Грязные игры

      До Шахт ехали чуть больше часа. Пейзаж начал меняться. Степь пошла всхолмленная, с пиками терриконов на горизонте, с черными разводами железнодорожных веток. Крепко вросла в скудную землю угольная пыль старых шахт. Потом и степь кончилась, захороводились вокруг высоченные холмы, перерезанные узкими долинами маленьких мутных речек, заплескали у мостов вербы и камыши. И лишь за широким Северским Донцом холмы с темными пятнами забоев отступили. Теперь дорога пролегала по левому берегу речки Глубокой, по самому урезу речной долины и невысокой плоской возвышенности, и распахнута дорога была далекодалеко - до Миллерова и дальше.
      Они были в самом сердце Дикого Поля, где изза каждого кургана выглядывали тени древних кочевий, где над каждым бродом еще слышался храп лошадей и посвист стрел... Ни одна война, подумал Седледкий, не минула этот просторный и скупой на краски край.
      - Не пора ли наведаться к нашему грузу? - прервал Мирзоев возвышенные размышления Седлецкого. - Любопытных вроде нет. - Он указал на пустынное шоссе.
      Вася притормозил неподалеку от невысокого, но густого леска, сплетенного из черного тополя и терновника. Седлецкий, памятуя договор, выпрыгнул на дорогу и открыл потай со стороны зарослей.
      Вероятно, Адамян еще не отошел от действия наркотика, еще п л ы л. Да и жара основательно давила на рефлексы. Поэтому он и не попал Седлецкому в голову. Доска, отодранная от ящика, со свистом рассекла горячий воздух и вскользь ударила Седлецкого по плечу. Он увернулся от второго удара, схватил Адамяна за ноги и выбросил на дорогу.
      А затем двинул полковника коленом в печень. Произошло все настолько быстро, что Мирзоев успел лишь обежать машину.
      - Видал героя? - Седлецкий кивнул на доску с кривыми шипами гвоздей. Убить мог, тварь такая...
      Он пнул скорчившегося Адамяна.
      - Не зверей, - сказал Мирзоев, копаясь в медицинской сумке. - Сейчас наш мальчик снова ляжет спать.
      - Вы за это ответите, - сказал Адамян, с трудом ворочая языком. - Вы даже не представляете...
      Вы будете умолять, чтобы вас пристрелили!
      Мирзоев воткнул иглу в предплечье полковника, дожал шток. Адамян затих. Они снова втащили его в тайник, положили в ящик и привязали за пояс к доскам - чтобы не вылетел ненароком и не сломал шею. Лишь теперь Седлецкий почувствовал тяжелый запах скотного двора. Мирзоев оказался прав в прогнозах.
      Фальшборт вернули на место. Вася, выглядывая в распахнутую дверцу, отчаянно зевал.
      - Дальше я поведу, - сказал Мирзоев, подталкивая Васю на среднее сиденье. - Спи, родной, вечером сменишь.
      И они помчались дальше, к горизонту, на котором в горячем мареве медленно поднимались белые коробки зданий и трубы Миллерова. Седлецкий искоса поглядывал, как уверенно вертит рулевое колесо Мирзоев, как свободно, откинувшись на спинку сиденья, обращается с педалями.
      - Где научился? - не выдержал он через несколько минут.
      - Нелюбопытный не научится, - неопределенно ответил Мирзоев. - А любопытный... Впереди гаишники! Что там капитан в Ростове говорил?
      - Ночью останавливаться не надо. А сейчас еще не ночь.
      - Значит, остановимся.
      Гаишник с поднятым жезлом, в расхристанной форменной рубашке, стоял на дороге, словно памятник "неизвестному гаишнику". Чуть поодаль, возле грязных желто-голубых "Жигулей" маялись еще двое милиционеров.
      Мирзоев аккуратно притормозил, не доехав до "Жигулей", притер "КамАЗ" к обочине. Спрыгнул на дорогу и лениво пошел к инспектору. Седлецкий встал на подножку со своей стороны.
      - Из Дагестана? - спросил милиционер, с разочарованием рассматривая пропотевшую "камуфлю" Мирзоева.
      - Из Ставрополя. Вот документы.
      - А не из Дагестана?
      - Я даже не знаю, командир, где это находится.
      Скажи, будь любезен, почему все на дороге интересуются Дагестаном? Медом там, что ли, намазано?
      Гаишник повертел документы и спросил с надеждой:
      - А может, перед Ставрополем ты в Дагестан гонял?
      - Не гонял. Но в следующий раз обязательно попрошусь туда. Что-то там есть, в этом Дагестане...
      Инспектор записал номер машины в обтрепанный блокнот и лениво отмахнул жезлом:
      - Ладно, проезжай. Привет министру обороны!
      - Обязательно, - сказал Мирзоев. - В бане передам.
      Едва отъехали, Седлецкий предложил:
      - Давай в Миллерово заедем. Поужинаем, чтобы ночью не страдать.
      - Рано, - сказал Мирзоев. - Пока светло - проскочим до Богучара. Это уже в Воронежской области. Хоть и надоели вопросы про Дагестан, но отвечать на них лучше засветло.
      - Зачем гаишники записывают наш номер? - спросил Седлецкий.
      - Большегрузная машина, - пожал плечами Мирзоев. - Рефрижератор. На всякий случай и записывают. Вдруг нас после Миллерова, скажем, затормозят и грабанут. Так будут хоть знать, где в последний раз видели.
      - Веселая перспектива, - вздохнул Седлецкий, поднимаясь и вытаскивая автомат. - Пока делать нечего - подготовлю боекомплект.
      В Миллерово они не попали, потому что дорога, назло карте, пролегала далеко от города. Они пересекли долину Белой Калитвы, а потом поехали по плоской возвышенности, служащей водоразделом двух ее мелких притоков. Солнце клонилось к горизонту, когда они, вновь попетляв между курганами, вырвались в глубокий простор, в дали неоглядные.
      Раскрылась пойма Дона, показавшаяся в первый миг чудесной чашей из переливчатого стекла с зелеными, желтыми и голубыми вкраплениями. Как хороша Россия, подумал Седлецкий, хороша, несмотря ни на что...
      На берегу реки Богучар они остановились. Истоптанный берег, заросший мелким пыреем, был покрыт цвирками гусиного помета.
      - Не могу, - сказал Седлецкий, стаскивая форму.
      И побежал в воду - жилистый, длинный, с кустиками темной шерсти на плечах. Мирзоев тоже снял обмундирование, успевшее побелеть на спине от соли. В отличие от Седлецкого, упавшего в воду как торпеда, он забрался в речку с подвизгиванием, а потом сел у берега, блаженно прикрыв глаза.
      - Тут должны быть раки, - авторитетно сказал Седлецкий, подплывая. - Не веришь?
      И нырнул.
      Мирзоев попытался что-нибудь разглядеть во вспененной воде, но тут его ухватили между ног, и он заорал. Из машины выглянул очумевший со сна Вася, испуганно спросил:
      - Что случилось?
      - Его рак ухватил, - со смехом объяснил из воды Седлецкий, указывая на убегающего Мирзоева.
      Одноэтажный, в пыльных садах городок Богучар встретил их на другом берегу собачьим брехом и закрытыми магазинами. Постучали на окраине в кособокую калитку, и вскоре сердобольная старушка вынесла в фартуке десяток яиц, горбушку хлеба, большой пучок зеленого лука и шматок сала. Седлецкий заплатил, и бабка долго благодарила, осторожно крестила их, пока они шли к машине.
      Ужинали на донском берегу, в виду пристани Верхний Мамон, на полянке, под сенью высоченных осокорей и в компании комаров, гудевших, словно штурмовики. Смеркалось, и костерок, который они запалили в надежде отогнать кровопийц, все ярче вспыхивал искрами. Отдохнувший Вася уплетал за обе щеки тушенку, разогретую на костре, яйца, старушкин хлеб и прочие припасы. На помидоры, горкой лежавшие на газетной скатерти-самобранке, никто уже глядеть не мог.
      До полуночи ехали без приключений. Начались они на пустынной бетонке, едва проехали поворот на Павловск. В густеющих сумерках их обогнала приземистая иномарка и скрылась в низинке, сдавленной с двух сторон черными стенами леса. Едва они начали подниматься из низинки, как заметили на взгорке все ту же иномарку, косо стоящую на дороге. Вокруг суетились люди с фонариками.
      - Авария, что ли? - вгляделся Мирзоев.
      - Вполне возможно, - сказал Седлецкий. - Летела, как на пожар.
      Он достал автомат, снял с предохранителя, взвел затвор.
      Люди на дороге замахали.
      - Трое, - сказал Мирзоев.
      Полоса света от фар "КамАЗа" скользнула по обочине, и Седлецкий заметил бегущие к дороге тени.
      - Гони! - сказал он, высовывая в окно автомат.
      Мирзоев направил машину прямо на троицу, загородившую путь. В самый последний момент люди на дороге бросились врассыпную. Машину сильно тряхнуло.
      - Е-мое! - заныл Вася. - Водила хренов! Ты же тачку в кювет сбросил... И теперь нас на любом посту за задницу схватят. Не рассчитаемся!
      - Помолчи, - сказал Седлецкий.
      Они отъехали от места стычки километра три и немного расслабились. Но тут на дорогу выполз автокран. В темноте поблескивали стекла кабины.
      На фоне пасмурного неба чернела ажурная стрела.
      - Начинает надоедать это однообразие, - сказал Седлецкий. - Очевидно, у них есть радиосвязь.
      Притормози, Турсун, возьми "калаш"! Вася - за руль.
      Прихватив автоматы, они с Мирзоевым выскочили на ходу из машины, скатились в кювет и побежали, пригнувшись. Вася медленно вел машину к препятствию.
      Вспыхнули фары автокрана, и грубый голос проорал в мегафон:
      - Водитель рефрижератора! Остановитесь. Вы допустили дорожно-транспортное происшествие!
      Немедленно остановитесь!
      Вася начал тормозить.
      От автокрана к "КамАЗу" побежали плоские в свете фар черные фигурки. Седлецкий с Мирзоевым ударили веером поверх голов. Фигурки попадали на дорогу.
      - Прикрой! - бросил Седлецкий и двинулся к автокрану.
      Кабина оказалась пуста. Неясный силуэт мелькал между дорогой и лесом. Седлецкий, не целясь, поводил грохочущим стволом. Пустые гильзы звонко щелкали по бетону. Он снял автокран с тормоза и выпрыгнул на дорогу. Машина, убыстряя ход, заскользила в темноту, перевалила кювет и застряла на луговине.
      Седлецкий вернулся к "КамАЗу", возле которого лежали под дулом автомата Мирзоева четверо.
      Вася их обыскивал.
      - Спортсмены, блин! -доложил он Седлецкому. - На всех шапочки. А у одного пушка.
      - У которого? - спросил Седлецкий.
      - Вон у того, мордастого, в майке.
      - Давай мордастого к фуре.
      Вася ткнул лежащего ребристым ботинком в копчик.
      - Пошел! Руки за голову...
      Они отвели его за фуру. Седлецкий посветил фонариком. Потный мордастый молодой человек в расписной майке мелко и жадно хватал ртом воздух.
      - Ты напал на машину Российской Армии, - сказал Седлецкий. - Сейчас шлепну на месте и пушку в ручки вложу. Усвоил?
      - Мы не знали, - шмыгнул носом парень. - Не знали, что армия.
      - Кто навел?
      - Старшому сообщили... из милиции. Кто именно - не в курсе. Но из милиции стукнули - точно.
      Они всегда сообщают, если фуры с югов идут.
      - С югов, значит... Повернись!
      Вася снял с мордастого ремень и связал тому руки за спиной. Потом и остальных спеленали. Подвесили всех за руки к стреле автокрана так, чтобы мародеры лишь кончиками ног доставали до земли.
      Переехали речку Битюг и вскоре затормозили у поста ГАИ в Липовке. Из двери вышел зевающий инспектор и посоветовал:
      - Можете около поста переночевать, а то у нас тут на дорогах шалят.
      - Неужели? - удивился Мирзоев. - А мы и не заметили. Спасибо, друг, за приглашение, только нам быстро надо. Скоропортящийся груз, что ты хочешь...
      Светать начало, когда за руль вновь сел Вася.
      Дорога после Воронежа стала оживленнее. Леса пошли, исчезла выгоревшая трава на обочинах. На Каширское шоссе они прибыли почти по расписа
      нию - в девятом часу утра, опоздав против контрольного срока на двадцать минут.
      Их дожидался фургончик "скорой помощи".
      Адамяна упаковали в смирительную рубашку и перегрузили в фургончик. Больше за него Седлецкий не отвечал. А потому дальнейший путь до самой Москвы они провели с Мирзоевым в крепком и здоровом сне.
      29
      "Последние события свидетельствуют о полном беспределе - убивают не только крупных банкиров и бизнесменов, случайных прохожих, убивают и крупнейших лидеров уголовной среды. А это в преступном мире раньше было ЧП. Но нынешнее падение нравов коснулось и его - здесь уже подросло целое поколение, для которого нет никаких авторитетов, в том числе и в сфере криминалитета...
      Приходилось слышать и такой вопрос: а не стоим ли мы сейчас на пороге войны мафий? Думаю, последние события... свидетельствуют - мафия объявила войну не конкурентам, а государственности".
      Л. Каслинская.
      "Они отдают мне все сами".
      "Столичный криминал",
      1994, 14 апреля.
      "На вершине пирамиды стоят воры в законе, давно и прочно выбравшие Москву и ее пригороды местом "компактного" проживания. Напрямую воры не принимают участия в действиях своих вассалов, на публике появляются редко (тем более в последнее время начался массовый отстрел авторитетов преступного мира - но это разговор особый)...
      Однако именно они, оставаясь "за кадром", ведают расстановкой сил в московском уголовном мире.
      ...Москва, да и вся Россия, напоминает склад с гнилыми обвалившимися стенами, который охраняет от множества ловких и бессовестных воров один-единственный глухой сторож".
      Н. Модестов.
      "Кавказ покоряет Москву?"
      "Куранты",
      1994, 20 июля.
      Балабанов просил, чтобы окружающие - и капитаны, и "шестерки" называли его шефом.
      И никак иначе. Лишь для равных авторитетов он был Балабаном. Или Игорешей. Вообще Балабан всегда сначала просил. И редко кто не уважал его просьб. Потому что в противном случае Балабан обижался и давал команду "разобраться". Тот, кто не понимал намеков и просьб Балабана, всплывал где-нибудь в многострадальной Москве-реке, в нижнем течении, за кольцевой автодорогой - с обезображенной головой и без пальцев.
      Игореша Балабан любил компьютеры, цветы и бодибилдинг. Даже в персональных машинах он возил портативные компьютеры, букетики фиалок и пружинные гантели. Авторитетный вор новой генерации, Балабан не пил, не курил, не играл в карты. Сдержанный, с хорошими манерами, с тщательно уложенными каштановыми волосами, он походил на молодого профессора экономики.
      Рабочий день Балабана начинался в семь утра.
      Из дома в Малаховке его отвозили на спортбазу бывшего общества "Трудовые резервы". Балабан приобрел ее вместе с участком, небольшим стадионом с гаревой дорожкой, тренажерным залом и сауной.
      Игорь Балабанов следил за собственным здоровьем, для чего в Малаховке постоянно проживал доктор Кондратов, не так давно служивший врачом известной футбольной команды.
      После медосмотра и тренажеров Балабан в любую погоду бегал по стадиону - пять километров в хорошем темпе. Потом расслаблялся в сауне с парикмахером и массажистом. Сюда же подавали завтрак, по-американски скромный - стакан натурального апельсинового сока, вареное яйцо с тостом и чашка некрепкого кофе. В восемь пятнадцать Балабан в одной из своих машин отправлялся в московский офис. В девять часов он принимал первых посетителей - бизнесменов, воров, государственных чиновников и представителей различных благотворительных фондов. Балабан много жертвовал на развитие спорта в столице и содержание детских домов. Особенно любил дарить сиротам компьютеры и спортинвентарь.
      В это первое утро августа Балабан ни в чем не отступил от обычного распорядка. Вытерев потное лицо махровым полотенцем, он набросил на голый торс легкую нейлоновую куртку с капюшоном и вышел из тренажерного зала на дорожку стадиона. Несколько секунд он глубоко вдыхал свежий утренний воздух. Солнце просвечивало сквозь кроны сосен у ограды спортбазы, но возле земли еще плавал невесомый розовый туман. На деревянных трибунках по периметру стадиона выстроились охранники. Завидев шефа, двое сорвались и побежали. Это был ежеутренний ритуал.
      - За воротами чисто, шеф, - доложил один из них, Жора Помидор, бывший чемпион России по биатлону.
      Каждый раз Жора с напарником обходили спортбазу снаружи, проверяя редкие кусты крушины и сосняк. Балабан боялся не покушений, а журналистов. Однажды Жора вытащил из кустов перепуганного очкарика с фотокамерой ретивый молодой репортер решил сделать сенсационную статью о забавах и утехах мафиози. Камеру и очки, естественно, разбили, и с тех пор обходы окрестностей базы перед пробежкой шефа стали традиционными.
      Балабан в последний раз вдохнул воздух, полный холодных запахов мокрой травы, сорвался с места и побежал, экономно двигая локтями. Он бежал и думал о будущем отпуске в Дагомысе. Как любой трудящийся, Балабан любил отдыхать на юге.
      А как высокооплачиваемый трудящийся, он любил отдыхать в бархатный сезон.
      Жора Помидор деликатно держался чуть сзади, придерживая на поясе кобуру со "стечкиным". На повороте Жору сменил другой охранник и благополучно эскортировал шефа до следующего поворота-на длинную прямую.
      В лицо Балабану ударило солнце, вставшее над соснами. И в тот же миг во лбу Балабана вспыхнул пунцовый цветок. Уже мертвый, он пробежал на подгибающихся ногах еще несколько метров и рухнул на дорожку, загребая руками жесткую коричневую крошку покрытия. Белый капюшон куртки начал быстро багроветь. Жора Помидор выдернул из кобуры "стечкин", с изумлением оглядываясь по сторонам. И с этим же выражением изумления свалился на краю зеленого поля, аккуратно подстриженного и недавно политого. У него выстрелом снесло затылок.
      Очнувшаяся от оцепенения охрана ринулась к воротам. Доктор Кондрашов, опасливо озираясь, подошел к Балабану, пощупал пульс, посмотрел в мертвые глаза и раздраженно вздохнул. Его раздражение можно было понять - доктор Кондрашов только что лишился выгодной и нехлопотной службы. Между тем охранники, перекликаясь, как стадо гусей, оставшееся без вожака, шарили по окрестностям базы. Никаких следов в редком сосняке, обрывающемся над ручьем, не нашлось. Никаких. Если не считать следами мятые жестянки из-под пива, проплешины костров и битое бутылочное стекло.
      Они и не были натасканы на поиски следов, эти здоровые, накачанные ребята, которые всю жизнь учились толкать штангу, бить по мячу, ломать чужие руки и стрелять. Стрелять было не в кого - вот что обидно.
      Два рыболова с зачехленными удочками и рюкзаками выбрались из высокой придорожной травы на шоссе, оставляя за спиной покрытую туманом лощину с ручьем. Через минуту рядом затормозила серая "Волга". Рыболовы забрались в машину.
      - Хорошо клевало? - спросил сидящий за рулем Акопов.
      - Нормально, - отозвался один из рыболовов. - По расписанию.
      Дальше ехали молча. Все, что нужно, давно обговорили.
      Вскоре они остановились перед станцией Красково. Рыболовы, бросив удочки в машине, пошли к электричке, завывавшей на подступах к станции.
      А "Волга" покатила к Рязанскому шоссе. Перед поселком Пехорка Акопов притормозил, спрятал чехлы в тайник под задним сиденьем и нажал неприметный рычажок под приборной панелью. Щелкнули пружины, повернули на один оборот трехгранные призмы с номерными знаками. "Волга" поменяла областную "прописку" на московскую городскую.
      На час задержался в гараже Управления. Ребята все поняли с полуслова. Из металлического прута сварили багажную решетку на крышу "Волги".
      Единственное отличие от обычных автомобильных авосек заключалось в том, что решетка в считанные секунды снималась, отщелкиваясь с помощью храповичков, и раскладывалась как лестница-стремянка.
      Дуся Алмаз жил в новом доме, выстроенном на дачном участке у поселка Донино Горьковской дороги. Незадолго до новоселья он наконец женился - на красивой и разбитной барменше из "Метрополя". Поскольку разница в возрасте у молодоженов составляла почти тридцать лет, Дуся тихо и страстно ревновал супружницу ко всем окружавшим ее мужчинам. Он запретил ей работать и спрятал в глухое Донино, в золоченую клетку - подальше от столичных соблазнов. Звонил жене в любую свободную минуту:
      - Ты уже встала, лапка? А что ела? А что идет по телику? Ты уже выпила, лапка? А не рано?
      В Ордынском тупике у станции метро "Третьяковская" Алмаз арендовал старый двухэтажный особняк. Охрана в свое время отговаривала Дусю от этого дома, потому что стоял он, зажатый брандмауэрами других старых зданий, в тесном зеленом дворике, похожем на мышеловку. Со стен соседних домов особняк можно было забросать гранатами и расстрелять хоть из миномета. Но Дуся был непреклонен. В ремонт особняка он вложил несуразную сумму - на такие деньги можно было построить два новых. При всей жестокости и бессердечии старого воровского авторитета Дуся был сентиментален когда-то особняк принадлежал деду Алмаза, купцу Разуваеву, державшему неподалеку, в Овчинных слободах, большие кожевенные склады. Алмаз надеялся воскресить династию. В холле на первом этаже особняка висел выкупленный из запасников Музея истории и реконструкции Москвы писанный маслом портрет деда - полтора метра на два. Вылитый Дуся Алмаз - только в сюртуке и с бородой от глаз по шестую пуговицу.
      В этот вечер он встречался у себя в Ордынском с депутатом Верховного Совета, которому обеспечивал избирательную кампанию. Депутат заверил Дусю, что в недрах российского парламента благосклонно отнеслись к затее Алмаза организовать фонд поддержки новой фракции, которую представлял депутат. В благодарность он познакомил Дусю с высокопоставленным чиновником из Министерства внешнеэкономических связей. Встречей Дуся остался очень доволен. Провожая гостей, он подмигнул деду на стене: не чаял небось Кузьма Пантелеевич, что внучок с заграницей сношаться начнет?
      Все вместе вышли на бетонированную площадку перед крыльцом, освещенную стилизованными фонарями - как на Пушкинской. Рядом с субтильными гостями, сушеными чиновными задницами, Дуся походил на быка, обряженного в белый костюм с красным галстуком. Только кольца в носу не хватало. Благодаря отменному здоровью, унаследованному от предков, Дуся и выжил в лагерях строгого режима.
      Еще раз поручкались. Охранники распахнули кованые воротца, и чиновник МВЭС первым умчался в светлую московскую ночь. Затем Дуся расцеловался с депутатом, сунул в нагрудный карман конвертик - ни в чем себе не отказывай, власть народная...
      - Что вы, честное слово... - промямлил депутат, ухватившись за карман.
      - Кто меня любит - и я того люблю, а кто меня не любит, того я не уважаю, - сказал Дуся, почти дословно повторив сентенцию маменьки Головлевой.
      Уехал депутат. Теперь во дворе остался "Мерседес" Алмаза.
      - Я тут подумал... - повернулся Дуся к начальнику охраны.
      Но о чем он подумал, навсегда осталось тайной природы. Дусин "Мерседес" словно подпрыгнул от взрыва. Посыпались стекла в особняке. В темноте двора заметалось эхо. Сорванной и покореженной дверкой "Мерседеса" Дусе буквально разрубило грудную клетку и подбородок.
      Двое в сером не спеша спустились по лестнице с крыльца соседнего дома и очутились на Большой Ордынке. Вскоре они затерялись в редкой толпе на платформе "Третьяковская". Поехали в разных вагонах. Один вышел на станции "Китай-город", другой - на "Тургеневской".
      Акопов тем временем скучал в своей "Волге" неподалеку от станции метро "Алексеевская". Наискосок через дорогу светилась белая неоновая птичка над входом в кафе "Ласточка". Вечер сгущался, машин на дороге становилось все меньше. Светофоры равнодушно подмигивали старым деревьям вдоль тротуаров. Около одиннадцати часов из кафе наконец вышел парень в светлой, издали заметной ветровке. Он закурил, снял ветровку и перебросил через плечо. И, не оглядываясь, потопал по направлению к Новоалексеевской улице.
      Значит, пора. Акопов развернулся, въехал в старый глухой двор, густо заросший тополями. В редких окнах хрущевской пятиэтажки гасли блики телевизоров - старики ложились спать. Акопов снял багажную сетку, сработанную умельцами гаража Управления, и понес ее вдоль бетонного забора.
      У мусорных баков он протиснулся в пролом и очутился перед глухой стеной кафе "Ласточка". Высоко над землей, под плоской кровлей, светилось продолговатое оконце. Акопов разложил стремянку и заглянул в пыльное, давно не мытое стекло с прилипшими ошметками грязного тополиного пуха.
      Федя Монастырский - румяный увалень в белой сорочке с закатанными рукавами, с расшитым полотенцем на шее - только еще приступал к трапезе. Непроизвольно облизывая красные вывернутые губы, он обстоятельно объяснял что-то учтивому малому в фиолетовой жилетке. Наконец малый энергично покивал и вышел за дверь кабинета.
      Федя повернулся к своему бухгалтеру Краснову, который рылся в папке с бумагами. Акопов достал изпод полы куртки автомат с укороченным прикладом, сунул ствол в окно и выпустил в Федю короткую очередь. От белой груди Монастырского на бухгалтерские бумаги полетели багровые ошметки.
      Акопов убрал автомат в специальный карман, сложил лестницу и вернулся через пролом в тихий двор. Через несколько минут неприметная "Волга"
      с багажной сеткой на крыше неторопливо ехала по проспекту Мира в сторону выставки. Акопов поравнялся с аллеей Космонавтов, когда увидел в зеркальце далекие проблесковые огни милицейских машин, которые мчались по улице Королева и сворачивали на проспект Мира. Быстро спохватились, подумал Акопов. Через минуту он приостановился, спрятал в тайник под сиденье автомат. А потом развернулся и поехал назад.
      У "Ласточки" столпилось не менее десятка машин с мигалками милицейские и "скорой помощи". Видать, Краснов успел дозвониться высоким друзьям Монастырского... Акопов хотел остановиться напротив кафе, но из-под дерева выскочил милиционер и яростно замахал руками:
      - Проезжай, проезжай! Тут тебе не цирк!
      Акопов пожал плечами и проехал - как приказали. На Сухаревской он позвонил из автомата в переходе к станции метро. Трубку взял полковник Рябушев.
      - Да, мне только что сообщили... К сожалению, никаких следов. И пока никаких зацепок.
      - Чем проще, тем надежнее, - сказал Акопов. - А зацепка будет. Но завтра...
      Действительно, на следующий день зацепка появилась. Это был немецкий охотничий карабин с оптическим прицелом. Его бросили на чердаке дома напротив Краснопресненских бань. Эксперты сразу определили, что именно из этой винтовки в Гоги Рваного выпустили две пули - в грудь и в голову.
      Других следов не нашли.
      На экстренном совещании на Петровке полковник Рябушев доложил руководству:
      - Мы отработали несколько версий. Однако все указывает на то, что началась война между новыми и старыми авторитетами. Судя по почерку, исполнители - приезжие. Боюсь, их уже нет в Москве.
      - Все равно ищите, - вздохнуло высокое начальство.
      - Ищем, - серьезно сказал полковник. - А как же...
      30
      "Профессионалы-руководители и сотрудники спецслужб подвергаются давлению "сверху" и побуждаются к противозаконным действиям. Исполнители вновь ставятся перед исконной дилеммой - идти против закона и совести, выполнять приказы либо рисковать своей службой. Эта дилемма решается легко и благородно только в сочинениях моралистов. Служивые люди выполняют приказы.
      Не думаю, что в обозримом будущем России грозит опасность превратиться в тоталитарное полицейское государство. Скорее наоборот - ей грозит анархичное, бесконтрольное использование государственных органов, так называемых "силовых структур", для подавления политических оппонентов".
      Л. Шебаршин.
      "Государственность новой России невозможна
      без сильной системы госбезопасности".
      "Российская газета",
      1993, 5 августа.
      В два часа ночи Савостьянов сказал:
      - Эх, Николай Андреевич, староват я становлюсь для таких долгих игр. Расписывай пульку без меня. Пойду прилягу. В случае чего - буди.
      Он ушел в комнату отдыха за неприметной дверью в деревянной стенной панели. А Толмачев устроился за генеральским столом со всем возможным комфортом: с батареей телефонов, компьютером и кофеваркой. Люди полковника Вавакина продолжали искать стрелка, который шарахнул из гранатомета по даче в Поваровке и спокойно уехал в сером "Вольво".
      Людмиле Малеванной, напарнице Акопова, удалось сфотографировать террориста - анфас три четверти. А компьютер сумел реконструировать физиономию в полный анфас и профиль. После чего тут же выдал справку: и анфас, и профиль принадлежат старшему лейтенанту Семенцову, бывшему сотруднику Девятого управления КГБ, ныне командиру роты департамента охраны Верховного Совета Российской Федерации. Пока устанавливали личность террориста, он успел добраться до Москвы.
      "Вольво" нашли во дворе на Фестивальной улице, неподалеку от Ленинградского шоссе. Устроили в ближайшем подъезде засаду - без всякой, впрочем, надежды, что Семенцов вернется к машине.
      Осторожно вскрыли его квартиру на Солянке и убедились, что хозяин не появлялся там по крайней мере месяц. Нашли любовницу Семенцова, врачиху, которая побожилась, что тоже давно не видела его. Зато она вспомнила, что у Семенцова есть хороший знакомый Никита, живущий где-то в Кузьминках. Вычислили и Никиту, осведомителя сначала КГБ, а после - МБ. Его подняли с постели, простимулировали память оплеухой, и он с готовностью выложил уже известные адреса: убежище на Солянке и квартиру врачихи.
      Слушая по телефону доклады людей Вавакина, Толмачев все больше налегал на кофе. До утра оставалось всего ничего. А тут еще доложили, что Семенцова, судя по всему, ищет не только Управление. Конкуренты объявились. Их засекли дважды.
      Едва оперативники Вавакина отъезжали от очередного адреса, тут же подгребали другие. Наконец Вавакин позвонил сам:
      - Нашли, Толмачев! Оказывается, он прямиком на службу поехал. И как мы сразу не просекли...
      Значит, Семенцов и не думал прятаться. Сделал дело и гуляет смело.
      - Какие предложения? - спросил Толмачев.
      - А черт его знает... Из норки теперь вытащить трудно. Не штурмовать же объект?
      - Разобрались, кто нам в затылок дышит?
      - Вероятно, гэбэшники. Боюсь, они скоро доберутся до него. Им проще. Могут войти по закону.
      Войти и взять.
      - Есть идея! - засмеялся Толмачев. - Дождитесь, пока они его возьмут и выведут. И отбейте.
      - Без шума... Ну, не знаю. Хотя шансы есть.
      Вавакин замялся.
      - Что еще?
      - Хотелось бы получить санкцию генерала, Толмачев. Ты не обижайся...
      Толмачев разбудил Савостьянова, который скрючился на кожаном диване, высунув голые тонкие ноги из-под мятой простынки. Генерал выслушал референта и буркнул: