XII

ПРАЧКА У БРОДА

Приближалось бледное ясное утро, и Заря ласкала нежными своими пальцами росистую вершину Динллеу Гуригон, прославленного превыше всех холмов Острова Придайн. Незаметно перейдя в своем волшебном легком плаще через море Удд, начала она золотить восточный край небес над мрачными холмами и лесами Ллоэгра. Одна за другой гасли свечи небосвода, когда божественный Ллеу пустился на Своем бледно-золотом жеребце в погоню за Своей неверной Блодеуэдд по угасающему сиянию Каэр Гвидион.

Прекрасная, ясная, одетая в белое, встала, улыбаясь, из тьмы розоперстая Заря в сознании своей красоты, как девушка, что выходит после купанья с обнаженной грудью и прохладной кожей на прибрежный луг. Девственная, бесконечно возрождающаяся — как истекает и снова начинает свой путь время, — прекрасна она, дочь небес и родительница дня. Она мать и сестра моей Гвенддидд, Утренней Звезды, и возлюбленная Охотника, звездное скопление которого лежит в восточной ночи, откуда и является ее краса. Сладостно, нежно и тепло было прикосновение ее уст к плодородной равнине и поросшему вереском склону холма, росистой лощине и холодной скале. Ее поцелуи пробуждали к жизни и давали силу травам и деревьям, коровам и оленям, закованным в доспехи пчелам и парящему ястребу-перепелятнику и не в последнюю очередь истерзанному сердцу ее ночного возлюбленного — Мирддина маб Морврин.

Пришло время и мне стать Охотником, поскольку разделил я с возлюбленной моей Зарей долгий и трудный путь, в конце которого были смерть, и ночная тьма, и погружение, и растворение в Стеклянном Доме Океана. Свет проникал сквозь мои веки во внешние чертоги моего разума, затуманивая быстрыми переменчивыми тенями те глубокие пещеры, что разведывал я во время своего ночного странствия. Закрыта была Голова Аннона, и пора было браться за дело! Осторожно перешел я от сна к яви, ибо сон так близок к смерти, что дух неосторожного человека может бессознательно скользить от одного к другому с извилистой легкостью змеи, заползающей в свою трещину.

Я поднялся с травянистого ложа и тотчас ощутил, что жестокие тени прошлой ночи покинули меня. Я омылся росой, в которой купался сейчас весь край Поуис — он лежал у меня под ногами, встававший, словно вновь родившись, из рассеивавшихся туманов того памятного Калан Май. Это был кинтевин, летняя пора, время свежего ветерка, зеленой росистой травы и веселых, громко распевающих птиц. Я взобрался на восточный вал, окружавший гребень Динллеу Гуригон, и воздел руки к светлеющему небу в одиноком приветствии:

При этих словах край золотой Колесницы Бели показался над восточным краем окоема, и ее яркое сияние осветило каждую выпуклость и каждую впадину. Я не мог оторвать глаз от прекрасной равнины внизу. Когда золотое сияние Бели падало на молодые ростки ржи и рассыпанные по полям первоцветы, то сердца людей начинали биться горячее и побуждали их к трудам. Из каждого крестьянского двора клубами поднимался дым горящих рябиновых веточек, изгоняя костлявых ведьм, засевших на каждой крыше. Злобные создания не тянули — бежали с воплями в темные провалы и непроглядные пруды высоко среди заснеженных утесов Эрири. Освобожденные от смертоносной стаи небеса остались теперь во власти Орла Бринаха, который величественно парил в вышине, а его медные перья отражали сияние Бели Великого, в честь которого назван этот Остров — прекраснейший в мире. Ликующе звенели голоса петухов с красными гребешками из их твердынь навозных куч. Гортанно мычали коровы, пронзительно кричали пастухи, и звонко трубили их рога, когда выгоняли скот, готовя его к длинному дневному подъему на горные пастбища. Шесть тяжких зимних месяцев изводили их проливные дожди и тяжелые снега. Со дня мрачного праздника Калан Гаэф лишь вепрь да олень паслись на холмах да голодный волк из диких краев искал убежища в покинутом пастушьем хаводе.

Весело пели и прелестные девушки королевства Брохваэля, приветствуя лето. «Весело девушкам, когда приходит к ним Калан Май» — так говорят. И радостно мне было видеть, как они проходят внизу, босые и прекрасные, стройные и страстные, без груза на спине или на сердце, без греха и без печали и чистыми голосами хором поют свое приветствие. Мое сердце устремилось к их щекам, пылающим и розовым, как сама Заря, к золотым прядям, развевающимся на ветру, как ветви ив, и к маленьким рукам и ногам, гибким, как олень, пробирающийся по тропе вниз по холму. Как просто может зло проникнуть в их ясные юные мысли — так ведьма проходит через лабиринт, начертанный на земле перед порогом каждого дома[93]. Ах, если бы и я так же легко мог вновь обрести ту чистоту и невинность, что были во мне перед тем, как раскололся Котел Керидвен!

Лишь на миг прошла надо мной темная тень. Теперь с ветви орешника над моей головой звенела чистая, прозрачная трель дрозда. Я рассмеялся и спрыгнул с вала, чтобы по извилистой тропинке спуститься с крутого холма. Ведь если один рай остался позади, в глубокой ложбине на границе Керниу, где был я зачат, то разве другой рай не лежит в конце всего, за туманным окоемом? И разве даже сейчас я не спускался к радостному воинству короля Мэлгона на великую равнину Поуиса, Рая Придайна?

Итак, мой друг весело пел в вышине, пока я, мурлыкая себе под нос, сбегал с поросшего ярким кустарником холма на ровную зеленую равнину у его подножия. Там собралось величайшее войско Острова Придайн с тех пор, как император Артур отправился к Дин Бадон. На нижнем склоне священного холма я наткнулся на короля Мэлгона маб Кадваллона Ллаухира, наблюдавшего за сбором могучих отрядов вместе со своими друидами и священниками. Великий король стоял на большом камне, по левую его руку был главный друид, по правую — главный священник. Сам он стоял лицом к востоку. Поблизости ожидал Талиесин, князь поэтов. Он улыбнулся и знаком подозвал меня к себе.

Я стоял и дивился на великое войско, которое собралось здесь по призыву великого короля Мэлгона Высокого и приказу подчиненных ему королей. Слышались крики вестников, посолонь обходивших лагерь. Затем воины бриттов встали как один, совершенно нагие, если не считать оружия у них в руках. И каждый воин, выход из шатра которого был обращен к встающему солнцу, прорезал себе путь в западной кожаной стенке шатра, считая опозданием и позором обходить его вокруг.

— Ну, как бритты готовы к битве? — крикнул Мэлгон Гвинедд старцу Мэлдафу.

— Они отважны, — ответил Мэлдаф. — Все совершенно нагие. Каждый, чей шатер открывается к востоку, прорвался на западную сторону сквозь шатер, считая, что обходить его кругом слишком долго.

— Это хорошо и достойно великого воинства, — довольно сказал Мэлгон Высокий.

Затем король повернулся к своим вестникам, Маугану и Арианбаду, и сказал им слова, которые они должны были передать королям войска бриттов.

— Идите же, мои вестники, — громко крикнул он, — и усмирите людей Придайна. Не позволяйте им идти в поход, покуда знамения и гадания не будут благоприятны и пока солнце не поднимется на свод небесный, залив светом долины и склоны, холмы и горы, эльфийские холмы и курганы героев края Придайн.

И Мауган с Арианбадом разнесли слова короля по всему войску, и воины не двигались с места, пока друиды и гадатели не обсудили знамения. Долго смотрели они на очертания летящих облаков и еще дольше размышляли над значением птичьих криков в зеленом лесу и на буром склоне холма. К ним из рощи взывал глухарь, а эхо от его голоса звенело, как блюда, которые расставляли в хорошо освещенном зале, как пробка, с хлопаньем выходящая из глиняной бутыли, как крепкое питье, льющееся из узкого горлышка кувшина, стоящего перед подвыпившей компанией воинов, — а за ним следовал мрачный звук клинка, которым водят по точильному камню.

Между сосущим звуком, гортанным бульканьем текущего хмельного и скребущим звуком клинка был перерыв, и в это время друиды и мудрецы толковали их смысл. То, что птицы замолкли, показалось мне недобрым знаком, и недобрым был задумчивый вид королевских друидов.

Тем не менее в конце концов птичий говор был объявлен добрым знаком, и солнце, пробившись сквозь летящие облака, залило светом долины, склоны, вершины холмов и курганов прекрасного края Поуис с востока до запада и с севера до» юга. И король Мэлгон потребовал, чтобы глава его друидов предсказал, что произойдет во время его летнего похода на юг.

— Многие из собравшихся здесь сегодня разлучаются с женами и братьями, любимыми и друзьями, — сказал он, — с королевствами и владениями своими, с отцами и матерями. И если не все они вернутся невредимыми, то я должен сделать так, чтобы их проклятья и сетования не были тяжкими. Но кто нам дороже нас самих? И потому я спрашиваю тебя: вернемся ли мы или нет?

Верховный друид некоторое время стоял в глубокой задумчивости, пока в роще под нами снова не заговорил глухарь. Тогда он задумчиво сказал:

— Если кто-то и уйдет безвозвратно, то сам ты вернешься.

Тогда король и его спутники возрадовались и в ликовании стали размахивать копьями над головой. Ведь говорят, что «нет пользы продолжать сражение, если князь погиб» — значит, если король останется в живых, то победа будет за ним.

Я же тем не менее надвинул капюшон на голову и погрузился в размышления. В том, что друид правильно истолковал пенье птиц и что король действительно вернется живым, я не сомневался. Но то, о чем умолчали друиды, как раз все больше всего и хотели узнать. Вернется ли Мэлгон, торжествуя, во главе своего воинства или под конец летнего похода во врата Деганнви в Росе внесут на плетеных носилках его окровавленное тело? Я содрогнулся — мне показалось, будто я снова услышал хохот Гвина маб Нудда в темной комнате Каэр Гуригон, — и вспомнил о подмененной фигурке на доске для гвиддвилла.

— Кровь будет течь из тел мужей и слезы из глаз женщин, — прошептал я. — Долго будут помнить эту войну и рассказывать о ее деяниях при дворах королей. Будут отрубленные руки и ноги, порубленные тела, великий пир будет коршунам и воронам, долго и горько будут плакать жены воинов. Псы войны нажрутся досыта.

— Таково твое видение, о Мирддин маб Морврин? — прошептал Талиесин, внезапно оказавшийся рядом со мной. — К счастью это или к несчастью? Ведь знамения, как ты слышал, благоприятны. Короли бриттов — порей битвы, медведи на тропе, да и войско Придайна собралось на битву с трусливыми щенками ивисов числом в сто тысяч. Вряд ли сейчас время прятать взгляд и бормотать о дурных предзнаменованиях, друг мой. Лучше будь осторожней, потому как сердце короля воодушевлено и крепок щит у храброго воина Он косо посмотрит на твои недобрые речи, если они дойдут до его ушей.

Искоса глянув на своего товарища, я увидел, что он загадочно улыбается мне и его ясное чело сияет в утренних лучах. Мои губы едва шевелились, и мне пришло в голову, что он, наверное, обладает слухом Мата маб Матонви. Я согласно кивнул и пожал ему руку. Но мои мысли тут же наполнились мрачным предчувствием. Слава поэта может быть столь же ослепительной, как и ею награда — сложи он плач в день Калан Гаэф или хвалебную песнь в честь победы. На мне лежала более тяжкая ответственность — тингед пришел ко мне в день моего рождения, и от него избавления не было. Люди зовут этот остров «пределом Мирддина», и мой долг сделать так, чтобы враг не пересек его границ

По всему лагерю затрубили рога, и, словно пчелы из улья, короли, дружины и племена Острова Придайн слетелись и собрались вокруг Мэлгона Высокого, сына Кадваллона Длинная Рука, и криком приветствовали короля Не счесть было воинов, что явились в этот день сверкающим воинством в светлых кольчугах, с ясеневыми копьями, голубыми мечами и белыми щитами. Ведь король — оплот и защита своего народа, держатель мира в стране, древо, под сенью которого процветают племена. Вскормленная его золотым медом хвала несравненна ни с чьей другой, и славить его будут до тех пор, пока есть поэты в Придайне.

Старец Мэлдаф обратился к людям Придайна. Он напомнил о гостеприимстве двора Деганнви в зимнюю пору, о том, как в благодарность многие давали клятвы и предлагали, похваляясь, свою службу Теперь пришло время отслужить свой мед и посчитаться с языческими ордами ивисов.

— В старину так говорили о королях бриттов: «он судил Придайн и Три Близлежащих его Острова», и, венчаясь на власть, он становился единым с этой землей. Но ныне наша прародительница Бранвен[94] унижена, и Остров Могущества терзают чужие — ведь даже Гвенхвивар, жена Артура, была похищена со своего трона в Келливиге и изнасилована предателем Медраудом. Страна оказалась неверной своему супругу, и теперь должно вернуть Придайн законному владыке!

Короли, князья и воины одобрительно потрясали копьями и щитами и кричали. Затем королевский советник продолжил:

— Вы хорошо знаете, о народы и племена бриттов, что, пока супруга короля верна ему и не обесчещена, Правда Королевства нерушима. Вы знаете также и Закон Дивнаола Моэлмуда, который гласит: «Кто бы ни совершил насилие над женщиной, должен заплатить выкуп за честь ее господину. Но если вор отрицает свое преступление, то пусть женщина возьмет его срамной уд в свою левую руку и поклянется в том, что он совершил над нею насилие, и таким образом она не утратит ничего из своих прав».

При этих словах Мэлгон одобрительно кивнул — разве сам он не изнасиловал и не взял в жены молодую супругу своего племянника? Она ведь тоже держала в руках его уд — Древо Острова Придайна, хотя нельзя было сказать, что это было знаком бесчестия.

— Таков Закон Дивнаола Моэлмуда, — заключил Мэлдаф, — который должен поддерживать Правду Земли.

Тут король поднял руку, чтобы все слушали, и произнес такие слова:

— Вы слышали слово старца Мэлдафа, о князья. В этот Калан Гаэф поклялся я на алтаре святого Киби, что лежит в своей церкви под святой горой у Западного Моря В присутствии людей Господа, Христа и Его святых я поклялся луной и солнцем, росой и светом, всем зримым и незримым и каждым составляющим неба и земли, что нынешним летом я верну Остров Могущества законному супругу. Кроме того, я поклялся, что осквернитель Острова, морской грабитель Кинуриг, будет вынужден заплатить цену чести за свое насилие и что сделает он это, возложив руки на камень, что стоит в Центре Острова Могущества и зовется Удом Придайна.

Это было подобающей вирой, и по всему лагерю люди стали клясться, что последуют обету короля — как говорится, клятва грудью и щекой, землей и небом, росой и каплей, морем и землей. Когда все утихло, старец Мэлдаф заявил перед всеми собравшимися, что если Кинуриг не исполнит того, что приказал Мэлгон, то будет он наказан безо всякой жалости так, как предписывает закон Дивнаола Моэлмуда:

— Если преступник не может заплатить, да будет он оскоплен.

При этих словах все войско разразилось хохотом. Смех прокатился от крыла к крылу, словно пенная волна хлынула на золотые берега Западного Моря из морского тумана. Холодная дрожь, что пробрала воинов при обсуждении знаний, быстро улетучилась от взрыва веселого смеха.

Великий король Мэлгон Высокий, возвышавшийся среди своих воинов, как бык среди телок, приказан своим вестникам успокоить толпу, чтобы он мог сказать слова прощания: — Мудро сказано, что король не может считаться истинным королем, ежели не ходит каждый год походом на соседей. И разве может представиться нам лучший случай, чем изгнание с наших рубежей нечестивых ивисов, щенков лживого Хенгиса и брата его Хорса? Еще до конца лета выпадут им смерть и горести бессчетные. Мы сожжем их дома и возьмем заложников. Никогда на Острове Могущества не собиралось такого воинства со времен императора Артура, когда отправился он к холму Бадон, — воинства в сотню тысяч, воинства племен Эдейрна, Коэла и Каделла, королей Дивнайнта и Диведа, Гвинедда и Гвента и благородной военной дружины Эльфина маб Гвиддно с Севера. Более не будут враждовать друг с другом короли бриттов, но все соберутся воедино, чтобы навсегда разгромить врага!

Мэлгон Гвинеддский замолк, обвел взглядом войско бриттов. Солнечные лучи перебегали с одного копейного острия к другому, сверкая на доспехах воинов, как будто играя, на мелкой ряби горного озера. Или можно было уподобить их пчелиному воинству, собравшемуся на поле ноготков. И так закончил речь король Мэлгон:

— Должно восстановить Монархию Придайна, и мы, говорящие на чистом бриттском языке, должны стать как братья, живущие в одних границах. Для этого заявляю я сегодня стоя на священном холме Динллеу Гуригон, что мы, люди этой земли, с этой минуты будем зваться Кимри, «сородичи», и Кимри Острова Могущества достанется победа в нынешнем летнем походе!

Такой крик поднялся в лагере, что огромные стаи птиц взлетели из соседних рощиц и лесов, затмив солнце, словно сейчас была ночь. Птицы с криком полетели к югу, куда готово было направиться походом войско Кимри. И королевские гадатели объявили это добрым знаком.

Когда все стоявшие на равнине Поуиса на миг замолкли, какой-то шут залез на дерево рядом с лагерем и громким голосом крикнул оттуда: