Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)

      - Теперь ты, - сказал Березкин и кинул мне тетрадку. Я разорвал и скомкал ее, и то же самое проделал безликий человек на экране. А Зальцман не появился.
      - Прямо-таки гора с плеч, - вздохнул Березкин, опускаясь в кресло. - А Черкешин - штамп, иллюстрирующий жестокость и твердость, назови как хочешь. У Брагинцева эти черты характера отсутствуют, в чем нет никаких сомнений, а у Хачапуридзе они были выражены весьма основательно!
      - Но почему они оба боялись? - тихо спросил я, полностью принимая версию Березкина. - О Хачапуридзе мы едва ли что-нибудь узнаем. Но Брагинцев...
      - Ты хочешь сказать, что этот факт - не в его пользу?
      Менее всего мне хотелось говорить что-либо подобное, и я только пожал плечами.
      Березкин надолго умолк, а потом встал и решительно подошел к хроноскопу.
      - Знаешь, что мне пришло в голову?.. Мы сами придумали историю с Брагинцевым. Хроноскоп явно ошибается, характеризуя руки Брагинцева как сильные и крепкие. Подумаешь, человек смял бумагу! Тоже мне, критерий! Этак и младенца за Геркулеса выдать можно.
      - Проверяй, - сказал я.
      Березкин сформулировал задание, и на экране хроноскопа появились руки, выпрямляющие вазу... Потом рядом с ними другие руки разорвали бумагу и скомкали ее.. Руки были очень похожи, но утверждать, что хроноскоп показывает одни и те же руки, я бы не решился. Впрочем, нельзя было забывать о десятилетиях, разделявших оба события, и я напомнил об этом Березкину.
      - Последнее слово - хроноскопу, - сказал Березкин. - Пусть сравнит их и даст ответ.
      И хроноскоп дал ответ тотчас, но не тот, на который мы надеялись в глубине души: он подтвердил, что выпрямляли вазу и рвали бумагу одни и те же руки.
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
      в которой вернувшийся из Тбилиси Петя потчует нас рассказами о торговом доме Хачапуридзе, а также упоминает о помощнике историка Месхишвили, таинственно исчезнувшем несколько десятилетия тому назад, в этой же главе содержатся некоторые рассуждения о транссахарских путешествиях.
      Несколько дней мы с Березкиным не подходили к хроноскопу и вообще старались ни о чем не думать. Вы, наверное, замечали, что всякие попытки о чем-либо не думать приводят, как правило, к обратному результату. Мы с Березкиным - не исключние, но нас спасала Африка, спасала история Белого и Черного Мыслителей. Новые материалы окончательно избавили бы и меня и Березкина от размышлений о Брагинцеве. Но материалы пока не предвиделись и, чтобы отвлечься, мы переключились на литературные изыскания. Я не назвал бы их беспредметными: ведь мы знали, что Белый Мыслитель совершил путешествие через Сахару, пережил самум, и дополнить его историю какими-то отдельными штрихами можно было по книгам, хотя это и не лучший вариант.
      Я знакомился с описаниями путешествий через Сахару в средние века, когда мне поздно вечером позвонил Петя, очевидно, только что вернувшийся из Тбилиси.
      - Хачапуридзе был убит в своем доме, и всех его наследников тоже, вероятно, перерезали или отравили, - . услышал я в телефонную трубку. - Потом наступило молчание. - Здравствуйте, это Петя. Брагинцев неточно выразился, сказав, что неизвестна причина краха торгового дома Хачапуридзе. Просто всех убили. А вот почему?.. Этого даже Месхишвили не знает. Ведь всякие вельможи предпочитали получать деньги от купцов, а не убивать их...
      - Очень рад, что вы не зря съездили, - сказал я. - А как же с кладом?
      - Клада нет, - вздохнул Петя. - И до весны не будет. Вернее, до лета. Пора за дипломную работу садиться. Брагинцев мне даже в Тбилиси письмо прислал. Да я и сам понимаю. И зачеты еще не все сданы.
      Петя сообщил о дипломной работе и зачетах не без грусти в голосе, но потом снова оживился.
      - Вся беда в том, что Месхишвили занимается гораздо более широкими историческими проблемами, чем судьба торгового дома. Это замечательный старичок - добрый, отзывчивый, весельчак к тому же. Но Хачапуридзе для него деталь, частность, пример, иллюстрирующий какие-то там общие социально-экономические положения. Но еще не все потеряно, потому что у Месхишвили был ученик, специально изучавший архивы дома Хачапуридзе, какой-то Розенберг...
      - Кто?..
      - Я же говорю, какой-то Розенберг. Если мне удастся разыскать его...
      - Что значит - разыскать?
      - Месхишвили уже лет сорок о нем ничего не слышал...
      - Та-та-та! Это, пожалуй, потруднее, чем найти клад, - сказал я, мысленно повторяя про себя фамилию Розенберг и вспоминая письмо Мамаду Диопа. Неужели простое совпадение?.. Впрочем, Розенберг - распространенная фамилия.
      - Но есть и другой путь, - сказал Петя.
      - Розенберг! - перебил я. - А что вы еще о нем знаете?
      - Ничего. Месхишвили до сих пор жалеет, что он загадочно исчез. Говорит, что это был талантливейший ориенталист. Погиб, наверное, в гражданскую войну.
      - Любопытно. А что за другой путь?
      - Месхишвили сказал, что в Москве, в архиве Вахтанга Шестого, есть документы, относящиеся к торговому дому Хачапуридзе.
      - Н-да. И все-таки вам лучше заняться дипломной работой, Петя, - сказал я. - Поверьте мне. И зачетами тоже.
      - Придется, - вздохнул Петя. - Но архив Вахтанга я все-таки просмотрю. Там есть опись документов на русском языке, а отдельные странички кто-нибудь переведет...
      Вторичное появление Розенберга на нашем горизонте не произвело впечатления на Березкина.
      - Опять гадание на кофейной гуще, - сказал он.
      Давай не спеша заниматься Африкой, а на всяких Хача-пуридзе или Розенбергах поставим крест...
      - Я бы только обратил твое внимание на два момента. Во-первых, теперь нам ясно, что у Хачапуридзе имелись основания волноваться. И не зря он упрашивал сына поскорее вернуться - он хотел передать ему какие-то секретные сведения. Значит, хроноскоп сработал точно... Во-вторых, один из Розенбергов имеет все-таки некоторое отношение к Африке - он пытался похитить Белого Мыслителя в Касабланке...
      - Согласен, что один из Розенбергов имеет отношение к Африке. Но не к шестнадцатому столетию, - упрямо сказал Березкин. - И хватит с нас путаницы. Не морочь ни себе, ни мне голову. Отправляйся-ка, хоть мысленно, в Сахару.
      Мне далеко не сразу удалось переключиться на мысленное путешествие через Сахару, но размышления о последнем письме Мамаду Диопа, о Касабланке невольно вызвали у меня воспоминания и о других портовых городах Марокко, которые мне довелось посетить, - о Рабате, Сале, например.
      Я думаю, что венецианские, или генуэзские, или мар-сельские купцы, торгуя в средние века с Марокко, пользовались главным образом ее средиземноморскими портами, но совсем не исключено, что заходили они и в атлантические - в Сале, в Рабат... Первый из них был основан еще карфагенскими мореплавателями, а второй, много позже, берберийскими военачальниками из династии Аль-мохадов. К тому времени, которое нас интересует, эти города уже были близнецами: их разделяла лишь неширокая река Бу-Регрег...
      Вторично - уже в собственном воображении - поднялся я на башню Хасан, что царит над Сале и Рабатом. С ее верхней площадки открывается великолепный вид на развалины крепости Шелла, на долину реки, на оба города - они необыкновенно красивы сверху, особенно их белокаменные европейские кварталы с пальмами на тротуарах, возникшие уже в нашем веке... Впрочем, европейские кварталы мне не нужны. Я хочу увидеть Рабат и Сале такими, какими были они в конце шестнадцатого столетия, когда неведомый мне купец привез из Венеции в Марокко - все равно в какой ее порт - Белого Мыслителя.
      Задача моя не так трудна, как может показаться: древний облик городов и страны можно восстановить по многочисленным еще в Марокко приметам старины.
      Паруснику, подходившему к устью реки Бу-Регрег, прежде всего открывалась могучая крепость Казба, возвышающаяся на крутом обрыве к океану. Стражники, не отходя от пушек, внимательно следили за приближающимся кораблем, и весть о его прибытии передавалась в порт... Все крупные приморские города Южной Европы имели в портах североафриканского побережья своих консулов, и, надо полагать, венецианский консул встретил корабль, идущий под флагом его родного города.
      Я глубоко убежден, что среди купцов, находившихся на венецианском корабле, был и купец-араб - только он мог доставить Белого Мыслителя в Дженне. (Предположение же, что его могли перепродавать из рук в руки настолько неприятно мне, что я заранее отказываюсь от него).
      Итак, купец сошел на берег. Ему не требовалось подниматься на верхнюю площадку башни Хасана для того, чтобы бросить с высоты птичьего полета взгляд на свою страну - он слишком хорошо знал ее.
      Поэтому араб-купец равнодушно миновал невольничий рынок, что раскинулся у самой башни (к колоннам недостроенного дворца там приковывали черных и белых рабов), и исчез в узких пыльных, прокаленных солнцем улицах города, заполненных мелкими торговцами, солдатами, нищими, муллами, среди которых робко пробирались женщины в густых паранджах, сделанных из конского волоса...
      Наш купец, конечно, посетил знакомых марокканских купцов, с которыми имел давние деловые связи, и они степенно беседовали - не торопясь выкладывать все, что знают, - сидя на дорогих коврах, сотканных руками маленьких девочек. (Я сам видел в крепости Казба, утратившей ныне всякое военное значение, ковродельческий кооператив, в котором работают девочки, начиная с трехлетнего возраста: их маленькие гибкие пальчики тоньше и лучше, чем пальцы взрослых, наносят цветные узоры на белую канву ковра)... Только что прибывший купец - а мы допускаем, что конечной целью его был город Дженне, - разумеется, интересовался, не слышно ли чего-нибудь о подготовке караванов в Судан, в Дженне или Тимбукту, и получил от компаньонов исчерпывающие сведения...
      Транссахарские караваны, очевидно, комплектовались во внутренних районах страны, и купец наш отправился в Фее, столицу и крупнейший торговый и культурный центр Марокко. В шестнадцатом веке Фее уже вступал в период упадка, но это был еще огромный город с населением в несколько сот тысяч, с мощными крепостными стенами, с шумными многолюдными рынками, знаменитым старинным университетом - некогда в нем учился будущий Лев Африканский.
      Заплатив пошлину, наш купец миновал городские ворота и вновь смешался с толпой, - думаю, он стремился поскорее укрыться в надежном доме, адрес которого ему дали в порту друзья.
      Мне трудно определить степень опасности, которой подвергался наш купец, но, во всяком случае, она существовала: Коран категорически запрещает скульптуру, живопись с изображением человека или животных; всякие попытки изобразить себе подобных расцениваются как соперничество с Аллахом и сурово караются фанатиками-мусульманами.
      Купец же - не забудем этого! - скрывал под своими широкими одеждами Белого Мыслителя. Кстати, много повидавшие на своем веку купцы отличались в те времена подчас более широкими и вольными взглядами на религию, чем прочие смертные.
      Я не знаю, сколько времени провел купец в Фесе, долго ли бродил по его пыльным базарам, где продают верблюдов, овец, лошадей, оружие, керамику, одежду, выделанную кожу, медную посуду, ковры, где звенят медными колокольцами до черноты обожженные солнцем водоносы с козьими бурдюками, где знахари собирают вокруг себя толпы больных и увечных, где чинно сидят вдоль глиняных заборов писцы, а сказители-медлахи ткут узор замысловатых арабских сказок...
      Я не знаю, долго ли любовался отвыкший от подобных зрелищ купец на торжественные выезды из дворца султана, окруженного ярко разодетой черной гвардией (в гвардию набирали из южных районов страны)... Думаю, что, не считая чисто коммерческой деятельности, больше всего времени отняли у нашего купца визиты к крупнейшим географам, астрономам, математикам, юристам Карауинского университета. Ныне там преподаются только теология и мусульманское право религия задушила науку. Но в те годы Карауинский университет еще группировал вокруг себя блестящую плеяду ученых и писателей. Человеку, внутренне отказавшемуся от вражды с инакомыслящими, человеку, хранившему Белого Мыслителя, устремленного к небу, было о чем поговорить с ними.
      А потом - потом его призвал долг, и он выступил из Феса или Маракеша с караваном, и пошел в юго-восточном направлении. Впрочем, направление караванных троп зависело от расположения колодцев, и оно отнюдь не было прямолинейным.
      Первые дни показались путникам относительно легкими - еще все зеленело вокруг, часто попадались источники... Но чем дальше, тем реже встречались оазисы и колодцы. Верблюды везли теперь не только тюки с товарами, но и кожаные бурдюки с водой, обшитые грубой тканью, чтобы уберечь их от ветра и песка.
      Неделю за неделей отмеряли версты верблюды, и отмеряли версты пешие путники - лишь очень богатый чело" век мог позволить себе ехать на верблюде, когда так ценны вода и пища.
      В оазисе Текказа, где некогда добывалась каменная соль, которую в Судане выменивали на золото и рабов, караван встал на длительный отдых - предстоял бросок через самую страшную часть пустыни.
      Десять ночей шел караван - днем передвигаться в тех местах почти невозможно, - и пришел к оазису Тасалара.
      Вновь отдых, и снова - в путь.
      Но прежде чем идти дальше, караванщики приняли меры предосторожности. Они наняли за несколько десятков золотых миткалей такшифа - гонца из племени массуфа, - чтобы он отправился в селения, лежащие уже за Сахарой в саванне, и повел навстречу каравану верблюдов с водой.
      Ни зной, ни самумы, ни дьяволы, якобы населяющие пустыню, не смогли помешать каравану, - а вместе с ним и Белому Мыслителю - выйти на Нигерийскую равнину, в саванну, показавшуюся путникам раем после песков Сахары.
      Недели через две после того как я разузнал все, о чем коротко рассказал в этой главе, пришло письмо от Мамаду Диопа. Он писал, что получил ответ от Мохаммеда аль-Фасп (аль-Фаси - распространенная "благородная" фамилия в Марокко и некоторых других странах). Историк из Рабата сообщил ему, что считает недолгим и нетрудным делом выяснить, кто из крупных арабских ученых совершал в конце шестнадцатого века путешествие в Дженне.
      "Их было сравнительно немного, - писал нам Мамаду Диоп, - и аль-Фаси обещал просмотреть их книги и рукописи".
      Кроме того, Мамаду Диоп поставил нас в известность, что и сам он намерен в ближайшее время вылететь в Марокко.
      Итак, нам вновь предстояло ждать. Я, правда, изложил в письме к Диопу наше мнение о характере скульптурной группы, и попросил его учесть, что речь идет о людях действительно выдающихся, но все эти мелочи не заполнили бы нашего времени, если бы не философ Петя.
      Он объявился в самом начале марта, и меня поразил его огорченный и расстроенный вид,
      - Зачеты провалили? - спросил я.
      - Хуже, - сказал Петя. - Из архива Вахтанга Шестого похищена часть документов, относящихся к торговому дому Хачапуридзе...
      - Когда похищена? - растерянно спросил Березкин.
      - Давно. В семнадцатом году. Сохранился акт, и в нем значится, что документы пропали после того, как были выданы для научной работы историку Розенбергу. Отмечено так же, что Розенберг иногда приводил с собой помощника, фамилия которого осталась неизвестной, к сожалению.
      - Вы неистощимый кладезь новостей, Петя, - только и сказал я.
      - Не хочу таких новостей! - возразил Петя. - Помните склеротического старичка, которого мы встретили в тисо-самшитовой роще? Он потом еще приходил к нам в лагерь.
      Мы, конечно, помнили о нем.
      - Наверное, не соврал он. Наверное, клад уже похищен, - и Петя загрустил.
      Но наш философ был воспитан в оптимистических традициях.
      - А может быть, злоумышленник только шел раньше меня тем же путем, и клад до сих пор лежит на своем месте!
      - И ждет вас, - мрачно сказал Березкин.
      - И ждет меня, - откликнулся Петя. - Унывать никогда не надо. Находчивость и еще раз находчивость! Вот я, например, не готовился к зачету, а сдал его. Спросите, как сумел? Находчивость выручила... Локтев - славный дядька, но есть у него "пунктик": любит он, когда у него значение иностранных слов спрашивают... Повыписывал я из книжек эти самые слова, сел на консультации за первый стол, прямо перед Локтевым, и давай его по бумажке гонять... Через час он моим лучшим другом стал: "Вижу, говорит, что основательно ты подготовился". На зачете он почти и не спрашивал меня! У нас с Березкиным не было уверенности, что подобные студенческие штучки помогут Пете найти клад. Но хорошо уже и то, что Петино настроение после исповеди исправилось.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
      в которой мы предпринимаем кое-что, прояснившее попытку окончательно распутать историю с так называемым хостинским кладом, и с этой же целью беремся за хроноскопию документов из архива грузинского царя Вахтанга Шестого.
      Я давненько не видел Березкина в столь возбужденном состоянии.
      - Знаешь, я все-таки хочу довести эту нехорошую историю до конца, - сказал мне Березкин. - Ей-богу, теперь я уже не отступлюсь. Йе люблю, когда меня считают дураком и когда мне морочат голову - тоже не люблю. Видишь, как откровенно я признаюсь тебе в моих слабостях!
      Категоричность Березкина немного удивила меня, и я сказал ему об этом.
      - Какая там категоричность! Сейчас ты перестанешь сомневаться.
      Березкин набрал номер справочной и спросил телефон дирекции Оружейной палаты. Тотчас, не кладя трубку, он позвонил в дирекцию, представился и спросил, не может ли он получить справку о серебряной вазе, которая значится под индексом МС-316/98.
      - Вы недавно брали ее для хроноскопии? - осведомился женский голос. - В таком случае, нет ничего проще. Эта ваза из Хостинского клада...
      - Благодарю вас, - сказал Березкин. - Пока это все, что нас интересует.
      Березкин повесил трубку.
      - Итак, ты по-прежнему сомневаешься?
      Не отвечая, я позвонил Пете и сказал ему, что мы хотели бы подвергнуть хроноскопии документы, относящиеся к торговому дому Хачапуридзе. Кстати, если Петя захватит составленный им план Хостинской крепости, то план не помешает нам.
      - Видимо, это одно из редчайших совпадений, - улыбнулся Березкин, - но фантазер Петя оказался-таки прав, что план на амфоре имеет отношение к Хостинской крепости. Толчок его фантазии дал еще в Москве Брагин-цев, но само по себе совпадение забавно. Мы, скептики, никогда не осмелились бы на столь безапеляционное утверждение.
      Петя приехал быстро, но с одним планом: вынести документы из архива ему не разрешили.
      - Отправляйся ты, - предложил мне Березкин. - Расскажи им про хроноскоп. Иногда помогает.
      Мне не пришлось рассказывать сотрудникам архива о хроноскопе - они знали о его существовании, и директор, ограничившись моей распиской, разрешил взять на два дня нужные нам документы.
      К тому времени, когда я вернулся в институт, Березкин успел забраковать план крепости, составленный Петей. Я уже упоминал, что от Х.остинской крепости сохранились, в сущности, рожки да ножки, и Петя с планом перемудрил - выдал желаемое за действительное. Но Березкин вновь удивил меня: он рассуждал о плане с такой уверенностью, как будто подлинный чертеж его лежал тут же, в ящике письменного стола.
      Я не стал при Пете выяснять, что дало Березкину право на категоричность суждений, и передал ему архивные документы.
      Петя, который уже хорошо ориентировался в листах, заполненных непонятными нам значками (шрифт мхедру-ли!), тотчас раскрыл "дело" в том месте, откуда были похищены бумаги.
      - Вырезаны бритвой, - сказал Березкин после короткого осмотра. - Но какая твердая и опытная рука - ни одного пореза на следующем листе!
      Хроноскоп лишь подтвердил заключение Березкина, а мы уже догадывались, чья это рука, и получили тому новое доказательство. Березкин подверг общей хроноскопии листы, примыкавшие к вырезанному, и хроноскоп обнаружил на них следы рук - все тех же самых рук...
      - Будет с нас, - сказал Березкин и отключил хроноскоп.
      - Почему? - удивился Петя.
      - А! Займемся чем-нибудь другим.
      - В "деле" есть такой же план, как на вазах, и пчела тоже есть, - сказал Петя.
      - Дойдем и до плана, и до пчелы. А вот этот почерк мне знаком. Посмотрим, что говорится о документе в описи...
      - Личное письмо Давида Хачапуридзе, - быстро сказал Петя. - Того, которого убили.
      - Охотно верю, - кивнул Березкин.
      Он дал задание хроноскопу, и хроноскоп подтвердил тождество осредненной рукописной строки с почерком Давида Хачапуридзе.
      - Так, еще два кончика сошлись, - удовлетворенно сказал Березкин. - А теперь показывайте план и пресловутую "пчелу".
      Петя нашел нужный лист, а Березкин, небрежно бросив взгляд на него, тотчас отправился к хроноскопу.
      - Ставишь на истолкование? - спросил я.
      - Никакого истолкования уже не требуется, - ответил Березкин. - Достаточно общей хроноскопии.
      Я по-прежнему не совсем понимал Березкина, но решил все расспросы отложить до вечера. Да и хроноскоп требовал внимания: на экране сразу же появился человек, аккуратно обводящий тонко очиненным карандашом сначала план, потом "пчелу"...
      Петя тихо застонал, наблюдая молчаливую сцену, а Березкин вел себя так, словно ему заранее все было известно.
      - Ничего не поделаешь, - сказал Березкин Пете. - Я тоже - за оптимизм. Но в данном случае...
      - Что - в данном случае?
      - Смотрите сами.
      - А я не теряю надежды, - прошептал Петя.
      Березкин выключил хроноскоп.
      - Можно сегодня же вернуть документы в архив, - сказал он. - Больше мы ничего из них не выудим. Судя по описи, похищен документ, содержавший какие-то зашифрованные сведения о кладе. Но шифровка безвозвратно утеряна для нас.
      Не согласившись с Березкиным, я еще раз просмотрел опись документов, и обратил внимание на несколько денежных расписок, оставленных Хачапуридзе, как сказано в описи, черкесами. Найдя расписки, я обнаружил в их нижней части, под строками, написанными обычным грузинским шрифтом, грубо выведенные закорючки и отпечатки пальцев.
      - Хроноскопия не кончена, - сказал я Березкину. - По-моему, расписки даны людьми, отнюдь не поднаторевшими в скорописи.
      - Это же и так видно!
      - Не спорь и сформулируй задание.
      Березкин выполнил мою просьбу, и на экране появилась огромная рука, в пальцах которой еле держалось-чуть подрагивало-гусиное перо (это уже мое уточнение, ибо на экране обозначился лишь тонкий заостренный предмет).
      - Землепашец или воин,-сказал Березкин.-Удовлетворен?
      - Нет. Мне нужна хроноскопия отпечатков пальцев.
      - Не понимаю, куда ты клонишь.
      - Все очень просто. К документам прикладывали обычно большой палец правой руки, а на большом пальце воина тетива на всю жизнь оставляла мозоль...
      Хроноскоп подтвердил, что отпечатки пальцев под денежными документами из "дела" Хачапуридзе оставили люди с твердыми загрубевшими мозолями на больших пальцах.
      - Согласен, это расписки воинов. Но какое они имеют отношение к кладу? спросил Березкин.
      - Вероятней всего - никакого. Но не тебя же убеждать, что при хроноскопии нет мелочей. А если мы сегодня же вернем "дело" в архив, то просить его второй раз будет просто неудобно.
      - И все? - жалобно спросил Петя.- И больше ничего не будем делать?
      - Пока-ничего,-сказал Березкин.-Но это не значит, что нам не потребуется ваша помощь.
      Петя ушел ободренный последними словами Березкина, и мы остались одни.
      - Жду разъяснений,- сказал я.
      - Видишь ли, неожиданно все свелось к пустяку. Я давно заметил, что при различных масштабах плана на всех трех вазах очень точно выдерживаются углы и пропорции. Последнее относится и к "пчеле", которая лишь строго определенным образом вписывается в план крепости.
      Березкин достал из письменного стола несколько расчерченных белых листов и показал их мне. "Пчела" действительно целиком умещалась в пределах плана лишь в одном строго определенном положении, причем точка пересечения перечеркивающей линии с "талией" пчелы приходилась на небольшое свободное пространство между четырьмя плотно составленными кружочками.
      - Если мы, точно соблюдая углы и пропорции, впишем воображаемую восьмерку в территорию Хостинской крепости, то вот тут,- Березкин ткнул карандашом в ту точку, в которой скрещивались витки восьмерки,-найдем клад. Точнее, найдем место, где раньше хранились сокровища.
      - Ты абсолютно уверен, что они изъяты?
      - Абсолютно. Смешно, но я потому и разгадал загадку клада, что очень обозлился. Неужели, думаю, я глупее тех, двоих?!
      - Математика тебе помогла,- сказал я.
      - И математика помогла,- согласился Березкин.- И еще раз поможет, когда мы снимем план крепости и впишем в него огромную нелетающую "пчелу".
      Я удивленно взглянул на Березкина.
      - Что ты так смотришь?.. Через неделю хроноскоп будет перенесен на вертолет, и мы отправимся в Хосту. Клада нет, но осталась его история. А я тебе уже говорил, что хочу прочитать ее до конца. Есть возражения?
      Я улыбнулся в ответ.
      - То-то!-сказал Березкин.-Человеческий опыт-вот подлинное сокровище. Даже если он негативный.
      Глава тринадцатая,
      в которой мы отправляемся из Москвы на Черноморское побережье Кавказа; основная часть главы посвящена рассказу о розысках бывшего клада, а в конце повествуется о... тени, доставившей нам ни с чем не сравнимое волнение
      С нашими друзьями Яшей и Евой мы виделись каждое воскресенье, вместе бродили на лыжах по заснеженным лесам Подмосковья, и они знали все подробности, касающиеся розысков воображаемого (как думали мы тогда) хостинского
      клада
      Должен признаться, что логико-математические выкладки Березкина, неопровержимо доказывающие существование Хостинского клада, произвели на всех нас значительно большее впечатление, чем можно заключить, прочитав предыдущую главу.
      Яша, выслушав меня, решительно взял сторону Брагинцева:
      - Не может быть, чтоб такой человек, как Брагинцев,
      опустился до мелких хищений.
      - Ничего себе-мелкие хищения! Целый клад...
      - Не в этом смысле.- На лице Яши появилось виноватое выражение.-Ну что такое клад?.. Ну нашел его, а потом? Не сидеть же на нем как собака на сене... Куда-то его отдать надо, по-моему... В музей... Да, в музей, например.
      - Кое-что попало в музей. Та же серебряная ваза.
      - Я понимаю,-сказал Яша.-Нет, просто надо с большим доверием отнестись к самому Брагинцеву. Поговорите с ним откровенно, на худой конец.
      - Конечно,- сказала Ева.- Это гораздо проще, чем лететь в Хосту. Сначала нужно выяснить все, что можно, в Москве, и тогда уж лететь.
      Я тоже-за железную логику. Глядя, как мой сын, каким-то чудом не растеряв лыжи и палки, катится с крутой горы (разговор происходил в овраге у станции Раздоры), я пытался сообразить, есть ли реальный способ воздействовать на Березкина.
      - Надо колени сгибать, когда с горы едешь,- сказал я сыну после того, как он выбрался из сугроба.-Кто ж на прямых ногах с гор катается?
      Сына я еще мог поучать, а вот Березкина... Мы давно уже договорились с ним не препятствовать тому направлению поисков, которого по тем или иным причинам упорно придерживался один из нас. Иначе говоря, мы исповедовали своеобразный принцип независимости в методах хроноскопии, хотя крайне редко апеллировали к нему. В данном же случае я знал, что Березкину необходимо обязательно самому, без всяких подсказок до конца распутать историю с Хостинским кладом.
      Положение усложнялось еще тем, что мне предстояло уговорить его отложить демонтаж хроноскопа дня на два, на три и повторно просмотреть все кадры, относящиеся к Белому Мыслителю. Кадров было не очень много, и на сколько-нибудь крупное переосмысление их я не рассчитывал... Но, продолжая свои историко-литературные изыскания, я пришел к выводу, что мы осмыслили не все детали и некоторые кадры могут дать нам дополнительный материал...
      Березкин откровенно скучал, "прокручивая" для меня старые кадры, запечатлевшие удары лошадиных копыт по телу Белого Мыслителя...
      - Я должен хотя бы понять, к чему ты стремишься,- сказал он.-А то у меня такое ощущение, что один из нас круглый дурак. Что тебе до лошадиных копыт?
      - Я с искренним удовольствием предаюсь анализу, в котором беспомощна математика, но зато сильна география.
      - А если точнее?
      - А если точнее, то, не поручась за год или даже столетие, я могу утверждать, что Белый Мыслитель попал под лошадиные копыта во второй половине мая.
      - Не будешь ли ты любезен назвать число?
      - Я не шучу. И я преувеличил, сказав, что не могу поручиться за столетие. Дата известна мне с точностью до двух-трех лет. Итак, май начала девяностых годов шестнадцатого века.
      - Это меня устраивает,- сказал Березкин.- А долго ли нужно тебя просить, чтобы ты все толком разъяснил?
      - Совсем не нужно просить. Город Дженне находится в зоне затопления реки Бани и в сезон дождей превращается в крохотный островок, сообщение с которым возможно лишь по воде... В сезон дождей и совершались почти все перевозки товаров между Дженне и Тимбукту, и в сезон дождей прибыл в Дженне наш араб с Белым Мыслителем, завершив путешествие водным путем по Нигеру и Бани... Если бы крушение произошло на реке и Белый Мыслитель утонул, конские копыта, как ты понимаешь, не смогли бы отпечататься на нем... Но если бы конная лава прошлась по нему в разгар сухого сезона, когда земля в саванне каменеет, деформации на теле Мыслителя оказались бы значительно сильнее. В том-то и дело, что события пришлись на начало сезона дождей, когда земля уже размокла, а реки еще не разлились...
      - Но почему начало сезона дождей, а не конец, когда вода уже спала, а земля не высохла?
      - Я объясню тебе. В конце шестнадцатого столетия и Дженне, и Тимбукту входили во владения государства Сонгаи или Гао. Как и в предыдущих государствах, возникавших на территории Западного Судана-в Гане, Мали, например,- в Сонгаи царил почти идеальный порядок. Страна не знала открытого разбоя, открытых грабежей, если не считать таковыми междоусобицы. Страна не знала воровства. И в этой стране конные отряды не затаптывали просто так мирных людей в землю-все путешественники подчеркивают безопасность суданских дорог...