68

Два дня спустя по просьбе Глюка состоялось специальное представление «Похищения из сераля». Для Вольфганга это было большой честью – императорский капельмейстер считался самым знаменитым музыкантом в Европе и любимцем Иосифа II. Глюк был единственный композитор, на ком сходился музыкальный вкус Марии Терезии, Иосифа II и Марии Антуанетты.

Сразу после спектакля Глюк пригласил чету Моцартов к себе на обед. Вольфганг, с детства приученный Папой не слишком доверять этому человеку, тем не менее питал к нему глубокое уважение как к оперному композитору. Кроме того, Вольфгангу льстило, что Констанца тоже удостоилась приглашения. Он, не раздумывая, дал свое согласие.

Сидя в экипаже по дороге к дому Глюка на Михаэльплац, Вольфганг сказал Констанце:

– Встретиться с Глюком куда труднее, чем с императором. Это нам свадебный подарок, Станци. Очевидно, он решил поддержать меня.

– Но ты говорил, что он всегда стоял у тебя на дороге.

– Это говорил Папа. Когда в Вене без конца откладывали представление моей первой оперы, у Папы почему-то создалось впечатление, будто это интриги Глюка, хотя дело было в Афлиджио. И в Париже Папа запретил мне встречаться с ним. Собственно, Папа оказался прав. Глюк и Пиччинни – вот кто пользовался там успехом, а на меня просто не обращали внимания. Затем было отложено «Похищение из сераля», а потом и вовсе чуть не снято с постановки – и снова из-за оперы Глюка. Кроме того, мне не нравится его страсть к интригам и всяким козням. Может, нам вернуться домой?

Экипаж их уже въезжал на Михаэльплац. С первого дня женитьбы Моцарт находился в радостном, приподнятом настроении, и, несмотря на предубеждение, ему очень хотелось встретиться с Глюком, поэтому у Констанцы не хватило духа его отговаривать. Все же она спросила:

– Ты думаешь, он намеренно чинил тебе препятствия?

– Откуда мне знать? Может, теперь нам удастся выяснить.

– Ты ведь любишь его музыку?

– Настолько, что готов простить ему все остальное.

– Ну, тогда в чем же дело?

Вольфганг подал ей руку, помог выйти из экипажа с такой галантностью, словно она была самой красивой и почитаемой из всех знатных дам Вены. Пышность особняка императорского капельмейстера обязывала их держаться соответственно.

Вольфганг пришел в восторг от расположения глюковского дома: напротив Бургтеатра, неподалеку от Гофбурга – идеальное место для дома придворного музыканта.

Вольфганг наслышался рассказов о широком образе жизни маэстро и, пока ливрейный лакей вел их через анфиладу комнат к хозяину, убедился, что в этом много правды. Комнаты поражали великолепными гобеленами, дорогими коврами, хрустальными канделябрами, резной мебелью, стены и потолки украшал позолоченный лепной орнамент. Гостиная, где сидел страдавший подагрой Глюк, положив на диванную подушку больную ногу, не уступала в роскоши королевским покоям Шёнбрунна. Папа не так давно писал Вольфгангу, что Глюк весьма выгодно женился: с того дня как Марианна Пергин, старшая дочь богатого банкира, стала его женой, Глюк был избавлен от всяких материальных забот и мог сочинять музыку исключительно по своему вкусу.

Кристоф Виллибальд Глюк при виде гостей с трудом поднялся, отметив про себя: «До чего же еще молод этот Моцарт!» Вольфганг, отвешивая поклон, вспомнил, что его соперник тоже получил орден Золотой шпоры из рук папы римского, с той лишь разницей, что маэстро было при этом сорок два года, а ему едва исполнилось четырнадцать.

– Прошу вас, синьор кавалер, не вставайте, – сказал Вольфганг. – Ваше приглашение для нас большая честь. Разрешите представить вам мою жену Констанцу.

– Очень рад, Моцарт, очень рад, – сказал Глюк своим надтреснутым, хрипловатым голосом. – Примите мои поздравления. Вы, как я слышал, поженились совсем недавно.

– Да. И счастливее пары не найти во всей империи, маэстро.

– Сколько времени вы женаты? Три дня?

– Четыре!

Голос Вольфганга был таким блаженно счастливым и юным, что Глюк невольно позавидовал: давно он не испытывал подобных чувств.

– Жена скоро выйдет, – улыбнувшись, сказал Глюк. – Она никому не доверяет приготовление моего обеда.

Репутация Глюка-обжоры ничуть не уступала его репутации знаменитого музыканта; год назад с ним случился удар, и с тех пор правая рука его безжизненно повисла. Лицо, старое, сильно изуродованное оспой, было неприветливо. Но он считался интереснейшим и умнейшим собеседником и одним из самых искусных интриганов во всей Европе.

– Я счастлив, Моцарт, что вы согласились отобедать с нами, – сказал Глюк. – На его величество произвела большое впечатление ваша победа над Клементи.

Интересно, что у Глюка на уме, подумал Вольфганг, но вслух сказал:

– Спасибо, синьор кавалер. Вы один из немногих людей, чье мнение я ценю.

– Верю. Вы даже оказали мне честь, имитируя меня, Моцарт.

Не имитировал, а улучшал, подумал Вольфганг, но снова вежливо поклонился и любезно ответил:

– Нужно учиться везде, где можно.

Глюк не успел ответить – в гостиную вошла его полная пожилая жена и пригласила всех в столовую. И хотя держалась она любезно, внимание ее было полностью сосредоточено на муже. Госпожа Глюк ясно давала всем понять, что муж ее – великий человек, и даже его манера есть была исполнена для нее глубокого смысла, хотя Глюк поглощал пищу с такой жадностью, что Вольфгангу сделалось неловко, и во время обеда он молчал.

Глюк закончил трапезу, вид у него сделался блаженный, он рыгнул и сказал:

– Знаете, Моцарт, мне было пятьдесят, когда меня наконец признали. Куда вы так спешите?

– Спешу? Мою первую оперу поставили, когда мне исполнилось двенадцать.

– Но вы же были вундеркиндом, – раздраженно возразил Глюк, словно с этим обстоятельством приходилось мириться, но отнюдь им не восхищаться.

– А что вы думаете о «Похищении», синьор кавалер? – спросила Констанца.

– Вдохновенно. Мелодично. Типичная опера начинающего композитора.

– Начинающего?! – воскликнул Вольфганг. – Да ведь это моя десятая опера!

– И она сентиментальна, наивна, романтична, а в великодушие, которое паша проявляет к Бельмонту, я, например, никак не могу поверить.

Вольфганг молчал, хотя ему очень хотелось возразить Глюку.

– И все-таки ваша музыка оживила либретто, придала ему обаяние, которое отсутствует в стихах. Во многих местах музыка трогает за живое.

– Благодарю вас. Впервые я почувствовал и полюбил оперу, услышав вашу оперную музыку.

– А теперь?

– Если там, где я нахожусь, идут оперы Глюка, я обязательно их слушаю. Люди, любящие пение, должны слушать такую музыку, как ваша.

– Вы удивительно любезны, господин Моцарт.

– Кавалер Глюк, что касается мелодичности музыки, то с вами не сравнится ни один композитор.

– А какое место вы отводите себе?

– Где-нибудь между изяществом и красотой, – ответил Вольфганг и встал между госпожой Глюк и Констанцей. – Я также считаю себя счастливейшим из мужей.

– Я слышал, вы далеко не всегда бываете столь лестного мнения о других.

– Чепуха! Обычно меня гораздо больше занимает другое – работа, которую я делаю. И которую, подобно «Похищению», чуть не снимают с постановки.

– Придет время, когда творения Моцарта будут вытеснять оперы других композиторов. Как, по вашему мнению, вас вытеснил я. О, мне известно, постановка «Похищения» была отложена из-за «Альцесты». Но ведь в музыке не может быть равноправия, как, впрочем, везде. Чтобы пробить себе путь, надо бороться, и случается, что усилия твои увенчиваются успехом.

– Но это несправедливо. Настоящие заслуги должны всегда вознаграждаться, – заметил Вольфганг.

– Не потому ли музыканты преисполнены такого недоброжелательства друг к другу?

– Если человек талантлив – ему завидуют, если он гений – его ненавидят.

– Поэтому вы и воздерживаетесь от похвал Сальери? А что там хвалить, подумал Вольфганг, но, зная, что Сальери – протеже Глюка, ответил:

– Я не принадлежу к числу тех, кто завидует или ненавидит. И как можно обвинять меня в том, что я не люблю человека, которого в глаза не видел?

– Но вы слышали его музыку.

– Подчас его мелодии очень приятны. – А через десять лет, подумал Вольфганг, никто о них и не вспомнит.

– Хотите с ним познакомиться?

Вольфганг ответил не сразу. Неужели только ради этого маэстро пригласил его к себе? И проявил интерес к «Похищению»? Неужто Глюк считает, что он, Моцарт, представляет угрозу для его любимца?

В хриплом голосе Глюка впервые прозвучали проникновенные нотки: – Я стар, и жить мне осталось недолго. – И когда Вольфганг учтиво запротестовал, Глюк возразил: – Нет, это так. В прошлом году у меня был удар, и в любое время может случиться второй, а мне уже под семьдесят. Вы с Сальери счастливцы. Оба молоды, полны сил, можете позволить себе быть великодушными. У вас впереди целая жизнь.

Вольфганг этого не испытывал, особенно в моменты страшной усталости, овладевавшей им все чаще и чаще, но делиться грустными мыслями не хотелось ни с кем.

– А может, Сальери не изъявит желания со мной знакомиться?

– О, я убежден, он будет рад, – сказал Глюк. – Вы два самых многообещающих композитора в Вене. Вам необходимо познакомиться.

– Если вы возьмете это па себя, маэстро, я сочту за честь.

– В таком случае, предоставьте все мне, – сказал Глюк. – Выберем удобное для вас время. – И вдруг прикрыл глаза, показывая, что прием окончен.

Когда Вольфганг стал прощаться, Глюк пробормотал:

– Вы не всегда бываете снисходительны к своим певцам, Моцарт. Порой ждете от них слишком многого.

Констанца не могла понять, успешно ли прошел званый обед. Вольфганг и Глюк разговаривали друг с другом, как два дипломата: вежливо, но не слишком дружелюбно. И все-таки Вольфганг проявлял явный интерес к знакомству с Сальери, поэтому она не стала отговаривать мужа, да он вряд ли послушал бы ее.

Глюк решил создать по случаю знакомства самую непринужденную обстановку и пригласил всех на обед.

Когда Антонио Сальери представили Моцарту, он склонился почти до полу и воскликнул:

– Господин Моцарт, я давно мечтал с вами познакомиться!

– Очень польщен, – ответил Вольфганг; можно ли ему верить, подумал он.

– Я слышал много ваших произведений, – сказал Сальери. – Они интересны.

– Так же, как ваши. – Вольфганг решил не дать перещеголять себя в любезности. Сальери напомнил ему Пиччинни – невысокий, с оживленным лицом, красивые темные глаза и крупный, хорошо очерченный нос и рот.

– Что касается музыки, то здесь я всем обязан нашему маэстро кавалеру Глюку.

Несуразность подобного замечания заставила Вольфганга удивленно поднять брови, но от высказывания он воздержался.

– Глюк – непревзойденный мастер.

Сальери так стремился выказать себя любимым учеником Глюка, что Вольфгангу стало тошно. Теперь он уяснил, что ему больше всего не нравилось в вещах Сальери – итальянец усердно подражал Глюку, и поэтому, как всякое подражание, его музыка была обречена на скорое забвение.

– Все свои ранние произведения я написал под гениальным руководством маэстро. Следуя его советам и заимствуя частицу его вдохновения, я надеюсь написать произведение, которое приблизится к его творениям.

– Похвальное стремление, – заметил Вольфганг, которому сделалось неловко от столь безудержной лести.

Но Глюку лесть нравилась. Когда Сальери добавил:

– «Альцеста» – истинное совершенство, а «Орфей и Эвридика» – божественное произведение, – Глюк просиял и удовлетворенно кивнул.

У Вольфганга сделался такой смущенный вид, что Констанца вздохнула с облегчением, когда Сальери переменил тему разговора и перешел на денежные дела. Сальери лебезит перед маэстро, подумала она, но Вольфгангу-то что до этого, ведь ясно: Глюк другого и не ждет.

Вольфганг вдруг понял: говорить больше не о чем. Глюк и Сальери пустились в обсуждение денежных дел; их хвастовство и тщеславие были ему глубоко противны. Редко приходилось встречать столь жадных и завистливых людей. Выбрав момент, Вольфганг поблагодарил Глюка за гостеприимство и извинился, – его ждет еще аудиенция у канцлера, князя Кауница, сказал он.

Два приглашения в один и тот же день он принял умышленно, чтобы иметь возможность сократить, если понадобится, визит к Глюку. И хотя Кауниц не был столь близок к Иосифу II, как когда-то к Марии Терезии, все же князь при своем могуществе считался вторым вельможей в империи.

Князь Кауниц встретил Вольфганга крайне радушно.

– Очень приятно видеть вас снова в Вене, господин Моцарт. Я восхищался вашей виртуозной игрой, когда вы были ребенком, и всегда интересовался вашей судьбой. «Похищение из сераля» произвело на меня большое впечатление, я получил истинное удовольствие.

Но разговор о поступлении на придворную службу, которого так ждал Вольфганг, не состоялся. Глюк и Сальери продолжали занимать два первых места в императорской музыкальной капелле, а обязанности капельмейстера по-прежнему выполнял Бонно, который был еще старше Глюка.

Вольфганга порадовало письмо от Папы, Хаффнеровская симфония понравилась в Зальцбурге, но последняя часть пришла слишком поздно и к торжественной церемонии не поспела. Папа писал:

«Allegro и Andante пришлось по вкусу нашему новому хозяину, он в восторге от звучной и благородной музыки первой части и трогательно-нежной второй, а последнюю часть ты теперь можешь использовать по своему усмотрению».

Папа, казалось, примирился с его женитьбой, и Вольфганг, горя желанием закрепить примирение, решил не откладывая поехать в родной город вместе с Констанцей, твердо веря, что стоит отцу увидеть Констанцу – и он непременно ее полюбит.

Однако в сентябре, сразу после того как он написал Папе, что уговорился с ученицами – главным источником своих доходов – о перерыве в занятиях, пока он съездит навестить родных в Зальцбург, граф Орсини-Розенберг передал ему, что великий князь Павел снова приезжает в Вену послушать «Похищение из сераля». Император выразил надежду, что господин Моцарт возьмется сам дирижировать оперой из уважения к наследнику русского престола и что представление поддержит славу венской оперы.

Вольфгангу пришлось извиниться перед Папой: он постарается приурочить визит в Зальцбург к 15 ноября – именинам Папы. Представление в честь великого князя вызвало большой интерес; Вольфганг усиленно репетировал оперу со всей труппой и, сидя за клавесином, дирижировал оркестром с таким мастерством и подъемом, словно это была премьера.

Им пришлось еще раз отложить свидание с родными, но наконец день отъезда окончательно наметили на 13 ноября. Чемоданы были упакованы; они встали на рассвете, чтобы поспеть па первый дилижанс; шел сильный снег, солнце не показывалось. Погода стояла промозглая, холодная. Вольфганг продрог до костей и посинел от холода.

На почтовой стапции им сказали, что погода сильно ухудшилась, кареты едва передвигаются по улицам Вены, а зальцбургский дилижанс, хотя его вез восьмерик лошадей, не доехав до первой станции, повернул назад. День, совсем не подходящий для путешествия за триста миль, предупредили Вольфганга.

К тому же у Констанцы началась сильная мигрень и тошнота.

– От волнения и забот, – объяснил он и добавил ласково: – Не расстраивайся, Станци. Съездим туда попозже, в конце года.

У Констанцы как гора с плеч упала. Мысль о встрече с Леопольдом страшила ее. Она-то знала, как он к ней относится, что бы там ни говорил Вольфганг.

– Жаль, что так получилось, – сказал Вольфганг, – Папа будет огорчен.

– Я себя ужасно чувствую, – призналась Станци. – Мне бы прилечь.

Обеспокоенный Вольфганг побежал за Гиловским. Он поднял доктора с постели; Гиловский был недоволен – он провел бессонную ночь у постели роженицы, да и на улице по колено снегу, по Вольфганг настаивал.

После осмотра больной Гиловский вышел из спальни и с веселой усмешкой объявил:

– Она беременна.

– Констанца знает об этом?

– Теперь знает.

– Как она себя чувствует? Вид у нее совсем больной. Ей ведь всего двадцать лет.

– Что ж, возраст прекрасный. Думаю, никаких осложнений не будет. Плохое самочувствие в это время в порядке вещей. Но я не возил бы ее в Зальцбург в самый разгар зимы.

Констанца ждала от Вольфганга упреков – почему она сама не распознала беременность, – но он весь сиял от счастья и не преминул тут же поделиться с Папой радостной новостью. Выразив сожаление по поводу новой отсрочки, он поклялся, что непременно посетит Зальцбург после рождения ребенка, а своего первенца обещал назвать в честь деда – Леопольдом.

Теперешнее жилище показалось Вольфгангу тесным и мрачным, и он занялся поисками новой квартиры. Ветцлар предложил им поселиться на третьем этаже своего дома – там у них будет гостиная, спальня, кухня и передняя с закутком для прислуги. Ветцлар жил рядом, и Вольфганг согласился сразу же.

Стоило им переехать к Ветцлару, как тут же явилась госпожа Вебер: дочь ее нуждается теперь в материнской опеке, объяснила она. Познакомившись с бароном Ветцларом, она стала держаться с ним свысока, словно с торговцем, и Вольфгангу пришлось напомнить теще, что Ветцлар близкий друг ван Свитена, после чего она обнаружила в нем кое-какие хорошие качества.

Ветцлар сделал все от него зависящее, чтобы Моцартам жилось удобно. Одно обстоятельство смущало Ветцлара – квартира на третьем этаже могла понадобиться его сестре, через несколько месяцев возвращающейся из Берлина в Вену. Но до тех нор Моцарты могли жить у него как самые почетные и дорогие гости. От платы за квартиру Ветцлар отказался.

Вольфганг был слишком занят, чтобы задумываться о предстоящем переезде. Он пребывал в хорошем настроении, и мелодии рождались в голове одна за другой. Раздражался он, лишь когда его отвлекали от работы. Уроки давали достаточно, чтобы оплачивать все расходы; квартира оказалась очень уютной, и они нашли служанку, выполнявшую всю домашнюю работу.

Он еще раньше дал обет написать мессу, если его ухаживания за Констанцей увенчаются успехом. Казалось, этот доктор он заключил с самим господом богом. Папа с восторгом поддержал его идею – в последнее время это случалось не часто в сказал, хорошо бы исполнить эту мессу в Зальцбурге, когда сын приедет к ним в гости на будущий год. Вольфганг согласился и с большим подъемом принялся за мессу.

Как-то в декабре, когда он тихонечко напевал партию сопрано, Констанца сказала:

– Дай я попробую, Вольфганг.

У нее оказалось непоставленным дыхание и не хватало техники, но голос был теплый и мелодичный, и Вольфганг с радостью отметил ее музыкальность.

– Мама все внимание уделяла Алоизии, – объяснила Констанца, – на мне лежала домашняя работа, но отец всех нас обучал пению.

Вольфганг стал давать Констанце уроки пения и одно из соло для сопрано в своей мессе написал специально для нее.

У нее были очень красивые и звучные верхи, и партию он построил так, чтобы она могла блеснуть своим голосом. Услышав ее, думал Вольфганг, Папа и Наннерль проникнутся к ней уважением.

Все свободное время Вольфганг отдавал работе над мессой. Но вот однажды его пригласил к себе граф Орсини-Розенберг. От директора национального театра в большой степени зависела постановка опер, которые шли в Вене, и Вольфганг, не теряя времени, отправился в Бургтеатр в надежде на новый заказ.

Граф Орсини-Розенберг, важно восседавший в роскошном кабинете, к его разочарованию, сказал:

– Иезуитский священник и поэт по фамилии Денис написал оду по случаю победы, одержанной Британией у Гибралтара. Одна венгерская аристократка, мой близкий друг, хотела бы положить ее на музыку и преподнести сюрприз Денису – с ним она также дружна.

– С удовольствием сделаю это, ваше сиятельство.

– Я слышал, вы собираетесь дать большой концерт в Бургтеатре?