Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)

      Не могу объяснить почему, но мне пришло в голову повести хроноскопию в обратном порядке, то есть не слева направо, а справа налево: древний художник мог записать мысль иначе, чем делаем это сейчас мы.
      Последовательно, с помощью "электронного глаза", передав весь материал хроноскопу, я выбрался из пещеры и увидел, что Березкин и Петя, забыв про шахматы, сидят перед экраном.
      - Мысль тебе пришла неплохая,-сказал Березкин.- Но опять все кончилось чепухой. Полюбуйся.
      Березкин переключил хроноскоп. Перед моими глазами возник сначала колдун, сидящий в кольце из магических знаков, а затем рвущийся к нему в центр круга другой человек. Потом колдун и его противник, готовясь к решающей схватке, встали лицом к лицу. А дальше-дальше произошло загадочное: вместо гордо стоящего рядом с бубном колдуна в шапке из охряных птичьих перьев и его согбенного побежденного противника на экране хроноскопа появились два отчетливых знака-восклицательный и вопросительный.
      - Странно,-только и сказал я,-При чем тут знаки препинания? И вообще, какая может быть связь между современной письменностью и взаимоотношениями людей далекого прошлого? Хроноскоп что-то путает. Попытайся уточнить задание или иначе сформулировать его.
      Березкин не поленился и долго возился с хроноскопом. Но все старания его пошли прахом: на экране по-прежнему возникали два знака-восклицательный и вопросительный.
      Как ни очевидно было заблуждение хроноскопа, но размышления наши невольно приняли иное направление.
      - А вдруг не чепуха? - сам себе возразил Березкин. - Вдруг так и надо? В истории человечества рисуночное письмо предшествовало буквенному. Почему нельзя допустить, что прямая человеческая фигура постепенно превратилась в восклицательный знак, а согнутая-в вопросительный? ,
      - Допустить можно, - ответил я. - Но приблизит ли это нас к пониманию событий, происшедших в пещере?
      - Послушайте,-перебил Петя.-По-моему, только один из этих людей колдун. Тот, который прямой, как восклицательный знак. А второй - он, наверное, простой смертный, но что-то ему не понравилось в колдуне.
      - Борьба, пожалуй, шла не за власть,-уточнил я.- По крайней мере второй добивался не власти. Скорее всего он усомнился во власти колдуна над солнцем, звездами, луной.
      Высказав свою мысль, я тотчас вспомнил о босоногом человеке, задолго до нас проникшем к пульсирующему источнику, и неожиданно понял, что рисунок мог иметь самое непосредственное отношение к его судьбе.
      - Давайте постараемся представить себе небольшое племя первобытных людей, обитающее в пещере,-осторожно сказал я.-Тогда все свято верили, что колдунам доступно общение с потусторонним миром, с духами- добрыми и злыми, помогающими на охоте или мешающими, насылающими болезни или избавляющими от них. Это общее положение, верное для всех племен той эпохи. Но если приложить его к конкретному случаю, рассмотреть применительно к хаирханской пещере... Не кажется ли вам, что хаирханский колдун располагал некоторыми особыми доказательствами своего могущества?
      - Ты имеешь в виду вздохи в глубине пещеры? - спросил Березкин.
      - Да. И ее целительные свойства. Если после колдовских заклинаний пещера молчала-значит, духи отказываются помогать племени или больному, и нужно выждать. Если слышались вздохи-значит, покровители племени вняли мольбам колдуна. Примерно такую мысль мог он внушить своим соплеменникам. А главное, очень уж очевидным было доказательство его могущества: гора, покорная заклинателю, отвечала! И гора лечила... Врачевала ранения, столь многочисленные у охотников и воинов в те времена, врачевала болезни... О! В этой пещере царил могучий колдун!
      - Значит, и племя было могучим, - вмешался в разговор Локтев; он занимался хозяйственными делами, но, оказывается, внимательно прислушивался к нашим суждениям. - Человек должен верить в правильность своих знаний, даже если они еще не точные. Как же иначе жить?.. Может, если бы люди раньше не верили, что Земля - центр мироздания, они б не выжили... Экась-против такого мироздания- с копьем и луком!.. И с колдуном вашим бабушка надвое сказала. Он, конечно, племя свое обманывал, а людям от того обмана, может, легче жить становилось, смелее они на зверя охотились, понимаете, на риск смелее шли...
      Я отметил про себя несколько неожиданную мысль Локтева, но сейчас мне важно было логически завершить свои рассуждения.
      - Ты понимаешь меня? - спросил я Березкина.
      - Разумеется. Ты допускаешь, что один из соплеменников оказался менее доверчивым, чем другие. Он проник в глубину пещеры, чтобы выяснить причину вздохов, и именно его следы мы видели вчера. Выяснил он или не выяснил - бог весть, но колдуна вообще не устраивала проверка, и он расправился с дерзким...
      - Я ж про то и говорю, - снова вмешался в разговор Локтев. - Нельзя подрывать основы...
      - А может быть, наш герой был первым мыслителем среди людей,-тихо сказал философ Петя.-Может быть, он первым спросил у природы-почему?.. Ведь был же такой человек, хотя мы никогда не узнаем его имени! И он сам постарался ответить на свой дерзновенный, на свой гениальный вопрос... Он не верил колдуну. Он хотел своими глазами увидеть того, кто вздыхал в пещере. Или того, кто залечивал раны воинам... А колдуны всех времен и народов очень не любят, когда сомневаются и задают вопросы. Бездумная вера-вот что требуется колдунам. И полная покорность, полное и беспрекословное признание их авторитетов. Вот и действовали колдуны по принципу: если начнешь доказывать, можешь не доказать; поэтому-приказывай! И приказывали... Но не все соглашались, к счастью, быть благоразумными, некоторые не отрекались... Даже если бунтари не все могли объяснить, как, например, наш босоногий - радиацию, - все равно, они больше уже не верили колдунам. Там, где солгали один раз, солгут и второй, и третий... Героя нашего босоногого постигла, наверное, судьба многих других сомневавшихся: его согнули духовно или уничтожили физически-изгнали из племени или еще что-нибудь придумали...
      В тот момент мы все говорили и думали так, как будто уже неопровержимо доказали, что следы в глубине пещеры и наскальные рисунки рассказывают о судьбе одного и того же человека. Но мы ничего не доказали, и все-таки... Все-таки внимательно слушали Петю.
      - Если я не ошибаюсь в своем предположении, - говорил он,-то мы, пробившиеся к знанию,-прямые наследники мыслителя, сломленного в неравной борьбе с колдуном. Он начал дело, которое победило, хотя сам был опозорен в глазах современников, и художник постарался увековечить его позор...
      Петя перевел дыхание, взглянул в сторону пещеры и продолжал:
      - Представляете, как это происходило? В темной пещере, при неверном свете факелов из смолистых ветвей можжевельника, колдун в присутствии всего племени вершил суд над одним из самых первых мыслителей человечества, и соплеменники издевались над ним, проклинали его, Он стоял перед ними, склонив голову, плечи его опустились, словно не выдержав непосильного груза, и он даже не подозревал, что вышел из борьбы победителем, что тысячи и тысячи придут ему на смену, пойдут его путем-путем сомнений, путем исканий. А согбенная фигура человека, позднее превратившаяся в вопросительный знак,- она символизирует тяжкий путь познания, борьбы с ложью религий, канонизированных авторитетов. Так уж складывалась история, что ложь всегда подкреплялась властью, и потому борьба с ней была неимоверно тяжела. Пусть согнута фигура человека, но вопросительный знак - это все-таки самый гордый знак из всех, известных людям. Я поместил бы его на знамени человеческого прогресса, на знамени науки...
      Маленький, белобрысый, раскрасневшийся Петя был прекрасен, когда произносил свой возвышенный монолог. Мы с Березкиным полагали, что Петя немножко увлекся. Во всяком случае, мы не могли поручиться, что все происходило так, как рисовало его воображение, хотя в глубине души верили, что сумели проследить еще одну человеческую судьбу..
      Последний хроноскопический опыт, проведенный у подножия Хаирхана, мы расцениваем как неудачный и до сих пор не можем убедительно объяснить причину появления на экране вместо человеческих фигур знаков препинания. Но все это не исключает, а скорее даже предполагает полное право тех, кто ознакомится с моими записками, отстаивать свое суждение о смысле рисунков и их связи со следами в глубине пещеры...
      ...На следующий день желтая степная дорога стремительно катилась под колеса нашей машины. Не отрываясь, я смотрел на зубчатый гребень Хаирхана, и вдруг впервые за все время он показался мне не медведем, мирно дремлющим на берегах Енисея, а огромным взъерошенным вепрем, устремившимся в погоню за нами... Он не отставал, этот бешеный вепрь, он не уменьшался в размерах, нарушая законы перспективы, и мне почудилось, что колеса нашей машины крутятся на одном месте и вепрь непременно догонит нас, подденет обнаженными клыками...
      Я улыбнулся странной фантазии и повернулся лицом к ветру-жаркому, свистящему, горьковатому от полыни. Небольшие желтоватые смерчи ходили вокруг по степи.
      Суслики прятались в норки, заслыша машину. Орлы взмывали в пустое небо и кругами ходили над нами.
      А в грейдер вплетались узкие ленты бесчисленных дорог, бегущих издалека, дорог, по которым прошло множество людей и по которым теперь суждено идти нам в поисках новых героев.
      СКАЗЫ О БРАТСТВЕ
      Владислав и Пересвет
      Глава первая,
      в которой содержится рассказ о письме, присланном из Белозерска, и сообщается о причинах, побудивших меня отправиться в новое путешествие
      После расследований, проведенных в пещерах Хаирханского массива, мы вовсе не сидели без дела. Однако не все эпизоды хроноскопии достойны того, чтобы о них рассказывать. В частности, наша поездка к археологам, работавшим в Туве у подножия Танну-Ола, оказалась менее плодотворной, чем мы предполагали. Уже зимой, в Москве, уступив Рогачеву, мы подвергли хроноскопии несколько архивных документов, но и о них едва ли стоит распространяться: специалисты-историки остались довольны, мы же с Березкиным оценили свою работу иначе.
      Кстати, именно поэтому мы все менее охотно откликались на всяческие звонки Рогачева: он уже, чем мы с Березкиным, смотрел на задачи хроноскопии и никак не хотел понять нас...
      Первоначально и к письму из Белозерска мы отнеслись сдержанно.
      Вот что мы прочитали, вскрыв однажды обычный почтовый конверт:
      "Многоуважаемые товарищи Вербинин и Березкин!
      Пишет вам из города Белозерска, что на Белом озере, пенсионер Лука Матвеевич Матвеев. О вашей машине, о хроноскопе, читывал я в газетах и, не утаю, подивился изобретению. Не то, чтобы не поверил, но очень уж чудным показалось оно мне - фантастическим. Но газеты зря не станут огород городить, а потому думаю, что и на самом деле есть у вас такая хроноскопическая машина.
      Уж не знаю, ведомо ли вам про то, а только город наш древний, постарше Москвы, считайте, будет. Говорят, еще князь Синеус на Белом озере княжил. Может, оно и не так было, как в начальных летописях написано, но древности Белозерску все равно не занимать... А при древности такой и историй всяких в городе нашем столько приключалось, что уму непостижимо! Есть среди тех историй одна, про которую вы, поди, не слыхивали, а я всю жизнь голову над ней ломаю да конец клубочка ищу, чтобы за него всю ниточку вытянуть. Годы мои немолодые уже, а чтобы все прояснить - об этом и речи пока нету...
      Чтоб не томить вас, скажу коротко, что есть в летописях белозерских сказ о двух братьях-Владиславе по прозванию Умелец и Пересвете. Первый из них великий дока был по части машин всяких - механик, ежели по нашему говорить, а второй на гуслях играл да песни пел, и тоже мастер был знатный. Сказано в летописях, что шли Владислав с Пересветом из северных земель на юг, к Москве, думаю, да схватил их в Белозерске князь тогдашний Константин Иванович, тот самый, что на Москву новгородцев водил, порушить ее хотел... По приказу князя братьев в темницу подземную упрятали, и князь сказать им велел: до тех пор сидеть, мол, под землею будете, пока Владислав Умелец такое орудие мне не сделает, чтоб было оно грознее всех других орудий, а гусляр Пересвет такую песню не сложит о князе, чтоб была она всех других песен звучнее... Долго ли Владислав с Пересветом в темнице просидели, оба ли княжеский наказ исполнили-боюсь вам в точности сказать, хотя кое-что и предполагаю.
      Ежели не очень заняты вы, то приезжайте к нам на Белоозеро и хроноскоп с собою привозите. Может, вместе мы про судьбу Владислава и Пересвета все как есть узнаем. Потому я так думаю, что весною нынешней, когда возле кремлевской стены землю копали, находку сделали: древнее отбойное орудие нашли - то ли пускичу, то ли порок, и возле снаряды метательные... Вы про царь-пушку слыхивали, конечно?.. А это среди других пороков-царь-порок. Мастер его, видно, мастерил превеликий, и потому сразу же вспомнил я про сказ о двух братьях...
      На этом и закончу письмо свое-люди вы занятые, негоже вам длинные письма писать. Ежели откликнитесь - поподробнее про находку и про все прочее расскажу, а то прямо приезжайте, чтобы к делу ближе. Квартира у меня не шибко просторная, но, милости просим, поместимся. На том с приветом, Матвеев Лука Матвеевич". Я живо представил себе автора - старичка краеведа, ревниво влюбленного в свой родной город, дотошного и не без хитринки. Посмотрите, как ловко он составил письмо: вроде бы и все сказано, да как-то мимоходом заинтересуетесь, можно и поглубже копнуть, а нет-и этого с вас хватит...
      Но старик старичком, а письмо вызвало у нас двойственное отношение. Судьба Владислава и Пересвета не могла не заинтересовать, и улови мы по письму хоть крохотный ключик к раскрытию ее - мы немедленно приступили бы к хроноскопии. Но даже огромное отбойное орудие мало чем могло помочь нам по той простой причине, что умельцев на Руси было великое множество, и сделать его мог кто угодно, не обязательно Владислав.
      Прежде чем ответить Матвееву, мы все-таки решили произвести кое-какие дополнительные изыскания.
      Ни Березкин, ни я не занимались специально историей древнерусского оружия, и потому мы прежде всего выяснили, что скрывается за непонятными для нас словами "пускича" и "порок". Оказывается, так назывались у наших предков навесные метательные машины - катапульты; чем-то они разнились между собой, но в столь тонкие детали нам не было нужды вдаваться.
      Далее в письме упоминались князья - Синеус и Константин Иванович. Раскрыв соответствующий том энциклопедии, мы прочитали нижеследующее:
      "СИНЕУС (середина 9 в.) - один из полулегендарных древнерусских князей. По сообщению летописи, С. - брат Рюрика (см.), княживший в районе Белоозера".
      Княжил-так княжил. Очевидно, Лука Матвеевич упомянул о нем лишь для того, чтобы подчеркнуть древность истории Белоозерского края. Иное дело-Константин Иванович. Но о нем в справочных изданиях специальных статей не оказалось. Мне пришлось поинтересоваться историей самого Белозерска.
      Если теперь суммировать все, что я узнал, то можно представить себе такую картину:
      Окрестности Белого озера, заселенные немногочисленными финно-угорскими племенами, еще в девятом-десятом веках подверглись славянской колонизации. А в 1238 году в бассейне озера возникло княжество, и центром его стал Белозерск... Затем, в течение примерно ста лет, Белозерское княжество играло видную политическую роль в жизни Руси, противоборствуя объединительной политике Москвы и даже соперничая с нею, причем особенно активно и агрессивно действовал князь Константин Иванович, боровшийся с Москвою в союзе с новгородцами... Но уже в 1338 году Белозерское княжество попадает в вассальную зависимость от Москвы, а затем вообще прекращает самостоятельное существование... Ныне Белозерск-небольшой город, районный центр Вологодской области.
      Вот как будто бы и все. Небольшой полузабытый эпизод отечественной истории. Но так ли уж он мал? И есть ли вообще малое в истории народа?..
      Мотивы, побудившие князя задержать механика и поэта, не вызывали никаких сомнений. Но как сложилась судьба Владислава Умельца и Пересвета в княжестве, подвластном воинственному Константину Ивановичу?.. Сумеем ли мы приподнять завесу времени?
      - А что, если с Локтевым посоветоваться?-спросил осторожный Березкин. - Он же из тех краев.
      Моему звонку Локтев обрадовался.
      На квартиру Березкина он приехал веселый, доброжелательный. Примерил шлем монгольского витязя, подивился чукотской трубке и прочим сувенирам и сел у письменного стола под вечно летящей розовой чайкой...
      Едва взглянув на письмо, Локтев изумленно вскинул брови:
      - Да это ж мой дядюшка сочинил! Вот где родственник объявился!
      Он расхохотался, а потом внимательно прочитал написанное.
      - Не советую ехать, - сказал Локтев. - Старик хороший, но пре-ебольшой чудак. Чуть свободная минута-бегом на озеро черепки собирать. Или колодец роют- он уже там крутится. Есть там еще один такой же старикашка- Плахин. Так они вдвоем на целый музей черепков натаскали...
      - История родного края, - сказал Березкин.
      - С этим кто ж спорит! Без них, может, и музея не было бы. Но я с ваших позиций смотрю-откликаться или не откликаться, вот в чем вопрос... Про идею Луки Матвеича я слыхал, конечно, но никаких же доказательств. Так, фантазия...
      А я думал о судьбе механика и гусляра, и еще я думал о другом, о личном. Всем нам хочется больше, чем мы в силах, осуществить. Одним из таких, едва ли выполнимых из-за множества иных хлопот желаний было у меня желание побродить пешком по нашему русскому северу, посмотреть на его реки, леса, деревни, послушать шум его ветра, полюбоваться низким неярким небом... Несколько раз я намечал на карте маршруты, несколько раз ходил на вокзал узнавать расписание поездов, но дела, те самые неотложные дела, перед которыми отступает все остальное, неизменно мешали мне. Березкин продолжал самозабвенно трудиться над расчетами, а я ходил по городским улицам и видел мшистые болота, слышал крик журавлей в пепельном небе, улавливал горьковатый залах мокрой древесной коры... И теперь давняя мечта сливалась со стремлением проникнуть в историю полюбившегося края и, каким-то непонятным образом,- с неясной еще мне судьбою двух неведомых людей, Владислава и Пересвета, некогда прошедших по тем дорогам, на которые так и не довелось ступить мне.
      И я подумал, что вполне могу пока один съездить в Белозерск, не отвлекая от работы Березкина, и на месте решить, стоит ли нам заниматься хроноскопией.
      Глава вторая,
      в которой я знакомлюсь с нашим корреспондентом Лукою Матвеевичем Матвеевым и мы узнаем от директора музея об игумене Белозерского монастыря, некогда молвившем: "Не нами заперто, не нам и отпирать "
      Лука Матвеевич встретил меня на аэродроме. Как я и предполагал, он оказался маленьким, сморщенным старичком, с растрепанной седой бородкой. Живые карие глаза его тотчас уставились на мой чемодан, - Лука Матвеевич, очевидно, полагал, что там находится хроноскоп, и мне пришлось разочаровать его, объяснить, что хроноскоп штука громоздкая и в чемодане его не привезешь... По дороге к дому Лука Матвеевич без умолку рассказывал, как разнесся по городу слух о находке землекопов и он побежал к кремлевской стене.
      Я пытался повернуть разговор так, чтобы получить какие-нибудь дополнительные сведения о самих братьях, Владиславе Умельце и Пересвете... Лука Матвеевич наконец понял меня.
      - Не осудите, что я вам все про порок толкую, - сказал он. - Уж не ведаю, как объяснить вам, а только всю жизнь свою верил я, что создали братья в Белозерске два шедевра, да таких, что могли б они и сегодня наш город на весь мир прославить...
      - Два шедевра? - переспросил я.
      - А как же? Один-чудо механики, другой-чудо поэзии. Братьев-то было двое. Я все надеялся в архивах список "Слова" поэтического найти, вроде "Слова о полку Иго-реве", только нашего, северного... А чтобы изделие Владислава Умельца отыскать-тут у меня и надежды почти не было: увезли, думаю, куда-нибудь, когда князь в поход пошел...
      - Разве доподлинно известно, что Владислав соорудил катапульту?
      - Доподлинно, и в летописи про то написано... Я удивился,
      - А в письме вы как-то неопределенно высказались...
      - Что ж письмо?.. С живым человеком по-живому и потолковать можно, уклончиво ответил Лука Матвеевич. - О дорогом с равнодушным говорить-только себя мучить... А уж коли приехали вы, так и секретов у меня от вас не стало.
      - Значит, вы полагаете, что оба брата выполнили княжеский наказ? постарался уточнить я.
      - Про Пересвета, к сожалению, ничего неизвестно. Моя это догадка. А Владислав угодил князю и отменно был награжден...
      - А потом что? Отпустил их князь?
      - Этого я не говорил! - встрепенулся Лука Матвеевич.-Чего не знаю-того не знаю. Постник Барма вон какую храмину Ивану Грозному выстроил, а молва ходит, что ослепил он его после. Наш-то, Константин Иванович, тоже нрава крутого был...
      - Но почему же вы так уверены, что оба брата создали шедевры?
      - Вас, батенька, посадить бы в темницу да сказать: не сделаешь-не выпустим!
      "Не сделаешь-не выпустим!" Я подумал, что Лука Матвеевич, увлеченный своей идеей, очень все упрощает. Но он, как и все люди, имел право на свою точку зрения. Я слушал старика и пытался представить себе, как произошла встреча князя Константина Ивановича с братьями. Наверное, их схватили дружинники на одной из лесных дорог, ведущей к Белому озеру... "Лесных" -потому что тогда Белое озеро было окружено лесами, а не лежало, как ныне, в оголенных безрадостных берегах... Такие могучие русские' леса еще сохранились до наших дней у Борисоглебских Слобод, между Ростовом Великим и Угличем. Я недавно побывал в них, и теперь легко мог вообразить огромные замшелые серые березы, огромные - не в обхват - сосны, хмурые, в лишайниках, ели... Били, наверное, вдоль узкой дороги косые слепящие лучи низкого солнца, когда грузный конский топот донесся до братьев. По тем временам всякого можно было ожидать от встречного и поперечного, но братья едва ли стали прятаться: их, умельцев, хорошо встречали повсюду, и они спокойно шли навстречу дружине.
      Как повели себя братья, когда закрылись за ними кованые ворота Белозерского кремля? Как разговаривали с князем, сумасбродным феодалом, в его палатах? И почему оба оказались в темнице?
      Трудно было тут что-нибудь домыслить, и мне вдруг захотелось как можно скорее увидеть остатки катапульты, словно могли они дать неожиданный толчок моим мыслям, прояснить их.
      Катапульту перенесли в краеведческий музей, и после завтрака мы отправились осматривать ее.
      Лука Матвеевич провел меня в служебное помещение и познакомил с директором, таким же старичком, как он сам, по фамилии Плахин - это его упомянул Локтев. Втроем мы довольно долго стояли над почерневшими, прогнившими бревнами, и краеведы в два голоса растолковывали мне, какие бревна образовывали горизонтальную раму, какие- вертикальную, но особенно энергично расхваливали ложку для бросания камней: по их словам, в истории оружия она не имела себе равных по размерам... Старики, оказывается, уже успели сравнить величину найденной катапульты и описанной в летописи и не сомневались, что нашли именно ту, летописную...
      Я слушал с большим интересом, и краеведы, заметив это, таинственно сообщили, что проделали еще одну любопытную работу. В летописи, рассказывающей об испытании катапульты, дальность броска определялась шагами князя. Старики перекопали все известные им материалы и нашли довольно подробное описание внешности князя Константина Ивановича. Судя по летописи, был он хорош собою-чернокудрый, длинноусый, могучий, а роста-почти саженного. Старики заключили это, по-своему истолковав весьма оригинальное сравнение: князь был охоч до травли медведей, хаживал на них с рогатиной, а в одной из летописей сказано, что самый матерый медведь, встав на задние лапы, мог лишь сравняться по росту с князем... Произведя какие-то хитрые расчеты, краеведы установили примерную длину шагов князя, и получилось, что катапульта бросала камни и обитые железом бревна более чем на километр, - результат действительно выдающийся.
      Позднее, в маленьком и тесном кабинете директора музея, мы вновь разговорились о братьях, и я спросил, не сохранились ли документы с описанием темницы.
      - Их, пожалуй, и не было, таких документов, - сказал Плахин.-Тюрьмы-они ж секретные. А тайные ходы есть в монастыре. Сам я в одном побывал и забыть уж пятьдесят лет не могу. Верите? По ночам та дверь снится...
      Лука Матвеевич кивнул, как бы подтверждая слова Плахина, а я ждал дальнейших разъяснений.
      - В молодости я в монахи готовился, - продолжал Плахин,- послушником был при здешнем монастыре. Ежели бы не революция-так и прожил бы жизнь впустую. Но это уже другой разговор. А тогда рабочие стену разобрали и ход под нею нашли. Спустились мы в него со свечами и дошли по темному коридору до двери. Подергали ее, да куда там! Тяжелая дверь, литая. Побежали потом к игумену, рассказали все и предложили ту дверь поломать. Только игумен не одобрил: "Не нами заперто, - сказал, - не нам и отпирать..." Ход тот опять камнями заложили. А я и ту дверь забыть не могу, и тех слов игуменьих. Страшные слова, доложу я вам...
      Плахин был весь какой-то длинный. С длинным носом, с длинным подбородком, с длинными узкими руками. Воспоминания разволновали его, и он сидел, напряженно выпрямившись, бросив руки на стол, заваленный бумагами и экспонатами.
      - А где ломали тогда?-спросил я.-Вы не забыли?
      - Такое разве забудешь...-начал было Плахин и вдруг побледнел. - Да ведь там, где и нынче реставрацию ведут! Старики вскочили.
      - Прости господи, где раньше голова была?-прошептал Плахин.
      Глава третья,
      в которой мы с помощью каменщиков находим и вскрываем подземную галерею; что мы обнаружили в конце ее - будет видно из дальнейшего повествования
      Последующие события развивались стремительно. На монастырской стене работала молодежная бригада каменщиков, недавних выпускников школы ФЗО, во главе с бригадиром Басовым. Этот Басов был крупным плечистым парнем с пышным русым чубом, торчащим из-под кепки. Слушал он Плахина молча, ни на кого не поднимая глаз, и нельзя было понять, слышит ли он вообще что-нибудь... Потом Басов сказал:
      - Сделаем.
      И, считая разговор оконченным, вразвалку зашагал к своим ребятам,
      Лука Матвеевич и Плахин действовали крайне энергично. В тот же день они добились приема в райисполкоме, и председатель сказал им, что не возражает против поисков. хода, но не имеет средств на это. Он обещал похлопотать, но старики вышли из его кабинета растерянными.
      - Теперь завалят тот ход бумагами,- грустно сказал Плахин. - Тогда уж и вовсе не откопаешь.
      Бригадир каменщиков не внушал мне особой симпатии, но сейчас у нас оставалась лишь одна надежда, и мы вновь отправились к монастырской стене.
      Басов слушал нас все так же молча и все так же глядя себе под ноги.
      - И "за так" сделаем, - сказал он и впервые посмотрел на меня. Я увидел под пышным чубом два синих любопытных глаза...
      В городском архиве, к счастью, сохранился план перестройки монастыря, произведенной в дни молодости Плахина, и уже через несколько дней каменщики во главе с Басовым расчистили ход, ведущий в подземную галерею. (Березкин, которому я послал телеграмму, к тому времени тоже прибыл в Белозерск.)
      Всякого рода подземные ходы всегда окружены ореолом таинственности, но я не стану описывать открытую галерею, чтобы не отвлекаться от главного. Отмечу лишь, что Басов и его товарищи были очень удивлены характером каменной кладки и в один голос утверждали, что она древняя...
      - Верно, прочность-то какая! - поддержал их Плахин. Он нервничал и все потирал свои длинные морщинистые руки.
      Как некогда послушники, мы остановились перед дверью, "не нами запертой". Увы, даже слесарь ничего не смог сделать: замок не поддавался; дверь, должно быть, заклинило осевшим потолком. В конце концов пришлось прибегнуть к автогену.
      Автогенщики еще не закончили работу, когда все поняли, что за тяжелой металлической дверью находится... каменная стена. Неожиданное открытие настолько поразило нас, что мы долго стояли у вырезанного овала, не зная, что предпринять
      Выручил нас Басов. Он внимательно осмотрел скрытую за дверью стену, поковырял ее твердым ногтем, а потом решительно заявил:
      - Не строительная кладка. Стены-то иначе сложены...
      - Замуровано что-нибудь,-заметно волнуясь, шепнул Плахин. -Уж не казна ли княжья?..
      - Упаси боже, на что нам казна? - сказал Лука Матвеевич.
      - А музей!
      - Похоже, замуровано,- согласился Басов; он постучал по стене, прислушался и добавил:-Кажись, пустота. Опять придется рукава засучить.
      Когда каменщики наконец разобрали часть стены, достаточную, чтобы заглянуть в отверстие, я направил в него луч света, и он тотчас уперся в следующую каменную стену: от двери до нее было не более двух с половиною метров.
      - Что там? Что?-нетерпеливо спрашивал Плахин.
      - Ничего нету. Пусто, - ответил я, обшарив лучом всю камеру.
      Но когда луч света вновь застыл на противоположной стене, в центре светового круга мы увидели тонкое, изъеденное временем и ржавчиной железное кольцо, вкрученное в паз между камнями; на кольце висела цепь, настолько источенная, что казалась ажурной. На полу, у стены, была сделана невысокая каменная лежанка; капли воды, падавшие с потолка, выбили в ней углубления.
      - Темница, - сказал за моей спиной Лука Матвеевич.- Подземная темница. Но почему ее замуровали?
      Басов заявил, что его бригада не уйдет (а был поздний вечер), пока не разберет кладку так, чтобы в камеру можно было войти. Единственное, о чем я попросил каменщиков,- это не входить в камеру, чтобы все сохранить в ней для хроноскопии в неприкосновенности. Сделал я это на всякий случай, так как у нас по-прежнему не было никаких доказательств, что темница имеет хоть отдаленное отношение к судьбе Владислава и Пересвета...
      Должен признаться, что вид замурованной камеры произвел на меня большое впечатление. Я вспоминал, как в детстве, совсем еще мальчишкой, стоял перед такими же мрачными камерами в подземных галереях Киево-Печорской лавры, мучительно стараясь представить себе, кого приковывали в них к стенам добросердечные божьи слуги и была ли у пленников хоть малейшая надежда вырваться на свободу... Надо ли говорить, что Лука Матвеевич и Плахин тоже были возбуждены. Особенно Плахин, конечно. Длинное лицо его прямо-таки излучало сияние.