Возвышенное и земное

Через несколько дней Фридрих Вильгельм, до которого дошел слух о происшествии в театре, удостоил Моцарта аудиенции. Короля позабавила смелость, с какой композитор держал себя со знаменитой примадонной. Сам же Вольфганг, узнав, что Бараниус – любовница Фридриха Вильгельма, не на шутку струхнул.

– Я не смогу послушать вашу игру, господин Моцарт, – сказал король. – Но королева готова завтра вас принять. Она почти так же любит музыку, как мой предшественник.

Вольфганг слышал произведения для флейты, написанные этим воином-философом-композитором, и был о них весьма невысокого мнения. Однако посмертно Фридриха II стали именовать Фридрихом Великим. Нынешний монарх, несмотря на свой роскошный охотничий костюм, не произвел на Вольфганга большого впечатления. Неужели же все путешествие из Вены сюда проделано напрасно, думал он.

– Ваше величество, князь Лихновский хотел меня вам представить.

Фридрих Вильгельм очень спешил, и имя это явно слышал впервые.

– Ваше величество, князь женат на дочери графини Вильгельмины Тун.

– А? На ее красавице дочке. Как же, припоминаю. Всего хорошего!

Игра Моцарта доставила королеве большое удовольствие, а дня через два Вольфгангу дали заказ, подписанный Фридрихом Вильгельмом, – сочинить шесть простых фортепьянных сонат для их дочери и шесть струнных квартетов для самого короля. В качестве аванса прилагалось сто фридрихсдоров. Вещи эти господин Моцарт может писать на досуге. Когда вернется в Вену.

Назначения на службу при прусском дворе, очевидно, ждать не приходилось.

Единственно, что доставило ему искреннюю радость в оставшиеся до отъезда дни, был концерт Ганса Гуммеля. Мальчик вместе с отцом совершал трехлетнее турне, причем всюду провозглашалось, что одиннадцатилетний вундеркинд – любимый ученик Вольфганга Моцарта. Вольфганга восхитило, с каким вкусом и мастерством Ганс исполняет его музыку. Ганса и его отца глубоко растрогало присутствие в зале маэстро. Встреча их была искренне теплой и дружеской.

От старшего Гуммеля Вольфганг узнал, что Ганс много зарабатывает своими концертами.

Через два месяца после того, как Моцарт с такими радужными надеждами покинул Вену, он вернулся домой, и денег у него едва хватило на то, чтобы отдать долг Гофдемелю.

86

Признать, что поездка в Пруссию провалилась, было слишком больно, и Вольфганг сделал вид, будто Фридрих-Вильгельм предложил ему место при прусском дворе, но из уважения к Иосифу II он от этого места отказался. Заказ, полученный в Пруссии, придавал его словам видимость правды.

Не прошло и месяца, как Вольфганг снова влез в долги. Нога у Констанцы опять стала опухать, и доктор Клоссет сказал:

– Возможно, причиной этому частые беременности, а может, это воспаление костной ткани. – И добавил, что, пока не получит денег за прежние визиты, посещать больную отказывается.

Вольфганг попробовал ставить ей пиявки, пускал кровь, давал слабительное и муравьиные яйца, но Станци делалось все хуже, у нее появились пролежни, что увеличило ее страдания. Выход был один – снова обратиться к Пухбергу.

«Боже милосердный! – писал Вольфганг. – Худшему врагу своему не пожелал бы я оказаться в моем ужасном положении. Дорогой друг и брат, если Вы меня покинете, я безнадежно погиб вместе с моей ни в чем не повинной больной женой и несчастным ребенком.

В прошлый раз, когда мы вместе с Вами были на концерте у ван Свитена, мне очень хотелось излить Вам душу, но я побоялся, и если бы не теперешнее отчаянное положение, я бы не осмелился Вас беспокоить.

Вместо того чтобы вернуть деньги, столь великодушно Вами одолженные, я снова прошу Вас о помощи. Но жена моя опять захворала, и задолженность доктору катастрофически растет. Он больше не придет, пока ему не отдадут долга. А ни одно из лечебных средств не помогло. Всего несколько дней назад я попытался облегчить немного свое плачевное положение, устроив концерты по подписке у себя дома. Это одна из причин, почему я перебрался снова в центр города на Юденплац. Я послал письменные приглашения своим прежним подписчикам, истратил на это последние гульдены, и единственный, кто отозвался, был ван Свитен. Драгоценный друг мой, к кому же мне еще обратиться?

Я сочиняю музыку для прусского короля – в свободное время, когда не бьюсь как рыба об лед, стараясь что-то заработать и расплатиться с доктором и аптекарем, а имей я хоть один месяц для спокойной работы, я, конечно, смог бы быстро закончить этот заказ и получить деньги от Фридриха-Вильгельма. Тогда Вам не пришлось бы волноваться – я сразу отдал бы свой долг. Если бы Вы сочли возможным одолжить мне пятьсот гульденов, я мог бы выплачивать постепенно – по десяти гульденов в месяц плюс проценты, какие Вы назначите. При таком подспорье дела мои, несомненно, пошли бы на лад, и в течение нескольких месяцев я смог бы вернуть Вам все, так любезно одолженные мне, деньги. Я молю бога, чтобы Вас не расстроили мои горькие признания и Вы поняли бы – без Вашей помощи честь моя, мое здоровье, семья и жизнь – все пойдет прахом».

Прошла неделя, Пухберг все молчал, и Вольфганг пришел в полное отчаяние. Он снова написал купцу и только в ответ на третью просьбу получил сто пятьдесят гульденов.

Доктору Клоссету пришлось заплатить вперед, и на этот раз доктор, который был тоже масоном, посоветовал Вольфгангу отослать Констанцу на лечение в Баден.

– Но это невозможно! Слишком дорого!

– Господин Моцарт, здесь она вряд ли поправится.

Вольфгангу снова пришлось просить Пухберга о деньгах, он писал, что доктор настаивает на немедленном отъезде Констанцы в Баден, и на этот раз Пухберг выслал триста гульденов. Но когда Станци уехала на воды, за несколько миль от Вены, Вольфганг начал мучительно тосковать и без конца ездил туда, хотя не мог себе позволить остаться там надолго: ее пребывание в Бадене и без того стоило слишком дорого, а полученные от Пухберга гульдены таяли с угрожающей быстротой. Однако минеральные ванны помогали – у Станци уменьшилась отечность, и она снова порозовела. Помимо всего, Констанце очень нравилась атмосфера, царившая на водах. Находясь дома, в Вене, Вольфганг закончил три сонаты для фортепьяно и один струнный квартет для прусского короля и отослал партитуры в Берлин, но денег от Фридриха Вильгельма не получил.

К концу лета королевская труппа возобновила спектакли «Свадьбы Фигаро» в Бургтеатре. Да Понте уверял Вольфганга, что теперь опера пользуется любовью у всех, включая Иосифа. Иосиф, как ни был он обеспокоен падением Бастилии и судьбой своей сестры, которая фактически сделалась узницей в Версале, все же похвалил да Понте; опера после второго спектакля понравилась ему гораздо больше, сказал император.

Но Вольфганг уже не верил ни тому, ни другому. Множество людей поздравляли его с успехом «Фигаро», но успех не приносил ни единого гульдена. Однако после того как генерал Лаудон, принявший у Иосифа командование армией, отбил Белград у турок и этой победой окончательно упрочил положение империи, Иосиф II пригласил Моцарта вместе с да Понте к себе в Гофбург.

Вольфганг всю ночь не сомкнул глаз, теряясь в догадках, что бы могло значить это приглашение. Войдя в гостиную, предназначавшуюся для неофициальных аудиенций, он был поражен видом Иосифа. На императоре был придворный мундир, белые шелковые чулки, черные туфли с серебряными пряжками, кружевной гофрированный воротник и манжеты, а на груди красовался орден Золотого руна. Но лицо утратило прежнюю свежесть и было сильно нарумянено, и сам он, всегда такой моложавый, сделался вдруг совсем пожилым.

Да Понте был уже в гостиной, и, ответив на приветствие Моцарта, император сказал:

– Мне сообщили, что «Свадьба Фигаро» снова приносит хороший доход. На этот раз как будто публике спектакль нравится, она находит его забавным.

– А вам, ваше величество? – спросил Вольфганг. – Понравилась ли опера вам?

– Я по-прежнему нахожу ее несколько фривольной. Но, может быть, как раз это и требуется публике.

Вольфганг промолчал.

– Мы живем в трудное, беспокойное время. Мне бы хотелось увидеть на сцене Бургтеатра новую оперу, еще более занимательную, чем «Фигаро». Я считаю себя обязанным доставить своим подданным приятное развлечение. – Отвлечь их умы от революции, разразившейся во Франции, думал он про себя, и от мыслей о том, во что обошлась им война с Турцией. – Однако, синьор поэт, в опере не должно быть политических выпадов, как в «Фигаро».

– Ваше величество, я же все их выбросил! – воскликнул да Понте.

– И позволили Фигаро перехитрить графа. На этот раз я хотел бы получить от вас что-нибудь оригинальное. Сюжет, который будет уместен всегда. Если опера понравится, каждый из вас получит по двести дукатов вместо обычных ста.

Это составляло годовое жалованье придворного композитора. Вольфганг воскликнул:

– Ваше величество, я готов писать для вас такую оперу каждый сезон!

– Сначала давайте посмотрим, что получится из этого заказа. Насколько я понимаю, у синьора поэта уже найден сюжет. Будем надеяться, что сюжет действительно нов и оригинален, как он нас уверяет.

Да Понте с самоуверенным видом начал излагать свой сюжет, и Вольфганг готов был поклясться, что он не сам его придумал. Либреттист же продолжал рассказ, считая, по-видимому, само собой разумеющимся, что Вольфганг его примет. Да и как он мог отказаться от такой возможности? Вольфганг внимательно слушал.

– Дон Альфонсо, человек уже немолодой, утверждает, что верных женщин в природе не существует, – говорил да Понте, – ему возражают двое его приятелей – офицеры Гульельмо и Феррандо, они верят, что их невесты – сестры Фиордилиджи и Дорабелла – им, безусловно, преданы. Тогда дон Альфонсо предлагает своим бравым друзьям-неаполитанцам пари: если они в течение суток будут точно исполнять все, что он им скажет, он сумеет доказать, что невесты их – обманщицы. Молодые офицеры принимают пари. Чтобы испытать своих невест, они делают вид, будто уезжают на поле боя, а затем возвращаются, переодетые албанцами. Красивые молодые люди, в которых невозможно узнать Гульельмо и Феррандо, начинают ухаживать за сестрами и быстро добиваются взаимности. После этого Гульельмо и Феррандо возвращаются уже в своем собственном облике и уличают невест в неверности. Но в конце все объясняется и происходит всеобщее примирение.

Вольфганг уже слышал эту историю раньше: о ней немало говорили в Вене, как о случае из жизни, но когда Иосиф стал аплодировать, Вольфганг понял: выбора нет.

– Ваше величество, я назову оперу: «Cosi fan tutte», – воскликнул да Понте с таким видом, будто название только что пришло ему в голову.

– «Так поступают все», – с удовольствием перевел Иосиф, – что ж, название подходящее.

Да Понте быстро закончил либретто, и по мере того как в голове у Вольфганга начали рождаться музыкальные образы, прежнее возбуждение и радость овладели им. Равнодушно относиться к своим героям он не мог, лишь испытывая к ним любовь и сострадание, он мог вдохнуть в них жизнь. И поскольку сюжет целиком был посвящен любви, Вольфганг писал музыку, говорившую о преданности, о расставании, о неверности и раскаянии, музыку эмоциональную и красивую, поэтичную и нежную.

Пока он сочинял оперу «Так поступают все», Констанца родила пятого ребенка – Анну Марию. Через час после рождения младенец умер от кишечных спазм, но Вольфганг глубоко упрятал скорбь и отчаяние и не дал своему настроению отразиться на музыке. Констанца поправилась быстрее, чем он ожидал, словно смирилась с неизбежностью смерти ее новорожденных детей, и новая опера стала гимном любви более, чем какая-либо другая из его опер, Чем уродливее жизнь, тем прекрасней должна звучать его музыка. Вольфганг пытался побороть постоянную усталость, одолевавшую его, не обращать внимания на боли и частые простуды и старался уверить себя, что на свете лишь одна музыка имеет значение, она лилась у него из самого сердца.

Пригласив Гайдна и Пухберга на генеральную репетицию, Вольфганг начал сомневаться, правильно ли поступил. Их может шокировать сюжет, хотя музыка получилась удивительно приятной – он вложил в нее всю душу.

Михаэль Пухберг, круглолицый толстяк с брюшком, не обладал музыкальными способностями; купец с практической сметкой, он в то же время был истинным поклонником и любителем музыки. Ему льстила компания двух лучших музыкантов империи. Пухберг мечтал послушать, как они будут говорить о музыке, и в частности обсуждать методы композиции. Вместо этого Гайдн жаловался Моцарту, как ему плохо живется при дворе графа Эстергази – в скучном месте, тогда как Вольфганг уверял, что Гайдну повезло хотя бы в одном – он имеет обеспеченный доход. Денежные вопросы, казалось Пухбергу, занимали обоих композиторов гораздо больше, нежели его самого.

Однако стоило прозвучать первым аккордам, и Вольфганг застыл словно статуя, а Гайдн даже закрыл глаза. Пухберг тоже притих, хотя ему о многом хотелось расспросить друзей.

После репетиции Гайдн сказал:

– Вольфганг, вы великолепно умеете использовать вокальные данные певцов. Вам следует радоваться и гордиться собой.

Вольфганг просиял; повернувшись к Пухбергу с таким видом, словно мнение купца он ценил так же, как мнение Гайдна, он спросил:

– А что думаете вы, Михаэль?

– Чудесная музыка. В ней столько чувства, столько любви, хоть текст и легкомыслен. Я полагаю, опера понравится императору.

– Если он хоть немного соображает, – пробормотал Гайдн. – Тогда нашему дорогому другу станет полегче. К сожалению, все в этом мире преходяще.

– Пожалуй, – сказал Вольфганг. – За исключением музыки! Она неподвластна времени, и, если она хороша, ей уготована вечная жизнь.

Вошел да Понте и порывисто обнял Гайдна, приветствуя почетного гостя. Либреттист кивнул Пухбергу и сказал, обращаясь к Вольфгангу!

– Генеральная репетиция прошла блестяще, премьера состоится двадцать шестого, на сей раз уже определенно.

На следующий день после премьеры «Так поступают все», 27 января 1790 года, Вольфгангу исполнилось тридцать четыре года.

На премьере император сказал да Понте и Вольфгангу, что эта опера-буффа понравилась ему больше всех остальных их совместных сочинений.

– Музыка просто восхитительна, и сюжет веселый и забавный, – похвалил император.

Вольфганг на этот раз ему поверил. Потому что действительно получил за свою оперу двести дукатов. Иосиф распорядился дать пятнадцать спектаклей и намекнул, что в скором времени понадобится еще опера в таком же роде.

Вольфганг был вне себя от счастья. После стольких лет тяжелой борьбы за существование император наконец уверовал в его талант оперного композитора.

Через три недели Иосиф II скончался, и все постановки оперы на время национального траура были отменены.

87

Леопольд, правитель Тосканы и брат Иосифа II, сменил его на троне. В Вене ходило множество всяких слухов о переменах, предстоящих в придворном музыкальном мире – новый император не одобрял большинство назначений Иосифа, – и Вольфганг лелеял надежду, что при дворе Леопольда для него найдется лучшее место

Когда миновали месяцы траура, в придворном театре было назначено пять представлений оперы «Так поступают все». Вольфганг подал петицию эрцгерцогу Франциску – наследнику Леопольда и его любимцу, который в прошлом весьма одобрительно относился к музыке Вольфганга, – с просьбой назначить его на место помощника придворного капельмейстера. Он указал в петиции на свой опыт в сочинении духовной музыки и предлагал свои услуги королевской семье в качестве учителя музыки. Петиция его была оставлена без внимания.

Вольфганг продолжал получать каждые три месяца свое жалованье, но на жизнь не хватало. Двести дукатов, полученные за новую оперу, быстро ушли на расплату с долгами. Вольфганг пытался найти учеников, но никто не проявлял желания брать у него уроки. Он сочинил два струнных квартета – Артариа пообещал их продать, однако желаюших купить их оказалось так мало, что вырученная за проданные экземпляры сумма не покрыла даже расходы по переписке партитуры. В конце концов, Вольфганг вернулся к Генделю и стал сочинять для ван Свитена новый аккомпанемент к «Празднику Александра» и «Оде святой Цецилии» за ничтожное вознаграждение.

Констанца снова заболела, ей помогали лишь лечебные ванны в Бадене, и, несмотря на долги, Вольфганг постарался послать ее туда на все лето. Когда она упрекала его в том, что он вечно не в духе, он не признавался, что сам часто чувствует недомогание и мучается из-за долгов. Вольфганг не хотел волновать Констанцу, однако его беспокоило собственное здоровье: стоило ему избавиться от одной болезни, как на него тут же наваливалась другая. Все это Вольфганг скрывал от Станци, но отделаться от печальных мыслей, неотвязно преследовавших его, не мог.

Он посылал Пухбергу письмо за письмом с просьбами о деньгах. И хотя уверял друга, что положение его вскоре непременно улучшится, сам уже в это не верил. И друг ссужал его все меньшими суммами, высылал половину того, что Вольфганг просил, а то и меньше.

В сентябре, когда Станци с Карлом Томасом находились еще в Бадене, Вольфганг попытался написать новый концерт для фортепьяно, но у него ничего но получилось. Он отчаянно скучал по жене и сыну. Лежавшая перед ним нотная бумага была вся в кляксах от слез. Решив, что всему виной квартира – она казалась такой пустой без Станци и Карла Томаса, – Вольфганг выбежал на улицу. Обычно, когда работа не ладилась, он отправлялся гулять, и во время прогулки рождались новые музыкальные замыслы. Остановившись на Дворцовой площади, он посмотрел на дворец Коллальто. Дворец находился совсем рядом с их теперешней квартирой, там он выступал, впервые приехав в Вену. С тех пор он ни разу не бывал во дворце Коллальто.

Вернувшись домой, Вольфганг понял: необходимо переехать отсюда. Какова бы ни была причина, писать в этой квартире он больше не может, а без работы он погиб!

Квартира в пять комнат, снятая им на Раухенштейнгассе, была более просторна и находилась на первом этаже – это значило, что Констанце придется подыматься только на один этаж, да и собор св. Стефана поблизости, и тот дом, где он писал своего «Фигаро» и где ему так улыбалось счастье. Но стоила новая квартира вдвое дороже, и долгов прибавилось.

В октябре во Франкфурте предстояла коронация Леопольда императором Священной Римской империи – и Вольфганг решил поехать туда в надежде, что такое событие заставит Леопольда прибегнуть к его услугам. Но Констанца воспротивилась.

– Двор уже остановил свой выбор на Сальери, и уж он-то никогда не допустит, чтобы новый император дал тебе заказ. С твоей стороны очень неразумно ехать туда. Истратишь кучу денег и окажешься простым зрителем.

– Во Франкфурте соберется вся знать. Туда приедет цвет европейской аристократии и самые богатые люди. Пусть даже новый император не воспользуется моими услугами, все равно я вернусь с солидным заказом.

Мысль о путешествии воодушевила Вольфганга и покрыла румянцем его щеки, таким Констанца его не видела со времени поездки в Пруссию. Но чтобы оплатить дорогу, пришлось заложить столовое серебро и серебряное блюдо, потому что Пухберг и Гофдемель дать денег отказались.

– Я вернусь, и мы сразу же все выкупим, – уверял он расстроенную Констанцу. – Во Франкфурте меня до сих пор хорошо помнят.

Вольфганг действительно встретил во Франкфурте много старых друзей, но Леопольд II так и не воспользовался его услугами. Имея в своей свите Сальери, император не нуждался в каком-то Моцарте, которого считал просто нищим попрошайкой. На церемонии коронации музыка Вольфганга совсем не исполнялась.

Ему милостиво разрешили дать концерт после того, как празднества, связанные с коронацией, закончились и большинство именитых гостей покинули город. Оба его фортепьянных концерта хвалили, но денег он ниоткуда не получил. Второй назначенный концерт пришлось отменить, потому что он не вызвал достаточного интереса у публики. Выступая в Мангейме, Мюнхене и Майнце, Вольфганг заработал достаточно, чтобы вернуться в Вену, но не мог отказать себе в удовольствии повидаться с четой Вендлингов и Каннабихов. И как ни радостно было вспомнить прошлое, в уме неустанно шевелилась мысль: неужели и я состарился так же, как они?

Вольфганг отсутствовал дома шесть недель. «Чего же ты добился?» – повторил он вопрос, заданный ему Констанцей, когда вернулся в ноябре, и ответил:

– Везде, где бы я ни появлялся, меня встречали как самого почетного гостя, бурно аплодировали и приветствовали повсюду, но народ там еще скупее, чем в Вене.

Дома его ждало письмо из Лондона. Роберт Мей О'Рейли, представитель лондонской оперной труппы, писал:

«Мсье Моцарту, прославленному композитору. От людей, приближенных к его королевскому высочеству принцу Уэльскому, – молодого, но выдающегося оперного композитора Стефана Сторейса, Вашего прежнего ученика, и от столь же молодой и блистательной примадонны Энн Сторейс, мне стало известно, что Вы намерены посетить Англию. Поскольку я был назначен на занимаемую мною должность директора лондонской оперной труппы со специальной задачей лично заняться подыскиванием талантов, я имею честь предложить Вам, маэстро, место, на которое редко могут рассчитывать композиторы в Англии. Если Вы сможете приехать в Лондон в конце декабря 1790 года и остаться до конца июня 1791 года и сочинить по крайней мере две оперы, серьезные либо комические – по усмотрению нашего театра, – я готов предложить Вам триста фунтов стерлингов. Вам будет предоставлено, кроме того, право писать сочинения для любого лондонского концерт-холла, но только не для других оперных театров. Если Вас устраивает это предложение и Вы согласны принять его, прошу Вас но отказать в любезности передать свой ответ с обратной почтой. Это письмо послужит Вам гарантией заключенного между нами контракта».

Вольфганг пришел в восторг от этого предложения и очень удивился, что Констанца не разделяет его чувств.

– Триста фунтов стерлингов за две оперы! – воскликнул он. – Гораздо больше, чем я получаю за оперу в Вене. К тому же очень сомнительно, будут ли и впредь здесь ставить оперы, Леопольд их не любит.

– Откуда у тебя такая уверенность, что в Англии все будет так, как он пишет? – возразила Констанца.

– О'Рейли – личный представитель принца Уэльского. – Ты думаешь, он лучше остальных, которые столько тебе обещали и ничего не делали?

– Ребенком я пользовался в Англии огромным успехом. И во всех письмах мои английские друзья утверждают, что Лондон примет меня с распростертыми объятьями;

В этом-то и была загвоздка. Энн Сторейс слишком уж восторженно поклонялась его таланту. Но вслух Констанца сказала:

– Я боюсь английского климата. Даже Сторейс признавались, что там сыро, а мне нужен теплый, сухой климат, как в Бадене.

Порой Вольфгангу начинало казаться, что дороже Бадена для Констанцы нет ничего на свете.

– Мы пробудем там весну и лето, самое теплое время.

– Мы пробудем там и декабрь, если ты собираешься выполнить условия контракта. Да что говорить, один переезд через Ламанш чего стоит.

– Мы всей семьей проделали этот путь, и ничего с нами не случилось.

– И очень страдали от морской болезни, твой отец сам признавался. Да, кроме того, вы плыли туда в апреле.

Был бы сейчас рядом с ним Папа, думал Вольфганг, он бы со всем справился, ему были хорошо знакомы все трудности, подкарауливающие людей в длительном путешествии.

– Так ты не хочешь ехать, Станци?

– Не в этом дело. – Причин было много: Энн Сторейс, опасность и трудности поездки. К тому же Станци не любила перемен – не то, что он, – она их боялась. – Мы просто не можем себе этого позволить.

– Я раздобуду денег, – сказал он с уверенностью, которой вовсе не испытывал.

– Придется! Закладывать нам больше нечего.

Что тут ответишь? Он не привез денег, чтобы выкупить заложенное серебро. А на поездку в Англию нужно по меньшей мере тысячу гульденов.

Никто не согласился одолжить Вольфгангу такую сумму, даже Гофдемель и Пухберг. Вольфганг предложил выдать вексель на тысячу гульденов, обязуясь выплатить долг из денег, которые он заработает в Англии, но друзья ему даже не ответили. Поведение Гофдемеля его не удивило, но от Пухберга он этого не ожидал.

За последние две недели Вольфганг не встречал своего, друга ни на одном собрании масонской ложи и, в конце концов, сам себя презирая и страдая в душе, решился пойти на квартиру к Пухбергу; там он узнал, что купец уехал из Вены по делам и никому неведомо, где он находится и когда вернется.

Через несколько дней в музыкальную комнату Вольфганга ворвался коренастый мужчина и объявил:

– Моя фамилия Саломон, я приехал из Лондона, хочу предложить вам то, что уже предлагал О'Рейли, и еще кое-что вдобавок. Господин Гайдн согласился приехать в Англию, и мы бы хотели на следующую зиму пригласить вас.

– Гайдн? – Вольфганг удивился. Друг ему ни словом об этом не обмолвился.

– Ну да! Вы ведь слышали, что князь Эстергази скончался?

Вольфганг слышал, но, занятый своими делами, не подумал, какими последствиями это могло обернуться для его друга.

– После смерти Эстергази Гайдн может выступать, где захочет, – не без злорадства пояснил Иоганн Питер Саломон. – Заполучить Иосифа Гайдна и Вольфганга Моцарта – это великолепно! Ваше пребывание в Англии лондонцы до сих пор вспоминают с большой теплотой.

– А как быть с расходами на дорогу? Я не могу довольствоваться одними обещаниями.

– Мы вам дадим пятьсот гульденов. Столько же, сколько Гайдну.

– Но у меня ведь еще жена и ребенок. Английский импресарио немного приуныл.

– Мы не можем оплатить проезд всего вашего семейства. Но если вы непременно хотите взять их с собой, я могу надбавить еще сотню гульденов – на дорогу.

– А там сколько вы мне будете платить?

– Сколько предложил вам О'Рейли? Сто фунтов стерлингов за одну оперу?

– Триста фунтов за две.

Саломон недоверчиво посмотрел на Вольфганга.

– Я дам вам двести фунтов за оперу, выплата сразу же по получении от вас каждого сочинения, – сказал он.

Вольфганг вздохнул. Предложение щедрое, обидно отказываться.

– Что вы скажете, господин капельмейстер? Контракт у меня с собой.

– Мне надо подумать. – Не мог же он ехать без Станци и Карла Томаса.

– Только думайте скорее. Мы с господином Гайдном уезжаем в Англию через несколько дней.

У Станци появилась еще одна причина не ехать в Англию.

– Я беременна, – сообщила она. Вольфганг хотел поцеловать жену, но потом сказал:

– Я же приехал домой всего четыре недели назад.

– Поцелуй меня, – попросила она. – Ты мне не веришь?

– Это специально для того, чтобы остаться здесь и летом уехать в Баден?

– Вольфганг, как ты можешь так думать? – Она заплакала.

Впервые слезы Станци не тронули сердце Вольфганга.

– Ты твердо знаешь, что беременна?

– О, я уверена. Ведь это уже в шестой раз, я знаю все признаки.

– Через четыре недели?

– Вольфганг, что ты хочешь сказать?

Но разве выскажешь ей свои догадки? Он отсутствовал два месяца, а Констанца не прочь была пококетничать. Ей всегда льстило внимание мужчин. Но это еще не повод для подозрений. Нужны более веские основания. А сейчас важнее всего беречь здоровье Станци и будущего ребенка.

Свой последний день в Вене Гайдн провел с Вольфгангом. Они вместе бродили по центру города, стараясь отодвинуть час разлуки; прошли по Грабену до Кольмаркт, где навстречу им попался крестьянин с поросенком и курицей в руках; нищие выклянчивали крейцер. Очутившись в оживленной части улицы, где трудно было разговаривать, друзья завернули в маленькое кафе и уселись в уголке, стараясь остаться незамеченными.

Старичок скрипач самозабвенно играл мелодию из «Так поступают все», а закончив, стал обходить посетителей с тарелкой. Гайдн похвалил скрипача за то, что он играет такие прекрасные вещи, и тот сказал:

– У вас хороший слух, господин, – и, когда Вольфганг дал ему гульден, прибавил: – Сразу видно, что у вас, господин, тоже есть вкус.

Гайдн был в приподнятом настроении.

– Наконец-то я свободен, Вольфганг! – говорил он. – Могу ехать, куда вздумается, делать, что вздумается. Тридцать лет я прислуживал разным господам, а теперь сам себе хозяин!

– Это действительно так?

– Да. – Голос Гайдна сделался серьезным. – Княгиня Эстергази умерла в феврале, приблизительно в одно время с Иосифом, и убитый горем князь стал таять на глазах и через полгода сам скончался. Сын его, которого музыка мало интересует, освободил меня от службы при дворе, но назначил ежегодную пенсию в тысяча четыреста гульденов, чтобы я мог жить безбедно. От меня лишь требуется именовать себя «капельмейстер князя Эстергази». Но каковы ваши планы, Вольфганг? Саломон ведь предложил вам прекрасные условия. Почему вы не соглашаетесь?

Вольфганг не мог поведать папе Иосифу о своем бедственном положении. Гайдн еще почувствует себя в чем-то виноватым, захочет помочь, но к чему осложнять жизнь другу, достаточно и того, что сам он мучается.

– Причин немало, – ответил Вольфганг.

– На дорогу мне дают пятьсот гульденов. Если вам такой суммы не хватит, я готов поделиться. Мои потребности очень скромны, а Карл Томас для меня как родной. Сколько вам нужно?

– Нет, нет! Дело не в деньгах!

– Я получаю предложения со всех сторон, Вольфганг, это так чудесно!

А у меня их вовсе нет, с горечью подумал Вольфганг. Почему так немилостива к нему судьба? В чем он провинился? Он не считал себя выше Гайдна, но разве он ниже?

– Как только стало известно, что я свободен, меня пригласил на службу неаполитанский король и другие королевские дворы. Хорошо быть музыкантом и знать, что в тебе нуждаются!

– Вы заслужили это уважение и восхищение. – Никогда не забыть ему очертания твердого подбородка Гайдна, чуть удлиненного, как у Мамы, и ласковые модуляции его голоса.