7

Это была любовь с первого взгляда.

Вольферль стоял у въезда в город, завороженный звуками и видом Вены. Папа нарочно задержался возле укреплений, опоясывающих Вену, желая рассказать жене и детям, что именно здесь в 1683 году были разбиты турки, после чего началось превращение Вены в современный город, и что, возможно, Фридрих Прусский не решается штурмовать город именно из-за этих внушительных оборонительных сооружении, по Вольферль заметил, что Папу никто не слушает. Мама задумалась, наверное вернулась мыслями в Зальцбург, Наннерль с любопытством разглядывала нарядных дам в проезжавших экипажах, а сам Вольферль жадно созерцал этот новый мир, стараясь ничего не упустить. Он не мог наглядеться и наслушаться.

Его привела в восторг веселая суета городских улиц, ему нравились ритм и темп жизни города, его многоликость, оживление и толпы людей повсюду.

Папа нанял экипаж, и они отправились к месту своего жительства, в гостиницу «Белый бык», неподалеку от Дворцовой площади. Когда они проезжали по Грабену – сердцу Вены, Вольферль рассматривал толпу на тротуарах, которая становилась все гуще, и воскликнул:

– Папа, а Вена куда больше Зальцбурга, и народа здесь гораздо больше!

– С 1683 года население тут удвоилось, было девяносто тысяч, а стало почти двести. А в Зальцбурге всего десять тысяч человек.

– Мы здесь надолго останемся?

– Сколько понадобится, столько и проживем.

– А это что? – Вольферль указал на шпиль, высившийся в отдалении.

– Это собор св. Стефана, – ответил Папа. – Самый старый и самый большой в Вене. Он в центре города. Мы будем жить поблизости.

Поток экипажей запрудил весь Грабен, они продвигались вперед черепашьим шагом, но Вольферль был только рад – можно по крайней мере насладиться видом города. Несмотря па серое небо и холод не по сезону, на Грабене было многолюдно. В Зальцбурге никто носа на улицу не показывает в такую погоду, думал Вольферль. Здесь же прогуливалось много господ в пудреных париках и дам в нарядных отороченных мехом накидках. Повсюду слышалась непонятная речь, и Папа объяснил, что люди приезжают в Вену со всего света. Вольферль видел конных солдат в мундирах с императорским гербом, но не заметил никаких других признаков войны, хотя Мама с Папой часто говорили о войне, которая шла между императрицей Марией Терезией и Фридрихом Прусским; Экипаж остановился – пропустить солдат, и Вольферль услыхал, что какой-то человек предлагал билеты на фейерверк за двенадцать крейцеров.

Вольферль возбужденно попросил:

– Папа, можно мне пойти?

– Нет.

– Но он говорит, дети до девяти лет могут не платить, если придут с родителями.

– Я сказал – нет, – строго повторил Папа.

Вольферль умолк, но ненадолго. Нищий просил милостыню, протягивая шляпу к сидевшим в экипажах людям, и Вольферль спросил:

– Можно дать ему что-нибудь? Мне его жалко.

Папа рассердился, но господин в карете позади них подал нищему крейцер, и Вольферль обрадовался.

– Дети, бедность – это несчастье, проклятие божье, – сказал Папа, и Вольферль задумался, зачем богу нужно проклинать кого-то? Бог наказывает за дурные поступки, не раз говорил Папа, но ведь проклятие – это совсем другое, что-то вроде глухоты. Страшнее глухоты ничего невозможно себе представить. Мальчик содрогнулся от ужаса и чуть не заплакал.

– Что с тобой, Вольферль? – спросила Мама. Разве мог он объяснить?

– Этот нищий – скверный человек, – сказал Папа. – Иначе ему не пришлось бы попрошайничать.

Мама обняла Вольферля, словно желая защитить от городской толпы, а он предпочел бы, чтобы она этого не делала – так он хуже слышал то, что происходит вокруг. Он хорошо знал почти все звуки Зальцбурга, но в Вене оказалось много новых. И его охватило страстное желание впитать всю эту музыку улиц: людской говор, интонации разных языков, грохот колес проезжающих экипажей.

– Тебе нравится Вена, Вольферль? – спросил Папа и ласково притянул его к себе.

– Очень!

При входе в гостиницу «Белый бык» какой-то человек предложил Леопольду:

– Купите чудотворный талисман. Кусочек от креста святого Стефана. Отдаю за десять крейцеров.

Леопольд возмутился – неужели этот наглец принимает его за деревенского простака?

– Глупые суеверия! – с негодованием сказал он. Однако торговец не отставал. Не желая упустить хорошо одетого господина, он попытался всучить ему «Список парикмахеров, портных и модных магазинов» и, когда Леопольд заинтересовался, предложил ему еще «Подробный и исчерпывающий список венских аристократов», который Леопольд купил, только когда торговец сбавил цену с двадцати до десяти крейцеров.

Позже Леопольд негодовал. Список оказался ничем не лучше его собственного – деньги выброшены на ветер. К тому же и устроились они совсем не так, как рассчитывали. Номер в «Белом быке»– заказал для него зальцбургский знакомый, уверявший Леопольда, что «Белый бык» – гостиница приличная, хоть и недорогая, и находится по соседству с дворцами аристократов, на чье покровительство можно было рассчитывать. Но номер оказался однокомнатным. И в ном не нашлось места даже для дорожного клавесина.

Комнату пришлось разгородить. Она скудно освещалась и была такая холодная, что вода в тазу замерзла, да и с удобствами дело обстояло неважно. Дети принялись шутить по этому поводу, и Анна Мария их поддерживала, но Леопольд сказал, что смеяться тут не над чем. Ему пришлось улечься на одной кровати с Больферлем, а Анна Мария с Наннерль устроились в другой половине комнаты.

Леопольд почти не сомкнул глаз. Вольферль всю ночь толкал его и не давал спать, пожаловался он Анне Марии, но это была по единственная причина бессонницы. До сих пор он не получил вестей ни от графа Шлика, ни от графа Герберштейна. Правда, он никогда особенно не рассчитывал на чью-либо помощь, однако вся обстановка действовала на него угнетающе. О переезде не могло быть и речи. Он всем дал этот адрес. Уж не наказывает ли его бог за то, что он осмелился взять судьбу в свои руки? К тому же погода стояла отвратительная, а ведь было только начало октября.

С тех пор как они приехали в Вену, дождь не прекращался пи на минуту. Не верилось, что солнце когда-нибудь снова выглянет.

Прослышав, что императрица и эрцгерцог Леопольд намереваются посетить премьеру повой оперы, Леопольд Моцарт решил воспользоваться случаем. Так или иначе, надо получить аудиенцию у императрицы, но тут же он подумал, что попытка привлечь ее внимание может быть расценена как оскорбление короны. Заплатив дукат, что значительно превышало обычную стоимость билета, Леопольд получил кресло поблизости от императорской ложи.

Императрица не появилась, и Леопольд был очень расстроен. Волей-неволей ему пришлось сосредоточить внимание на опере Глюка «Орфей и Эвридика». Сначала он слушал недоверчиво, но постепенно музыка захватила его, что было некоторым утешением, по крайней мере не напрасно потеряно время; музыка не лишена лиризма. Вольферлю надо обязательно послушать оперу, решил Леопольд.

Когда дирижировавший оперой Глюк поднялся из-за клавесина и, стоя, кланялся аплодировавшей публике, Леопольд услышал, как эрцгерцог сказал своему адъютанту:

– Говорят, в Вену приехал мальчик, который играет на клавесине не хуже взрослого.

Леопольд заторопился назад, в гостиницу, и стал ждать высочайшего приглашения.

Но приглашения не последовало, и, чтобы немного рассеяться, он повел Вольферля на «Орфея и Эвридику». На этот раз дирижировал не Глюк, а кто-то другой – оказалось, что императрица уже почтила своим присутствием оперу. Вольферль сидел задумчивый и притихший.

Это была первая опера, услышанная Вольферлем, и она привела его в недоумение. Папа говорил, что в опере много действия, а на сцене почти ничего не происходило. Но пение оказалось прекрасным. Диапазон голосов был очень широким, Вольферль и не представлял себе, что человек способен брать такие высокие ноты. И потом, певцы совсем не фальшивили. В Зальцбурге такое редкость, даже во время службы в присутствии архиепископа. Вольферль не понял, в чем суть оперы «Орфей и Эвридика». В ней показана победа любви над смертью, сказал Папа, по Вольферлю это мало что говорило. Папа пояснил, что Орфей и Эвридика на самом деле только духи.

– Святые духи? – спросил Вольферль.

Папа улыбнулся и ничего не ответил. Начинался второй акт, а Папа хотел, чтобы Вольферль не пропустил ни одного такта. Музыка Глюка временами казалась Вольферлю ужасно медленной, она словно застывала на месте, но никогда прежде он не слыхал таких мелодичных и нежных звуков. Он слушал как зачарованный. Опера кончилась, а Вольферль все сидел на месте, хотя Папа сказал, что в фойе продают сласти.

Когда Папа укладывал Вольферля – Мама и Наннерль уже давно спали на своей половине, – он спросил:

– А я смогу когда-нибудь написать оперу?

– Может статься.

– Скоро?

– Когда научишься. Глюку было под пятьдесят.

– Знаете что, Пана?

– Что?

Вольферль был необычно задумчив.

– В опере слова сами поют друг другу! – Мальчик говорил так, словно делился своим открытием с Папой. – Одни слова поют красиво, а другие отвечают им еще красивее, тогда одни слова спрашивают, а другие поют им ответ, а потом они все вместе радуются, – От возбужденного голоса Вольферля проснулись Наннерль и Мама. Они пришли со своей половины узнать, в чем дело.

Вольферль пропел слова, которые тут же придумал, и сказал Папе:

– А теперь, Папа, вы мне отвечайте словами.

Но прежде чем Папа сообразил, что сын от него хочет, Вольферль низким голосом, как Папа, пропел строфу за него; а потом запел женским голосом:

– Это Мама. – Затем тоненьким, девичьим: – Это Наннерль. Папа, ну, пожалуйста, давайте завтра напишем оперу и споем ее. Я могу петь тремя голосами, а вы споете своим. А назовем мы ее «Венская опера». – Он стал сосредоточенно прислушиваться к мелодиям, звучавшим у него в голове.

– Ну довольно, размечтался, – строго сказал Папа, но тут же не удержался и спросил: – А сколько инструментов тебе потребуется дли этого произведения со словами?

Вольферль назвал точное число инструментов, которое он собирался использовать.

То ecть ровно столько, сколько использовал Глюк. Мальчик не только обладает интуицией, он еще и наблюдателен, подумал Леопольд, как раз то, что нужно для композитора.

Вольферль спросил:

– Папа, а почему я не родился у вас с Мамой в Вене? Вы же знали, что мне бы это понравилось.

– Это бог решает, где тебе родиться, – вмешалась Наннерль.

А Мама добавила:

– И к тому же сейчас поздно. Всем пора спать.

– Да, – подтвердил Папа. – А то смотри, еще захвораешь.

– Папа, почему я не родился в Вене? – настаивал Вольферль.

– Потому что твой дом в Зальцбурге, – строго ответил Папа. – Когда-нибудь ты и там будешь слушать оперу. А пока иди спать. Тебе не надо утомляться – вдруг мы получим приглашение ко двору.

Взбудораженный услышанным, Вольферль почти не спал ночь. В его памяти вновь и вновь возникали мелодии оперы, и он был счастлив. К утру он знал несколько арий Глюка наизусть.

8

На следующий день дети получили приглашение выступить с концертом. Приглашение исходило не от императорской семьи, как рассчитывал Леопольд, а от графа Коллальто. Леопольд удивился – у него не было рекомендательных писем к этой семье. Кроме того, он побаивался предстоящего выступления, потому что дети не упражнялись с тех самых пор, как приехали в Вену. Тем не менее приглашение он принял сразу: граф Коллальто был одним из влиятельнейших вельмож в стране.

Когда они вступили на Дворцовую площадь, где находился дворец Коллальто, Леопольд увидел знаменитую церковь Ам Гоф, построенную иезуитами и одну из старейших в Вене.

– Теперь молитесь богу, – шепнул он своим, – ведь от людей помощи не дождешься.

Анна Мария решила, что муж не в меру вольнодумствует. По великолепной мраморной лестнице лакей провел их в музыкальную комнату, почти такую же просторную, как Рыцарский зал. Анне Марии очень понравились высокий потолок и хрустальные люстры.

Худощавый, изысканно одетый человек, стоявший у клавесина, представился им:

– Господин Моцарт, я граф Пальфи, друг хозяина дома графа Коллальто. По дороге в Вену я заезжал к графу Шлику, и он уговорил меня задержаться и послушать игру ваших детей.

Леопольд отметил, что манжеты у молодого аристократа сделаны из настоящих валансьенских кружев, а бриллиантовые пряжки на башмаках, должно быть, стоят целое состояние. Он подумал, не слишком ли много взял на себя, и его вновь охватил страх.

– Ваши дети очаровали меня, господин капельмейстер, – продолжал граф Пальфи. – Я рассказываю о них всем и каждому.

– Вы очень великодушны, ваше сиятельство, – ответил Леопольд с низким поклоном.

– Отнюдь нет. Граф Шлик и граф Герберштейн разделяют мое мнение.

Он представил Моцартов гостям, входящим в музыкальную комнату.

Имена, которые он называл, Леопольд знал всю жизнь: граф Коллальто, приближенный императрицы; граф и графиня Тун, принадлежавшие к одному из знатнейших родов в империи; баронесса Гуденус, известная своим покровительством музыкантам, и граф Хотек, канцлер Богемии.

– Моцарт, граф Пальфи утверждает, что ваши дети играют, как взрослые, – сказал граф Коллальто, – но мне кажется, что он преувеличивает.

Не дав Моцарту ответить, он знаком приказал детям начинать.

Первым номером они сыграли дуэт, выбранный Леопольдом, – дуэт был легок и в то же время весьма мелодичен. Затем дети исполнили свои сольные номера. Наннерль играла с большой выразительностью, но по-настоящему завладел всеобщим вниманием Вольферль.

Баронесса Гуденус поцеловала Вольферля, и он рукой вытер щеку. Баронесса ему не понравилась. Она болтала, пока он играл.

Леопольд решил, что высшее общество оскорблено грубой выходкой сына, но графиня Гун сказала:

– Господин Моцарт, ваш сын играет даже лучше, чем о том писал наш двоюродный брат епископ пассауский. Надеюсь, мы еще будем иметь удовольствие послушать ваших детей.

– С превеликой радостью, графиня.

– Мы это устроим. Надо только выбрать удобный день.

– Сколько вашему мальчику, Моцарт? Лет десять? – спросил граф Коллальто.

Леопольд возмутился, но ответил любезно: – Шесть, ваше сиятельство, Всего шесть.

– Непостижимо!

– Дата его рождения, ваше сиятельство, зарегистрирована в Зальцбурге.

Графиня Тун попросила Вольферля сесть с ней за клавесин и показать, как удалось ему добиться такого легкого туше при исполнении сонаты Телемана.

– Я играю на клавесине, но далеко не так хорошо, как вы, – сказала она, словно оправдываясь. Она обращалась с ним как со взрослым. У нее был прелестный певучий голос, и к тому же она была молода и хороша собой.

Вольферль услышал, как граф Коллальто снисходительным тоном объяснял кому-то:

– Вильгельмина недавно замужем. Она еще совсем девочка, ей всего восемнадцать.

Но тут графиня вновь заговорила с ним и полностью завладела его вниманием.

– Вольфганг, мелодия дуэта просто очаровательна. Она тронула меня до слез. По-моему, я никогда прежде его но слышала.

– Его написал Доменико Скарлатти, сын Алессандро. Это очень мелодичный дуэт.

– Вы сыграете мне его еще раз, когда придете к нам?

– Да, да, обязательно, если разрешит Папа.

– Ну конечно же, разрешит. Благодарю вас, Вольфганг, за прекрасный концерт.

– Благодарю вас, графиня. – Вольфганг готов был играть все, что бы она ни пожелала. Будь он постарше, он бы непременно женился на ней.

Леопольд ждал, что за концертом последует оживленный разговор о музыке, но граф Коллальто уже делал саркастические замечания насчет того, что англичане отбирают у Франции ее американские колонии, хотя Франция – союзник Австрии.

Леопольд хотел было вступить в разговор и спросить, не угрожают ли Вене пруссаки – в роскошной музыкальной зале это казалось маловероятным, – но тут лакей дал знак, что Моцартам пора прощаться. Никто из гостей еще не собирался уходить, но Леопольд ничем не выказал своей обиды. К тому же это чувство несколько смягчилось, когда лакей вручил ему тонкие кружевные платки для госпожи Моцарт, великолепный веер для Наннерль, серебряные часы для Вольфганга и двадцать гульденов для него самого.

Концерт во дворце Коллальто произвел впечатление на владельца гостиницы «Белый бык». Обычно Отто Хейнц относился к своим постояльцам пренебрежительно, но граф как-никак был одним из могущественнейших вельмож империи. Толстый краснолицый хозяин предоставил Моцартам более просторный и удобный номер, и с тех пор именовал Леопольда не иначе как «ваше превосходительство господин капельмейстер Моцарт», что очень смешило Вольферля. Он шутливо называл сестру «ваше королевское высочество госпожа фон Аннерль», а себя – «ваше королевское высочество господин фон Оцарт», и Леопольд не делал замечаний сыну – дело в том, что через несколько дней после концерта у Коллальто дети получили приглашение выступить перед императрицей в Шёнбрунне.

Леопольд написал Буллингеру о высочайшей милости и попросил его отслужить в Зальцбурге четыре мессы по одной на каждого члена семьи Моцартов. Затем он занялся туалетом Вольферля, полагая, что мальчик скорее, чем кто-либо из них, может привлечь к себе благосклонное внимание.

Леопольд заставил его надеть кружевные манжеты, башмаки с пряжками из фальшивого серебра, пудреный парик и нацепил ему на бок шпагу в украшенных камнями ножнах, как подобает придворным, после чего Вольферль превратился в маленького графа Пальфи.

В день концерта Леопольд нанял карету, запряженную четверкой лошадей, с кучером и форейтором, хотя это стоило немалых денег. Дети пришли в восторг от такой роскоши и уселись, откинувшись на синие подушки, будто для них это было самым привычным делом. Анна Мария, примирившись в душе с расточительством мужа, тоже радовалась. Они проехали по узким, извилистым улицам внутреннего города, выбрались к предместью Мариахильф и покатили дальше. Все были радостно возбуждены.

Поездка оказалась удивительно приятной. И Вольферлю хотелось, чтобы она длилась как можно дольше. Но вот впереди возникла громада Шёнбрунна, и от его непомерной величины у мальчика перехватило дыхание. Парк перед дворцом был огромный, а сим дворец и того больше. Вольферль был подавлен ею размерами и воскликнул:

– Ой, какой громадный!

– Это самый большой дворец в мире, больше Версаля, – сказал Папа. – Пятьсот акров! Больше, чем многие города. – И больше Зальцбурга?

Папа не ответил, погруженный в созерцание окружавшего их великолепия.

По мере того как они приближались к Шенбрунну, изумление Вольферля росло. Дворец графа Коллальто выглядел крошечным по сравнению с резиденцией Марии Терезии. Он приехали через решетчатые чугунные ворота, мимо двух высоких обелисков, увенчанных позолоченными имперскими орлами. Чем ближе они подъезжали к Шёнбрунну, тем громаднее он становился. Но вблизи дворец оказался грязновато-желтым, а не ослепительно белым, как издали. И это несколько разочаровало Вольферля. Тем не менее мальчик был взволнован.

– Пана, Шёнбрунн куда больше Резиденции, – сказал он.

– Говорят, в нем тысяча четыреста сорок одна комната, и собираются пристраивать еще.

– А для чего императрице столько комнат?

– Она поставлена богом защищать свой народ и свою империю.

Интересно, есть ли у бога на небе такие же дворцы, подумал Вольферль. Ему стало грустно. Рядом с огромным дворцом он почувствовал себя совсем малюсеньким. Дворец был слишком грандиозен для клавесина. А тут еще Папа стал давать последние наставления, и Вольферль совсем сник.

– Запомните, – говорил Папа, – нельзя обращаться к ее императорскому величеству или к членам императорской фамилии, пока они сами первые с вами не заговорят.

Им велели войти с заднего хода. Лакей сообщил Леопольду: – Вас ждут в Зеркальном зале, – и, не говоря больше ни слова, повел их туда. Ну что ж, подумал Леопольд, с одной стороны, их впустили, как прислугу, с заднего хода, с другой – принимают в любимой комнате Марии Терезии.

Следуя за высокомерным лакеем через множество роскошных покоев, отделанных в стиле рококо, Леопольд невольно восхищался их пышным великолепием, несмотря на твердое намерение держаться так, будто его ничем не удивишь. Люстры тончайшей работы, золоченые лепные потолки, печи, почти до самого потолка, облицованные затейливым изразцом, паркетные полы, натертые до такого блеска, что в них можно смотреться, как в зеркало, – все казалось еще более роскошным, чем он представлял. Нет, моя мечта неосуществима, говорил он себе, смешно думать, что людей, окруженных таким великолепием, можно еще чем-то удивить. Они растопчут мои честолюбивые устремления на корню.

Тем временем лакей ввел их в Зеркальный зал, и, когда Леопольд увидел императрицу и императора в окружении эрцгерцогов и эрцгерцогинь, ему показалось, будто все они сговорились против него.

Мария Терезия и император Франц I сидели посередине зала, остальные стояли. Леопольд поклонился как мог ниже и, окинув взором огромную комнату, усомнился, услышит ли кто-нибудь игру детей – таким маленьким казался здесь клавесин. И тем не менее, подумал он, где же еще играть Телемана и Скарлатти, как не здесь? Зеркальный зал был даже больше Рыцарского зала, и в нем стояли семь изумительных зеркал высотою от пола до потолка, таких ему еще не доводилось видеть. Стены были белые с золотом, а посреди зала – две огромные люстры. Леопольд надеялся, что дети волнуются меньше его.

Дети сделали императрице реверанс, и она, обратившись к Леопольду, сказала:

– Мальчик совсем еще маленький. Моцарт, сколько, вы говорите, ему лет?

– Шесть, ваше величество. Шесть с небольшим. На лице Марии Терезии отразилось недоверие.

В толпе за спиной императрицы и императора он заметил графа Шлика и графа Пальфи, но они не подали виду, что знают его. Все придворные ждут ее мнения, причем ждут недоброжелательно, казалось Леопольду.

И тут императрица сказала:

– Моцарт, мне со всех сторон твердят о таланте ваших детей. И граф Шлик, и граф Пальфи, и Туны. Хотелось бы думать, что они не преувеличивают.

– Мы приложим все усилия, ваше величество. – Леопольд молил бога, чтобы слухи о ее интересе к музыке оказались правдивы. Говорили, что у Марии Терезии хороший голос и в свое время она занималась с Вагензейлем, который состоял учителем музыки при императорской семье. Вагеннойля Леопольд высоко ценил как музыканта. Но, глядя на императрицу, холодную и величественную, Леопольд не видел ничего, кроме ослепительного блеска бриллиантовой диадемы в ее волосах, и помнил только, что перед ним императрица, которая сумела дать отпор такому могущественному полководцу, как Фридрих Прусский. Дурные предчувствия овладел и им.

– Начинайте! повелительно сказала Мария Терезия.

Вольферлю императрица сразу понравилась. Она была похожа на Маму. Обе были приблизительно одного возраста, разве только императрица чуть потолще, но у обеих красивый румянец и голубые глаза. И хотя, когда мальчика представляли ей, она окинула его неприступным взглядом, он заметил, как взгляд ее потеплел, когда императрица обратила его на своих детей, некоторые среди них были не старше его самого, и как ласково улыбнулась – ну совсем, как Мама. И потом, ведь Папа говорил, что в Вене он должен поправиться именно императрице.

Неожиданно для себя Вольферль улыбнулся Марии Терезии, и она невольно улыбнулась в ответ.

Папа усадил сына на табурет у клавесина, рядом с Наннерль. Вольферлю это не понравилось. Он ведь достаточно большой, чтобы самому залезть, – просто Папе надо показать, какой он маленький. Папа нервничал, у него тряслись руки. А у меня нет, так и хотелось выкрикнуть Вольферлю. Я никогда не волнуюсь, когда играю.

Дуэт всем поправился. Настала очередь Вольферля играть соло, и Мария Терезия вдруг предложила, чтобы ее младший сын эрцгерцог Максимилиан, ровесник Вольферля, переворачивал страницы.

Императрица тут же мысленно упрекнула себя, что расчувствовалась и позволила себе поставить Габсбурга на одну доску с простолюдином, но ведь она так гордилась музыкальными способностями своих детей. Однако сознание своей непоследовательности лишь раздражило ее, и, когда император сказал:

– Макс слишком мал, – она возразила:

– Ему столько же лет, сколько и этому Моцарту.

Маленький эрцгерцог сел рядом с Вольферлем, и Леопольд вздохнул с облегчением – мальчик, очевидно, знает свое дело. Мария Терезия внимательно слушала. Со вниманием слушали и все остальные. Леопольд радовался, что ему пришла в голову мудрая мысль включить в программу сонату Вагензейля – любимого композитора императрицы. Вдруг Вольферль остановился, указал пальцем на маленького эрцгерцога и объявил:

– Он только все портит. Нет ли здесь господина Вагензейля? Он умеет. Oн будет правильно переворачивать страницы.

Мария Терезия вспыхнула от негодования, и Леопольд подумал, что вот сейчас она прикажет прервать концерт. Но Вольферль снова ей улыбнулся, будто говоря, что они-то с ней понимают, в чем дело, и она отдала распоряжение позвать Вагензейля, который в соседней комнате занимался музыкой с кем-то из ее детей.

Обращаясь к Вагензейлю, Вольферль был сама учтивость.

– Господин Вагензейль, – сказал он, – я исполняю одну из ваших сонат. Не согласитесь ли вы переворачивать для меня страницы?

Учитель музыки посмотрел на императрицу, и та кивнула. Когда Вольферль кончил играть, Вагензейль сказал:

– Ваше величество, мальчик превосходный музыкант. Но тут в разговор вступил император:

– Моцарт, и это все, на что способен ребенок?

– Вольфганг еще умеет импровизировать, ваше величество.

Император подошел к клавесину.

– Мальчик, – сказал он, – играть, когда видишь клавиатуру, проще простого, а ты вот попробуй па нее не смотреть.

– Хорошо, ваше величество. Что вы хотите, чтобы я сыграл?

Император набросил кружевной платок на клавиатуру и сказал:

– Сыграй то же, что играл.

– Ваше величество, – взмолился Леопольд. – Но ведь это не будет импровизацией!

– Ничего, Папа, я сыграю, – сказал Вольферль и, прежде чем его остановили, сыграл всю вещь от начала до конца, не снимая платка.

– Все, как по нотам, – подтвердил Вагензейль. – Поразительно!

– Теперь сыграй одним пальцем, – приказал император. Вольферль сыграл.

– А теперь импровизируй.

– В чьей манере, ваше величество?

– Импровизируй, и больше ничего.

– Это слишком просто, ваше величество. Чью манеру вы предпочитаете – Телемана или Гассе?

Не зная, что сказать, император беспомощно оглянулся на Вагензейля, и тот попросил:

– Если можешь, сыграй мою сонату в манере Телемана. Однако Вольферль не ограничился одним Телеманом и перешел на Гассе.

– Может, ты еще знаешь какие-нибудь фокусы, мальчик? – спросил император.

– Он не маг, – сказала императрица. – Он просто ребенок, пусть даже милый и талантливый, который исполнил все ваши просьбы, хотя некоторые из них не имели ничего общего с музыкой.

– Но ты же осталась довольна, Мария?

– Не в этом дело. – Теперь это была императрица, которая, хотя и делила с ним ложе и имела от него шестнадцать детой, никогда не делила с ним власти. – Франц, мальчик устал, ему надо отдохнуть. – Она обернулась к Анне Марии и более мягко сказала:

– Госпожа Моцарт, ему, наверное, пора спать.

– Да, наше величество.

У вас хорошие дети, госпожа Моцарт.

Господь бог послал нам это счастье, ваше величество.

– Хватит ему играть. Теперь пора к маме.

– Благодарю вас, ваше величество. – Мама обняла Вольферля.