Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)

      - На полюсе бы вам работать: полгода на Северном, полгода - на Южном, сказал кто-то сзади, но Трива, не оглянувшись, уже шагал по тропе к пещере.
      Вход в пещеру был широк, хорошо заметен, и я даже немножко удивился, что достопримечательности ее не стали известны значительно раньше.
      - Обыкновенная история, - сказал Рубакин. - Местные жители - а сучанцы не исключение - относятся к пещерам настороженно, внешне она ничем не привлекала их внимание. А наш брат, ученый, еще бог весть когда осмотрит все интересное, что сохранилось на Земле...
      - Лирика - потом, - прервал его Трива. - Прошу сначала выслушать меня, а затем уж высказывать свои суждения.
      Последние слова относились к нам, и мы охотно приняли программу Тривы.
      - Перед вами - явные неандертальцы, - сказал Трива, наконец-то пропуская нас в пещеру. - Там они, в дальнем углу.
      "Явные неандертальцы", достаточно хорошо освещенные, чтобы не подсвечивать фонарями, лежали рядом, очень близко друг к другу. Я почему-то предполагал, что ноги их будут согнуты в коленях и подтянуты к животу, и сначала обратил внимание на эту, несущественную для хроноскопии подробность: ноги неандертальцев, если можно так выразиться, были "разбросаны".
      Трива заметил, что именно заинтересовало меня.
      - Неандертальцы, судя по всему, еще не знали погребальных обрядов, сказал он. - Вероятно, они просто зарывали трупы или бросали их и уходили. Вам, наверное, вспомнились какие-нибудь фотографии или же макеты из исторических музеев. Все они иллюстрируют более поздние события. А теперь, все-таки, слушайте.
      - Слушаем, - сказал Березкин, заподозривший, что я могу вновь отвлечь гида. Но гид отвлекся сам.
      - Рубакин, конечно, изложил вам свою альтруистическую версию - дружба, забота о человеке и все такое прочее. Я не философ, я эмпирик, и верю только в эмпирическое знание. Иначе - в точное знание, хотя антропологам далековато до математиков.
      - Далековато, - величественно кивнул Березкин, пренебрегший скромностью.
      - Итак, факты и только факты. Сейчас вы убедитесь, что я прав, называя этих людей явными неандертальцами, - в руках Тривы появилось что-то вроде указки, больше, впрочем, похожее на длинный ивовый прут. - Обратите внимание на выступающие надглазничные валики, на невысокий свод черепа...
      Мы обратили внимание на эти подробности, но ни Березкин, ни я не располагали, как говорится, сравнительным материалом, и потому не могли иметь своего суждения.
      - Некоторая, правда, незначительная, искривленность бедренных, лучевых, локтевых костей также свидетельствует, что перед нами неандертальцы...
      - Ясно, - сказал Березкин. - Все настолько убедительно, что больше не требуется никаких доказательств. Вы действительно маг и чародей. Но поведайте нам что-нибудь о повреждениях.
      - А не запустить ли сразу хроноскоп? Вас же не характер увечий интересует, а происхождение их...
      - Все нас интересует, - сказал Березкин. - Не скупитесь на подробности.
      - На подробности, - машинально повторил Трива. - Для самого себя - моим коллегам это кажется вульгарным - я называю одного из неандертальцев "Альтруистом", а второго просто "Калекой". Прошу не возражать против моей терминологии - як ней привык, хотя и не верю, что Альтруист действительно был таковым.
      Убедившись, что мы не собираемся возражать, Трива продолжал:
      - Альтруист, собственно, мало интересен. Он погиб молодым, и я не обнаружил у него никаких прижизненных повреждений костей. Ну, а как его убили, вам, конечно, рассказывали. Можете сами осмотреть череп.
      Мы опустились на колени у раскопа. Да, на черепе Альтруиста ясно виднелись проломы и разбегающиеся от них трещины.
      - Такой же, правда, одиночный, пролом есть и на черепе Калеки, - сказал Трива. - Но пролом - не самое интересное. Обратите внимание на зубы Калеки: они сточены не только сверху, они еще стерты изнутри и как бы вывернуты наружу... Выглядел Калека весьма свирепо.
      - Рубакин говорил нам, что Калека потерял руку задолго до смерти...
      - Так оно и есть. И кроме того, он сильно хромал: кости правой ноги срослись после перелома очень неровно.
      - Веселая картинка, - вздохнул Березкин. - А что вы думаете о его загадочной судьбе?
      - Ничего не думаю. Я уже говорил вам, что гадания не по моей части, Триву, видимо, рассердила наша забывчивость, но Березкин уже размышлял о своем, о хроноскопии, и не обратил внимания на его тон.
      - Если вы не возражаете, - сказал Березкин, обращаясь сразу ко всем, - то мы с Вербининым немного побродим по окрестностям. Целый день в вертолете просидели, и сразу - в пещеру...
      - Бродите, - согласился Рубакин. - Здесь не заблудитесь.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
      в которой, после некоторых общих рассуждений, мы проводим стремительную хроноскопию и делаем попытку объяснить загадочную судьбу Калеки.
      До прилета к археологам я почему-то полагал, что сучанская пещера расположена в труднодоступном районе Рушанского хребта, вдали от селений. Теперь, убедившись, что это не так, я думал о ее приближенности к сегодняшней жизни, о том, что она принадлежит и современности.
      Мы отошли совсем недалеко от пещеры, и с обрыва открылся нам Сучан. Высота скрадывала расстояние, и казалось, что он совсем рядом, хотя пешком нам пришлось бы добираться до него часа два. Кишлак стоял на конусе выноса какого-то притока Гунта, и все дома его словно наклонились к реке, медленно, но верно сползая в нее... Солнце уже завернуло за противоположную вершину, и резкая синяя тень надвое разделила Сучан. В той его части, что попала в тень, прямоугольные, обмазанные глиной дома горнобадахшанцев сдвинулись, будто надо им было на ночь встать потеснее, а на освещенной половине розовыми бликами играли похожие на перевернутые блюдца окна на плоских крышах, там просторней шумели сады и улицы были шире... На самом берегу Гунта с его подвесным, с провисшими проволочными перилами мостом, одиноко стояло непонятное двухэтажное строение, и было ощущение, что кишлак упирается в него и потому не сползает в Гунт.
      - Высокогорный Памир заселялся, конечно, снизу, с равнины, - сказал Березкин, таким образом подытоживая какие-то свои раздумья.
      - Несомненно, - ответил я. - Люди поднимались по берегам и заселяли речные долины. И боролись за них с новыми пришельцами. Обособленность горцев привела к тому, что горные таджики по некоторым племенным особенностям подразделяются на язгулемцев, ванчцев, или рушанцев, как здесь, на Гунте, в долинах Рушанского хребта...
      - Я не о том, - перебил меня Березкин. - Просто орда неандертальцев пришла сюда тем же путем, каким прилетели мы. Хорошо, конечно, что в Сучане вызревают яблоки и вишни, но выжить тут труднее, чем на равнине. Тем загадочнее судьба Калеки. Понимаешь, шансы его на жизнь уменьшались с каждым шагом вверх по долине Пянджа.
      - Понимаю, - ответил я. - Но не замечаешь ли ты, что изменил собственной манере: пустился в рассуждения до того, как привел в действие хроноскоп?
      На склоне, ниже нас, зеленело небольшое, прильнувшее к ручью картофельное поле, которое обрабатывал пожилой в темной одежде рушанец. Он ходил за волами, морды которых надежно прикрывали от соблазна полакомиться ботвой надвинутые почти на самые глаза корзины, и, орудуя закругленной доской, окучивал картофель. С гор к старику спустилась женщина с узкой плоскодонной сплетенной из лозняка корзиной за спиной. Теперь они сидели на берегу ручья и размачивали в нем, прежде чем откусить, плоские и жесткие, похожие на лаваш, лепешки нонитаури, - ужинали.
      - Видишь, и сейчас эта лепешка достается здесь труднее, чем на равнинах, сказал Березкин и тоном приказа добавил: - поднимайся. Я тоже устал, но мне хочется хоть немного поработать сегодня. Ты прав - пора переходить к хроноскопии.
      Сотрудники Рубакина оказались людьми сдержанными. Я даже заподозрил, что они не очень-то заинтересованы в хроноскопии останков, и лишь Рубакина по-настоящему волновали предстоящие расследования.
      - Я как раз не эмпирик, - чуть виноватым тоном, подразумевая Триву, сказал он нам. - Я больше философ, и так мне хочется во всем разобраться...
      Против обыкновения, Березкин остался у экрана хроноскопа, а меня отправил с "электронным глазом" в пещеру...
      - Начнешь с челюстей Калеки, - напутствовал он меня. - Точнее - с зубов. Особых открытий тут не предвидится, но будем последовательны.
      За долгую нашу практику я привык первым получать информацию от хроноскопа, наблюдая за событиями на экране, и в какой-то степени дирижировать ходом расследования, хотя последнее, пожалуй, сказано слишком сильно. Теперь же я наводил "электронный глаз" на череп неандертальца, вернее, на нижнюю часть лица, и знал, что импульсы идут к хроноскопу, и что они уже переработаны им и спроецированы на экран, но я ничего не видел, ничего не знал, и меня это злило, - было такое ощущение, что за спиной моей кто-то вершит нечто интересное, а я, как во сне, не могу обернуться. Бог весть, испытывал ли раньше нечто подобное Березкин, но, словно угадав мои мучения, он вошел в пещеру и сказал, что я могу просмотреть кадры.
      - Пока ничего существенного, - добавил он. - И без хроноскопа можно было догадаться, что однорукому приходилось таскать в зубах тяжести.
      Да, неясное расплывчатое изображение на экране свидетельствовало лишь об одном: зубы в какой-то степени заменяли Калеке потерянную руку.
      - Вы недооцениваете результаты хроноскопии, - сказал нам Рубакин. - Ведь хроноскоп подтвердил вывод Тривы, что человек долго жил с одной рукой.
      - Подтвердил - это хорошо, но хроноскоп создан для первооткрытий, а не для подтверждений, - возразил ему Березкин и безжалостно отправил меня снова в пещеру. - Попытайся установить, как погибли люди, - сказал он мне.
      Я работал добросовестно, старался, как умел, но неуютность или даже злость не гасли во мне, и я твердо решил, что в будущем заставлю Березкина чтить сложившиеся традиции, не заставлять меня делать несвойственную моему характеру работу, - и потому, наверное, что я злился, время тянулось удивительно медленно.
      В конце концов я погасил "электронный глаз" и вышел из пещеры.
      Березкин уже выключил хроноскоп и сосредоточенно курил перед потухшим экраном, забыв обо мне.
      - Ну да, удары тяжелыми предметами по голове, - сказал Березкин. - Одному достался один удар, другому - несколько. Вот и вся разница. Нечего даже смотреть.
      Я понял Березкина, извинил его за не слишком вежливое поведение, и поверил, что не стоит смотреть малоинтересные кадры. Читатели могли заметить, что я описываю события без пересчета, так сказать, на конечный результат, и потому стараюсь не забегать вперед. И все-таки мне хочется сейчас отметить, что малоинтересные кадры уже на следующий день очень пригодились нам; но в тот поздний вечер ни мы с Березкиным, ни кто-либо другой все равно не сумели бы их правильно интерпретировать.
      ...Ночью мне не пришло в голову ни одной "правильной", по выражению Тривы, мысли, да и Березкину, как будто, тоже. Посовещавшись утром, мы решили расспросить археологов о всех находках, сделанных в пещере.
      - Иногда для хроноскопии важен общий фон, - сказал Березкин. - Детали... они же не сами по себе существуют.
      Рубакин согласился немедленно проконсультировать нас, но я все же предпочел сначала взглянуть на кадры убийства.
      - Зачем они тебе вдруг понадобились? - недовольно спросил Березкин.
      Кадры действительно мало что объясняли: на округлые предметы символические головы - опускались продолговатые предметы - символические каменные топоры, и все. Я обратил внимание только на одну не замеченную вчера подробность: хроноскоп подчеркивал, что удары были несильными.
      - Прикончили же обоих, - мягко возразил мне Рубакин, и Березкин, соглашаясь с ним, кивнул.
      Я промолчал, и Рубакин приступил к рассказу.
      По его словам, культурный слой в сучанской пещере оказался маломощным похоже даже, что пещера лишь один раз за все время служила жилищем первобытному человеку. Археологи нашли в пещере все, что обычно находят на палеолитических стоянках: кости убитых животных, золу и уголь, несколько нуклеусов и многочисленные отщепы - свидетельства изготовления каменных орудий, скребло.
      - Для нас, палеолитчиков, все привычно, - сказал Рубакин. - И в то же время есть в культурном слое сучанской пещеры нечто особенное. Я бы определил это особенное словом "интенсивность". Понимаете, слой рассказывает об удачливости охотников, о постоянно богатой добыче, о сытной жизни, наконец, по тем временам людям жилось тут совсем неплохо, и потому таким насыщенным всякими останками получился культурный слой.
      - Ты забыл об останках детей, - сказал Трива. - Точность - так уж точность.
      - Да, в верхнем горизонте культурного слоя, скорее даже на его поверхности, наш маг обнаружил кости, безусловно принадлежавшие малолетним детям. Сохранились они плохо - детские кости вообще чрезвычайно редко хорошо сохраняются, - но маг уверяет, что одновременно погибло четверо ребят, едва вышедших из грудного возраста.
      - Гибель детей, гибель Альтруиста и Калеки, бегство из пещеры - это все синхронно? - спросил Березкин.
      - Синхронно, по всей видимости. Или почти синхронно. Интервалы в несколько месяцев выделять мы не умеем.
      - Знаю, что не умеете, - сказал Березкин. - Тут и хроноскоп не поможет, А кроме скребла, вы нашли хоть какие-нибудь готовые каменные орудия?
      - Всего-навсего один топор. Люди того времени, конечно, не разбрасывались такого рода предметами - слишком трудно они доставались.
      - Где лежал топор?
      - Рядом с Альтруистом... Березкин тихо застонал.
      - Как же вы не сообразили все оставить на месте?!
      - Н-да, - смущенно протянул Рубакин, - но сперва мы и не думали о хроноскопии. Потом уж вспомнили о вас.
      Археологи, видимо, почувствовав свою вину, немедленно притащили нам топор - продолговатый обрубок кремня, - хранившийся у них отдельно от прочих находок. Но, честно говоря, мы с Березкиным не знали, что с ним делать теперь.
      - Вы помните, где он лежал?
      - Принесите фотографии, - вместо ответа распорядился Рубакин, и один из коллекторов тотчас скрылся в палатке.
      Топор лежал у головы Альтруиста, мертвая кисть неандертальца так и не выпустила топорища.
      - Бился до конца, - сказал кто-то из молодых помощников Рубакина, повторяя версию своего начальника.
      - Это мы уже слышали, - Березкин посмотрел на топор и неожиданно подмигнул мне. - Слушай, а почему бы нам не пошутить? Вот я сейчас возьму и докажу, что Калека убит топором Альтруиста. Пусть-ка хроноскоп посмеет закапризничать и не подчиниться моей воле!
      - Пошути, - улыбнулся я, но Рубакин с откровенным недоумением пожал плечами:
      - Вы же так дорожите временем! - укоризненно сказал он.
      Но мы все равно уже зашли в тупик.
      Березкин сформулировал задание хроноскопу, и на этот раз сам отправился в пещеру.
      Все вели себя у хроноскопа по-разному. Я пытался шутить. Рубакин терпеливо ждал, пока пройдет наша блажь, а Трива отнесся к идее Березкина заинтересованно.
      Я перестал шутить, когда на экране возникла символическая (Березкин не стремился к точности изображения) фигура Калеки, и на голову его опустился топор.
      Тот самый топор, который до последнего вздоха сжимал в руке Альтруист.
      Березкин почти тотчас выбрался из пещеры, насвистывая незнакомый мне легкомысленный мотивчик, и перестал свистеть, лишь заметив недоуменные выражения наших лиц.
      - Этого не может быть, - зло сказал ему Рубакин. - Этого не может быть, и все тут. Да, да! Если хроноскоп подчиняется вашей воле, то представляю себе, сколько вы уже привнесли в науку абракадабры!
      Березкин прослушал всю тираду спокойно, хотя он, как и все мы, впрочем, любит критику весьма умеренной любовью. Он повторил уже просмотренные нами кадры и присвистнул.
      - Я и сам этого не ожидал, - признался он. - Сейчас же повторю все сначала. Ты понимаешь хоть что-нибудь? - обратился он ко мне.
      - Что летит концепция нашего гостеприимного хозяина - понимаю, он - тоже. Потому и нервничает. А мы на сей раз чисты как младенцы - никакого собственного мнения!
      Мы тщательно, с учетом всех мыслимых случайностей, переформулировали задание хроноскопу, и Березкин убежал в пещеру.
      Но как ни изощрялись мы, чтобы опровергнуть первый результат хроноскопии, у нас ничего не получилось: хроноскоп вновь и вновь подтверждал, что Калека убит топором Альтруиста.
      Рубакин, конечно, всерьез не подозревал нас в насилии над хроноскопом, что исключалось не только нашими правилами расследования, но и объективными особенностями прибора.
      - Типичная картина, - безжалостно подвел итоги Трива. - На развалинах философских концепций торжествует эмпирика!
      Никто, однако, не откликнулся на эту, справедливую в данной ситуации, сентенцию, - всем почему-то стало не по себе от результатов хроноскопии.
      - Какой смысл? - неизвестно кого спросил Рубакин. - Какой смысл?!
      - Какой смысл, что лев бросается на льва, а тигр - на тигра? Стихия!
      - Эмпирика, - поправили Триву помощники Рубакина, но никому не захотелось продолжать разговор в таком тоне.
      От нас не требовали скоропалительных объяснений.
      В тайне я уже подумывал о работе в Ферганской котловине, когда Березкин сказал, обращаясь ко мне, но так, чтобы слышали все:
      - Я говорил тебе: "каждый шаг по долине Пянджа приближал Калеку к смерти". Какая ерунда! Каждый шаг утверждал его право на жизнь, на уважение соплеменников, ставил их - здоровых - в зависимость от него, инвалида!
      Никто не перебивал Березкина, но он вдруг умолк и довольно долго сидел, опустив голову на руки.
      - Если не ошибаюсь, неандертальцы хронологически подразделяются антропологами на группы? - Березкин вопросительно посмотрел на Триву.
      - Конечно. Более древних мы называем "классическими", а более поздних "сапиентными" неандертальцами, то есть разумными.
      - Наши...
      - Я уже перечислял вам неандерталоидные признаки, но у них имеются и сапиентные черты. Вертикальный лоб, например, большие глазницы...
      - Переходный тип? - спросил Березкин.
      - Да, они прямые предшественники Человека разумного, нас с вами.
      - Вот я и подумал, что лишь превосходство в уме, знаниях и наблюдательности могло обеспечить Калеке достойное место в орде. По каким-то причинам орда уходила все дальше в горы, в незнакомые и трудные для жизни места. Не только физическая мощь здоровых, но и разум Калеки потребовался тогда орде. Почти бесспорно, что еще до схватки, в которой его искалечили, он успел выделиться среди соплеменников, и они сохранили ему жизнь.
      - Логично, но чистая философия, - сказал Трива. - Да и логика кончается в самом начале истории. Потом они же его и прикончили.
      - Нет, не они, - жестко возразил Рубакин. - Я уверен, что Калека и Альтруист пали под ударами одного и того же топора. Топор не принадлежал Альтруисту, вот в чем дело.
      - Сейчас проверим, - сказал Березкин. - Совсем не исключено, что вы правы. Альтруиста следовало сразу же вслед за Калекой подвергнуть хроноскопии.
      Березкин подошел к хроноскопу, поколдовал возле него, и отправился к пещере.
      - Случай простой, - сказал он по пути. - Результат получим тотчас же.
      Хроноскопия не подтвердила предположения Рубаки-на: изображения черепа Альтруиста и каменного топора на экране не совместились.
      - Убийца - Альтруист, - лаконично подвел итоги Березкин.
      - Но вы противоречите сами себе, - не отступал Рубакин. Вы же сами утверждали, что лишь торжество разума помогло выжить Калеке!
      - Я не отказываюсь от своих слов, но вы почему-то начисто исключаете резкое изменение обстановки.
      - Сегодня утром никто не захотел прислушаться к моим словам, - вмешался я в разговор. - Но, если верить хроноскопу, удары наносились людьми ослабленными. Именно ослабленными. Не мне вам растолковывать, что неандертальцы обладали огромной физической силой.
      - Да, вот эта особенность их рук - короткое предплечье и длинное плечо свидетельствует о большой силе, - согласился со мной Трива.
      - Голод, - сказал я. - Голод после долгого благополучия взорвал уже сложившиеся внутриордовые отношения. Останки грудных детей - лишнее доказательство тому. По-моему, Калека был убит Альтруистом после неудачной (очередной неудачной!) охоты. Вспышка слепой злобы, взмах топором и... точное попадание в висок.
      - Но кто убил... - спрашивавший словно споткнулся, - Альтруиста?
      - Его же сородичи. Что еще можно предположить? Причем тут же, немедленно. Непосредственная реакция. И бросили их в пещере. Бросили, между прочим, и буквально - вспомните положение ног. И может быть, засыпали землей, а может быть, нет. И ушли из пещеры навсегда...
      - А какова мораль сей басни? - спросил загрустивший Рубакин.
      - Все мораль бы тебе, - сказал Трива. - Элементарное торжество эмпирики.
      Не исключено, что мы еще кое в чем разобрались бы, не прикати за нами два обкомовских "газика".
      - У нас лекция в Хороге, - вздохнул Рубакин.
      ...Ночью Гунт - у Сучана он бурный, грозный - поднялся высоко в горы, почти к самому лагерю, - шум его наполнил палатку, и воздух от этого стал гуще, плотнее и прохладней. Посторонние мысли утонули в Гунте, унеслись вместе с его волнами туда, к Пянджу, над которым нам вновь, уже в обратном направлении, предстояло пролететь завтра. "В обратном направлении" - значит параллельно потоку, значит из прошлого в будущее, в согласии с потоком времени.
      "Но какую крупицу знания принесем мы вместе с Пянджем будущему? - думал я. - Неужели только примитивную историю столкновения человека с человеком?"
      Я поймал себя на этом словосочетании - "примитивная история", и оно резануло меня. Если здесь, в пещере, пусть много тысячелетий тому назад, вспыхнула и угасла искра сознания, то так ли уж это примитивно? Если разумный человек пал здесь под ударом каменного топора, то можно ли усматривать в подобном факте примитивную историю? И мало ли таких историй унесло и скрыло в Аральском море время-пяндж? И мало ли их запечатлено в незримых свитках платана из Халаи-Хумба? Рассуждения мои перенеслись и в более близкое прошлое, в котором всяческие топоры опускались на головы гениальных людей, но я заставил вернуться себя к сучанской пещере.
      Отчетливо увидел я в темноте хромого грузного калеку с культей вместо правой руки, с вывернутыми, торчащими из-за толстых губ зубами, - калеку, смотрящего на меня из тьмы ночи, как из тьмы тысячелетий, настороженными мудрыми глазами.
      Трагическая судьба гения? И так можно все истолковать, но в течение двух десятилетий судьба гения складывалась счастливо, а не трагично, - его почитали соплеменники, они по-своему заботились о нем, и он получал свою кость с мясом. Не исключено, что Калека был первым из гениев, добившимся прижизненного признания.
      "Признание". Слово это повисло передо мной в темноте и чуть засветилось слабым фосфоресцирующим светом. Теперь я видел только его и думал только о нем - о признании. Не признательность слабого за брошенную плохо обглоданную кость, а признание слабейшего, признание Калеки за знание, за разум... В самом слове "признание" угадывается торжество разума, знания, его оценка, способность и умение дорожить им.
      Вот что главное в истории орды: суровые обстоятельства заставили их ценить знания, дорожить ими, - они хранили его, как огонь в лозняковых обмазанных глиной корзинах, - а знание воплощалось в Калеке.
      Если так, если я прав, то сучанская история - неосознаваемая, конечно, ее участниками история борьбы за право человека называться Человеком Разумным, история борьбы за нас, за сегодняшний день. Не просто знание - знают и животные, а сохранение и накопление знания, - вот что отличает Человека Разумного, Хомо Сапиенс, от всех его предшественников. И потом - сознательное использование знания, разумное использование. Здесь, в ущельях Пянджа и Гунта, сначала завязался, а потом был разрублен едва заметный, но столь важный для истории человечества узелок, здесь человек попытался подняться во весь рост.
      И поднялся. И упал, чтобы снова подняться. И снова упасть. И передать все-таки нам, бесконечно далеким потомкам, эстафету разума. И передать нам в наследство столь трудное звание - Человек Разумный.
      Тогда, в пещере, соплеменники Калеки инстинктивно отомстили Альтруисту за утрату знания, - так же, наверное, они отомстили бы за утрату огня. Они лишь учились ценить знание, и потому оставили лежать рядом носителя знания и истребителя его, а сами ушли из пещеры и исчезли без следа.
      Ниточка оттуда, из небратской могилы Калеки и Альтруиста, легко протягивалась в иные эпохи, в иные места, но я прервал полет фантазии.
      Я стал размышлять о конкретном: я пытался угадать, как отнесутся к моей версии наши товарищи по расследованию...
      "КАРА-СЕРДАР"
      Глава первая,
      в которой я безмятежно провожу время на восточном берегу Каспия и даже разговоры о каменных скульптурах Горного Мангышлака ничуть не затрагивают моего воображения
      Спалось в палатке великолепно, как в те невозвратимые теперь уже годы первых экспедиций, когда ничего не требовалось молодости, кроме неба, ветра да радостно встречающего тебя темного от росы коня.
      Утром было солнечно, и сквозь голубой парус откинутого полога виделся синий Каспий, ослепительно белый пляж, на который вползали буро-зеленые растрепанные плети растений.
      Голубой парус на мгновение перечеркнула темная приземистая фигура.
      - Прибившийся к нам искусствовед, - сказал мой сосед по палатке; он лежал во вкладыше, выставив наружу коричневые плечи.
      Я промолчал, потому что тоже "прибился" к экспедиции: жену привели на Мангышлак служебные обязанности, а я приехал вместе с ней, чтобы увидеть Каспий и отдохнуть от города.
      - Вы слышали, с какой идеей носится искусствовед? - Сосед мой, выбравшись из вкладыша, натягивал на тугую грудь майку. - Уверяет, что открыла Горном Мангышлаке, на Каратау, скульптурные произведения эрсари... Впрочем, он весьма щепетилен и говорить об искусстве эрсари не любит. Хочет сначала все досконально изучить, а потом уж поразить мир. - Сосед улыбнулся. - Одному ему туда не добраться, вот он и ездит второй год с геологами.
      - Вы тоже видели скульптуры? - я спросил совершенно равнодушно, просто чтобы поддержать разговор.
      - Формы выветривания там действительно причудливые, - сказал сосед. - Но едва ли к скалам прикасалась рука человека. Все можно объяснить гораздо проще. Например, особенностями меловых пород альбского возраста: в них включены очень твердые, разнообразные конкреции, которые теперь вынесены на поверхность.
      После завтрака геологи уехали в поселок Ералы отбирать образцы горных пород в кернохранилище, и в лагере остались только дежурный и мы с искусствоведом. Искусствовед - невысокий коренастый человек с ослепительно сияющей на солнце лысой головою - сам представился мне:
      - Евгений Васильевич Варламов. - И добавил: - Можно просто Евгений.
      "Просто Евгений" энергично встряхнул мою руку и весьма напористо предложил пройтись вдоль берега.
      - Все равно они раньше трех-четырех не вернутся, - сказал он о геологах.
      Я охотно принял предложение, но, как только мы вышли за пределы лагеря, поход наш едва не сорвался.
      - Говорят, вы нашли любопытные скульптуры на Каратау? - спросил я, не имея в виду ничего худого и еще не зная характера своего спутника.
      Евгений подскочил, и мне даже показалось, что, раздуваясь от негодования, он на некоторое время повис в воздухе.
      - И вам уже проболтались?!
      От редакции
      В I960 году в первом сборнике "На суше и на море" была опубликована научно-фантастическая повесть И. Забелина "Долина Четырех крестов", открывшая серию повестей о Вербинине и Березкине, изобретателях хроноскопа и исследователях исторических загадок... Хроноскоп - это электронная машина, способная по малейшим следам восстанавливать картины прошлого, как бы приближая их во времени (подобно телескопу, приближающему к наблюдателю предметы в пространстве), и проецировать их на экран...
      После "Долины Четырех крестов", продолжая "Записки хроноскописта", автор опубликовал повести "Легенда о "земляных людях"", "Загадки Хаирхана", "Сказы о братстве", "Найти и не сдаваться", "Устремленные к небу". Они собраны в книге "Загадки Хаирхана" (М., 1961, 1965 гг.).
      Научно-фантастическая повесть "Кара-Сердар" продолжает цикл "Записок хроноскописта".
      Я смущенно смотрел себе под ноги, и Евгений сжалился надо мной.
      - Надеюсь, вы не будете распространяться о скульптурах в своих сочинениях? - смягчаясь, спросил он и, уловив краем глаза мой робкий кивок, зашагал дальше но пружинящей тине с запутавшимися в ней белыми скелетами раков.
      Километрах в двух от лагеря розово-голубой уступ - чинк - почти вплотную подступал к морю. Мы шли вдоль уреза воды, обходя высохшие трупы тюленей и распугивая водяных ужей; над нами кружились стрижи и ласточки, но я больше смотрел на песок со следами ночных обитателей и почему-то думал, что восточный орнамент и даже буквы арабского алфавита художникам подсказали причудливые следы животных, поутру еще не тронутые ветром.
      Евгений, молча шагавший впереди, наконец остановился и сел на обломок мергеля, скатившийся с чинка. Другие, более крупные обломки лежали в море, и в узких проливах между ними качались рыжие водоросли. Евгений сбросил полукеды и опустил распарившиеся ноги в холодную воду. Я последовал его примеру.
      - Вообще-то вы слыхали про эрсари? - спросил Евгений и, не дожидаясь ответа, сказал: - Это одно из туркменских племен, населявших Мангышлак до семнадцатого века.
      - И вы нашли их следы?
      - Следы их искать не надо. Это не ваши фантастические антаркты, саркастически заметил Евгений, намекая на мой очерк "Найти и не сдаваться". Эрсари - историческая реальность, зафиксированная в документах. Тут все точно. Загадка - скульптуры. Как-никак, а вероисповедание эрсари - ислам суннитского толка. Ни и скульптура, ни живопись не поощрялись этой религией. Более чем не поощрялись.