Возвышенное и земное

– Как всегда.

– Это событие особое. Император заключил лари с нашими русскими гостями, что ни один итальянец не способен превзойти немца в игре на фортепьяно. Он будет недоволен, если проиграет пари.

– Вы же знаете, на что я способен, господин фон Штрак.

– Потому-то мы вас и пригласили. И все же Клементи – подлинный виртуоз. А гости из России весьма обрадуются, если мы окажемся в неловком положении.

– Господин фон Штрак, я буду счастлив служить своим талантом императору.

Но камергер не клюнул на приманку и ни словом не обмолвился, собирается ли Иосиф II взять Моцарта к себе на службу.

Вольфганг вошел в музыкальный салон и сразу почувствовал, что перед ним не публика, готовая его слушать, а сборище судей. Он-то будет играть так же легко и естественно, как дышит, но вот оценка этих людей будет зависеть от их настроения.

Ему стало легче, когда он увидел князя Кобенцла, графа Пальфи, барона ван Свитена и барона Ветцлара. Да и музыкальный салон ему понравился. Комната достаточно просторная, и акустика здесь, должно быть, неплохая. Мягкие кресла казались удобными – значит, слушатели не устанут слишком быстро. А огромная кафельная печь будет поддерживать тепло в комнате и не даст озябнуть ни публике, ни пианистам.

Император появился в салоне неожиданно, в сопровождении великого князя и великой княгини. Они вошли через высокую белую дверь, хитроумно скрытую в деревянной панели.

Насупленный и мрачный, великий князь Павел, казалось, был чем-то недоволен, словно находился здесь против собственного желания, и Вольфганг припомнил слухи, ходившие о нем: великий князь, совсем как Гамлет, ушел в себя после кончины отца – Петра III, когда Екатерина, его мать не последовала примеру Марии Терезии, отказалась разделить с сыном престол и стала единовластной правительницей России.

Великая княгиня, женщина необычайно красивая, напротив была очень оживлена.Она стояла рядом с Иосифом II, император был с ней чрезвычайно любезен. Вольфганга представили, и Иосиф сказал, обращаясь к своим русским гостям:

– Моцарт – большой талант, настоящий гений.

– А я слышала, Клементи лучше! – воскликнула великая княгиня.

– Давайте прежде послушаем, – весело отозвался император, – а тогда уж решим.

Муцио Клементи, стоявший сзади в ожидании, чтоб его представили, увидел маленького, элегантно одетого человека, с изяществом отвешивающего поклоны императору, и принял его за камергера. Узнав, что это и есть Моцарт, Клементи поразился.

Клементи оказался удивительно хорош собой, и Вольфганг подумал: это даст его сопернику мгновенное, преимущество. Кроме того, итальянец был всего несколькими годами старше, и Вольфганг рядом с ним уже не казался юным дарованием.

Музыканты, представленные друг другу, стали обмениваться любезностями и комплиментами, пока император, которого, казалось, утомила их светская вежливость, не объявил:

– Пора начинать. Ее высочество великая княгиня ставит пари на Клементи, а я – на Моцарта.

Великая княгиня сказала:

– Вы не хотели бы повысить ставку, Иосиф?

– С величайшим удовольствием.

Они удвоили, а затем утроили ставку, хотя условия и сумма пари держались в тайне, и Вольфганг заметил, что император волнуется, словно победа Моцарта в этом состязании была для него делом чести.

В мире не найти равного ему пианиста, но почему, собственно, их состязанию придают такое значение, с неприязнью подумал Вольфганг и облегченно вздохнул, увидев, что «штейн» графини Тун благополучно доставили во дворец. Клементи предстояло играть на императорском фортепьяно.

Знак начинать император дал Клементи, поскольку тот считался гостем. Три клавиши заедало, но итальянец любезно заметил:

– Это сущий пустяк! – и продолжал играть с большим техническим совершенством и уверенностью. Чтобы скрыть недостатки инструмента, Клементи играл свою сонату presto и prestissimo, в темпе, гораздо более быстром, чем она была написана, неодобрительно отметил про себя Вольфганг.

Не успели смолкнуть аплодисменты, как император повелительно крикнул Моцарту:

– Начинайте!

Стоило Вольфгангу коснуться клавиш «штейна», как для него перестало существовать все на свете, кроме музыки и инструмента.

Он играл одну из своих сонат, и Клементи думал, что ему еще не приходилось слышать подобного исполнения. Хотя он знал о похвалах, расточаемых Моцарту и как композитору, и как исполнителю, игра его оказалась для Клементи неожиданной. Моцарт играл без всякой манерности, без эффектных жестов и излишней нервозности; свобода и изящество, с какими пальцы его бегали по клавишам, поражали и совершенно завораживали. И в то же время игра его отличалась удивительной четкостью и чистотой, благодаря чему музыка обретала волшебную, целомудренную ясность. Исполнение было предельно точным и естественным.

Моцарт – замечательный музыкант, думал Клементи, в равной степени владеющий музыкой, инструментом и самим собой. Подобную игру не забудешь до конца своих дней.

Тем не менее, когда они приступили к последнему номеру программы, Клементи – при всем своем восхищении Моцартом – изо всех сил стремился превзойти соперника. В импровизации Клементи показал себя настоящим виртуозом. И если Моцарт играл грациозно, с вдохновением, легкостью, простотой и чрезвычайным самообладанием, то Клементи делал упор на технику, демонстрируя великолепный удар. Он играл в невероятно быстром темпе, труднейшие замысловатые пассажи были рассчитаны на внешний эффект.

Аплодисменты были бурными, и Вольфганг видел, как нахмурился император – слишком уж манера игры Клементи отличалась от манеры Вольфганга; даже великий князь Павел, слушая итальянца, немного оживился, а великая княгиня и вовсе торжествовала.

Но Вольфганг не стал отступать от своего стиля. Он и не пытался соревноваться с Клементи в быстроте и виртуозном блеске исполнения, а по-прежнему играл, не ускоряя темпа, с величайшей точностью передавая все нюансы и оттенки. В pianissimo музыка его была напевна и нежна, а в forte он следил за тем, чтобы мелодия звучала все так же ясно и отчетливо. Его исполнение отличалось глубокой эмоциональностью. Импровизируя, он представлял себе внимательно слушающих его Констанцу, и Папу, и Маму, и Наннерль, и будто сами собой рождались лучезарные, вдохновенные молодии. Myзыка словно парила в небесах; слушая ее, сам он испытывал физическое наслаждение и огромный душевный подъем – так бывает во время молитвы.

Как выразительно играет Моцарт, с каким безупречным вкусом, размышлял Иосиф, и у него такое изящное туше, по сравнению с ним игра Клементи кажется просто ремесленнической. Создается ощущение, будто он плоть от плоти своего инструмента и музыка, которая струится из-под его рук, рождена гениальным воображением. Иосиф вспомнил, как отец его назвал когда-то Моцарта-ребенка «kleinen Hexenmeister» – «маленьким волшебником»; он прошептал это на ухо великой княгине, внимавшей игре Моцарта, затаив дыхание, и она кивнула, но жестом попросила императора не мешать ей слушать.

Странно, думала великая княгиня, ведь его музыка и исполнение кажутся совсем простыми и тем не менее пробуждают страсти, таящиеся в самых глубинах души, задевают за живое, рождают чувства, о которых она дотоле и не подозревала.

Княгиня с удовольствием кокетничала с Иосифом, потому что терпеть не могла своего мужа, однако душа ее жаждала любви, а не легкого флирта, и теперь вдруг она отодвинулась от Иосифа и вся потянулась навстречу чудесным звукам, стараясь не пропустить ни одной ноты.

Великий князь Павел тоже слушал внимательно, потому что наиболее мрачные пассажи прекрасно выражали возбуждение, которое испытывал он сам; как хорошо было бы найти выход своим страстям, думал он, подобно тому, как находил его Моцарт.

В зале царила мертвая тишина, и Вольфганг сознавал это, а когда кончил играть, услышал одновременный вздох многих людей, словно до того все сидели, затаив дыхание.

Он понял, что исполнение его понравилось, потому что император воскликнул:

– Моцарт выиграл!

Великая княгиня согласилась с ним, а великий князь вдруг сказал с таким видом, словно ему трудно говорить, но сказать было необходимо:

– Мой добрый друг князь Дмитрий воздавал вам самые высокие похвалы, но я думал, он преувеличивает. Господин Моцарт, мы почтем за большую честь принять у себя в стране такого гостя.

Ревность заговорила в Иосифе.

– Нам будет очень жаль потерять вас, господин Моцарт, если вы предпочтете Россию или любую другую страну, – сказал он.

– Ваше величество, в первую очередь мною располагает моя родина.

Он ждал, что император скажет: «Я не позволю вам уезжать», – но Иосиф только улыбнулся и проговорил:

– Ваша игра доставила всем большое удовольствие, я очень рад.

– Я надеялся угодить вам, ваше величество.

– И угодили! Вы убедили наших гостей в том, что лучших пианистов, чем в Вене, нет нигде в мире!

– Вена – родина клавира. Я всегда к вашим услугам, ваше величество.

Гости расступились, чтобы дать возможность Вольфгангу поговорить с императором наедине. Иосиф сказал:

– Я слышал, вы собираетесь жениться, – и, заметив, как удивился композитор, откуда это известно императору, Иосиф рассмеялся и добавил: – Господин Моцарт, эта новость уже облетела всю Вену. А вы и не знали?

– О нет, – сказал Вольфганг, недоумевая, кто же из тех, кому он доверился, разгласил его тайну.

– Вы не хотите, чтобы об этом знал ваш монарх?

– Что вы, ваше величество! Ваш интерес ко мне – большая честь для меня.

– Благополучие моих подданных глубоко заботит меня, вы должны это знать.

– Вы очень милостивы, ваше величество.

– Поэтому я и удивился, узнав, на ком вы остановили свой выбор.

– Вы не одобряете, ваше величество?

– Музыкантам следует жениться на богатых невестах. Как сделал Глюк. И Сальери. Это дает им возможность больше уделять времени творчеству.

«И снимает с вас обязанность оказывать им помощь», – насмешливо подумал Вольфганг, а вслух сказал:

– Я питаю надежду, что мой талант позволит мне содержать женщину, которую я люблю, – и, увидев циничную улыбку Иосифа, добавил: – Ваше величество, я просто не знаю, что бы стал делать с богатой женой, она ждала бы от меня полного к себе внимания и вынудила бы забросить сочинительство.

– Этого вы не должны допускать ни в коем случае! – Иосиф вдруг стал серьезен. – Мне очень жаль, что опера о серале отложена. Адамбергер и Фишер хвалили мне вашу музыку и умоляли поставить оперу.

– А как считаете вы, ваше величество?

– Мне, разумеется, тоже интересно. Мы попытаемся подыскать для нее место в репертуаре.

– А для меня, ваше величество, надеюсь, найдется место в вашей капелле?

Иосиф нахмурился.

– Вам следует набраться терпения. Вы еще очень молоды.

– Ваше величество, мне уже скоро двадцать шесть.

– Моя мать не назначала Глюка капельмейстером придворного оперного театра, пока ему не исполнилось сорок лет. Фон Штрак передаст вам вознаграждение за сегодняшний концерт. – И с этими словами император удалился.

К Вольфгангу тут же подошел Клементи и стал поздравлять.

– Мне еще не приходилось слышать столь благородную манеру исполнения, – говорил итальянский виртуоз, в душе решивший непременно перенять кое-что от стиля Моцарта. Вольфганг поклонился.

– Благодарю вас. Я тоже нахожу ваше исполнение весьма интересным. Вы великолепный клавесинист, у вас замечательный удар и блестящая правая рука. – А про себя Вольфганг подумал: «Однако вкуса и души – ни на грош, хорошая техника, но чисто механическая, не больше. Лучше всего Клементи удаются пассажи в терциях, такие я играл в пятилетием возрасте». Вольфганг уже собирался уходить, когда фон Штрак сообщил, что за концерт ему полагается пятьдесят дукатов и личное поздравление от императора. Сумма эта составляла половину заработанной им у Колоредо за весь прошлый год, следовательно, теперь можно позволить себе женитьбу. И еще барон Ветцлар сказал:

– Я очень благодарен ван Свитену, что он меня с вами познакомил. Господин Моцарт, вы одно из величайших чудес, дарованных нам природой.

Если это так, никто не должен противиться его женитьбе на Констанце, даже Папа.

64

Дать согласие, родительское благословение? Как мог Вольфганг ожидать от него такого донкихотства? Прошло уже несколько дней с момента получения письма, в котором сын объявлял о своем желании жениться на Констанце, а Леопольд никак не мог успокоиться. Он сидел за столом, изучая письмо в надежде подыскать нужные слова, чтобы не оттолкнуть сына еще больше, но, перечитав письмо еще несколько раз, пришел в полное уныние. Вольфганг писал:

«О своих чувствах я сообщил бы Вам и раньше, но боялся, что Вы станете меня отговаривать. Поскольку мне, однако, далеко не безразлично Ваше мнение, я хочу сам Вам поведать о том, что стало для меня вопросом первостепенной важности. Горячо любимый отец, прошу Вас, выслушайте меня внимательно. Да, как Вы уже, видимо, догадались, я влюблен и хочу жениться. И в надежде, что Вы поймете, привожу Вам причины, побудившие меня к этому.

Природа требует своего, и в отношении меня она так же настоятельна, как в отношении любого другого мужчины, пожалуй, даже более настоятельна. И однако, я не могу удовлетворять свои потребности, как это делает большинство мужчин. Я слишком чту господа бога, слишком придаю значение людскому мнению и. слишком щепетилен в вопросах чести, чтобы соблазнить порядочную девушку. Кроме того, я питаю слишком большое отвращение к французской болезни и берегу свое здоровье, чтобы искать удовлетворения в обществе проституток. Даю вам слово, я ни разу не дотрагивался до женщин такого сорта. Но, Папа, это совсем не легко – оставаться целомудренным! Мои чувства проснулись рано. Еще. в детстве, когда я давал концерты в Париже, Лондоне и Вене, красивые, нарядные дамы зачастую ласкали и целовали меня. А вы всегда говорили, что нужно, ждать и оберегать свою невинность так же, как я оберегаю музыку.

Сколько же, однако, ждать? Мне скоро двадцать шесть, и, как Вы сами знаете, я сильно отличаюсь от моих сверстников. Почти всю жизнь я провел среди взрослых: думая порой обо всем пережитом, мне кажется, будто я прожил уже несколько жизней. Поэтому не могу я больше насиловать свою природу и отмахиваться от нее.

Я понимаю, как бы убедительно все это ни звучало, чтобы влюбляться и жениться, нужны более веские причины. Однако темперамент мой и воспитание, данное Вами, сделали свое дело – мне необходимо иметь жену. С самого детства Вы и Мама учили меня превыше всего остального ценить спокойную семейную жизнь и презирать распутство. Только это может обогатить меня, а вовсе не судьба Дон-Жуана, меняющего одну женщину за другой. Мне никогда не приходилось самому заниматься хозяйством, следить за своей одеждой, бельем, и поэтому обойтись без жены я просто не могу. Сейчас обстоятельства часто вынуждают меня идти на ненужные траты: у меня нет времени заниматься такими делами самому. Но я уверен, при жене я сумею наладить жизнь гораздо разумнее и экономнее, чем сейчас. Жизнь станет организованнее. По моему разумению, одинокий мужчина живет не в полную меру. Я все тщательно обдумал и решение свое менять не намерен.

Но кто же та, кого я люблю? На ком хочу жениться? Да, она одна из Веберов. Прошу Вас, дорогой Папа, не удивляйтесь и не упрекайте меня, не говорите, что предупреждали. Я влюблен в Констанцу, их среднюю дочь.

Что касается остальных, согласен с Вами, редко встретишь в одной семье подобные контрасты. Мать – шумная, ленивая, эгоистичная особа. Доверять ей не следует ни в чем. Алоизия заботится лишь о собственной карьере и может кокетничать с кем угодно, если это отвечает ее целям. Софи, самая младшая, слишком наивна, чтобы понимать происходящее вокруг, она еще неразумный, легкомысленный ребенок. Если бог не убережет ее, она может сойти с пути истинного. Старшая дочь, Иозефа, обладает прекрасным голосом, и, попади она к хорошему педагогу, из нее вышла бы чудесная певица. Но она еще ленивее матери, полна самомнения и честолюбива.

Констанца же очаровательна, самая умная и самая милая девушка, единственная среди них жемчужина. Она делает все по дому, а они еще упрекают ее в нерадивости. О, как тяжела ее доля в этой семье!

Но мне хочется, чтобы Вы увидели ее такой, какая она есть. Она, разумеется, не уродлива, но и не красавица. Вся ее прелесть – в карих глазах и прекрасной фигуре. Ее не назовешь остроумной, нет у нее и светских манер, но зато здравого смысла, чтобы справиться с обязанностями жены и матери, вполне достаточно. И она очень бережлива. Ей приходится одеваться более чем скромно, ибо все, что ее мать могла тратить на дочерей, доставалось сестрам. Как любой молодой девушке, ей хотелось бы одеваться опрятно и красиво, но она не гонится за модой. Она умеет шить и по большей части шьет себе сама; каждый день делает себе прически, причем очень милые; прекрасно умеет стряпать и вести хозяйство, и если их дом и содержится в порядке, то только благодаря усилиям Констанцы, потому что у нее очень доброе сердце.

Я люблю ее, и она любит меня. Так где же мне сыскать лучшую жену?

Мне хотелось бы, любимый отец, чтобы Вы также знали, что я не лгал Вам. Когда я покинул службу у Великого Муфтия, я еще не был влюблен в Констанцу, чувство пришло постепенно, пока я жил в их доме и испытывал на себе ее доброту и заботу.

Я почти уверен, что скоро буду иметь твердый доход. У меня есть три хороших ученика, и вся музыкальная Вена готова прийти мне на помощь.

Дорогой и горячо любимый отец, умоляю Вас дать свое согласие, дабы я мог вызволить мою несчастную возлюбленную, а Ваше благословение сделает нас по-настоящему счастливыми. Я открыл Вам все тайники своего сердца и лелею надежду, что Вы это оцените и отнесетесь со всем присущим Вам состраданием. Остаюсь Ваш всегда любящий и покорный сын В. А. Моцарт».

Но как же, думал Леопольд, как можно поощрять то, во что не веришь? Не зная, что предпринять, он обратился за советом к Наннерль. К ее помощи он прибегал крайне редко, но женщина в таких вопросах должна разбираться лучше мужчины, решил он. Поспешным ответом Леопольд боялся навсегда порвать с сыном.

Наннерль, обрадованная, что Папа с ней советуется, постаралась придать своему тону важность:

– Не, отказывайте ему прямо, иначе он еще больше заупрямится. Но почему бы не намекнуть, что Веберы должны дать за дочкой приданое? Если кто-нибудь захочет жениться на мне, с вас ведь тоже потребуют приданое.

Леопольд вдруг улыбнулся:

– Веберам это не по средствам.

– Тогда напишите, что у вас нет возражений против Констанцы Вебер, судя по его описаниям – а вы ему верите, – она девушка хорошая, но таков уж обычай – за и сиестой дают приданое, и, пока вопрос не решен положительно, вы, к сожалению, не можете дать согласия.

Леопольд последовал совету дочери.

А Наннерль, далеко не уверенная в том, так ли уж хорошо ее брат разбирается в женщинах, прибавила:

– Неужели он не догадывается, что Веберы просто-напросто хотят поймать его в ловушку?

– Влюбленный молодой человек всегда с готовностью верит, что его любят только за его обаяние.

Вернувшись домой после состязания с Клементи, Вольфганг обнаружил паническое послание от Констанцы, в котором та писала, что, если господин Моцарт не может дать ее опекуну убедительных доказательств своих благородных намерений, мать ушлет ее из дому. А на следующий день, Только он собрался пойти к Веберам, пришел ответ от Папы. Папа писал в сдержанном и, как всегда, заботливом тоне, однако своего согласия не давал. Со свадьбой следует повременить, писал Леопольд, пока Веберы в знак своих добрых чувств не дадут за невестой приданое.

Вольфганг пришел к Костанце в полном душевном смятении. Лишь бы не опоздать, молил он бога. Но просить о приданом? Да где они возьмут приданое? Дверь открыла госпожа Вебер, словно ждала его прихода. А может, она сама написала записку, желая заманить его?

– Вы ведете себя легкомысленно, господин Моцарт, – заявила Цецилиия.

– Где Констанца?

– В надежных руках. У своего опекуна. – Из-за того, что написано в письме, которое вы мне прислали?

– Его писала Констанца, а я обнаружила. Она не способна ничего от меня утаить. Господин Моцарт, вы серьезно думаете на ней жениться?

– Вы знаете, что серьезно. Несмотря на все ваши козни.

– Вопрос о женитьбе решит ее опекун, господин Торварт. Он здесь и желает с вами говорить.

– Поэтому вы и заставили Констанцу заманить меня сюда?

– Я вам сказала, Констанца написала записку по собственной воле, но господин Торварт, до которого дошли слухи о вас и моей дочери, счел это компрометацией и решил положить всему конец. Если вы не решаетесь поговорить с ним…

Вольфганг вошел в дом. Он был знаком с Иоганном Торвартом, высоким, худым мужчиной лет сорока, который славился своим умением из всего извлекать для себя выгоду. Стефани советовал Моцарту ни в коем случае не ссориться с Торвартом, поскольку тот пользуется влиянием в свете; ван Свитен считал, что Торварту, как и Афлиджио, не следует доверять; Ветцлар рассказывал, будто Торварт еще более скромного происхождения, чем сам Моцарт. Сын трактирного слуги, Торварт начал свою карьеру с лакея и домашнего парикмахера, а женившись на дочери состоятельного лекаря, быстро пошел в гору. Всякими правдами и неправдами он сумел стать импресарио и казначеем национального театра. Где можно заработать лишний гульден, Торварт тут как тут, говорили о нем.

Они стояли друг против друга, и Торварт торжественно изрек:

– Вы можете погубить несчастную девушку. Ведь у вас нет постоянного дохода. Вы ее соблазните, а потом бросите.

Вместо ответа Вольфганг повернулся к плачущей Констанце и спросил:

– Это ты написала записку, которую мне принесли вчера вечером?

Она кивнула, прошептав:

– Я совсем потеряла сон с тех пор, как вы сделали мне предложение. Матушка сказала, что это просто способ соблазнить меня.

– Ты и сама так думаешь, Констанца?

– Они не дают мне думать! Все время пристают с вопросами. Хотят знать, что вы делали со мной, что говорили. Не обесчестили ли меня.

– А ты что отвечаешь?

– Я сказала им правду, Вольфганг. Что вы порядочный человек. И тогда они предупредили: если вы еще раз придете, они отошлют меня отсюда…

– Мы не можем позволить вам видеться с Констанцей, – вмешался Торварт, – пока вы не дадите письменного согласия жениться на ней до истечения трех лет.

– А как насчет приданого? – спросил Вольфганг.

– Но пострадавшая сторона ведь она! – воскликнул Торварт. – Вы постарались испортить ей репутацию. Теперь на ней никто не женится!

– Я женюсь, – с достоинством сказал Вольфганг.

– Но сперва хотите получить приданое.

– Таков обычай.

– Нет, это вам следует оплатить свадебные расходы. Вы лишили ее возможности выйти замуж за другого. Разве но так, госпожа Вебер?

– О, я уверена, господин Моцарт порядочный человек.

– Посмотрим, – строго сказал Торварт. – Довольно он марал репутацию честной девушки. Я не могу позволить ему встречаться с Констанцей до тех пор, пока в дополнение к письменному обязательству жениться на ней до истечения трех лет он также не обязуется в случае, если его решение изменится, выплачивать ей триста гульденов в год.

Тут Констанца потеряла последние остатки самообладания. Она зарыдала так горестно, что Вольфганг был потрясен до глубины души. Какая нелепость, думал он, ну что ему стоит подписать. У него и в мыслях не было покинуть Констанцу. Разве в бумажке дело, неужели они настолько безмозглы, что не понимают этого?

Вольфганг написал под диктовку Торварта и прочел вслух:

«Обязуюсь жениться на Констанце Вебер до истечения трех лет, если же по какой-либо причине не смогу этого сделать, то обязуюсь выплачивать ей по триста гульденов в год».

– Вы должны поклясться на Библии, – сказал опекун.

– Biblia p

– Нечего издеваться, – оборвал Торварт. – Люди презирают бедность. Но вы-то можете обеспечить Констанцу. Пятьдесят дукатов, полагающиеся вам от императора, пройдут через мои руки.

– Моей подписи вполне достаточно, – решительно сказал Вольфганг.

Торварт был взбешен, но тут вступилась госпожа Вебер. – Господин Моцарт наш большой друг. Мы можем на него положиться. По крайней мере в данном случае. Торварт сказал:

– Я в этом не уверен, но раз вы настаиваете…

Вольфганг поставил подпись четко и разборчиво, так он подписывал свои сочинения.

Как только опекун удалился, Констанца попросила показать ей документ. Мать неохотно протянула расписку, и Констанца обратилась к Вольфгангу:

– Мне не нужны письменные заверения. С меня вполне достаточно вашего слова. – И прежде чем мать успела ее остановить, девушка на мелкие куски разорвала обязательство.

Если у Вольфганга и оставались какие-нибудь сомнения в отношении Констанцы, тут они исчезли бесследно. Его Констанца – ангел. Он любил ее еще больше прежнего.

Цецилия Вебер пробормотала:

– Вы ведь дали слово, господин Моцарт.

– И исполнен намерения его сдержать. Но нашу свадьбу следует устроить по всем правилам. Я хочу, чтобы на венчании присутствовали мои родные, а на это потребуется время. И нам придется подыскать себе подходящее жилище.

– Вы можете жить у нас, – предложила госпожа Вебер. – Стол обойдется недорого.

– Только не у вас! – порывисто возразил Вольфганг. – А если вы ушлете Констанцу из Вены, я последую за ней куда угодно.

– Теперь, когда вы дали слово жениться на моей дочери и обеспечить ее, ничто не мешает нам оставаться добрыми друзьями.

И, желая показать, как она ему доверяет, госпожа Вебер позволила, Вольфгангу попрощаться с Констанцей наедине.

Констанца не могла простить себе, что зазвала Вольфганга.

– У тебя не было иного выхода.

Как можно винить ее в лицемерии: ведь, порвав расписку, она доказала ему свою преданность.

– Но нам недолго придется ждать? Пожалуйста, Вольфганг, милый!

– Ровно столько, сколько потребуется, ни дня больше. Мы поженимся, как только я получу согласие и благословение отца. Это мой долг перед ним, и нарушить его я не могу.

65

Вольфганг описал в письме Папе сцену с Торвартом, подчеркнув, что оба они – и он и Констанца – вели себя геройски. Леопольда возмутило поведение опекуна и госпожи Вебер. Их следует проучить за то, что они осмелились подвергнуть оскорблениям его сына. Леопольд еще раз подумал, как правильно поступил, не дав Вольфгангу своего родительского благословения и согласия жениться на Констанце.

И когда сын снова обратился с этой просьбой, Леопольд повторил: его беспокоит отказ дать за невестой приданое, и дело не столько в деньгах, сколько в отсутствии к Вольфгангу доверия, а ввиду случившегося он тем более против свадьбы, пока вопрос с приданым не будет улажен. Со стороны сына благородно пригласить его на премьеру «Похищения», назначенную на июль, но в его возрасте длительное путешествие из Зальцбурга в Вену слишком утомительно.

Нелегко было принять такое решение. Леопольду так хотелось услышать новую оперу сына, но он понимал: приехав на премьеру, он неизбежно попал бы и на свадьбу. А тут уступить он не мог.

«Похищение» снова оказалось в центре внимания, и Вольфганг решил, что теперь самое время объединить два события – женитьбу на Констанце и премьеру его новой оперы.

– Пусть два похищения произойдут одновременно, – сказал он ей, сияя от счастья. – И может, в июле, когда погода улучшится, Папа изменит решение и приедет на премьеру и на нашу свадьбу.

Вопрос о приданом он больше не обсуждал ни с кем, даже с отцом, в надежде, что со временем все забудется и Папа просто даст согласие, ведь, в конце концов, он же его отец.

И хотя Констанца была настроена не так оптимистично, как он, и не надеялась, что господин Леопольд уступит сыну, но старалась не спорить с Вольфгангом, довольная уже тем, что мать оставили их в покое.

С тех пор кик Вольфганг одержал победу над Клементи, император стал проявлять к опере Моцарта больший интерес и наконец разрешил ее поставить. А Торварт, получавший процент с каждого проданного билета в Бургтеатре, был с Вольфгангом чрезвычайно любезен: ему вовсе не хотелось терять своих доходов.

С наступлением весны работы у Вольфганга прибавилось. Теперь у него было четыре ученика, с которыми он занимался по утрам. Круг его влиятельных знакомых значительно расширился, и его постоянно приглашали выступать на вечерах и званых обедах, и он не отказывался, потому что за каждым приглашением видел возможного покровителя.

Его пригласили также выступить на первом концерте из целого цикла: двенадцати публичных концертов, которые намечалось провести в Аугартене – одном из самых больших парков Вены.

Вольфганг принял приглашение, поскольку концерты эти проходили под личным покровительством императора и при поддержке ван Свитена, графини Тун и многих других знатных любителей музыки; правда, первый концерт большого успеха не имел.

Наступил июнь. С Констанцей Вольфганг теперь виделся только по вечерам. И при всей его занятости приходилось еще как-то выкраивать время для работы над оперой. Часто он просиживал до часа, до двух ночи и уставал настолько, что не в состоянии был заснуть. Тем не менее, в семь утра он уже был на ногах – только в этот час мог приходить его парикмахер – и в восемь, причесанный и одетый, снова брался за работу и писал музыку до десяти, пока не являлись ученики.

Но больше всего докучали ему обидные, насмешливые замечания госпожи Вебер.

Как-то вечером в середине июня, когда он сидел с Констанцей в гостиной Веберов и обсуждал вопрос, где им жить после свадьбы, Цецилия изрекла:

– Господин Моцарт, а почему бы вам не поселиться со своим отцом? Ведь это единственный человек, с мнением которого вы считаетесь!