Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)

      Директор станции, совсем еще молодой человек, любезно разрешил нам осмотреть свои владения и выделил в сопровождающие научного сотрудника... Мы обогнули дом, в котором размещались лаборатории и дирекция, и...
      Потом я очень внимательно осматривал маленькую плантацию деревьев какао, или шоколадного дерева, шоколадника, как его еще называют, расположенную в теплице под загрязненными стеклами (шоколадник не выносит прямых солнечных лучей: как и его дикие предки, он приучен к полусумраку тропического леса); я запомнил многое из того, что нам рассказывали про чрезвычайно плодовитое растение чиод, или мексиканский огурец, который сейчас внедряется в сельское хозяйство, про кустарник псидиум, которому тоже сулят большое будущее; я любовался цветущими разноцветными лотосами, викторией-регией, стеблями папируса с раскрытыми щеточками листьев наверху; я с почтением смотрел на "сальное дерево", парафиновые выделения которого издавна служили на Востоке сырьем для свечей, и даже поверил, что удастся акклиматизировать у нас карику кварцифолиа - родственницу знаменитого дынного дерева... Повторяю, я все внимательно слушал, кое-что записывал, но мысли и чувства мои были в это время за тридевять земель от Гагринского опорного пункта...
      Уже в Москве, после возвращения из Африки, я месяца полтора улетал туда во сне-каждую ночь! Я вновь ходил по красной жесткой земле, и красноватая пыль оседала на моей рубашке. Я заново переживал грозовую ночь- тревожную и прекрасную, как вся Африка сегодня, - ночь, которую довелось мне провести в пути где-то между городками Маму и Карусса. Я вновь видел дымы пожарищ гвинейцы выжигали саванну перед началом сева,- и вновь окружали меня в какой-нибудь саманной деревушке коричневые люди с сильными добрыми руками... Крупные стервятники - вотуры - тяжело опускались на растрепанные гривы кокосовых пальм, склонившихся над солнечным океаном, и неподвижны были узловатые ветви баобабов, распростершиеся в раскаленном голубом небе,- все было, как наяву, как в те незабываемые дни, которые я провел в Африке...
      Постепенно Африка ушла из сновидений, ее вытеснили иные мысли, и вот все воскресло.
      То, чему я не поверил, от чего мысленно отказался, были лозы алой и розовой бугенвиллеи, изнутри увившие стеклянные стены теплицы. Но я же любовался этим удивительным, "вечно" цветущим растением, у которого ярко окрашены не цветы, а околоцветники, никогда не опадающие, - я же любовался им в Африке! Я впервые увидел бугенвиллею у белокаменных вилл в окрестностях Касабланки, я видел ее в Дакаре и в Конакри... И вдруг здесь, у нас!
      Я помчался к теплице, перескочил через ее невысокий порог, и... белые колокола датуры закачались над моей головой, как качались они несколько месяцев назад в марокканском городе Федала у отеля "Марима"...
      Я почти не поверил своим глазам, когда увидел в натуральную величину дынное дерево - карику папайя - с мощными кистями желтых цветов, и почти беспомощно опустился на землю у шоколадных деревьев с крупными огурцевидными плодами на стволах и толстых ветвях...
      Я снова был в Африке и, слушая рассказы научного сотрудника о деревьях какао, вспоминал о письме, которое мы получили от малийского историка Мамаду Диопа, о посылке, которая шла к нам из далекого Бамако, и мне не терпелось поскорее получить посылку, поскорее приступить к хроноскопии, чтобы внести и свою - пусть предельно скромную-лепту в изучение исторического прошлого Черного континента...
      Глава вторая,
      в которой излагается содержание письма африканского историка Мамаду Диопа, а также повествуется о находках археологов-аквалангистов; знакомству с профессором Брагинцевым и встрече с загадочным стариком также уделено несколько десятков строк
      Очевидно, нет особой необходимости приводить письмо Мамаду Диопа полностью, но теперь, после мысленного "возвращения" в Африку, я не могу не рассказать о нем.
      При земляных работах в районе городка Дженне, о котором я только читал, землекопы совершенно случайно нашли сделанную из золота фигуру человека... Они отдали ее коменданту города Дженне. Комендант отправил статуэтку в окружной центр, в город Мопти, а оттуда ее переслали в столицу республики Мали Бамако.
      Там, в Бамако, золотая статуэтка попала в руки молодого историка Мамаду Диопа, и находка чрезвычайно взволновала его. Дело в том, что статуэтка не походила ни на один из известных образцов африканской скульптуры, и Мамаду Диоп сразу же уверовал, что ему предстоит совершить открытие колоссального значения. Ведь почти так же сравнительно недавно открыли знаменитую культуру Зимбабве в Южной Африке-все началось с находки золотых вещей на священном холме.
      Мамаду Диоп не стал терять времени даром. С несколькими своими друзьми, погрузив в машину лопаты и кисти - орудия археологов, он помчался в Мопти, а оттуда в Дженне, чтобы заняться раскопками.
      К сожалению, они не дали никакого результата. Ничего больше не нашли и дженнейцы, продолжавшие брать из карьера глину для кирпичей.
      Как ни велико было разочарование Мамаду Диопа, он все-таки решил раскрыть тайну золотой статуэтки и обратился за помощью к европейским специалистам. Их заключение оказалось неожиданным: специалисты единодушно решили, что статуэтка, за которой они признали весьма высокие художественные достоинства, изготовлена итальянскими ювелирами, скорее всего в Венеции, и не ранее конца шестнадцатого века!
      Никто, разумеется, не мог объяснить Мамаду Диопу, как венецианская статуэтка стопала в глиняный карьер у городка Дженне, расположенного в глубине Африки, за полторы тысячи километров от побережья. Иной бы смирился с невозможностью раскрыть тайну статуэтки, но Мамаду Диоп, не желая сдаваться, ухватился за соломинку-послал в Советскую ассоциацию дружбы с народами Африки письмо, адресованное мне и Березкину.
      Мы ответили согласием, хотя у нас и возникали сомнения.
      Так, не было никакой уверенности, что то время, когда статуэтка попала к Дженне, хотя бы приблизительно совпадает со временем ее изготовления. Скорее всего ее недавно потерял кто-нибудь из французов, и в этом, наиболее вероятном случае нам предстояло тратить энергию на самую заурядную историю... И все-таки оставалось одно "а вдруг?". А вдруг статуэтка попала из Венеции к Дженне несколько веков назад, когда, как считают историки, не было никаких контактов между европейцами и суданцами?.. Это уже чревато важным открытием.
      Перед моим отъездом на юг мы с Березкиным договорились, что он даст мне телеграмму, если посылка Мамаду Диопа придет до конца отпуска. Я понимал, что ожидать телеграмму еще рановато, но вечером, едва войдя в калитку, сразу же спросил, нет ли мне телеграммы или письма.
      - Не было телеграммы, - сказал Вася. - Кладоискатель был. Тихий пришел. Вздыхал, сидел. Недавно домой пошел.
      На следующее утро Петя заявился, что называется, ни свет, ни заря. Яша, вставший раньше меня, тихонько увел его на пляж, чтоб он не разбудил нас, и там, на берегу, Петя развернул перед Яшей и Евой увлекательнейшую перспективу подводного путешествия.
      Оказалось, что именно это привело сегодня Петю в наш дом. И мы согласились опуститься на дно морское охотнее, чем Петя, наверное, рассчитывал...
      Море у берегов Кавказа менее интересно, чем у берегов Крыма, например: "красоте" необходим прочный скальный фундамент, а не рыхлый песок или галька... Зато корма корабля, выступающая из ила и песка в голубоватом подводном полусумраке,-это на самом деле волнующее зрелище.
      Во всяком случае на берег я вышел отнюдь не таким ортодоксальным противником кладоискательства, каким был до погружения.
      А хитрец Петя продолжал ловко расставлять сети-он повел нас к палатке, где хранились поднятые со дна моря сокровища, и там, не выдержав, сразу же потащил к амфоре с "планом" злополучного замка.
      Я подозреваю, что не очень точно пользуюсь термином "амфора"; мне, конечно, известно, что амфора - это глиняная ваза с узким горлом, но существуют у специалистов какие-то более тонкие градации...
      Амфора или не амфора, но глиняный, покрытый глазурью и весьма объемистый сосуд стоял передо мною.
      По прежнему - хаирханскому - опыту Петя знал, что сейчас мне лучше не мешать, и держался со своими товарищами в сторонке, ждал, когда я о чем-нибудь спрошу его. А я, позабыв о Петиных хитростях, рассматривал амфору с чисто профессиональным интересом.
      Амфора сохранилась прекрасно, и не верилось, что она несколько веков пролежала на дне морском, в трюме затонувшего корабля. Мне трудно было с первого взгляда оценить ее художественные достоинства, но она явно не принадлежала к числу керамических шедевров. По-моему, она предназначалась для хозяйственных целей, хотя и была разрисована. Подглазурная роспись не показалась мне сложной. Помимо того что Петя назвал "планом замка" (а некий чертеж там имелся), художник изобразил на амфоре двух людей. Один из них сидел в кресле, как бы откинувшись на его невидимую спинку, а второй, стоя во весь рост, протягивал к нему руки, и от рук его летел к сидящему непонятный знак, похожий на восьмерку, перечеркнутую в самом узком месте.
      Если мысленно продолжить путь перечеркнутой восьмерки по окружности амфоры, то легко заметить, что, перескочив через фигуру сидящего человека, восьмерка покатится по однострочной надписи и, разогнавшись по ней, попадет на территорию "замка", где остановится у четырех плотно составленных кружочков... Я обратил внимание прежде всего на этот сюжет, потому что если и таился какой-либо смысл в разрисовке амфоры, то доискиваться его надо было, анализируя именно эту серию рисунков. Орнамент же в нижней части амфоры и в верхней, где она уже сужалась, по-моему, никакой смысловой нагрузки не нес.
      Я повернулся к Пете, ожидая его разъяснений.
      - Надпись уже прочитана, - торопливо сказал Петя. - Она сделана на картули эна шрифтом мхедрули не позднее семнадцатого столетия. Во всяком случае до введения книгопечатания... Перевод-"Вернись, и все скажу тебе".
      - Понятно, - сказал я. - Картули эна?..
      - Грузинский язык, а мхедрули - новогрузинский шрифт, принятый еще в одиннадцатом веке.- Петя прямо-таки торжествовал, разъясняя мне столь важные подробности.
      - Теперь еще понятней, - сказал я.
      - А перечеркнутая восьмерка - фирменный знак очень крупного торгового дома Хачапуридэе, который в средние века держал в своих руках почти всю торговлю на кавказском побережье. Хачапуридзе вышли из крестьян, но очень скоро стали азнаури, дворянами, что ли, запросто общались с тавади-крупнейшими феодалами, ссужали деньги царским дворам...
      Петя выпалил все залпом, но, заметив, что я слушаю его с некоторой недоверчивостью, сказал:
      - Это не я придумал. Тут историк из Тбилиси отдыхает - совсем беленький старичок, - от него мы про все и узнали. Он-то уж не мог ошибиться!
      - Что вы нашли в вазе?
      - Венецианское стекло. Бусы в основном... Бусы, самые разнообразные - и розоватые, и матово-белые со взвешенными частичками золота, и зеленоватые с молочными нитями, - бесчисленные бусины эти завербовали в Петин клан половину нашего отряда-женскую, разумеется.
      - А кружочками, по-вашему, обозначено место, где зарыт клад? - спросил я Петю.
      - Конечно! Тогда все зарывали свои сокровища. Время-то какое неспокойное-и междоусобицы, и турки нападали... А вы в тисо-самшитовой роще были?
      - Нет.
      - Заодно бы и рощу посмотрели. Место примечательное, не пожалеете.
      - Вы там были? - спросил я Петю.
      - Был.
      - Крепость осматривали?
      -Да.
      - Клад не нашли?
      - Нет.
      - Отлично,-сказал я, сообразив, что посещение тисо-самшитовой рощи выльется в обычную прогулку.-Чтобы не откладывать, завтра же и отправимся туда.
      Погода, к сожалению, внесла свои исправления в наши ближайшие планы. Еще до первых облаков мы заметили, что древесные лягушки громче и чаще, чем обычно, стучат сегодня своими деревянными молоточками. Стоял штиль, но на море поднялась волна. После захода солнца некоторое время виднелись звезды, но потом небо затянуло, и где-то за полночь пошел дождь.
      Весь следующий день дождь то утихал, то принимался идти снова, выбивая дробь по шиферной кровле, по виноградным листьям. Яша не бранил погоду, уверяя, что в дождь лучше работается. А я, пребывая в каком-то полудремотном состоянии, предавался воспоминаниям, надоедал всем разговорами об Африке и Хаирхане и немножко обижался, что друзья мои никак не могут запомнить имени африканского царя Шамба Болонгонго, правившего племенем бушонго... Он жил и правил около четырех с половиной столетий тому назад, но я прочитал о нем перед поездкой в Африку, и Болонгонго покорил мое сердце.
      Помните историю, рассказанную в "Сломанных стрелах"? Тогда, у подножия Хаирхана, мы пришли к выводу, что петроглиф, выбитый на стене пещеры,- договор между вождями, запрещающий пользоваться стрелами в бою. Так во всяком случае я писал, оставляя за читателями право на собственное мнение.
      А страничка из истории племени бушонго, до сих пор живущего в Центральной Африке в бассейне реки Санкуру, убедила меня в правильности моих раздумий. Шамба Болонгонго, ставший царем около 1600 года, начал свое правление с запрета пользоваться во время войн даже дротиками... Так незримая нить протянулась от тайги и степей Центральной Азии к саванне и лесам Центральной Африки, лишний раз подтверждая, что всем народам в равной степени свойственно стремление к добру. (О царе Болонгонго можно прочитать в книге "Новое открытие древней Африки" английского историка Дэвидсона.)
      Дальнейшие события развивались так.
      Едва установилась хорошая погода, как Петя вновь появился в нашем дворе. Напомнив про обещание посетить тисо-самшитовую рощу, он с радостью сообщил, что вечером в Хосту приезжает его руководитель профессор Брагинцев.
      Утром, когда мы пришли в лагерь археологов-аквалангистов, Брагинцев рассматривал поднятую со дна моря амфору. Тонкие, с длинными крепкими ногтями руки его нежно и любовно ощупывали стенки амфоры, выстукивали их, и руки преподавателя эстетики показались мне руками хирурга.
      Мы познакомились. Извинившись, Брагинцев еще минут восемь-десять изучал вазу, и я видел, что находка археологов явно заинтересовала его.
      А меня заинтересовал сам Брагинцев. При первом же взгляде я обратил внимание на два обстоятельства - на его поразительное несходство во внешнем облике с философом Петей, потому что мысленно сблизил учителя и ученика, и наоборот, на еще более поразительное соответствие его внешности сути дела, которому он служил.
      Невольно, сравнивая облик Пети и Брагинцева, я, естественно, отбрасываю возрастные особенности. Будь они одногодками, они все равно были бы разительно несхожи. В отличие от милого, наивного, восторженного, всегда небрежно одетого, маленького некрасивого Пети старый профессор Брагинцев был по-спортивному подтянут, собран, элегантен и красив. Подчеркивая сейчас, что Брагинцев красив, я вовсе не имею в виду какие-нибудь там лучистые глаза, античные черты лица, выразительный рот или еще нечто в том же роде.
      О красоте Брагинцева нельзя составить себе представление ни по отдельным штрихам, ни с помощью подробного описания. Он просто умел красиво двигаться, красиво носить легкий серый пиджак, красиво говорить и улыбаться, отнюдь не задаваясь такой целью... Источником этой подлинной, непоказной красоты могло быть только духовное совершенство, гармония, достигнутые огромной внутренней работой, длившейся десятилетиями, постоянной тренировкой ума и души... Подобной красоты, выше которой я ничего не знаю, удается достичь немногим, но когда встречаешь такого человека, то тебе и в голову не приходит обращать внимание на цвет его глаз или волос...
      Брагинцев, о чем-то задумавшись, ходил по берегу моря, а Петя следил за ним влюбленными глазами. Петина влюбленность в учителя, разумеется, не ускользнула от меня, но я вспоминал сейчас, что Брагинцев будто бы поддерживает Петю в его стремлении найти клад, и не поверил этому.
      - Мотив росписи на амфоре мне знаком, - неожиданно сказал Брагинцев, останавливаясь неподалеку от нас перед Петей.-Да, я не ошибаюсь. В "Эрмитаже" есть ваза, повторяющая сюжет амфоры.
      - Глиняная? - почему-то спросил Петя.
      - Венецианское стекло. Конец шестнадцатого столетия.
      - Значит, амфора совсем неоригинальна? - Петя, конечно, связал слова Брагинцева со своими надеждами найти клад, а я не удержался и сказал Брагинцеву о недавних мыслях.
      Брагинцев едва заметно улыбнулся,
      - Петя склонен к преувеличениям. Но теоретически в древней заброшенной крепости всегда возможны неожиданные находки.
      - Сегодня же мы еще раз все осмотрим,- сказал Петя. - Хорошо бы, и вы поехали. Брагинцев снова улыбнулся.
      - Не хочется. Не хочется лазать по скалам, по колючим кустам. Старею, Петя.
      - А вам не придется лазать. Мы же по дороге пойдем.
      - Ну какая там дорога!
      - Отличная дорога. Прямо до крепости. Брагинцев на секунду задумался.
      - Дорога все меняет. Я согласен.
      Мы действительно побывали в тисо-самшитовой роще, и поход наш оказался и любопытным, и забавным.
      Удивительное место эта тисо-самшитовая роща: стоял жаркий, душный день с палящим солнцем, а у меня все время было такое ощущение, что идем мы по позднеосеннему лесу; не знаю, что больше способствовало самообману - хвоя ли тисов, желтоватые ли "бороды" лишайников, спускавшихся с деревьев, или заросли лавровишни, блестящая листва которой под лучами солнца казалась посеребренной инеем; вероятно, все вместе, но впечатление получилось неожиданным.
      По-моему, Брагинцева тоже не разочаровала поездка. Он держался со свойственной ему непринужденностью, шутил, поглаживал стволы тисов, ясеней, бережно прикасался к колючей иглице или прохладному папоротнику-листовику, а у гигантской липы с дуплом в самом комле остановился и долго смотрел, запрокинув голову, на ее раскидистую вершину...
      Пока мы любовались природой, Петя неустанно фантазировал о кладе.
      Мы шли по тропе, ведущей к развалинам крепости, и Петя произносил одну из своих самых возвышенных тирад о сокровищах и шедеврах искусства, скрытых от .людей в тайниках, когда навстречу нам вышел очень старенький, с красноватыми склеротическими глазами старичок.
      Он услышал Петины слова.
      - Давненько тот клад....- Старичок сложил губы дудочкой, попытался свистнуть, но свиста не получилось. - Утек давненько. И след канул.
      За секунду до того равнодушные глаза его вспыхнули острой, глубинной злобой.
      - Вы-то... откуда... знаете?-цепенея, спросил Петя.
      - Оттуда и знаю, что сам за ними охотился.
      - За кладами?
      - За бандитами за теми... Двое их было, грабителей. Да выскользнули. Меж пальцев утекли.
      Ничего не добавив больше, он круто повернулся и, по-стариковски приволакивая ноги, заспешил вниз по каменистой тропе.
      Слова старика вызвали короткое замешательство. Петя побледнел, на лице Брагинцева застыла мягкая задумчивая полуулыбка, а мне вся сцена вдруг представилась в комическом свете, и я засмеялся, глядя то на убегавшего старого кладоискателя, то на окаменевшего молодого.
      - Не надо смеяться,-сказал Петя тихо, и я понял, что надо остановиться. Чтобы хоть как-то извиниться перед ним, я принялся доказывать, что нельзя всерьез принимать слова подвыпившего старика.
      - Вы видели его глаза? - спросил Петя.- Он до сих пор ненавидит тех грабителей.
      Мы не стали спорить и молча зашагали к крепости; вскоре мы увидели то немногое, что сохранилось от нее: стены, сложенные из крупных плит известняка, и полуразрушенную угловую башню, возвышающуюся над долиной реки Хосты...
      На развалинах собралось довольно много народу, и суета невольно отвлекала меня от размышлений о крепости.
      Глядя на сосредоточенного Петю, который, ни на кого не обращая внимания, деловито обходил свои "владения", что-то прикидывая в уме, на задумчивого Брагинцева, я задавал себе только один вопрос: кому понадобилось выстроить крепость в столь неудобном месте?
      В самом деле, по долине Хосты едва ли когда-нибудь проходила торная караванная тропа: склоны долины почти отвесно обрывались к реке. Даже для пешеходов, в чем мы убедились на обратном пути, пришлось проложить искусственную тропу, кое-где навесив ее, как овринг на Памире, прямо над водой... Караванные пути обходили, конечно, этот
      район, ничего не знали историки и о крупных горных селениях, жители которых нуждались бы в защите крепостных стен.
      А крепость когда-то кто-то построил, и не зря, надо полагать...
      - Чтобы клад спрятать, - сказал Петя, когда я поделился с ним своими сомнениями.-Именно клад. Сокровища вообще.
      Я не улыбнулся, но про себя подумал, что разговаривать на эти темы с Петей бесполезно. Ну кому придет в голову строить крепость только для того, чтобы зарыть в ее стенах
      клад?
      У выхода из тисо-самшитовой рощи Петя опросил служащих заповедника о старике.
      - Ходит, - сказали Пете. - Давно ходит. Лет десять, пожалуй. Как вернулся из заключения, так и наведывается чуть не каждый день. То ли свихнувшийся он немножко, то ли правда вор у вора дубинку украл. Если и было что-нибудь такое, то очень давно. До революции, наверное...
      - Из-за чего он в тюрьму попал? - спросил Брагинцев.
      - Всякое говорят. За темные дела, в общем. Петю заинтересовало другое.
      - В документах официально зафиксировано исчезновение клада? - Вопрос Пети прозвучал строго, почти сурово, и мы все заулыбались.
      - Помилуйте! - изумился служащий заповедника.- Если старик прав и клад действительно похитили какие-то бандиты, то откуда же взяться официальным документам?
      - А обследование места захоронения клада на месте? - не слишком складно, но столь же сурово сформулировал
      свой вопрос Петя.
      - Н-не знаю. - Петина суровость озадачила служащего заповедника. - Ничего подобного не слышал.
      - В таком случае я никому не поверю, что клад похищен, - сказал Петя. По-моему, есть надежда, что он еще сохранился.
      Глава третья,
      в которой мы получаем посылку от Мамаду Диопа, знакомимся с ее содержанием и переживаем по некоторым причинам разочарование
      Как я и предполагал, посылка от тамаду Диопа пришла уже после нашего возвращения в Москву. Ненастным, с мокрым снегом ноябрьским днем мы с Березкиным получили в Ассоциации дружбы с народами Африки изящно упакованный ящик сравнительно небольших размеров...
      ...Есть что-то по-человечески трогательное в той простоте и обыденности, с которой свершается все долгожданное. Недавно я пережил подобное ощущение, подлетая к берегам Африки. Долгие годы, с детства, мечтал я о поездке туда, и наступил момент, когда я вдруг понял, что лишь облачная пелена отделяет сейчас меня от Черного континента... Пелена рассеялась, и мне открылась зеленая равнина и крутой берег, в который били волны Атлантического океана... Вот и все.
      И еще одно "вот и все": золотая статуэтка из Дженне, о которой мы столько говорили и думали, стояла перед нами на письменном столе. На нее смотрели мы с Березкиным, и смотрели африканские идолы и маски, украшавшие мой кабинет. Африканские идолы, очевидно, усматривали в статуэтке чужака, но Мы с Березкиным, зная, что статуэтка сделана европейцами, испытывали к ней прямо-таки "родственные" чувства.
      Радость первого свидания, увы, оказалась недолгой. - По-моему, ничего интересного, - заключил Березкин. - Заурядный религиозный мотив.
      Представьте себе человека, левая, с отломленной кистью рука которого опущена, а правая, чуть согнутая в локте, поднята к небу; тело человека-тонкое, стройное, мускулистое, отчасти, правда, деформированное напряженно вытянуто, а голова запрокинута назад, и глаза устремлены -в зенит... Что-то еще связывает человека с землей, но уже ничто не дорого ему, все оставлено я забыто; он рвется к небу, он уже принадлежит небу - богу то есть, если вспомнить, что сделана статуэтка в конце шестнадцатого века...
      Ни Березкин, ни я не смогли найти иного истолкования и оно огорчило нас.
      Кроме статуэтки, в посылке находился еще небольшой -пакетик с металлическими обломками. Мы разобрали их и обнаружили, что некоторые кусочки-золотые, а некоторые - сплав золота с серебром, причем процент золота в них неодинаков.
      Металлическим обломкам мы поначалу не придали особого значения.
      - Миссионер какой-нибудь завез статуэтку в Африку, а мы теперь разбирайся, - сказал Березкин.
      Не отвечая, я вскрыл письмо Мамаду Диопа, вложенное ,в ящик. Оно содержало нечто неожиданное.
      Возвращаясь из Италии, где Мамаду Диоп консультировался со специалистами, он проездом остановился в Касабланке, в отеле "Трансатлантик", что расположен в европейских кварталах, но неподалеку от арабской части города- медины. Года за два до приезда в Марокко Мамаду Диоп заочно, по переписке, познакомился с марокканским историком и поэтом Мохаммедом аль Фаси и в один из свободных вечеров нанес ему визит. Историки провели несколько часов за интересным разговором, потом на стол были поданы остро приправленные мясные блюда, мятный чай, которым полагается их запивать, и Мамаду Диоп отведал даже местного вина, хотя Коран запрещает пить вино...
      В отель он возвращался в отличнейшем настроении, которое улетучилось тотчас, как только он переступил порог гостиницы: привратник сказал ему, что в его отсутствие чуть было не произошло несчастье, и попросил пройти к управляющему.
      По словам управляющего, вскоре после того как Мамаду Диоп ушел в гости, в номер его проник злоумышленник, разрезал чемодан и похитил золотую статуэтку. Ему удалось вынести ее из отеля, и он направился с ней в сторону медины, надеясь затеряться на ее тесных улочках, но тут его настигла погоня: случайно коридорный вошел вслед за преступником в номер Мамаду Диопа, увидел взрезанный чемодан и поднял тревогу... Злоумышленника задержали и доставили в полицию.
      На следующий день Мамаду Диоп получил от полицейского чиновника свое сокровище обратно и узнал, что злоумышленник утверждает, будто пытался похитить золотую вещь из чисто корыстных побуждений... Но уже через день он прямо признался, что действовал по приказу некоего Розенберга. Полиция кинулась разыскивать Розенберга и выяснила, что накануне вечером он покинул пределы Марокко... Мотивы, побуждавшие Розенберга охотиться за статуэткой, злоумышленнику как будто действительно не были известны. О самом Розенберге он знал лишь, что это весьма богатый человек, живущий где-то в Америке...
      "Представляете, во что могли обойтись мне несколько
      чашек мятного чая?"-полуиронически спрашивал Мамаду Диоп.
      А Березкин, когда я перевел ему письмо, сказал:
      - Поздравляю. Религия плюс детектив. Лучшего сочетания не придумаешь. Ты, конечно, помнишь, что для подобных расследований мы и создавали хроноскоп... А потом еще заявится с вазой Петя-кладоискатель, и ему ты тоже уступишь, я тебя знаю...
      - Мамаду Диоп просит нас не забывать о загадочном происшествии и тщательно хранить статуэтку.
      - Замечательно! Буду работать в институте с двустволкой в кармане!
      - Мамаду Диоп просит извинить его за эту просьбу. Он пишет, что в Мали воровство неизвестно и у них в стране очень трудно даже потерять вещь: нашедший обязательно передаст ее деревенскому старосте, тот перешлет ее в округ и так далее... Кстати, это объясняет, почему статуэтка находится в Москве, а не затерялась вновь в одной из хижин землекопов,- добавил я от себя.- Мамаду Диоп не верит, что в Москве может повториться касабланкская история, и поэтому он еще раз просит извинить его за предупреждение...
      Березкин задумался, пристально глядя на запрокинутую голову золотой статуэтки.
      - А про металлические обломки он что-нибудь пишет?
      - Они найдены там же, рядом со статуэткой...
      - Ладно, отхроноскопируем ему эту штучку. Из уважения к тем честным рукам, что переслали ее сюда, - Березкин улыбнулся. - И потом, знаешь, удивительное лицо у этого золотого человечка. Сочетание вдохновения с мудростью, порыва-с фанатичной убежденностью... Верили же когда-то люди так слепо...
      - Это не слепая вера, - возразил я.
      - С такою силой, - поправился Березкин и спросил: - Малийцы ислам исповедуют?
      - Ислам, но много среди них и анимистов.- Я показал на идолов.
      - Да, этот миссионер растяпой оказался. И каким еще растяпой! Потерять такой шедевр!-Березкин укоризненно покачал головой.
      Я лучше, чем мой друг, ориентировался в истории географических открытий и понимал, что он невольно упрощает события.
      - Видишь ли, европейские миссионеры появились в этих районах Африки лет через триста с лишним после того, как статуэтка была изготовлена венецианским ювелиром,- сказал я. - Первым европейцем, проникшим на территорию современного Мали, был шотландский врач Мунго Парк, и произошло это в 1796 году...
      - Так, - сказал Березкин.
      - Участие какого-нибудь миссионера в приключениях статуэтки не исключается, конечно. Мы же с тобой сразу заподозрили, что она недавно попала в Мали. Ну, а если давно, если сразу после изготовления?..
      - Тот самый случай, когда от слов пора переходить к делу,- сказал Березкин.
      - Вот именно. Мы знаем, что родина статуэтки Венеция, что сделана она в конце шестнадцатого столетия, а найдена у города Дженне в середине двадцатого. Стало быть, нам предстоит путешествие по двум материкам сквозь три с половиной века...
      Глава четвертая,
      в которой хроноскоп "приступает к исполнению служебных обязанностей", но отнюдь не приближает нас к пониманию истории статуэтки, проблеме "религиозного мотива" тоже уделено некоторое место
      - Ты африканист, тебе и решать, с чего мы начинаем хроноскопию, - заявил Березкин, когда мы пришли в институт.-Думай. На сей раз я-простой исполнитель.
      Я не нашел ничего лучшего, как предложить общую хроноскопию.
      Ответ пришел моментально: мы увидели на экране струи песка, бьющие и обтекающие смутно различимую продолговатую фигуру.
      Я не отрываясь смотрел на экран, на котором разыгрывалась песчаная буря, но чувствовал, что сидящий рядом Березкин улыбается все шире и шире. Наконец он не выдержал и расхохотался.
      - Браво! Теперь все ясно.
      Сегодня Березкин относился к хроноскопии полушутливо, и я строго сказал ему: