– Мне очень жаль, Вольфганг, но боюсь, вы зря стараетесь.

– Курфюрст мог бы сообщить мне об этом раньше.

– Он до сих пор не принял бы никакого решения, не подтолкни вы его к этому.

– Я подтолкнул?! Господин Каннабих, я столько времени терпеливо ждал ответа.

– Именно это я ему и сказал.

– Значит, вы все-таки с ним разговаривали?

– Пытался разговаривать. И тем не менее вам следует ждать. Зарабатывайте уроками.

Вольфганг рассказал Вендлингу о поведении курфюрста, и флейтист сердито заметил:

– Карл Теодор просто дурак. Мы должны изыскать способ удержать вас здесь.

Полтора месяца Моцарты прожили в гостинице, а потом Вендлинг устроил их на квартиру в доме придворного казначея Серрариуса.

Анна Мария повеселела. Лестница, ведущая в их мансарду, вконец измучила ее. Она по нескольку дней не выходила из дому – не в силах была взбираться на пятый этаж. Да кроме того, в комнате стоял ужасный холод. Она договорилась с горничной, чтобы та разжигала печь по утрам, когда они вставали, и снова топила вечером перед сном. Это обходилось в двенадцать крейцеров. Ради экономии днем печь не разжигали, и Анна Мария отчаянно мерзла. Порой она ее могла даже писать письма – рука совсем коченела – и сидела, закутавшись в шубу, в валяных сапожках. Уж не кара ли это божья, спрашивала она себя. Иногда и шуба с сапожками не спасали, холод пронизывал до костей, казалось, душа с телом расстается. А Вольфганг не замечал холода, ему не приходилось просиживать целые дни в мансарде: он пропадал то во дворце, то у Каннабихов, то у Вендлинга. Анна Мария не жаловалась ни на головные боли, ни на постоянную простуду. Не хотела расстраивать сына. Она утешала себя тем, что новая комната все-таки несравненно лучше. Скрывая свои недомогания, Анна Мария писала домой только добрые новости.

«Слава богу, наконец-то мы переехали из гостиницы; теперь у нас прекрасная просторная комната с двумя чистыми кроватями в доме придворного казначея Серрариуса. Комната на нижнем этаже, и у нас достаточно свечей и угля. За это Вольфганг дает дочери Серрариуса уроки игры на фортепьяно.

Обедает Вольфганг обычно у Каннабиха или у Вендлинга, а в благодарность помогает Розе совершенствоваться в игре на фортепьяно и всячески развлекает Вендлингов. Он, кроме того, обучает композиции голландского офицера Деляпотри, который платит ему четыре гульдена за двенадцать уроков. Это немного, но он надеется возместить убытки, сочинив три концерта для другого голландца – Дежана, богатого любителя-флейтиста. Дежан пообещал ему двести гульденов, если эти концерты для флейты будут короткими, простыми и легкими для исполнения. Познакомил Вольфганга с голландцами Вендлинг, он же договорился обо всем с ними и с Серрариусом. Рааф, Каннабих и Рамм говорят, что среди музыкантов нет равного Вольфгангу, они в восторге от его сочинений. На него большой спрос, мы совсем с ним не видимся. Я почти все время сижу одна; на улице так сыро и холодно, что страшно выходить. Но здесь нам хорошо, хотя Вольфганг сильно занят, и я только молю бога, чтобы он не заболел».

Мама не преувеличивает, думал Вольфганг. Он действительно поднимался с восходом солнца, торопливо одевался за ширмой, стараясь не шуметь и не разбудить Маму.

Наскоро перекусив, он шел к Вендлингам, там в его распоряжении была комната с фортепьяно, и он в полном одиночестве упражнялся до полудня. Затем завтракал с Вендлингами и снова сочинял в музыкальной комнате несколько часов подряд. В три часа он спешил в гостиницу на Майнцишер Гоф, обучать Деляпотри композиции; в четыре возвращался домой и давал урок мадемуазель Серрариус и в шесть успевал к Каннабихам, где за фортепьяно его уже ждала Роза. После ужина у Каннабихов кто-нибудь музицировал. На письма – Папе и Безль он писал часто – оставалось время после полуночи.

Почти все в Мангейме сочувствовали Вольфгангу; Вендлинг сказал, что Карл Теодор только потому не взял его на службу, что Фоглер, обучавший детей курфюрста и пользовавшийся большим влиянием при дворе, опасался соперничества.

Но Вольфганг старался не думать о своих огорчениях, тем более что Розе очень понравилась его соната, а Рамм пришел в восторг от концерта для гобоя. А тут еще Вендлинг придумал новый план действий. Вольфганг бросился домой – они уже с месяц жили в доме Серрариуса, – чтобы посвятить в этот план Маму.

– Рамм и Вендлинг предлагают мне поехать с ними в Париж, – торопливо сказал он, – мне одному, без вас. Как вы к этому относитесь?

Анна Мария вовсе не хотела ехать в Париж. Но если с ним сейчас согласиться, кто знает, что он придумает в следующий раз.

– А кто возьмет на себя все заботы? – спросила она.

– Вендлинг. Он ни раз бывал в Париже.

– Почему же он едет туда, если Мангейм – рай для музыкантов?

– Во время поста тут не исполняют музыки, а в Париже устраивается много концертов.

– Но Вендлинг безбожник, да еще гордится тем, что дочь его была любовницей курфюрста, хотя у Карла-Теодора она не первая и не последняя. Папе не понравится, что ты столько времени проводишь в обществе вольнодумца.

– Вы же знаете, он совершенно безвреден, – рассмеялся Вольфганг. – Наполовину француз, наполовину немец, в чем-то циник, в чем-то идеалист. От любви до ненависти у него один шаг. Утверждает, что на свете нет ничего святого, а сам приходит в неистовый восторг от музыки; одобряет свободную любовь, но ютов убить человека, который посмеет прикоснуться к его жене. Мама, с каких это пор вы стали так нетерпимы?

Разве может она поведать сыну о своих страхах? Хотя Вольфганг сразу подмечает в человеке все его слабости, но стоит ему привязаться к кому-то, и он готов отдать последнюю рубашку.

Заметив, что Мама вдруг помрачнела, Вольфганг испуганно спросил:

– Вам плохо?

– Просто я замерзла.

– Я знаю, вы были против этой поездки.

– Вольфганг, ты еще не во всем умеешь правильно разобраться.

– Суждение человека во многом зависит от обстоятельств.

– Мне кажется, ты счастлив своим теперешним положением.

– Счастлив? – переспросил он и с горечью добавил: – Счастье существует лишь в воображении.

– Разве тебе не нравится Роза Каннабих?

– Она говорит, что ей пятнадцать, а я узнал – ей всего тринадцать лет.

– А Безль? – Анна Мария вовсе не хотела задавать этот вопрос, но отступать было поздно. – Хоть она тебе двоюродная сестра.

Вольфганг промолчал. Ну к чему эти расспросы? Может, Безль вообще лишь плод его воображения, отражение его шутливого, насмешливого «я»? Как знать?

– Ты не собираешься жениться? – Анна Мария была не против, чтобы сын женился, только ни одна из этих девушек ему не подходит. Леопольда беспокоило непостоянство сына, но Анна Мария верила: стоит ему найти себе подходящую пару, и он сразу остепенится.

– У меня слишком много дел. Нужно сочинять, упражняться, выступать в концернах.

– Где вы остановитесь в Париже?

– Вендлинг знает. Он тоже близко знаком с бароном Гриммом.

– Может, мне следует написать об этом Папе?

– Напишите. Вас он скорее послушает.

Вольфганг с благодарностью поцеловал Анну Марию.

Пока они ждали ответа из Зальцбурга, пришло известие, что американцы разбили английскую армию Бургойона возле Саратоги, и французы, уверенные, что теперь-то с помощью американцев они смогут победить Великобританию, собираются подписать договор о союзе с американскими колониями и начать войну против англичан. В это время курфюрст баварский Максимилиан умер от оспы, и Карл Теодор поспешил в Мюнхен – заявить свои права на этот престол; между тем ходили упорные слухи, что Австрия собирается напасть на него, а возможно, и на Пруссию. Все это, конечно, усиливало беспокойство Анны Марии, но Вольфганг, которому не терпелось уехать в Париж, уверял, что тучи скоро рассеются.

Панин ответ был адресован Вольфгангу: «Я предпочел бы, чтобы ты устроился в Мангейме; в Зальцбурге поговаривают, что Австрия может поддержать притязания Карла Теодора в Мюнхене, и, если это случится, музыкальная жизнь при его дворе станет еще полнее и богаче. Кроме того, Мангейм в два раза ближе к нам, чем Париж. Должен признаться, хотя прошло всего несколько месяцев со дня вашего отъезда, мне они показались годами. Но если барон Гримм и правда хороший друг Вендлинга, что весьма вероятно, так как музыкальная репутация у этого флейтиста прекрасная, то пренебрегать такой возможностью не следует.

Не забудь позаботиться и о Маме. Тебе следует убедиться, что она спокойно проживет у Серрариуса до наступления теплой погоды и лишь тогда отправится в обратный путь. Нужно купить ей хорошую шубу, а я договорюсь, чтобы она ехала до Мюнхена, а оттуда до Зальцбурга в удобной, теплой карете. И еще – прежде чем отправишься в Париж, отдай свои сочинения переписчику. В Париже это обойдется куда дороже, а тебе полезно поучиться экономии. Со времени вашего отъезда наши долги возросли, и, если ты не подыщешь в Париже выгодного занятия, наше положение станет трудным, возможно, даже отчаянным».

Вендлинг послал Вольфганга к самому дешевому переписчику нот, какого знал, – Фридолину Веберу.

Вольфганг стоял у двери маленького домика, держа в руке несколько арий, – разве мог он доверить неизвестному переписку своих самых любимых произведений, не посмотрев предварительно, как тот работает, – и раздумывал, стоит ли входить. Жилище выглядело невзрачно: между булыжниками в палисаднике пробивалась трава, решетка ограды покрылась ржавчиной, молоток у двери треснул. Однако, вспомнив настойчивую просьбу Папы, Вольфганг преодолел нерешительность и постучал. Дверь открыла девушка.

Она была одного с ним роста, и он заметил ее глаза – темные и добрые, правильные черты лица и слегка заостренный нос: красавицей не назовешь, подумал он, но очень мила; на вид ей было лет тринадцать.

Девушка не удивилась – посетители, наверно, были для них не редкость, а когда он сказал:

– Я Моцарт. Могу я видеть господина Вебера? – она провела его в скромно обставленную гостиную.

– Отец будет рад, – сказала девушка. – Прошу вас подождать.

– Вы меня знаете, фрейлейн?

– Все музыканты в Мангейме знают вас, господин Моцарт.

– А вы дочь господина Вебера? – Ему нравилось, как она держится.

– Да, господин капельмейстер. Нас четыре сестры. Я Констанца.

– Вы тоже музыкантша?

– Мы все музыкантши. Две старшие сестры поют, младшая играет на клавесине, а я люблю их слушать, – с гордостью объявила Констанца и вышла из комнаты.

В дверях появилась госпожа Вебер, за нею – все остальные члены семьи. Цецилия Вебер почтительно, как именитого гостя, приветствовала Вольфганга:

– Познакомиться с таким замечательным музыкантом – для нас большая честь.

Вольфгангу вдруг показалось, что все это с ним уже случалось прежде, что он вот так же стоял в простенькой гостиной, явно не принадлежавшей Веберам, перед женщиной, которую обступили четыре девушки, словно она была капельмейстером в семье. И в то же время Веберы совсем не походили на большинство людей, с которыми он до сих пор встречался: ни на императрицу и императора, ни на эрцгерцогов и эрцгерцогинь, ни на королев, ни на принцев и герцогов. У них не было ничего общего с Папой, с князем-архиепископом, с Гассе, с Бахом или с падре Мартини. Скоро ему исполнится двадцать два, а его до сих пор иногда принимают за ребенка, хотя все детство он провел в мире взрослых и рано перестал считать себя ребенком, как бы ни оберегали его от жизни родители. Веберы явно не принадлежали к миру богатых и знатных, но Вольфганг сразу почувствовал себя у них как дома. Хорошо, что он отбросил все сомнения и постучал.

Фридолин Вебер, тщедушного сложения, бледный и истощенный мужчина, выглядел, однако, моложе жены, которая в юности, должно быть, была недурна собой. Госпожа Вебер представила ему дочерей: крупную, полногрудую девятнадцатилетнюю Иозефу, десятилетнюю Софи, совсем еще ребенка, и Констанцу. Но, увидев Алоизию, Вольфганг позабыл обо всем.

Остальные сестры сильно проигрывали в сравнении с ней. Высокая, тонкая, с изящной фигурой, волосы струятся, как черный шелк, и серые глаза, такие же нежные, как звуки сонаты, написанной им для Розы Каннабих. Смотреть на Алоизию доставляло не меньшее удовольствие, чем слушать ее: голос у нее был музыкальный, удивительно приятный.

Заметив, какое впечатление Алоизия произвела на Вольфганга, Цецилия Вебер сказала:

– Алоизия с удовольствием споет вам что-нибудь, господин капельмейстер. Правда, милая?

– Как скажете, матушка.

– Но я пришел отдать свои поты в переписку, госпожа Вебер.

– Мой муж – отличный переписчик. Констанца, приготовь для господина Моцарта кофе. На дворе холод, он, должно быть, совсем промерз.

Не успел Вольфганг опомниться, как госпожа Вебер усадила его за фортепьяно. Рядом очутилась Алоизия, готовая исполнить одну из его арий. Вольфганг хотел было протестовать, ему порядком надоели любители, но устоять перед этой красивой девушкой он не мог; она прикоснулась к его плечу, давая знак начинать.

– Если вы предпочитаете, маэстро, я могу аккомпанировать себе сама, – сказала Алоизия.

– Ни в коем случае. – Как она прелестна! Но он все-таки опасался, что стоит ей открыть рот, и очарование исчезнет.

Фортепьяно оказалось отличным, а пение девушки поразило Вольфганга. Голос у нее был чистый и выразительный, хотя умения недоставало. Но она ни разу не сфальшивила. У нее было безупречное legato, а верха звучали просто изумительно. Каких замечательных результатов мог бы он добиться с таким инструментом! Аккомпанируя, он не мог отвести от Алоизии взгляда. Все в ней казалось совершенным, за исключением разве техники.

– Простите меня, господин Моцарт, – сказала Алоизия, – если я не угодила вам своим пением.

– Не угодили? Вы поете очаровательно!

– С ней занимался мой муж, – объяснила госпожа Вебер. – Он с 1765 года служит при мангеймском дворе.

– Я был бы счастлив, господин капельмейстер, услышать ваше искреннее мнение о пении нашей дочери, – сказал Фридолин Вебер.

– Когда вы перепишете арии, господин Вебер, я готов еще раз послушать Алоизию.

– Значит, завтра, – сказала госпожа Вебер. – Если, конечно, вы располагаете временем, маэстро.

– Постараюсь прийти, – сказал Вольфганг. – Приблизительно в это же время.

– Если соизволите меня послушать, я могу сама себе аккомпанировать, – заметила Алоизия.

Вольфганг раздумывал, стоит ли говорить Маме о своих новых друзьях, и решил рассказать позже, когда получше их узнает. Мама поинтересовалась, хороший ли переписчик господин Вебер, и Вольфганг с энтузиазмом ответил:

– Отличный! Первоклассный!

– Но ведь ты не удосужился даже посмотреть образцы его работы, не правда ли?

– Я слышал пение одной из его дочерей. Вебер – прекрасный музыкант.

Вольфганг считал минуты до новой встречи с Алоизией. А затем снова сидел в их бедной гостиной, и сердце его ликовало: Алоизия показалась ему еще более обворожительной, чем в прошлый раз.

Арии Вебер уже переписал; работа оказалась выполненной отлично. За переписку двух концертов для флейты Вольфганг вручил Веберу пять гульденов. Вебер отказывался от вознаграждения. Господин Моцарт, говорил он, бесплатно дал его дочери ценные советы, как можно брать с него деньги? Но Вольфганг и слушать не хотел. Что там советы – у фрейлейн Алоизии большой талант, и он сочтет за счастье заняться с ней, и в конце концов, к удовольствию Вольфганга, Фридолин Вебер согласился взять деньги. Кроме Алоизии, Вольфганг не замечал ничего вокруг. На этот раз она сама аккомпанировала себе, а он слушал, завороженный ее голосом.

Теперь Вольфганг каждый день посещал Веберов. Когда Анна Мария узнала, что у Веберов четыре дочери и одна из них обладает прекрасным голосом и очень хороша собой, она обеспокоилась. Ее не удивило неожиданное сообщение Вольфганга:

– Принцесса Вейльбургская, сестра принца Оранского, которой я так понравился еще ребенком, изъявила желание снова послушать мою игру. Кирхгейм всего в десяти часах езды от Мангейма, и принцесса обещала заплатить мне семь луидоров, если я напишу для нее несколько арий. Принцесса обожает пение.

– А петь будет фрейлейн Вебер?

– Не бойтесь, она поедет не одна. С отцом. Чтобы отблагодарить за помощь, он переписывает мне ноты почти бесплатно.

– Ты влюблен в фрейлейн Вебер?

– Она совсем еще ребенок. Но у нее удивительный голос.

– А как же с твоими учениками и концертами для голландца?

– Ученики никуда не денутся, и я уже сочинил два концерта для флейты. Третий закончу, когда вернусь. Семь луидоров – немалые деньги.

Вольфганг отсутствовал двенадцать дней. С Фридолином Вебером они отлично ладили. Вебер прекрасно разбирался в музыке и понимал, когда нужно оставить Вольфганга наедине с Алоизией. В карете молодые люди сидели рядом, и ее волнующие прикосновения, напряженное внимание, с каким она ловила каждое его слово, наполняли сердце Вольфганга радостным предчувствием. А как легко она все схватывала! Ее голос становился с каждым днем все красивее и выразительнее. Вместе мы могли бы многого достичь, думал он, и ему казалось, что какое-то необыкновенное духовное родство все крепче связывает его с Алоизией.

Анна Мария совсем растерялась, когда Вольфганг сказал, что раздумал ехать с Вендлингом в Париж.

– Вендлинг – порядочный человек, – сказал он, – но безбожник и имеет склонность к вольнодумству.

– Когда я говорила тебе то же самое, ты не слушал.

– Я его плохо знал.

– Как же ты объяснишь свой отказ?

– Не беспокойтесь, что-нибудь придумаю. – Он отдал ей два луидора.

– Ты же получил семь.

– Я оплатил половину расходов Вебера. Он, бедняга, очень мало зарабатывает, а Алоизия штопала мне чулки и чинила одежду. И я предложил им поехать в Италию, там она наверняка станет примадонной и заработает кучу денег – под моим руководством, разумеется. Но это после вашего отъезда в Зальцбург.

Вольфганг сообщил Папе об изменившихся планах, спрашивал его одобрения и помощи: «Вендлинг – честный человек и прекрасный музыкант, но его безбожие смущает меня. Не сомневаюсь, Вам бы не понравилось, что я столько времени провожу в его обществе. Веберы же, напротив, – чрезвычайно набожные люди.

Фридолин Вебер отлично переписал мои ноты и взял за это очень мало. Он так напоминает мне Вас: способный, умный, музыкант с тонким вкусом, но, хотя он поет, суфлирует и мастерски переписывает ноты для Карла Теодора, платят ему гроши, что Вам тоже знакомо. Его дочь Алоизия, хотя ей всего шестнадцать, – прекрасная певица, диапазон ее голоса удивителен, ей надо только немного получиться играть и исправить кое-какие недочеты в технике, чем я сейчас с ней занимаюсь, – тогда она сможет петь в любой опере.

У них еще три дочери, и все музыкальные, и мать, которая относится ко мне с великим уважением, хотя весь дом ходит у нее по струнке, но из всех по-настоящему талантлива одна Алоизия.

Веберы очень добры ко мне, я сильно привязался к этой незадачливой семье и мечтаю им помочь. Хочу, чтобы господин Вебер и Алоизия поехали со мной в Италию попытать там счастья в каком-нибудь оперном театре. Если бы Вы написали нашим друзьям в Милане и других городах, может, они и смогли бы подыскать место для фрейлейн Алоизии, которая, безусловно, станет примадонной в недалеком будущем. Уверяю Вас, став певицей под моим руководством, она принесет мне большую славу. За то короткое время, что я обучаю ее, она сделала огромные успехи.

Если этот план осуществится, мы с господином Вебером и его дочерью будем иметь счастье и удовольствие посетить моих любимых Папу и сестренку по пути в Италию. В Италии я обязательно должен получить контракт на сочинение оперы. Вы знаете, как мне безумно хочется написать оперу, это мечта моей жизни, а если в ней будет петь Алоизия, то представление оперы станет для меня делом чести, а не мучением.

Вендлингу я уже сказал, что не могу ехать с ним в Париж, поскольку получил письма, требующие моего присутствия в другом месте для сочинения оперы. Дорогой Папа, я молю бога, чтобы Вы одобрили мой план. Веберы для меня все равно что вторая семья – после Вас, разумеется, – и Мама согласна, что фрейлейн Вебер для ее возраста поет поразительно».

Без ведома Вольфганга Анна Мария сделала к письму сына следующую приписку:

«Прочтя письмо Вольфганга, ты лишний раз убедишься: уж если ему кто-то понравится, он готов отдать этому человеку все, даже в ущерб себе. Он прав – певица она прекрасная, но ведь мы должны думать и о своей выгоде. Я никогда не одобряла его поездки в Париж с Вендлингом, но молчала – со мной он мало считается. А вот подружившись с Веберами, он сразу переменил решение. Моему обществу он часто предпочитает чужое, а когда я пытаюсь его расспрашивать, уходит от разговора.

Поэтому тебе решать, как нам быть. Я по-прежнему против его поездки с Вендлингом в Париж, лучше уж – если погода установится – я сама с ним поеду почтовой каретой, это нам недорого обойдется. Может, ты получишь добрые вести от барона Гримма. А пока живется нам сносно, денег тратим немного и можем пожить тут еще некоторое время. Пишу тебе по секрету. Вольфганг ушел в гости, он не должен ничего знать».

Леопольда письма потрясли. Его тщательно разработанные планы, казалось, вот-вот рухнут. Он приготовился ко многим неожиданностям, но подобного не ожидал. Наннерль, когда он ей рассказал, горько расплакалась. Он изо всех сил сдерживался – кому-то в семье ведь следует сохранять присутствие духа, – но, оставшись один в комнате, дал волю своим чувствам. Порой ему хотелось выкопать глубокую яму и спрятаться в ней от всех невзгод. Что же теперь с ними будет? Если сын последует этому безумному плану, вся его старательно обдуманная карьера разлетится в пух и прах и все о нем позабудут. Хорошенькие губки и звучное legato погубили все надежды, которые Леопольд возлагал на своего Вольфганга! Как зло подшутила над ним судьба!

В концертном зале, усевшись за письменный стол, Леопольд стал писать ответ сыну и мучался, не зная, с чего начать. Молчаливым и мрачным казался ему сейчас Танцмейстерзал – их самая красивая комната.

Родные считают его таким мужественным, а знают ли они, чего ему стоит сохранять это мужество? Душевным переживаниям Леопольд был подвержен не меньше Вольфганга. Друзья говорили, что он слишком много отдает сыну, но, чтобы вырастить такой талант, требуется масса сил. Зато сколько радости доставляло ему каждое новое сочинение Вольфганга! А теперь талант сына будет растрачен попусту!

Свеча почти догорела, а письмо даже еще не начато. Поднявшись из-за стола, Леопольд стал ходить взад и вперед по комнате, одолеваемый грустными чувствами. Халат у него весь в дырах, туфли стоптаны – он отдал все ради этой поездки сына. За те несколько месяцев, что Вольфганг и Анна Мария отсутствовали, долги их возросли с четырехсот до семисот гульденов. То-то посмеются теперь над ним в Зальцбурге – Колоредо в особенности, – узнав, что Вольфганг, этот виртуоз, претендующий на звание капельмейстера, убежал с молоденькой девчонкой, вообразившей себя примадонной.

В комнату вошла Наннерль, и Леопольд постарался взять себя в руки; Наннерль, всхлипывая, спросила, как он собирается поступить.

– Как поступить? Остановить его. Пока он окончательно но отбился от рук.

– Только не будьте с ним слишком суровы, Папа.

– Стоит хорошенькой девушке ему улыбнуться, как он уже теряет голову.

– Может, он одинок. Может, хочет жениться?

– В его возрасте легко влюбляются.

– И в моем тоже. Что мне делать, Папа? Неужели я останусь старой девой?

– Тебе еще только…

– Двадцать шесть. Для незамужней девушки немало. Когда я плакала о Вольфганге, я плакала, наверное, и о себе.

– Мужчины не обходят тебя вниманием, нечего тебе отчаиваться.

– Я самая обыкновенная учительница музыки, – всхлипнула она. – Трудно мне жить одним прошлым. – И, сама пугаясь откровенности своих слов, Наннерль выпалила: – Почти все мои подруги замужем.

Леопольд обнял дочь.

– И ты выйдешь. Ты так похожа на Маму, а когда я на ней женился, Мама была самой хорошенькой девушкой в Зальцбурге, значит, и ты тоже, и скоро настанет день, когда вся наша семья снова объединится.

Наннерль прижалась к отцу. Сейчас она снова почувствовала себя маленькой девочкой, путешествовавшей когда-то с ним по Европе. Она поцеловала его, пожелала спокойной ночи и, пообещав больше не плакать, послушно пошла к себе.

Леопольд просидел всю ночь, сочиняя ответ сыну. Ему следует сделать вид, будто он готов помочь этой Алоизии, которая явно хочет поймать его сына на крючок, хотя совершенно ясно, что примадонны из нее не получится. Отправляя письмо, Леопольд молил бога вернуть его сына обратно на землю.

Вольфганг, с надеждой и трепетом ожидая Папиного решения, готовил своих учеников к прощальному концерту. Основное внимание он уделял Алоизии. Вендлинг, которого скорее позабавил, чем обидел, отказ Вольфганга ехать с ним в Париж, выразил желание участвовать в концерте, Рааф тоже согласился, и концерт немало способствовал прославлению Вольфганга.

Но Вольфганг не чувствовал себя счастливым, потому что его мучило безденежье. Он отдал Дежану два из трех заказанных голландцем концертов для флейты и заверил, что скоро закончит и третий, а Дежан ответил:

– Не беспокойтесь о третьем, мне он не понадобится, не уверен, сумею ли я использовать и те два. – И заплатил Вольфгангу всего девяносто шесть гульденов вместо обещанных двухсот.

Вольфганг отдал деньги Маме, чтобы она купила себе новую шубу, а остальные сохранила.

– Может, это Вендлинг сыграл тут какую-то роль? – спросила она.

– Нет! Просто Дежан дурак.

– Ты по-прежнему намерен ехать в Италию? Ведь заработал ты гораздо меньше, чем рассчитывал. А цены все растут.

– И все равно я поеду. Вот получу только согласие Папы.

Однако уверенность его поколебалась, когда вечером того же дня он пришел на урок к Алоизии. Он обещал ей попросить помощи у отца, хотя знал, что Папа воспротивится его решению. Но на поездку в Италию у него не хватит денег, мысль же, что им с Алоизией придется там бедствовать, казалась ему слишком унизительной.

Алоизия все не появлялась, и Фридолин Вебер объяснил:

– Вы же знаете девушек, господин капельмейстер, они любят наряжаться для желанных гостей. Есть известия от господина Леопольда?

– Нет. Но скоро будут. Обычно он не медлит с ответом.

– В Италии вас оценят, маэстро. Это вам не Мангейм, где мелкий завистник Фоглер способен бог знает что наговорить о вас эрцгерцогу и тем подставить ножку, в то время как Каннабих прикидывается, будто разбивается ради вас в лепешку, а сам сидит сложа руки. Вы слишком большой музыкант для наших провинциальных вкусов, в этом вся беда.

То же самое говорили ему в Зальцбурге, с тоской подумал Вольфганг.

– А теперь, когда Карл Теодор сидит в Мюнхене и выжидает, какая из кошек прыгнет первой: Австрия или Пруссия, – в Мангейме и думать перестали о концертах.

Вошла Алоизия, и Вольфганг позабыл обо всем. Лиф ее платья был низко вырезан, она протянула ему руку для поцелуя, и когда он повел ее к фортепьяно, то с трудом удержался, чтобы не обнять. Но стоило ему придвинуться к ней, как Алоизия отодвигалась. И все же, казалось, девушка искренне радовалась его приходу. Она не кокетка, уверял он себя, но через секунду сомнения снова охватывали его. Алоизия беспрекословно слушалась мать, но под этой внешней покорностью чувствовалась сильная воля и упорство. Занималась она пением очень напряженно, с какой-то даже одержимостью.

Начался урок; Фридолин Вебер оставил их вдвоем, но только пение смолкло, как в дверях появилась Цецилия. Вольфганг с раздражением заметил, что так происходило каждый раз. А сегодня вместе с Цецилией Вебер в комнату вошла и Констанца. Вольфганг почти не замечал девушки после первой встречи: рядом с Алоизией Констанца казалась неуклюжим подростком. Сейчас ее улыбка говорила, что она искренне рада его видеть.

– Маэстро, вы сообщите нам, когда получите ответ от отца? – спросила Цецилия Вебер.

– Разумеется! Я ведь не меньше Алоизии мечтаю о поездке в Италию. Я три раза ездил туда, и каждый раз с большим успехом. И папа римский, и падре Мартини, и…

– Знаем, знаем! – перебила Алоизия, весело добавив: – Вы произвели там фурор! – и, улыбнувшись ангельской улыбкой, проводила его до дверей.

Дома его ждало письмо от Папы. Папа отказал – Вольфганг сразу догадался по Маминому тону. Смешно было ожидать другого ответа, с обидой подумал он. Некоторые страницы он перечитал дважды, поражаясь проницательности отца, как ни неприятны казались его наставления.

«Ты говоришь, что хочешь сопровождать фрейлейн Вебер в Италию и устроить ее там в оперу на амплуа примадонны. Дорогой сын, назови хоть одного певца, который появился бы на итальянской сцене, не выступив раньше многократно в Германии. Но и тогда для достижения своей цели им приходилось заручиться поддержкой могущественных покровителей вроде князей и кардиналов или хотя бы таких знаменитых композиторов, как Гассе и Глюк. А рекомендовать шестнадцатилетнюю девочку, не ведающую, что такое оперная сцена, – подлинное безумие. Ты лучше других знаешь: для сцены пение – это еще не все. Надо уметь свободно держаться, уметь играть, обладать известным шиком. Не говоря уже об умении причесываться, одеваться, гримироваться, столь необходимом каждой примадонне, – умением, которое дается лишь большим опытом. Как бы талантлива она ни была, как бы ни была подготовлена, как бы мастерски ни пела, любой импресарио сочтет тебя за сумасшедшего, если ты станешь рекомендовать ему начинающую девочку, Твоя собственная высокая репутация, создать которую мне стоило такого труда, будет загублена. Ты станешь всеобщим посмешищем. И Муфтия это немало позабавит.