Дворовая арка была замкнута ржавыми решетчатыми воротами, направляющие пазы которых забил окаменевший мусор. Кардапольцев, Шаповалов и Толмачев вошли в подъезд с бульвара, а уж потом попали во двор. Неказистое крылечко с тремя ступеньками вело в гулкое сводчатое помещение, оборудованное вроде бы под склад. Тут даже кранбалка с тельфером наблюдались. У входа стояла стеклянная кабина с охранником. Он включил монитор, утопленный в обычный стол, сверил фотографии архива с переминающимися перед оудкои оригиналами и показал рукой в полумрак: проходите.
      Из неприметной двери они шагнули в лифт с зеркалами и медленно вознеслись на четвертый этаж, во владения заместителя начальника Управления генерал-майора Савостьянова. Лифтом управлял из будки все тот же охранник, и пассажиры этого полированного ящика, зеркала которого скрывали видеокамеры, не могли по своей воле выйти на другом этаже.
      От лифта шел узкий коленчатый коридор с ковровой дорожкой винного цвета. На больших филенчатых дверях не было никаких табличек, кроме никелированных номерков. Пройдя почти весь коридор, они остановились у кабинета с цифрой 3. Не стучась, Кардапольцев толкнул дверь. За ней открылась большая приемная с овальным столом в виде бумеранга, на котором стоял компьютер и селекторная станция.
      Белобрысый крепыш в сером костюме с полосатым галстуком кивнул Кардапольцеву и показал на другую дверь:
      - Прошу, полковник. Генерал уже спрашивал.
      Толмачев с Шаповаловым впервые оказались в служебных апартаментах столь высокого начальства и с понятным любопытством огляделись. Кабинет Савостьянова, вполне послуживший бы при других обстоятельствах банкетным залом на хорошую свадьбу, оформляла, вероятно, та же бригада дизайнеров школы "советского вампира", которая так славно потрудилась в кремлевских покоях. Матовые панели темного дерева почти до потолка, высоченные ореховые шкафы со стеклянными дверцами, затянутыми изнутри белыми целомудренными занавесочками, тяжелая мебель. Т-образный стол для заседаний был обтянут сверху зеленым сукном и окружен неподъемными стульями с высокими прямыми спинками, в которых тускло поблескивали медные шляпки обойки. Небольшой рабочий стол в углу тоже был обтянут сукном и придавлен вдобавок льдистой глыбой витринного стекла. Украшали стол чугунный письменный прибор, такая же пепельница размером с танковую башню и настольная лампа с ножкой из белого полированного мрамора и зеленым абажуром. Сходство кабинета Савостьянова с кремлевскими покоями довершал темно-красный сурханский ковер под ногами.
      А разрушала это сходство низкая решетчатая конструкция. Она тянулась на уровне подоконников вдоль всей стены и уставлена была горшочками, горшками и горшищами с кактусами разной формы, величины и степени небритости. Среди этой знойной тропической растительности генерал Савостьянов с черными лохмами бровей и насеровскими усами, в кремовом костюме, голубой сорочке и при лиловом галстуке напоминал персонаж мексиканского телесериала. Но, в отличие от героев этих сериалов, Савостьянов не страдал повышенной эмоциональностью и многословием. Он лишь показал на стулья и, едва все уселись, буркнул:
      - Докладывай, Иван Иванович...
      - Прошу, Юрий Петрович, сначала выслушать майора Толмачева.
      И Толмачев, в который раз за день, рассказал о принципах охоты на периферии. Потом Шаповалов с Кардапольцевым перебросились цифрами. Генерал слушал внимательно, не перебивал, лишь раздувал бульдожьи складки на щеках да косился в распечатку с красными квадратами.
      - Молодцы, ребята, - буднично сказал наконец. - А ты, Толмачев, тот самый химик? Ну, который в прошлом году так шустро ховался от службы безопасности? Ага... Больше не бегай. Ладно? Ты, оказывается, очень нужный человек. Теперь, Шаповалов, тебя слушаю: у нас интереснее работать, чем в институте? Только честно.
      - Интереснее, - кивнул Шаповалов. - Да только в институте голову не оторвут, даже если я весь курс на экзамене завалю.
      - А у нас могут, - согласился генерал. - Оторвать могут голову вместе с пробором. Особенно после такой удачной мозговой атаки. Но мы не допустим. Ступайте, ребята, подождите полковника в приемной.
      Когда они остались одни, генерал помрачнел.
      - Видишь, Иван? Боится парень... Боится, хоть и осознает, что работает в самой могущественной организации - если не всего мира, то уж восточного полушария наверняка. А ты не боишься?
      - Отбоялся, - отрубил Кардапольцев. - После Джелалабада я, считай, мертвый. Вместе с теми пацанами, которых на моих глазах...
      Они помолчали, потом Савостьянов тихо сказал:
      - А я до сих пор боюсь. Не за себя, за таких, как твой Толмачев. Стены в конторе становятся все прозрачнее и прозрачнее... Оно и понятно. Нельзя существовать как секретное ведомство и регулярно отчитываться перед всякими мудаками о проделанной работе. Как на партхозактивке, иху мать! Держу светомаскировку, как могу. Из последних сил, Иван, держу! А ее все время пытаются сорвать.
      Он пододвинул поближе схему Олейникова и спросил:
      - Красные домики - твое художество? Не много ли красного?
      - Машина, Юрий Петрович, не врет.
      - Не врет... В отличие от людей. Да, Иван, хороший путеводитель по гадюшнику сделали твои хлопцы.
      - Путеводитель по гадюшнику - не совсем точно. Я бы назвал это картой минного поля.
      - Можно и так, - согласился генерал. - Я ведь о многих... заминированных участках знаю. Знаю, Иван! И минеров, представь себе, давно вычислил.
      Не думай, что мы тут только штаны с лампасами просиживаем. Однако твои ребята поработали не зря. Потому что теперь у нас есть поисковая система и будем работать, как говорится, по науке, а не шариться впотьмах. Так что за минную карту отдельная тебе благодарность!
      - Спасибо на добром слове, - вздохнул Кардапольцев. - А дальше-то что? Такую карту даже в сейфе нельзя держать - ненароком рванет.
      - Может и рвануть. Поэтому дай мне список всех, кто имеет отношение к теме. А самых уязвимых... ну, там семейных и беременных... отправь в отпуска. Чтоб они не знали больше того, что уже знают. Остальных возьмешь на карандаш - телефон на запись, дверь на сигнализацию, топтуна в подъезд. Теперь, дорогой Иван Иванович, самый последний вопрос: почему ты ко мне пришел, а не к своему куратору генералу Грищенко?
      - К нему и собирался, - усмехнулся Кардапольцев. - А к тебе, Юрий Петрович, зашел как к шефу службы безопасности. Чтобы людей моих прикрыл. Информация-то гремучая. Мало ли что...
      - Умница, Иван! Тебе бы чуть нахальства - давно бы в генералах ходил.
      - Мне и так хорошо, без нахальства. Позвони на вахту. Прикажи нас к Грищенко запустить.
      После ухода Кардапольцева генерал долго стоял у окна, чуть сдвинув штору. Смотрел на пыльный и голый дворик. А потом выхромал в приемную.
      Референт, подполковник Вострецов, приподнялся за столом, изобразив во взгляде вопрос. Аккуратностью, деловитостью инадежностью веяло от его белобрысого облика. Вострецов работал у генерала около года.
      - Что-нибудь хотите, товарищ генерал-майор?
      - Хочу, - кивнул Савостьянов. - В сортир.
      Но до уборной он не дошел. Оглянулся на пустой коридор и открыл неприметную серую дверь. За ней находилась комната множительной техники.
      Генерал переписал цифры на счетчиках ксероксов и, подумав, продублировал запись. Ошибаться было нельзя. В туалете он вымыл руки.
      - Как тебе, Вострецов, сегодняшний салат? - спросил, вернувшись. Вкусный, говоришь... А у меня что-то живот прихватило. Зайди-ка, братец.
      Савостьянов протянул подполковнику компьютерную распечатку, которую изукрасил Кардапольцев.
      - Сделай копию. Только одну. Да не потеряй, очень важная бумага.
      - Обижаете, товарищ генерал-майор! - коротко хохотнул Вострецов.
      Вскоре он вернулся. На копии распечатки квадратики, начертанные Кардапольцевым, были почти незаметны.
      - Ксерокс не берет флюоресцентные красители, - объяснил референт. Надо бы спуститься к валютчикам - у них есть цветные ксероксы.
      Этажом валютчиков называли владения заместителя начальника Управления, который курировал экономические отделы.
      - Ничего, - продолжал Вострецов, - я возьму красный фломастер и пройдусь в соответствии с оригиналом.
      - Пройдись, - сказал генерал. - А я опять до сортира пройдусь. Больше мне этот чертов салат не бери. Уволю!
      И он вновь похромал по коленчатому коридору.
      Судя по показаниям счетчиков, с одного из них сняли четыре копии. Генерал добросовестно осмотрел пустую корзину для бумаг...
      - Зачем тебе три лишние копии? - со вздохом спросил генерал у ксерокса.
      Дурак ты, Вострецов, думал он, медленно возвращаясь к себе, недальновидный дурак... Во-первых, откуда ты взял, что я не разбираюсь в копировальной технике? Я на ней работал, когда ты еще слюни по маминой сиське пускал. А во-вторых, на вынос надо было делать одну копию. Ну, пустили бы за тобой наружку, выявили бы контакт. А там, глядишь, просто вытолкали бы в шею с должности.
      С тремя же копиями... Топтунов не напасешься! Так что готовься, Вострецов, к свиданию с Небабой. Небось ты уже успел контактерам брякнуть-звякнуть да похвалиться, как начальника объехал на кривой козе? Но поторопился, не обессудь. Погибнешь уже сегодня вполне пристойным образом. Но сначала поболтаешь с дознавателем Небабой.
      - Я сегодня еще нужен, товарищ генерал-майор? - спросил референт, едва шеф службы безопасности вернулся в приемную.
      - Нет, братец, -улыбнулся Савостьянов. -Ты мне больше не нужен. Поезжай с Богом.
      Вострецов не обратил внимания на интонацию начальника. Он взял модный портфельчик с кодированными замками, сдернул с вешалки легкий плащ.
      - До завтра, товарищ генерал-майор!
      - А то как же... - пробурчал Савостьянов под нос, улыбаясь как можно ласковей.
      Из приемной он сначала позвонил на вахту, а потом майору Небабе:
      - Начнешь допрос - включи видеосвязь. Хочу сам посмотреть да послушать. А потом, как закончишь... Поручи - пусть аккуратно приберутся. Ты понял? Аккуратно.
      В двадцать два часа тридцать восемь минут милицейский патруль подобрал в кустах неподалеку от станции метро "Сокольники" избитого гражданина.
      У него были вывернуты карманы, порван плащ, рядом валялся распахнутый портфель-"дипломат".
      Кодированные замки были выдраны с мясбм. Все указывало на то, что нетрезвого гражданина ограбили. Возможно, случайные собутыльники. По документам, обнаруженным неподалеку от ограбленного, удалось установить, что он является работником внешнеторговой фирмы Вострецовым, проживающим рядом с метро, на Стромынке.
      О происшествии Савостьянову доложил оперативный дежурный по Управлению. Он добавил, что ограбленный умер по дороге в институт Склифосовского, не приходя в сознание.
      - Жалость-то какая! - сказал Савостьянов у себя в Марьиной роще и повесил трубку.
      Потом налил в расписную пиалку слабого сладкого вина, отхлебнул и закурил египетскую сигарету с золотым пояском.
      - Не приходя в сознание, - повторил генерал. - Упокой, Господи, душу раба твоего...
      14
      "Коррупция пронизала все уровни госаппарата, включая самые верхние... Фактически есть признаки того, что в определенных сферах реальная власть переходит к параллельной системе управления на криминальной основе. И в этом смысле государство может стать неуправляемым.
      Отечественная статистика правонарушений государственных служащих далеко не полно и весьма противоречиво отражает фактическую ситуацию.
      Тем не менее если даже ориентироваться на показатели тех лет, когда в условиях дряхлеющей тоталитарной системы уровень коррупции был, несомненно, высок, то сравнение их со статистикой последних лет свидетельствует о том, что степень поражения сегодняшнего государственного аппарата этим недугом беспрецедентна".
      С. Филатов,
      руководитель администрации Президента
      Российской Федерации.
      "Государство может стать неуправляемым".
      "Независимая газета",
      1993, 24 марта.
      До встречи оставалось часа полтора. Седлецкий с Мирзоевым решили прогуляться. Они теперь жили неподалеку от гостиницы "Эльбрус" и Нижнего рынка, и в распахнутые окна их нового убежища постоянно доносился, словно ропот океанского прибоя, шум большого торжища. Они миновали "Пассаж" с аляповатыми витринами и обшарпанными ступеньками, обычный провинциальный универмаг, и очутились в пестрой круговерти Нижнего рынка.
      На целый квартал раскинулись длинные ряды.
      И чего только не было на прилавках! Белые горы творога, колеса козьего сыра, желтые головы сливочного масла, мясные туши, редиска, помидоры, свежий лук, пряная зелень, чуть привядший виноград прошлогоднего сбора, россыпи янтарного урюка, черного кишмиша, чернослива, неподъемные банки меда, топленого молока, варенья, разносолов.. . От разнообразия запахов и адского шума голова шла кругом.
      - С голоду тут не пухнут, - констатировал Мирзоев.
      - Да, - согласился Седлецкий. - С голоду тут не скоро помрут. Чего не жить - цены вдвое ниже московских...
      Они двигались в плотной толпе, кипевшей, несмотря на будний день, словно в большой праздник.
      Чем-то, вероятно, они все же выделялись из месива потомков запорожских казаков и сорока сороков народов Кавказа, потому что время от времени Седлецкого хватали за полы модного пиджака верткие люди, предлагая купить то новый "Мерседес", то бронетранспортер - "кавуны возить", то прабабушкино монисто - "сам Суворов подарил!". Не отставали от продавцов и цыганки с требованием немедленно позолотить ручку - Мирзоев едва успевал отгонять их.
      Однако толпа на рынке не была однородной.
      Особняком держались черкесы. Настороженными группами ходили горцы из Карачая. И еще выделялись неторопливые ребята в камуфляже. Они медленно двигались от прилавка к прилавку, и при их приближении продавцы переставали орать, рекламируя товар. Ребята в камуфляже основательно набивали газетные кульки редиской, яблоками, урюком, прихватывали пучки зелени, помидоры, ссыпали в просторные карманы семечки и орехи.
      Бросали, не считая, мелкие мятые купюры. А иногда и это забывали делать. Седлецкий с Мирзоевым остановились у одного ограбленного прилавка, прислушались.
      - Все, Микола, шабаш! - катая желваки по кирпичным скулам, гудел молодой небритый крестьянин. - Треба жалобу подавать!
      - Кому? - стонал, укрепляя порушенную пирамиду помидоров, лысый тощенький Микола. - Кому жаловаться, сват?
      - Генералу! Он же за службу гроши получает?
      Или как? Он же за этих бандюг перед народом отвечает? Или как?
      - Генералу... Тю! Лучше нашему быку Ваське жалобу подай, сват! Васька хоть помычит, хоть поревет... За компанию!
      У выхода с рынка на улицу Калинина Седлецкий с Мирзоевым купили в палатке горку душистых блинов, обильно политых прозрачным маслом. А запили горячие блины густым коричневым ко ф э, как именовался в городе сей напиток.
      И двинулись они наверх, по затяжному отлогому подъему, по склону древней горы, на которой стоит половина старого города. Подъем был почти незаметен, но через несколько минут наши путешественники почувствовали, как тяжело завозились под горлом блины...
      Прогулялись по большому скверу, который назывался Комсомольской горкой. Тут было много деревьев и цветов, а уступчатые террасы кое-где поддерживала кладка из дикого камня. Миновали памятник генералу армии Апанасенко, похожий на среднеазиатский мавзолей - мазар. Прошли памятник Герману Лопатину с огромной бородой, какую он отрастил, надо полагать, пока переводил на русский язык немецкий "Капитал". Покосились на бюстик Федора Кулакова, бывшего первого секретаря крайкома, который вытащил из районной глубинки на нашу голову ясноглазого и улыбчивого Мишу Горбачева.
      Славно прогулялись. Основательно упрев под горячим солнцем, они пересекли проспект Октябрьской революции. Затяжной подъем кончился, но тут высокие дома отсекли последние слабые потоки свежего воздуха. Среди зданий выделялась стандартная коробка - гостиница "Кавказ". Нижний ее этаж из сплошного стекла напоминал аквариум и навевал мысль о прохладе. Впрочем, эту мысль тут же отгоняло горячее и чадное стадо машин, столпившееся у подъезда гостиницы.
      Просторный холл был полон темпераментных кавказцев. Они то и дело наскакивали на стойку дежурного администратора. Молодой, но уже начавший полнеть администратор не обращал на их молодецкие наскоки никакого внимания. Среди кавказцев Седлецкий с Мирзоевым казались своими, поэтому и на них пролился администраторский холод. У крохотного газетного прилавка в углу они остановились и вытащили как по команде носовые платки.
      - Будем брать? - спросили у них за спинами.
      Строгая костлявая старуха смотрела в упор выцветшими, когда-то синими глазами. Непонятно, какими путями попала она сюда с чухонских, видно, берегов. И ничего, кроме легкого презрения и собственного превосходства при виде толстосума Седлецкого, в этих глазах не читалось.
      - Газеты, говорю, брать будем? Какие... А я знаю, какие вам нужно? Может, вы вовсе не читаете... Тогда отойдите, не загораживайте вид клиентам.
      - Уж не сочтите за труд, - широко улыбнулся Седлецкий, - уточните, пожалуйста, какие именно издания вы могли бы предложить.
      - Все могу предложить, - объяснила старуха. - И "Правда" есть, и "Известия"... Я же говорю - все!
      Минуту спустя они устроились на низком подоконнике среди цветов в кадках. Седлецкий развернул "Правду".
      - Ни хрена себе! - пробормотал над ухом Мирзоев. - Пока мы тут... А они там! Гляди, что делают...
      Под шапкой "Кровавая репетиция диктатуры"
      был помещен огромный, почти на половину первой страницы, снимок: толпа, цепь милиции со щитами и клубы дыма над горящим грузовиком. Вдали, в дыму, ясно читался большой лозунг: "С праздником, дорогие россияне!" Статья под снимком называлась "А люди шли на праздник" .
      - "Град дубинок, - начал читать Седлецкий, - обрушившийся на головы безоружных... Ничего случайного в избиении демонстрантов нет, это лишь шаг силой сломить сопротивление сограждан, не принимающих дикий капитализм..." По-моему, Турсун, мы в этой жизни что-то пропустили.
      - Точно, пропустили. Отцы нации, так полагаю, поздравили эту самую нацию с Первомаем.
      Вот, смотри: "Теперь у Президента РФ есть свой Чикаго". Кстати, а почему не с в о е Чикаго?
      - Помолчи, - вздохнул Седлецкий. - "Избивать своих людей в своей стране, на их родных улицах в праздничный день - это самое последнее дело. Как же они собираются дальше править Рос
      - А так и собираются, - усмехнулся Мирзоев. - Мы им еще будем помогать править. За то, как говорится, и в ведомости расписываемся.
      Они довольно долго молчали, вчитываясь в строчки отчетов о первомайской демонстрации москвичей на Ленинском проспекте.
      - Даже если сделать поправку на некоторую аффектацию, свойственную в последнее время "Правде", - задумчиво сказал Седлецкий, - даже, говорю, если сделать такую маленькую поправку на визгливость...
      - Ты бы тоже завизжал, - перебил Мирзоев. - Получил бы дубинкой по рогам - и завизжал бы!
      - Погоди, Турсун! Я и говорю: если скорректировать впечатления корреспондентов... Не по фактам - факты вот, на снимке. А по эмоциям! Все равно - налицо грубая провокация.
      Он сложил газету и спрятал в карман.
      - Кому-то очень хочется выставить режим сборищем дураков и костоломов. Ты ведь понимаешь, Турсун, кому это выгодно?
      - Да брось ты! - отмахнулся Мирзоев. - Меня вот никто дураком не выставит, даже если очень захочет. И тебя тоже. А тут, значит, смогли. Выставили! На весь свет без штанов... И теперь это нынешнее Чикаго просто царский подарок для команды нашего заклятого друга Упрямого. Ему бы не в заговоры играть, а въехать Первого мая в Москву на танке. Арестовать парочку первых попавшихся чиновников, побить десяток коммерческих ларьков и пообещать снизить цены на хлеб и колбасу. И ша! На руках бы его в Кремль отнесли. Вместе с танком.
      - Хорошо, что ты по нашу сторону баррикад, - съязвил Седлецкий. - Не представляю, что бы делал режим, окажись ты в танке Упрямого.
      - Вот вы где, товарищи...
      Капитан Сарана явил круглое лицо в зарослях фикусов, пальм и олеандров, и оно напомнило луну в джунглях - конопатую луну с облупившимся носом.
      - Какие мы тебе товарищи? - прошипел Седлецкий. - Конспираторы, вашу мать, с ума сойти...
      - Ну, извините, господа, - заметно обиделся Сарана. - Столик для ваших сиятельств заказан.
      Пообщавшись неделю с Седлецким, капитан привык к его периодическим вспышкам высокомерной язвительности и теперь изредка, как мог, огрызался. Мирзоев примирительно похлопал Сарану по плечу и спросил:
      - Ты сегодняшние газеты смотрел?
      - Смотрел, - кивнул капитан. - Москвичам опять морды побили. Так это не новость. По телеку позавчера показывали. Небольшой, правда, кусочек, но показали. А вы разве не видели по телевизору?
      - Ездили в одно место, - сказал Седлецкий. - Ну и что, Сарана, ты думаешь по поводу этого инцидента?
      - Ничего не думаю, - резковато сказал капитан. - Своих проблем до фига. У младшей девки глазные зубы режутся - вторые сутки вопит, не переставая.
      Они пошли через холл к двери ресторана. Дежурный администратор оторвал натруженный взор от пустой стойки и с неожиданным энтузиазмом помахал толстой ручкой:
      - Владимир Георгиевич, дорогой, рад видеть!
      Покушать к нам? Ну, приятного аппетита!
      - Аты, оказывается, популярная тут личность, - заметил Саране Седлецкий.
      - Поработайте в краевой администрации на ниве приватизации - и станете популярным, - вздохнул Сарана, открывая дверь ресторана. - Это, Алексей Дмитриевич, я только у вас - Ванька-дурак, а у общественности - Иван Иваныч.
      В ресторане было прохладнее, чем в холле. А может, просто показалось так сначала из-за розового полумрака - стеклянную стену, выходящую на солнечную сторону улицы, прикрывали багровые шторы. Полтора десятка столов под скатертями в клетку тянулись по залу в два ряда, оставляя узкий проход.
      Седлецкий поморщился: никакого интима. Придется вести переговоры на глазах любопытных едоков, уже занявших большинство посадочных мест.
      Он сразу отметил двух посетителей ресторана за последним у выхода на улицу столиком. В почти одинаковых блекло-зеленых распашонках, с бугристыми мышцами и сонными квадратными физиономиями, они ковыряли вилками салаты и потягивали минералку.
      Из полумрака выплыло воистину небесное создание: в жемчужной переливающейся мини-юбке, в прозрачной блузке, с бабочкой в кудряшках, сожженных перекисью водорода. Килограммы загорелого щедрого тела неудержимо рвались наружу из последних оков одежды.
      - Здравствуйте, мальчики! - прокуренным голосом пропело создание. - А четвертый будет, Владимир Георгиевич?
      - Скоро будет. Ну, где посадишь, Аллочка?
      Метресса двигалась вдоль столов, напоминая вкрадчивыми телодвижениями серебристого питона. Загипнотизированные ею клиенты перестали чавкать. Когда рассаживались за столом - наискосок от мордастой парочки у дверей, к почетной свите, кроме Аллочки, прибавились еще одна официантка и шеф-повар в высоком белом колпаке.
      Общество обеденного зала ресторана "Кавказ" с возрастающим интересом присматривалось теперь не только к статям метрессы Аллочки, но и к незнакомым физиономиям Седлецкого и Мирзоева. Молодец, Сарана, подумал Седлецкий, хорошо подготовил выход на сцену...
      - Что будем кушать, мальчики? - Метресса протянула им меню в лакированной незахватанной картонке, которую берегла, надо думать, для исключительных случаев.
      - Посмотри там сама, лапа, - томно разрешил Седлецкий. - Представь, что хочешь угостить лучшего друга.
      Пока судьбу обеда решал почтительный консилиум, у стола остановился невысокий майор в летней форменной рубашке, расстегнутой до пупка.
      Судя по всему, майор не относил себя к формалистам, ибо, кроме рубашки с погонами, на нем были спортивные шаровары с алыми лампасами и сандалии на босу ногу. Не относил себя майор и к сторонникам умерщвления плоти, сиречь аскезы, потому что живот его мешком выпирал из шаровар, а щеки вольно свисали почти до звездочек на погонах.
      В редких черных кудрях майора проглядывала шафрановая плешь, баклажанный нос отливал синим, а в лиловых коровьих глазах отражалась многовековая тоска по утраченному величию целого угнетенного народа.
      - Какие люди! - встал Сарана и раскинул руки крестом.
      - И без охраны, - показал кипенно-белые руки странный майор.
      - Знакомьтесь, друзья, - сказал Сарана. - Это Рафаэль Левонович, очень хороший человек. А это Алексей Дмитриевич, тоже очень хороший человек.
      Из Москвы, между прочим...
      Мирзоева он не представил.
      Хороший человек Рафаэль Левонович ущипнул за задницу официантку - на зависть остальной публике и коротко, как и положено военному человеку, приказал:
      - К заказу - два "Стрижамента"! Кругом - марш...
      Затем он уселся во главе стола и с веселым любопытством принялся разглядывать Седлецкого.
      - Ну, и как в Москве? - спросил наконец. - Бизнес идет?
      - Понемножку, - пожал плечами Седлецкий. - Сами знаете, какая сейчас конъюнктура. А если учесть, что мы занимаемся закупками и перевозкой зерна... Впрочем, господин Сарана рассказал, конечно, о наших проблемах.
      - Стоп! - вскинул руки майор. - О делах я на голодный желудок не разговариваю. Город посмотрели? Это, понятно, не столица, но и тут есть свои прелести. И я, несмотря на занятость, успеваю воздать им должное.
      Да уж, подумал Седлецкий, успеваешь - вон какие гамаки под глазами...
      - Я тут открыл замечательную водку! - с воодушевлением продолжал майор. - Вообще неравнодушный человек всегда найдет дело по душе, даже в провинции. Вы меня понимаете, надеюсь?
      Говорил он по-русски очень чисто, с характерным старомосковским распевом. Рафаэль Левонович родился и вырос на Патриарших прудах...
      - Но вернемся к водке, - продолжал майор. - Называется она "Стрижамент". Фирменная, замечу.
      Я стал немножко забывать любимый армянский коньяк. А ведь его пивал сам Черчилль. "Стрижамент"
      делается на тридцати трех целебных травах, которые растут на одноименной горе. Тут растут, за огородом. О! Как раз к слову принесли предмет нашего разговора. Спасибо, душа моя! А где рыбка?
      Ноздрев, подумал Седлецкий. Ноздрев - вот кого он напоминает. Однако сходство с гоголевским персонажем у Рафаэля Левоновича было чисто внешним. И служил он не в звании майора, а в звании полковника, занимая должность начальника особого отдела армии. О зверствах полковника Адамяна в азербайджанских селах легенды ходили...
      Достойный соратник генерала Ткачева, что и говорить.
      Седлецкому тоже приходилось убивать - на то и война. 'Не важно, тайная или явная. Важно, что война, в состоянии которой он находился больше двадцати лет. Война... То есть силовое оттеснение, экономическое подавление противника и, как крайний случай, его физическое уничтожение. Честно говоря, Седлецкий мало переживал, отнимая чужие жизни. Ведь на кону во многих случаях стояла его собственная.
      Но к самому процессу убийства он до сих пор не мог привыкнуть и никогда не находил в нем удовольствия. Убийство было для него самой тяжелой и грязной частью работы.
      Полковник Адамян пытал пленных азербайджанцев, экспериментируя на гениталиях, а расстреливал только в анальное отверстие: "Сейчас, Мустафа, тебя поцелует Аллах!" В Нагорном Карабахе азербайджанцы объявили пятьдесят тысяч долларов награды не за голову, а за я и ц а полковника Адамяна.
      Начальник штаба Отдельной армии генералмайор Серебряков, приятельствовавший с полковником, настоял в свое время на удалении Адамяна из Шуши в Ереван. Чтобы тот смог сберечь свое драгоценное достояние и руководить пытками из безопасного далека. А ввиду передислокации полковник вместе с армией очутился в Ставрополе.
      И тут он берегся: сбрил буденновские усы и надел майорские погоны с эмблемой автобата - колесо с крылышками.
      Надо заметить, что майор-полковник имел к автомобильному парку Отдельной армии самое непосредственное отношение. С благословения командарма Ткачева и в четыре руки с его зампотехом Адамян распродавал армейские "КамАЗы" и "УАЗы" - только пыль вздымалась из-под колес. Новенькие машины, поступавшие в армию по разнарядке Минобороны, не успевали, бывало, сойти с крепежных башмаков, как уже переходили в категорию техники, "не подлежащей восстановлению" и включенной в список безвозвратных потерь "в результате интенсивной эксплуатации в боевых условиях".
      Потом на этих автомобилях катили по горным дорогам звиадисты и абхазские сепаратисты, сторонники отторжения Южной Осетии от Грузии и их противники, ингушские отряды самообороны и шаонские партизаны, защитники Нагорного Карабаха и защитники великого и неделимого Азербайджана, сочинские спекулянты и ставропольские мафиози.
      Весь Кавказ летел в пыли и грохоте на надежных колесах волжских автозаводов вперед и вперед - ко всеобщей гражданской войне и окончательной неразберихе.
      Деньги российских налогоплательщиков, не самых богатых в мире, сначала превращались в мощную технику. В руках ловких спекулянтов в погонах она вновь превращалась в деньги. Таким образом, и тут, в горах Кавказа, подтверждалась справедливость марксистской формулы "деньги - товар деньги". Прибыль от грабежа оседала не только в бездонных карманах отцов-командиров Отдельной армии. Значительная часть этих средств послужила командарму Ткачеву вступительным взносом в клуб мятежников.
      В этом ускоряющемся движении к пропасти полковник Адамян был надежным приводным ремнем. Разграблением армии он занимался в перерывах между особыми делами в своем особом отделе.
      Страшно представить, каких вершин разбоя он мог бы достичь, если бы значительную часть его драгоценного времени не занимала контрразведка...
      Так что Седлецкий хорошо представлял, с кем очутился за одним столом, с кем, так сказать, хлеб преломил. И не один только хлеб.
      Белорыбица, икра черная, баранина на вертеле, перепелиные тушки, опять икра, но красная, опять баранина, но вываренная с зеленью и орехами, треугольные пончики с требухой, круглые пончики с мозгами и яйцами... Шеф-повар был на высоте.