая,
      прочитав которую, читатель убедится, что изобретение хроноскопа сделало нашу жизнь более чем беспокойной
      Константин Александрович Сахаров, один из немногочисленных у нас энтузиастов пещерных исследований, зашел ко мне в феврале, но уже задолго до этого меня предупредил о предстоящем визите Рогачев. О самом Сахарове я знал совсем немного Недели за две до его прихода я прочитал в газете "Советский спорт", что в Москве наконец-то создан первый клуб спелеологов-туристов и что председателем клуба избран Сахаров Не могу объяснить почему, но мне запомнились эти строки.
      Теперь передо мной стоял высокий человек средних лет, сутуловатый, с широченными плечами, и первым моим чувством после того, как он представился, было удивление, как это он, такой громоздкий, лазает по пещерам?
      А потом я увидел его умные, почти черные, но как бы смягченные внутренним светом печальные глаза, и мне стало неловко: я знал, зачем он пришел, и знал, что теперь, когда Березкин занялся усовершенствованием хроноскопа, мне будет трудно выполнить его просьбу.
      - Ротачев звонил мне,-не придумав ничего более умного, сказал я Присаживайтесь, пожалуйста ..
      Сахаров удивился.
      - Зачем же он?.. Дело само себя рекомендовать должно...
      Сахаров сделал отводящий жест, словно отстраняя от себя все постороннее, и сразу же заговорил о главном. Он сказал, что минувшим летом странствовал в верховьях Енисея и, в частности, провел рекогносцировочное обследование известнякового массива Хаирхан,
      - Хаирхан? - переспросил я. Сахаров кивнул.
      - В переводе с тувинского это означает "медведь-хан" или "медведь-хозяин".
      Но я переспросил Сахарова вовсе не потому, что не понял значения слова. Наоборот-я вспомнил свою первую экспедицию, в которой участвовал много лет назад, семнадцатилетним мальчишкой, вспомнил Туву, Енисей, или Улуг-хем, как называют его местные жители, Кызыл, Шагонар...
      И конечно же, перед мысленным взором моим возник Хаирхан. Отрезанный Енисеем от Куртушибинского хребта, он одиноко стоит на левом низменном берегу, иссеченный вихрями и ливнями, обнаженный, с горбатой зазубренной спиной, издали действительно похожий на гигантского лежащего медведя. Раньше мне всегда казалось, что Хаирхан все видит. Он видел, как я с рюкзаком и промывочным ковшом уходил в тайгу опробовать на золото реки, видел меня, свалившимся от усталости с лошади и ползущим к юрте, видел, как хмурым октябрьским днем я, не раздеваясь, входил по горло в ледяной Енисей, чтобы провести вдоль утесов лошадей нашего маленького поискового отряда. Выходя из гор к Енисею, я всегда разыскивал знакомый профиль Хаирхана; если он был напротив-значит, от базы экспедиции в Шагонаре меня отделял всего день пути.
      - Что же дала ваша рекогносцировка?-спросил я у Сахарова.
      Очевидно, безразличный тон не удался мне, и Сахаров быстро вскинул на меня глаза.
      - Вам что-нибудь рассказывали о Хаирхане? - в свою очередь спросил он.
      - Я сам видел его.
      - И знаете, что там есть пещеры?
      - Знаю. Вернее, слышал о них.
      - А я побывал там. Вот и вся разница.- Сахаров улыбнулся.- К сожалению, мы сумели осмотреть только первый зал. Пещера же, судя по всему, очень большая. Будущим летом мы продолжим исследования. Думаю, что это приведет к любопытным открытиям. А в первом зале нам удалось найти глиняные черепки с загадочной пиктограммой1. Расшифровать ее мы не смогли. Вернее, каждый символ пиктограммы в отдельности будто бы ясен, но целиком она как-то не читается.
      ------------------
      1 Пиктограмма - серия рисунков, передающих какую-либо мысль. Пиктографическое, или рисуночное, письмо принадлежит к самым ранним видам письменности
      ------------------
      - И вы надеетесь, что хроноскоп поможет вам?
      - Да, я на это надеюсь,-просто сказал Сахаров.- К вам, конечно, приходят с разными предложениями, быть может более интересными, чем мое. Я тоже не стал бы вас беспокоить, если бы мы не собирались продолжать исследование пещер. И не только Хаирханских. Не думайте, что пещеры - лишь прошлое человечества.
      Слушая Сахарова, я мучительно пытался припомнить легенды о Хаирхане, некогда записанные мной, и потому пропустил мимо ушей его последние слова. Легенды я не вспомнил. Как нередко случается, память изменила мне в самый неподходящий момент.
      - Кажется, загадки Хаирхана оставили вас равнодушным? - спросил Сахаров, внимательно наблюдавший за мной.
      - Не совсем,- возразил я.- Но мы сейчас не занимаемся хроноскопией, потому что Березкин совершенствует аппарат. Кстати, он занят конструированием "электронного глаза", передатчика особого типа. Хроноскоп все-таки довольно громоздкая штука, а с "электронным глазом" мы смогли бы легко проникнуть в хаирханскую пещеру и, если потребуется, всю ее подвергнуть хроноскопии Так что придется немного подождать.
      Когда несколько разочарованный моим ответом Сахаров стал прощаться, я спросил у него на всякий случай номер домашнего телефона...
      Глава вторая,
      в которой подтверждается, что личные мотивы - увы! - до сих пор играют немалую роль в научных изысканиях; кроме того, в ней рассказывается о двух легендах и о малоудачной попытке расшифровать пиктограмму на глиняных черепках
      Сахаров, сам того не подозревая, разбудил во мне полузабытые дорогие воспоминания. Через несколько дней, выкроив свободный часок, я извлек из своего архива тувинский путевой дневник и углубился в чтение. Наивные, излишне восторженные записи вызывали теперь у меня невольную улыбку, но постепенно я проникся той неповторимо романтической атмосферой, в которой жил тогда, и мне неудержимо захотелось еще раз побывать в Туве, еще раз увидеть Хаирхан. Я заглянул в конец дневника-там у меня были записаны кое-какие этнографические наблюдения и, в частности, легенды о Хаирхане
      Одна из легенд объясняла, почему Хаирхан пустынен и почти лишен древесной растительности. Я уже упомянул, что Хаирхан - известняковый массив, а известняки легко пропускают воду, и поэтому на них селятся лишь сухолюбивые растения. Но в легенде все выглядело иначе.
      "Очень давно, а когда именно, никто не помнит,-легенда, как видите, начиналась обычным сказочным запевом,- Хаирхан был покрыт дремучим лесом. Однажды дети шамана-два мальчика из соседнего сумона - забрались на Хаирхан, чтобы поиграть там, и не вернулись: они упали с утеса и разбились. Вечером шаман тоже отправился на Хаирхан, и вскоре по окрестной равнине разнеслись гулкие удары в бубен: это шаман пел заклинания, прося богов покарать Хаирхан... Боги услышали шамана, и над Улуг-хемом разразилась сухая, невиданной силы гроза. Алые молнии исчертили небо, и одна из них ударила в горб Хаирхана. Лес вспыхнул, и пламя пожара отразилось в черных водах великой реки. Пожар продолжался, пока не сгорело последнее дерево. С тех пор будто бы и стоит Хаирхан обнаженным..."
      В дневнике моем этой легенде уделялось значительно больше места, чем второй, показавшейся мне в свое время малоинтересной. Теперь же, перечитав ее, я изменил свое мнение.
      Во второй легенде рассказывалось о хаирханской пещере, вернее, об одном смельчаке, рискнувшем пройти ее всю до конца. Долго никто не решался на это, но однажды бедный тувинец, пасший своих овец у подножия Хаирхана, проник в пещеру. Никто не знает, что он там увидел, но увидел он нечто такое, от чего помутился его разум. Несколько дней бродил пастух по темным галереям пещеры, прежде чем сумел выбраться из нее. Дневной свет постепенно вернул ему рассудок, но вспомнить он все равно ничего не смог. Однако, уверяет легенда, с тех пор неведомая сила простерла свое покровительство на бедного скотовода, и стал он самым счастливым и богатым человеком в округе.
      Вот и все. Ничего конкретного, но зато простор для фантазии поистине неограниченный!
      Интерес мой к Хаирхану и, главное, к глиняным черепкам теперь заметно возрос. После непродолжительных размышлений я пришел к выводу, что для глиняных черепков из хаирханской пещеры можно было бы сделать исключение и подвергнуть их хроноскопии.
      Впрочем, я окончательно утвердился в своем намерении лишь после разговора с Дягилевым.
      Встретились мы случайно, и встреча - хотя это не имело никакого отношения к Дягилеву,-оставила в душе неприятный осадок
      Я не люблю городского транспорта, стараюсь передвигаться по Москве пешком, причем выбираю обычно не самую короткую, а самую тихую дорогу... Так однажды я шел по заснеженным бульварам к площади Пушкина и увидел вдалеке человека, фигура которого показалась мне знакомой. Человек толкал детскую коляску увеличенных размеров и одновременно читал книгу, держа ее перед собою в вытянутой руке. Он был невелик ростом, одет в легкое демисезонное пальтишко, а на голове его красовалась огромная рыжая ушанка... В коляске послышался писк, и лишь тогда человек опустил книгу, но поспешил... ко мне.
      - Как я рад!-вскричал Дягилев.-Вот замечательно, что мы встретились!
      Я заглянул в коляску и обнаружил там двойняшек. - Поздравляю!
      - Спасибо,-смущенно сказал Дягилев.-Отпуск у меня. Вот... гуляю.
      Растирая красные от холода руки, он сообщил мне, что дела у него идут отлично, что он уже написал и сдал в печать статью о коссах, и она скоро, наверное, выйдет в свет, потому что Рогачев у него в соавторах...
      - Вашу помощь я отметил в статье,- сказал Дягилев.- И Рогачев на этом настаивал. Он даже отредактировал сноску... А сам я-на Чукотку. Вот откроются летние аэродромы-прощай Москва... От руководящей работы меня освободили, так что теперь я-как птица вольная.
      - Надоело руководить? -улыбнулся я.
      - А! С финансовой отчетностью нелады. Сколько ни езжу по экспедициям, а так и не научился денежные документы оформлять. Не умею я этого делать... Тиснули мне выговор - и рядовым в отряд к Павлику. - К Павлику?
      - Да. Молодежь у нас все время выдвигают. Он справится... Жаль только, что такие открытия, как прошлогоднее, нечасто случаются. Долго добираться до них приходится. Ой, как долго. И никто-то тебе не верит поначалу, и смотрят все на тебя как на дурачка... А вы в те края не собираетесь?-неожиданно спросил Дягилев.-Рогачев намекал на ученом совете, что берется уговорить вас...
      Упоминание о Рогачеве, а также изменения в служебном положении Дягилева заставили меня кое-что припомнить и кое-что сопоставить. Павлик и раньше казался мне человеком, весьма равнодушным к своей специальности, и назначение его вместо Дягилева... Н-да, странно все это выглядело, и тут я впервые подумал, что интерес Рогачева к хроноскопу несколько особого свойства и это надо будет всегда иметь в виду...
      - А вам хроноскоп нужен?-спросил я Дягилева.
      - Между нами-нет. Текучка вас там замучает, мелочи всякие. Хроноскоп-вы же сами говорили-большим делам служить должен.
      Вот тут я и рассказал Дягилеву о пиктограмме. - С Сахаровым мы знакомы. Это-фанатик!-с искренним уважением сказал Дягилев.- По-моему, он на пороге важных открытий или обобщений. И с пустяком он бы к вам не пришел.
      Слово "фанатик" прозвучало в устах Дягилева очень забавно, но ко всему остальному я отнесся вполне серьезно. Правда, первоначально мне следовало самому посмотреть пиктограмму.
      Я позвонил Сахарову и договорился с ним о новой встрече.
      Она состоялась у входа в Исторический музей, куда Сахаров передал загадочные черепки, вернувшись из Тувы в Москву.
      Мы прошли в служебное помещение, и Сахаров познакомил меня с одним из сотрудников музея, историком, молодым человеком в толстых роговых очках. Видимо, заранее предупрежденный о нашем визите, он сразу же подвел нас к столу, на котором в специальных коробочках лежали хаирханские черепки.
      - Конец мезолита - начало неолита,- сказал историк и сделал небрежный жест в сторону коробочек; он, очевидно, не знал, что нас интересует, и выжидающе замолчал.
      - Вы хотите сказать, что черепки относятся к очень ранним образцам керамики? - уточнил я.- Насколько помнится, переход от мезолита к неолиту как раз и был ознаменован появлением керамики.
      - Да,-бесстрастно подтвердил историк.-И пиктографическое письмо тоже известно с неолита.
      - Вот, смотрите,- сказал Сахаров и для чего-то поменял местами две коробочки.
      Почерневшие от времени угловатые обломки сосуда, служившего неведомым людям более десяти тысячелетий тому назад, невольно вызывали интерес. Дело было не только в их древности, всегда возбуждающей воображение, дело было еще в чем-то, что мне не сразу удалось уловить. Я пристально вглядывался в неясные знаки на черепках и в то же время пытался разобраться в своих ощущениях. Если молодой историк не ошибался и черепки действительно относились к началу неолита - значит, изготовлен сосуд одним из первых гончаров-умельцев на земле, и уже это само по себе не могло не вызывать чувства уважения к древнему мастеру. Но мастер не только изготовил глиняный сосуд-он что-то изобразил на нем. Проще всего было предположить, что мастер украсил сосуд незамысловатым рисунком. Я высказал свою мысль Сахарову.
      - На украшение это совсем не похоже,- возразил он.- Вот, взгляните: на черепке изображены сломанные стрелы - Сахаров взял одну из коробочек и протянул ее мне.
      На почерневшем черепке действительно виднелись изображения двух сломанных стрел и кончик третьей стрелы. Стрелы были переломлены примерно посередине, а концы их направлены в одну сторону.
      - Или этот черепок,-продолжал Сахаров.-Здесь нарисован какой-то треугольный предмет.- Он тотчас поставил коробочку обратно и взял следующую, самую большую.-На этом черепке при некоторой фантазии можно разглядеть человека с натянутым луком. Смотрите.-Сахаров обвел едва заметный контур, и я вынужден был согласиться с ним.-Остальные черепки-немые. Лишь на двух из них видны какие-то прямые линии.
      Склонившись над столом, я разложил черепки в таком порядке: слева-черепок со стрелком из лука, посередине - черепки с треугольником и прямыми линиями, а справа-черепок со сломанными стрелами.
      Да, рисунки не были похожи на украшение. Неведомый мастер запечатлел на кусках еще плохо обожженной глины какую-то мысль, очевидно важную, раз счел необходимым записать ее. Но какую? Мне чудилось, что толща тысячелетий рассеялась и я ощущаю тревожное биение мысли далекого предка, угадываю его волнение. Угловатые глиняные черепки о чем-то кричали людям, в чем-то убеждали их...
      - Сломанные стрелы,-сказал я.-Все дело в сломанных стрелах.
      - Не спорю,- согласился Сахаров - Но что они означают?
      - Я вспоминаю более поздний символ-меч, вложенный в ножны. Он означал конец войны.
      - Следовательно, по вашему мнению, сломанные стрелы-символ перемирия между двумя враждовавшими племенами? Логично, но...
      - Слишком просто? - перебил я Сахарова.
      - Пожалуй. Такое заключение как бы лежит на поверхности, и поэтому я не верю ему...
      - Интуитивно я тоже угадываю иное. Однако не идем
      ли мы по ложному следу? Не наделяем ли мы подсознательно неолитического человека своей психологией и своим интеллектом? И потом, пиктограмма-не шифровка, она должна быть простой, понятной.
      - Ничего не могу возразить.-Сахаров приподнял широченные плечи и развел руками.-А хроноскоп не мог бы поколдовать?
      - Хроноскоп! -усмехнулся я.-Как будто он может заменить человеческую голову! Но попытка - не пытка. Приносите ваши сокровища.
      Сахаров повернулся к молодому историку.
      - Из фондов музея мы ничего не разрешаем выносить,- сказал тот.- А хаирханские черепки уже занесены в инвентарные списки.
      - То есть как в списки? - удивился Сахаров- Разве не я вам привез их?
      - Это не имеет значения. Мы ни для кого не делаем исключений...
      Не дожидаясь окончания спора, я незаметно вышел из комнаты.
      Глава третья,
      в которой хроноскоп вновь вступает в действие, но не разрешает наших сомнении, несмотря на усовершенствования, внесенные в его устройство Березкиным