37

Однако, когда баварский курфюрст решил заказать Вольфгангу оперу, архиепископ все-таки дал согласие. Колоредо пошел на это лишь потому, что побоялся испортить отношения со своим могущественным соседом.

Вольфганг, обрадованный возможностью выбраться из Зальцбурга, не задавал никаких вопросов, а получив либретто, тут же принялся за работу. И снова никто не спрашивал его мнения относительно либретто «La Finta Giardiniera» («Мнимая садовница»), выбранного самим курфюрстом.

Сюжет «Мнимой садовницы» сводился к приключениям аристократки, решившей отомстить мужу и в то же время вернуть его любовь. Героиня скрывается под видом садовницы и становится жертвой любовных преследований. В этой путанице и романтической неразберихе принимали участие еще две пары, но в финале все недоразумения благополучно разрешались в лучших традициях оперы-буффа.

Вольфгангу либретто показалось запутанным и глупым, но тема неразделенной любви нашла отклик в его сердце. И он выражал это в своей музыке. Пусть они не думают, что он сочиняет лишь для их удовольствия. Все любовные арии были исполнены нежности и грации, и постепенно Вольфганг полюбил эту музыку. Ко времени их приезда в Мюнхен партитура была закончена. Вольфганг не стал вначале прослушивать певцов, как делал в прошлом. Пусть сами справляются, как умеют, решил он, в жизни так часто приходится полагаться только на свои силы.

Репетиции шли гладко, и Леопольда это радовало. Музыка ему очень нравилась. Увертюра легкая, очаровательная и написана с профессиональным мастерством. Первая значительная ария звучала весьма изящно и в то же время отличалась хорошим построением. Игривые нотки, встречающиеся в партии служанки, подчеркивали глубину страданий ее госпожи.

Бас отвечал поддразнивающей его служанке на забавной смеси немецкого, итальянского, французского и английского. Леопольду понравился трагикомизм этой арии, хотя в самом либретто не было ни трагичного, ни комичного.

Новой для уха явилась и ария тенора, певшего о неразделенной любви. Она звучала величественно и патетично и трогала до глубины души.

А дуэт примирения вызвал у Леопольда слезы. Дуэт был овеян нежностью и лиризмом. Совершенство мелодии внушало благоговение.

Когда генеральная репетиция окончилась, Леопольд молча обнял сына.

Все было подготовлено, но премьера оперы дважды откладывалась, и Вольфганг начал волноваться. Папа возлагал надежды на то, что, если курфюрсту понравится «Мнимая садовница», он предложит сыну место, но курфюрста не было в Мюнхене. Задержка объяснялась множеством причин: Максимилиан охотится, Максимилиан занят важными дипломатическими делами, Максимилиан недоволен партитурой, Максимилиан ждет приезда архиепископа Колоредо, чтобы тот мог почтить своим присутствием премьеру.

Когда стало ясно, что Колоредо и не собирается приезжать, Максимилиан вернулся в Мюнхен. И на следующий вечер «Мнимую садовницу» впервые поставили на сцене.

Театр был переполнен. После каждой арии в зале долго гремели аплодисменты, а когда занавес опустился, восторженные крики: «Браво, Моцарт!» – буквально сотрясли театр.

Позже на приеме в честь курфюрста Максимилиан подошел к Моцартам.

– Мы с вами старые знакомые, – сказал он, – я слышал игру мальчика, когда он приезжал еще совсем маленьким. Даже дважды. Господин Моцарт, вы знакомы с моим театральным директором графом фон Цейлем?

– Да, мы имели честь познакомиться с его сиятельством в наши прежние визиты. – Леопольд слыхал, что граф пользуется большим влиянием.

Граф фон Цейль, почтительно стоявший рядом со своим хозяином, слегка кивнул.

– Опера вашего сына интересна, – сказал он. Вольфганг сомневался, комплимент ли это.

– Мы счастливы, ваше сиятельство, – сказал Леопольд, – доставить вам удовольствие.

– Она превзошла все ожидания. Сколько лет вашему сыну? Восемнадцать?

– Через несколько дней исполнится девятнадцать. Вольфганг будет рад познакомить его высочество и с другими своими произведениями: дивертисментами, симфониями.

– В данный момент я очень занят, – ответил курфюрст.

– Мы можем подождать, – с готовностью откликнулся Леопольд.

Курфюрст, казалось, погрузился в глубокое раздумье, а Вольфганг вспомнил, что, пока публика кричала: «Браво, Моцарт!» – курфюрст непрерывно нюхал табак и сморкался. Курфюрст не знает, на что я способен, подумал Вольфганг. Никто не знает, даже Папа. Наконец курфюрст сказал:

– Как вам известно, музыку я люблю, но заниматься этими делами предоставляю графу фон Цейлю.

Курфюрст удалился. Ему нужно было пораньше лечь спать – назавтра предполагалась большая охота. Дождливые дни он посвящал любовным развлечениям, но в солнечные ничто не могло заменить ему охоты, а сейчас как раз стояла удивительно сухая и теплая для января погода, которая могла продержаться с неделю, не больше. Свежий воздух и охотничий азарт бодрили курфюрста, заставляли забывать, что ему уже сорок семь. Его высочество не любил переутомлять себя, ему нравилась лишь усталость после дня, проведенного на свежем воздухе. Заказывая оперу, граф фон Цейль хотел развлечь его, но вернулся курфюрст в Мюнхен лишь потому, что учтивость требовала его присутствия в случае приезда Колоредо. Сама же опера казалась ему лишней обузой, не больше.

Приунывший после ухода курфюрста Леопольд постарался скрыть свое разочарование.

– Граф фон Цейль, – сказал он, – вы знаете, мой сын – талантливый композитор, и вы могли бы воспользоваться его услугами.

– Но ведь ваш сын состоит на службе у архиепископа, не так ли?

Леопольд пожал плечами:

– В общем-то да, ваше сиятельство, но это не помеха.

– Уверяю вас, ваше сиятельство, я могу написать любую заказанную мне вещь, – сказал Вольфганг.

– Но у нас есть капельмейстер и композитор, господин Михль.

Который, как говорят, все свое время отдает обучению певцов, подумал Леопольд, и ведет, можно сказать, собачью жизнь. Вслух он сказал:

– Вольфганг мог бы быть его помощником.

– Концерты нам уже приелись.

– Я буду осмотрителен в этом отношении, – сказал Вольфганг. Он знал, что Папа ждал от него этих слов, и пересилил себя.

– Не сомневаюсь, что и другие ваши вещи имели бы большой успех, – продолжал граф фон Цейль. – Только их некому слушать. Двор на некоторое время покидает Мюнхен. Сожалею, но сейчас у нас нет вакансии.

– А позднее? – спросил Леопольд.

– Трудно сказать. За оперу вам причитается пятьдесят гульденов.

Колоредо прибыл в Мюнхен через день после премьеры «Мнимой садовницы». Леопольд и Вольфганг не сомневались, что его светлость опоздал умышленно. Оперу повторили еще два раза, и оба раза архиепископ отсутствовал, хотя и находился в Мюнхене. Узнав о приезде именитого гостя, поспешно вернулся курфюрст, и придворные музыканты получили распоряжение дать в честь архиепископа концерт во дворце.

Вольфганга пригласили, но не как исполнителя, и это встревожило Леопольда. Однако после концерта, по мнению Леопольда и Вольфганга, весьма посредственного, из публики послышались выкрики: «Моцарта! Моцарта!» И когда Вольфганг, подталкиваемый отцом, поднялся с места, со всех сторон понеслись крики: «Браво!» – и разразилась буря аплодисментов. Курфюрст, сидевший рядом с Колоредо, шепнул что-то графу фон Цейлю, и тот знаком подозвал Леопольда.

– Его высочество хочет послушать игру вашего сына, – сказал граф.

Вольфганг сыграл на клавесине одну из своих сонат и удостоился похвалы курфюрста за прекрасное исполнение.

Колоредо не промолвил ни слова и вообще делал вид, будто не замечает их присутствия. Леопольд слышал, как курфюрст сказал: «Вам повезло, Иероним, что у вас на службе такой талантливый юноша» – и видел, как Колоредо, пожав плечами, неохотно кивнул в ответ.

Следует засвидетельствовать свое почтение его светлости, подумал Леопольд, однако пробиться к нему оказалось почти невозможным: плотная толпа льстивых придворных кольцом окружала архиепископа. А позднее граф фон Цейль отвел его в сторону, подальше от архиепископа, и сообщил:

– Я сказал его светлости, что Вольфганг – необыкновенный музыкант, и тем самым укрепил ваше положение, Моцарт. Теперь он до конца жизни с вами не расстанется.

Граф преподнес это как великую похвалу, но Леопольд подумал: уж не хочет ли баварец избавиться от них? И тут вдруг они с Вольфгангом очутились в одиночестве – все гости вслед за курфюрстом и архиепископом направились в зал для приемов.

Спустя несколько дней Франц Иосиф Альберт, веселый и добродушный владелец гостиницы «Черный орел», где остановились Моцарты, предложил Вольфгангу принять участие в соревновании в игре на клавесине с капитаном Игнацем фон Бецке.

Вольфганг хотел отказаться, ему претила самая мысль о подобного рода соревнованиях, но Папа сказал:

– Отлично придумано! Господин Альберт – большой любитель музыки и знаком со многими видными баварскими музыкантами. Бывая в Мюнхене, они всегда останавливаются у него. К его мнению прислушиваются.

– Это еще не значит, что он действительно способен судить о музыке.

– Я говорю не о том. Бецке считается лучшим немецким клавесинистом. Если все увидят, что ты играешь намного лучше, а сам вдвое моложе Бецке, такая победа пойдет нам на пользу.

Вольфганг нехотя согласился.

Но, увидев инструмент, на котором предстояло играть, он чуть было не отказался. В гостиной у Альберта стояло большое новое фортепьяно, а не клавесин. С тех пор как Кристиан Бах давал ему в Лондоне уроки игры на фортепьяно, Вольфганг еще несколько раз играл на этом инструменте, но не выступал перед публикой. И тем не менее, пришлось принять вызов – ведь дело касалось музыки.

Познакомив их, Альберт объявил: первым играет Бецке, как старший по возрасту, и сначала он исполнит два своих собственных сочинения.

Вольфганг увидел, как длинные пальцы его сухопарого соперника с необычайной проворностью замелькали по клавишам. Сочинения Бецке показались ему никуда не годными, но публике они, видимо, пришлись по вкусу – аплодировали громко. Бецке играл так быстро, будто принимал участие в скачках, руки его носились по всей клавиатуре с необузданностью молодого жеребца. Темп был неровный, а играя бравурные пассажи, он явно рисовался. Бецке участвовал в Семилетней войне, где и заработал чин капитана; вот и зря не остался в армии, подумал Вольфганг.

Наступил черед Вольфганга. Взяв несколько аккордов, он понял, что никогда еще не играл на таком прекрасном инструменте. Правда, многое было непривычным. Начал он в медленном темпе, играя с подчеркнутой точностью, но, по мере того как осваивался с фортепьяно, игра его приобрела полное богатство оттенков.

Сын выглядит весьма изящно в своем коричневом бархатном камзоле, белых шелковых чулках и аккуратно напудренном парике, решил Леопольд. И руки, свыкнувшись с клавиатурой фортепьяно, летали по клавишам с удивительной легкостью. Нечего Вольфгангу себя недооценивать, думал Леопольд. Привлекательный юноша, пусть маловат ростом и слабее других сложением, но у него красивые голубые глаза, белая кожа – любая женщина позавидует, и лицо такое доброе и приятное.

Вольфганг исполнил два своих сочинения, и Альберт воскликнул:

– Вольфганг – чудо! Он ни в чем не уступает капитану Бецке, хотя и младше его в два раза. Только у него совершенно иная манера исполнения.

Бецке тоже поздравил Вольфганга.

– У вас приятное туше, – сказал он.

Вольфганг промолчал. Исполнение Бецке было лишено всякого вкуса.

– Я считаю, что это ничья! – объявил господин Альберт.

– Вы правы, – подтвердил Леопольд. Он понимал, что сын положил Бецке на обе лопатки. Только почему у Вольфганга такой отсутствующий вид?

А Вольфганг влюбился. Это фортепьяно оказалось несравненно лучше всех, на которых ему приходилось играть. И если звук фортепьяно Кристиана Баха был несколько смазан, то здесь он отличался поразительной чистотой. Но выступал он отнюдь не блестяще, что бы там ни говорил Папа. Играл на фортепьяно, как на клавесине. Ему следует хорошенько поупражняться.

Вольфгангу не терпелось обсудить это с Папой, но Папа был чем-то расстроен. Леопольд получил записку от Колоредо, в которой Моцартам приказывалось незамедлительно вернуться в Зальцбург.

– Колоредо становится невыносимым, – ворчал Папа.

– Что он от меня хочет? – спросил Вольфганг.

– Не знаю. Похоже, однако, дело срочное.

Через несколько недель в Зальцбург с государственным визитом прибыл младший сын Марии Терезии эрцгерцог Максимилиан, гостивший перед этим у своей сестры Марии Антуанетты, недавно коронованной королевы Франции. В честь сего великого события третий концертмейстер архиепископа Колоредо Вольфганг Моцарт написал оперу «Il Re Pastore» («Король-пастух»). Либретто, повествовавшее о доброте Александра Великого к молодым влюбленным, уже использовалось многими композиторами, но Колоредо именно на нем остановил свой выбор, чтобы достойно отпраздновать приезд девятнадцатилетнего принца. Архиепископа мало заботило, что выбор сделан в последнюю минуту и тем самым придворный композитор поставлен, перед необходимостью написать в кратчайший срок увертюру и четырнадцать арий.

На извинение эрцгерцога, что он стал причиной такой спешки, внезапно приняв решение посетить Зальцбург, архиепископ ответил: музыкантам палка полезна. В душе он полагал, что добросердечный правитель – это слабый правитель; твердость характера – качество более ценное. Архиепископ не жалел затрат на оперу и гордился этим: в добавление к придворным музыкантам он нанял на службу одного кастрата. Но не повысил жалованья композитору и не сделал ему подарка в награду за оперу. Все написанное его придворными музыкантами он считал своим достоянием.

Максимилиану понравилась опера «Король-пастух».

– Любой сюжет, – сказал он после спектакля, – Метастазио умеет сделать занимательным, да и музыка соответствующая, хотя, на мой взгляд, слишком уж красивая.

– Музыка Моцарта всегда слишком красивая, – подтвердил Колоредо, – но пока у нас нет лучшего композитора.

К ним подошел граф Карл Арко.

– Может быть, ваша светлость желает побеседовать с кем-нибудь из музыкантов? – спросил он. – Они ждут.

Архиепископ взглянул на эрцгерцога, и тот сказал:

– Кастрат пел очень неплохо. Передайте ему от меня двадцать гульденов.

– Сочту за честь, – ответил Карл Арко. – Какие будут еще приказания у вашего высочества?

– Больше никаких.

– Больше никаких! – повторил архиепископ. Провожая эрцгерцога в его личные покои, архиепископ украдкой рассматривал гостя – эрцгерцог был ниже его ростом и совсем еще мальчик. Однако ходили слухи, что, как только эрцгерцог достигнет совершеннолетия, его тут же сделают архиепископом или кардиналом. Эта мысль вызвала у Колоредо раздражение, и он подумал, что быть радушным хозяином не так-то легко, как считают иные аристократы.

38

Игра на фортепьяно словно окрылила Вольфганга. Как только эрцгерцог покинул Зальцбург, надобность в услугах композитора временно отпала, и, улучив момент, в первый же свободный вечер Вольфганг сказал Папе:

– Купите мне фортепьяно.

– По словам господина Альберта, фортепьяно стоит более двухсот гульденов. Сейчас нам это не по карману.

– Но я не могу без него. Скоро все будут играть на фортепьяно.

– А как же скрипка?

Вольфганг стал прогуливаться по концертному залу, Танцмейстерзалу, делая вид, будто не слышал вопроса, но Папа не отступал.

– Ты не очень-то усердствуешь в игре на скрипке. Если бы упражнялся на ней с такой же охотой и старанием, как на клавесине, мог бы стать первым скрипачом в Европе.

– А вы купите мне фортепьяно, если я стану упражняться на скрипке, сколько вы пожелаете?

– Не торгуйся со мной, – возмутился Папа. Вольфганг взял из вазы яблоко и повторил:

– Значит, если я стану упражняться на скрипке сколько скажете, вы приобретете фортепьяно?

– Опять ты не то говоришь. Надо самому загореться желанием играть на скрипке.

– А я загорюсь. Если буду упражняться и на фортепьяно.

– Вот уже тридцать лет, как я даю уроки игры на скрипке. И никогда еще у меня не было ученика, который играл бы с такой выразительностью, таким чувством и таким безразличием, как ты.

Папа был явно обижен, и Вольфгангу стало стыдно.

– Если вы купите фортепьяно, я напишу скрипичный концерт, – сказал он, – может, даже два.

Папа не мог удержаться от насмешки:

– Смотри не переутомись.

– Они будут коротенькими и легкими, под силу даже его светлости.

– Браво! Может, тогда он признает твою гениальность?

– Я постараюсь последовать вашему совету, Папа. И буду очень рад, если сумею угодить вам своим скрипичным концертом.

Леопольд еще поворчал насчет цены, но все же купил в Регенсбурге фортепьяно, самое лучшее, какое там было. Теперь Вольфганг упражнялся на фортепьяно и на скрипке. Он принялся учить и Наннерль, и скоро она играла на фортепьяно с той же легкостью, что и на клавесине. И они снова возобновили игру в четыре руки.

Как-то вечером, видя, что Вольфгангу не терпится закончить обед и поскорее проиграть только что сочиненный фортепьянный дуэт, Мама пошутила:

– Ты, пожалуй, готов и меня засадить за инструмент.

– А почему бы и нет?

– Не много ли музыкантов на одну семью?

Леопольд, с аппетитом принявшись за тушеное мясо, прекрасно приготовленное Терезой, недоуменно поднял голову и с изумлением посмотрел на Маму, и она уже мягче добавила:

– Я хочу сказать, Леопольд, трех талантов в семье вполне достаточно.

– Ну, уж меня-то за последние годы в таланты не зачислишь, – с горечью сказала Наннерль.

– Ты могла бы стать великолепной исполнительницей, – ответил Вольфганг, – если бы больше упражнялась, но музыка у тебя на последнем месте, а воздыхатели на первом.

У Анны Марии болезненно сжалось сердце. Наннерль скоро исполнится двадцать четыре, неужели ее дочь останется старой девой? Эта мысль приводила ее в отчаяние.

– Всему свое время, – сказала Анна Мария. – Не надо ссориться. Ведь мы же друг другу самые близкие люди!

Спустя несколько недель Леопольд спросил, как подвигается обещанный скрипичный концерт, и Вольфганг ответил:

– Я еще не остановился на теме, но не беспокойтесь, скоро она появится, и такая, что концерт можно будет исполнить при дворе.

Папа успокоился. Вольфганг и словом не обмолвился, что, прежде чем приступить к сочинению, он решил изучить Папину «Скрипичную школу».

Эта «Школа» была для него в детстве Библией; Папа так с ней и обращался: он сам выбирал и давал учить сыну отрывки из нее, не забывая сопровождать их наставлением о пользе упорного труда. Теперь Вольфганг читал ее от начала до конца. «Школа» содержала немало элементарных истин, но были в ней и вещи, неизмеримо более глубокие, чем обычные инструкции по усовершенствованию техники.

Через всю «Школу» красной нитью проходила мысль – а заключительные главы изобиловали сопоставлениями, подтверждающими ее, – что скрипач, пусть даже виртуоз, в первую очередь слуга музыки. Когда дети возносили ему хвалу, Папа часто восклицал: «Хватит! Я ведь не святой!»

Но за преданность скрипке, думал Вольфганг, его следовало бы причислить к лику святых. Дочитав до конца «Скрипичную школу», он проникся новым уважением к Папе и с готовностью принялся за сочинение своего первого скрипичного концерта. Вольфганг избрал тональность си-бемоль мажор и написал первую часть Allegro moderato. Он вспоминал лучшие произведения скрипичной музыки Вивальди, Тартини, Боккерини и Нардини и писал в той же манере – весело и живо.

Во второй части, Adagio, его собственная натура возобладала, и он сосредоточился на мелодии – музыка была простой по композиции, но теплой и звучной. Ему нравилась сдержанная взволнованность избранной им темы. Она была подобна легкому, приятному сновидению. И в то же время в ней намечалась танцевальная мелодия, под которую он, влюбленный и изысканно-учтивый, выступал величаво об руку с какой-нибудь прекрасной дамой, ну, скажем, с графиней Лютцов. Он писал со страстью, но страстью сдержанной, музыка, созданная им, согревала сердце.

После проникновенной второй части следовала третья – бравурное Presto, словно созданное для такого виртуоза, как Нардини, лучшего из всех слышанных им скрипачей, и, может быть, его друга Томаса Линлея, которого он до сих пор вспоминал.

Через месяц Вольфганг показал Папе законченное произведение, и тот похвалил:

– Вещь звучная и вполне годная для исполнения. Вольфганга это удивило и разочаровало. Он ожидал большего. По-видимому, отец недоволен концертом, решил он.

На самом деле Леопольду концерт очень понравился, но он не хотел захваливать сына, чего доброго, еще разленится и перестанет работать.

– Теперь, раз уж ты освоился с формой, – добавил он, – напиши-ка еще один концерт. С наступлением весны Колоредо больше интересуется охотой, чем музыкой. Напиши два марша и серенаду, на какое-то время с него хватит, и ты сможешь сочинять для себя.

Вольфганг сочинил для архиепископа два марша и серенаду и тут же приступил к новому скрипичному концерту. Он избрал ре-мажорную тональность, но, окончив концерт, остался недоволен. Концерт был нисколько не лучше первого.

В поисках темы он бродил по городу, прислушивался к его звукам, но ничто не вдохновляло его. На Домплац и Резиденцплац постоянно толпился любопытный народ. По толстым черным чулкам этих людей, их скромным теплым жилетам и грубым башмакам Вольфганг распознавал в них провинциалов, Зальцбург казался им невиданным и чудесным городом. Среди деревенских девушек встречались и хорошенькие, они будили в нем смутные желания. Барбара фон Мельк уехала погостить в Вену, а графини Лодрон и Лютцов – две женщины, с которыми он так любил поговорить, проводили лето в своих имениях.

Работая над первыми двумя концертами, Вольфганг старался не привносить в них свое настроение, но третий он писал в полном смятении чувств: их нужно было выразить, привести в порядок. Папа, несмотря на летнее время, простудился и лежал в постели, и Тереза ухаживала за ним; Мама причесывала Наннерль, ожидавшую прихода возможного и достаточно завидного жениха, а Вольфганг томился от одиночества и тоски. И однако все в нем пело, а в голове непрестанно звучала прелестная мелодия. Устоять перед красивой мелодией было выше его сил. Сам того не замечая, он потянулся за пером и записал ее. Записывал старательно, сознавая, что в ней нашли выражение все одолевавшие его чувства. Вольфганг сочинял, позабыв обо всем, и вдруг его осенило: ведь раньше он всегда писал в угоду кому-то, но этой музыкой он вряд ли кому-нибудь угодит.

Папа не проявил интереса ко второму концерту, и Вольфганг был рад, хотя его и обидело явное безразличие отца. Он рассчитывал, что новая вещь придется Папе больше по вкусу: ведь в этой музыке он впервые высказывал свои сокровенные мысли и писал ее так, как хотел.

Пока он сочинял первую часть третьего концерта, не уступающую по выразительности симфонии, чувство одиночества исчезло. В первых пассажах Allegro доминировал оркестр. Вольфганг изливал тут свою душу. Он работал изо дня в день в концертном зале, стараясь не обращать внимания ни на летнее солнце, заливавшее Ганнибальплац, ни на смех детей, игравших во дворе позади дома. Тема развивалась. Теперь концерт соль мажор стал словно бы дуэтом его и Папы; солистом был он, а оркестром – Папа. Оркестр звучал энергично, настойчиво, живо, как бы выражая Папин характер, а солист по большей части подчинялся ему. Заканчивалась первая часть мощным нарастающим звучанием торжествующего оркестра.

Никогда еще Вольфганг так не раскрывал в музыке свое сердце, как во второй части. Он жаждал физической любви. Но только не вульгарной, не грубой. Не мог он допустить стенаний, слез, укоров. В своей музыке он изобразит любовь такой, какой она должна быть, а не такой, какой бывает в жизни. В Adagio ясно звучал голос солиста, его голос. Adagio пело. Ведь любовь поет! Она – не мираж, даже если мираж все остальное. Он писал о любви, какой мечтал для себя. Он свободно изливал свои чувства. В каждой ноте билось его сердце. Домашним было строго-настрого запрещено беспокоить Вольфганга, когда он сочинял, но обратись сейчас к нему кто-нибудь, разве бы он услышал? Музыка пела в нем, и он чувствовал себя всесильным. Но нужно держать себя в узде, отбирать, совершенствовать, очищать от лишнего и случайного. И непременно использовать все возможности скрипки: ее певучесть, грациозность, выразительность.

Переписывая набело вторую часть, он вслушивался в каждую нотку, отбрасывал все, что не входило в основную тему, и постепенно зазвучала мелодия, изумительная по своей красоте и прозрачности, именно такая, какой он добивался. В Adagio встречались меланхолические нотки, мрачные даже, но они тут же исчезали, не могли не исчезнуть, слишком уж бурлила в нем жизнь. Чудесные созвучия рождались как бы сами собой, и каждое тотчас занимало свое место. Ноты пели, танцевали. Он писал, а сам раскачивался в такт на стуле. Грациозный менуэт, задумчивый и проникнутый легкой печалью, возник неожиданно в середине второй части – хорошо бы станцевать под эту музыку с графиней Лютцов, – классически простой и изящный танец.