Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

Возможность представилась ему месяц спустя, когда он наголову разбил Тайра у берегов Внутреннего моря в сражении при Итинотани. Исход этой знаменитой битвы был предрешен внезапной атакой, в которой Ёсицунэ скакал во главе небольшого кавалерийского отряда по крутой горной тропе (настолько обрывистой, что, как говорили, даже местные обезьяны не решались по ней взбираться) и атаковал укрепления противника с тыла, полностью деморализовав силы Тайра и принудив их бежать на остров Сикоку. Этот маневр был типичным для тактики Ёсицунэ, отмеченной склонностью к рисовке, скоростью и сверхъестественной способностью угадывать ответные ходы противника. Из этих тактических соображений он был готов пойти на значительный риск и, ни минуты не колеблясь, отбрасывал соображения других военачальников, предпочитавших более надежные приемы. Непременный успех, которым сопровождались все его маневры, неизбежно раздражал его более осторожных коллег и вызывал у них зависть, — в этом, безусловно, была одна из причин того, что Ёритомо, надежно утвердившийся в своей отдаленной восточной ставке, стал получать донесения отрицательного характера о своем набирающем силу брате.
      Окрыленный своим успехом в Итинотани, Ёсицунэ мечтал продолжить сражение, чтобы не дать Тайра времени восстановить свои силы, однако у Ёритомо уже возникли подозрения. Несмотря на то, что главную роль в убедительном разгроме Тайра сыграл именно Ёсицунэ, почти вся слава выпала на долю Нориёри — его малоэффективного, но послушного сводного брата, облеченного теперь званием главнокомандующего всех западных сил. Ёсицунэ было предписано задержаться в столице, где он и прождал целый год следующей возможности сразиться с Тайра. Он вновь использовал тактику внезапности: бросив вызов яростному тайфуну, пересек Внутреннее море с небольшим количеством войск и с помощью блестящего внезапного маневра обратил в бегство намного превосходившие численностью силы Тайра, укрепившиеся было в Ясима на острове Сикоку. Около месяца спустя, 25 апреля 1185 года, он нанес Тайра последний, сокрушительный удар в крупной морской битве при Данноура, стал хозяином в проливах, отделяющих основной остров от Кюсю. Эта знаменитая победа сделала Ёсицунэ в двадцать шесть лет самым прославленным полководцем Японии. Это было тем более впечатляюще, что силы, которыми он командовал на востоке, не были приспособлены к действиям на море, а также сражались в области, где у Тайра была мощная поддержка. Начало битвы складывалось не в пользу Минамото, однако внезапный прилив в середине дня оказался неблагоприятен для Тайра, и вскоре море (как пишут хроники) окрасилось их кровью, а красные знамена Тайра, подобно кленовым листьям осенью, покрыли поверхность воды. Среди бесчисленных жертв этой катастрофы была вдова Тайра-но Киёмори, бросившаяся в волны, прижимая к груди ребенка — императора Антоку. Объявление о победе, которое Ёсицунэ послал ко двору в Киото, было впечатляюще лаконичным: «Двадцать четвертого дня третьего месяца в час Овцы при Данноура в провинции Нагато… Тайра были уничтожены. Священное Зеркало и Священная Печать в сохранности возвращаются в столицу».
      После поражения при Данноура гегемонии Тайра пришел внезапный конец. За двадцать шесть лет они вытеснили Фудзивара с доминирующих позиций в столице; их военная мощь дала им возможность осуществлять практически диктаторский контроль над обширнейшими районами страны, а из их поместий и от морской торговли к ним стекались значительные богатства. Властные повадки и непреклонность Киёмори возбуждали, однако, против него все возраставшее недовольство, и не только при дворе, где его считали выскочкой с хулиганскими манерами, но и в буддийских храмах, а также, — что было опаснее, — в кругу важных фигур военного сословия в провинциях. Все же, несмотря на неприязненность, которую выказывали к ним в период процветания, Тайра приобрели некоторую популярность в ретроспективе благодаря тем катаклизмам, что привели их к поражению. Традиционное сопереживание проигравшему — психология хоганбиики— неизбежно пробуждала симпатии к семье, пережившей в истории Японии наиболее драматические подъем и падение. Это, в сочетании с буддийскими идеями фатальности и кармы, лежит в основе старинного японского изречения огору хэйкэ ва хисасикарадзу(«гордые Тайра невечны»), а также вдохновило создателя песни-плача, открывающей «Повесть о доме Тайра», — одного из самых волнующих мест в литературе, где говорится о неопределенности человеческих судеб:
 
«О тщетной суете мирских деяний
Вещает колокол в обители Гион.
И дерево священное покрылося цветами
Затем всего лишь, чтоб явить закон —
Все, что цветет, погибнет безвозвратно…
Невечны гордые, их век недолог,
Как мимолетный сон весенней легкой ночью.
И сильные в конце концов погибнут,
Как прах, развеянный порывом ветра».
 
      Скорость и окончательность падения Тайра явились мерой успеха Ёсицунэ. Хотя победа Минамото была результатом методов управления и тщательной подготовки Ёритомо, эта война могла бы длиться много лет после того, как Тайра укрепились на своей базе — острове Сикоку, если бы не Ёсицунэ, который с наполеоновской энергией и воображением сдвинул дело с мертвой точки и привел конфликт к завершению всего лишь за пять недель. Теперь молодой герой-победитель вернулся в Киото, где оказался в центре внимания и стал объектом восторгов и похвал, достигнув такого уровня популярности и престижа при дворе, на который не поднимался ни один из представителей воинского класса на протяжении веков. И все же этот кульминационный момент триумфа Ёсицунэ явился поворотным моментом в его жизни и карьере, которая теперь неизменно катилась к закату. Ключом к этой поразительной перипетии стал, разумеется, Минамото-но Ёритомо, чья личность и долгосрочные планы неизбежно должны были столкнуться с фигурой Ёсицунэ, и чья политическая проницательность не оставляла сомнений, что в этом сражении победителем будет он.
      Отчужденность между Ёритомо и Ёсицунэ была типичной для того состояния вражды и раздора, что терзало клан Минамото, побуждая его членов отдаваться борьбе друг с другом почти столько же времени, сколько они тратили на противостояние их общему противнику. Сначала враждебность между ними была однонаправленная; только после откровенной провокации, завершившейся покушением на его жизнь, Ёсицунэ был вынужден признать брата своим смертельным врагом. В легендах предполагается, что одной из главных причин озлобления Ёритомо была зависть, вызванная блестящими военными успехами, и соответствующее почтение, оказываемое Ёсицунэ. Например, мы узнаем, что он был разъярен, узнав мнение Ёсицунэ о том, что решающая победа при Данноура была добыта благодаря его собственной отваге, а не благосклонности богов и совместным усилиям воинов Минамото. Это вполне может быть одной из причин, но нам не следует излишне доверять источникам, которые намеренно рисуют образ Ёритомо темными красками. В преданиях говорится, что его характер был извращен налетом жестокости, которую он особо безжалостно направлял против членов собственной семьи. И, действительно, с годами Ёритомо удалось уничтожить почти всех своих близких родственников, выказывавших какой-либо настоящий талант, или даже признаки оригинальности, однако происходило ли это благодаря «жестокости характера», или из холодных политических расчетов — остается неясным, поскольку не сохранилось никаких достоверных документов, а все существующие источники тенденциозны.
      Помимо всяческих вероятных психологических мотивов, враждебность Ёритомо к своему брату вполне может быть объяснена, как побочный продукт его основных политических целей. Он намечал новую систему закона и порядка, в которой доминировал бы клан Минамото, а сам он должен был стать безусловным главой; все же остальные члены клана, включая ближайших родственников, превращались в беспрекословно повинующихся вассалов. Отчасти ради консолидации этого нового класса, для укрепления дисциплины и сплоченности среди своих сварливых подчиненных, он основал в 1180 году свою ставку в восточной части местечка Камакура — в нескольких сотнях миль от Киото (куда надо было добираться по горным дорогам около двух недель). Здесь, в суровой спартанской атмосфере, прямо противоположной расслабленности и утонченному эстетизму древней столицы, ему удалось создать совершенно новый тип административного аппарата, служившего прежде всего интересам самурайского класса; его твердым принципом стало то, чтобы все вассалы проявляли свою лояльность исключительно к Камакура и никогда не подчинялись приказам двора, или каких-либо любых иных властей в стране.
      Ёритомо осуществлял свои замыслы спокойно и планомерно. Для свержения Тайра он назначил военачальниками членов собственного клана, а сам оставался в Камакура, контролируя восточную базу и укрепляя новую военную администрацию. Когда какой-нибудь генерал, вроде Ёсинака, оказывался слишком буйным и угрожал успеху его глобальной политики, Ёритомо, невзирая на кровное родство, не колеблясь уничтожал его; в этих целях он всегда готов был использовать других членов своей семьи. Его основным опасением были не распри среди членов клана Минамото, но, скорее, возможность, что двое или более из его непокорных родственников объединятся против него и — не исключено, что в союзе с двором — бросят вызов его камакурской власти. Что касается Тайра, то Ёритомо принимал как должное их конечное поражение. С самого начала гражданской войны он смотрел вперед, видя тот день, когда его клан победит в решающей битве, и сосредоточивал свое внимание на создании крепкой системы управления под бдительным и эффективным контролем Минамото, осуществляемым из Камакура.
      Для упрочения преданности своих вассалов, Ёритомо дал им ясно понять, что члены его военизированного класса не имеют права получать какие бы то ни было награды непосредственно из Киото. Только он сам мог поощрять своих последователей за службу, а если такого рода поощрения принимали форму назначений при дворе, (хотя и лишенных реальных выгод, но считавшихся весьма престижными, так же как и титулы в современной Великобритании), то должны были быть им рекомендованы. Именно грубое нарушение этого правила его младшим братом впервые вызвало гнев Ёритомо. В награду за победы Ёсицунэ, отошедший от дел император назначил его лейтенантом имперской полиции (хорошо оплачивавшаяся синекура) и, что еще более важно, распространил на него привилегию находиться при императорской особе в Совете высших придворных. По одному из свидетельств, Ёритомо возмутило, что такая честь — весьма необычная для военного человека — была оказана не ему, а его младшему брату, гораздо более низшего происхождения. Может быть, все было и так, однако главная причина подозрительности Ёритомо заключалась в том, что Ёсицунэ намеренно нарушил кодекс отношений господин-вассал, приняв награду, которая не была ни одобрена, ни рекомендована им. По схеме, которой придерживался Ёритомо, такие отношения вытесняли любые связи родства или дружбы. Поскольку главной целью являлась консолидация сил в новых, мирных условиях, которые должны были установиться после поражения Тайра, он не мог терпеть никакого индивида, или группы, которые бы отказывались полностью подчиняться установленным им правилам. Так ли это было, или нет, но получилось, что Ёсицунэ представляет новому порядку потенциальную угрозу, являясь ядром, вокруг которого могли концентрироваться недовольные, анти-камакурские элементы из дворцовых, храмовых и военных кругов. Скорее, именно опасения такого рода, а не жестокая и мстительная натура легендарного Ёритомо объясняют его непримиримость к молодому герою.
      Каковыми были личные отношения между столь примечательными братьями? Традиционно считается, что впервые они встретились в восточной ставке Ёритомо накануне восстания против Тайра в 1180 году. Есть сведения и о том, что они встречались после этого, однако в действительности совершенно неясно, виделись ли они хотя бы один раз. Вполне очевидно, что Ёритомо никогда не разделял всеобщего энтузиазма в отношении своего брата, которого он без сомнения считал ненадежным сорвиголовой, избалованным столичным воспитанием и близкими связями с придворными кругами, с прискорбно недостаточным послушанием, слабой дисциплиной и отсутствием других необходимых для восточного самурая качеств. В его восприятии Ёсицунэ был неким анахронизмом, который, несмотря на всю свою воинскую отвагу, никак не мог понять тех фундаментальных изменений, что происходили в стране. К тому же он никогда не был готов принять Ёсицунэ, как равного себе по социальному статусу. В одной из хроник зафиксирован инцидент (датируемый 1181 годом), который произошел во время церемонии у храма бога Хатимана в Камакуре, когда Ёритомо велел своему младшему брату держать лошадь за повод. Ёсицунэ хотел уклониться от этого лакейского занятия, но Ёритомо резко приказал ему делать то, что было сказано. В этом рассказе выражено основное отношение Ёритомо. Ёсицунэ мог быть ему братом по отцу, но он был прежде всего вассал и должен был вести себя соответственно.
      Сложности отношений между братьями, возникшие из комбинации обстоятельств и темпераментов, усугубились стараниями двух очень разных людей: Госиракава и Кадзивара-но Кагэтоки. В год, когда Тайра потерпели окончательное поражение, правящим императором был мальчик пяти лет от роду, и влияние, еще сохранявшееся в императорской семье, исходило от Госиракава, который со времени своего короткого правления около тридцати лет назад, создал себе довольно весомый авторитет в столице, проживая там в качестве императора, отошедшего от дел (или отрекшегося). Неуклонное возвышение военного сословия делало его положение весьма и весьма шатким, однако Госиракава был умным человеком, привыкшим к интригам и тайным ходам и, хотя последние признаки реальной власти двора быстро исчезали, ему удавалось оставаться наплаву в период бурных перемен. Не располагая никакой военной силой, он был вынужден вести себя очень осторожно с военным сословием. Политика его в отношении различных предводителей, боровшихся за главенствование, была непостоянной, а временами — постыдной, однако, во избежание конфронтации с военными, двор не имел ни сил, ни желания рисковать. В делах с победившими Минамото бывший император извлекал выгоду из раздоров в этом постоянно ссорившемся клане, стравливая одних его членов с другими и надеясь, что в конечном итоге ему удастся оказаться на стороне победителя, или, по крайней мере, сохранить некоторое влияние в этой сложной расстановке сил. Без сомнений, именно в русле такой политики, после битвы при Итинотани и снова — после последнего сражения при Данноура — он решил сам наградить Ёсицунэ, полностью сознавая, что такая беспрецедентная честь спровоцирует гнев Ёритомо и сохранит натянутость в отношениях двух лидеров Минамото.
      Отошедший от дел император, похоже, совершенно искренне привязался к Ёсицунэ за время, пока тот проживал в столице; не исключено также, что он считал этого, несколько наивного генерала, меньшей, по сравнению с Ёритомо, угрозой для двора, — тот в своей новой камакурской ставке планировал изменение структуры власти в Японии и низведение двора до положения полного бессилия. Вероятно, так рассуждал Госиракава, когда в конце 1185 года он согласился назначить Ёсицунэ главным управляющим всеми поместьями на острове Кюсю и возложить на него задачу «серьезно наказать» своего старшего брата, как врага двора. Как бы ни были запутаны мотивы такого поступка бывшего императора, несомненно, что именно его махинации после падения Тайра явились одним из главных факторов разрыва между братьями и сыграли важную роль в событиях, приведших к падению Ёсицунэ. Поддержка бывшего императора не была долговременной: как только Ёсицунэ превратился в беглеца, Госиракава отменил свое раннее указание, объявив, что оно было дадено против его воли, и поручил теперь старшему брату «серьезно наказать младшего».
      В дополнение к тем бедам, что обрушились на Ёсицунэ в результате «дружбы» с Госиракава, его постоянно терзали доносами и слухами, шедшими в Камакура. Некоторые из этих клеветнических измышлений исходили от его завистливого брата по отцу Нориёри, однако основным их источником был Кадзивара-но Кагэтоки, один из ближайших сподвижников Ёритомо, приблизившийся к хозяину после того, как спас ему жизнь в одной из первых битв с Тайра. Из немногих достоверных источников мы можем заключить, что Кадзивара был типичным представителем работящих, лояльных, несколько суровых воинов, составлявших костяк восточного режима Ёритомо; однако, по легенде, особенно — ее поздним вариантам, он предстает каким-то сверхнегодяем, чья всепоглощающая ненависть и зависть к Ёсицунэ подвигли его хозяина на совершение самых несправедливых поступков.
      Благодаря своим способностям и поддержке Ёритомо, Кадзивара быстро вырос в системе военной иерархии и был назначен заместителем управляющего делами воинского сословия. С приближением войны с Тайра к победному концу, Ёритомо отправил его на западный фронт для помощи и участия в последнем наступлении; традиционно, однако, считается, что его настоящим заданием было следить за Ёсицунэ и сообщать обо всем подозрительном в Камакура. Ему не пришлось долго ждать, чтобы оклеветать молодого полководца. На военном совете перед битвой при Ясима между ними произошло яростное столкновение, — так называемый «спор об оборотных веслах», дошедший почти до обмена ударами, что позволило Кадзивара послать Ёритомо уничтожающий отчет о поведении его горячего младшего брата. Следующий отрывок из «Повести о доме Тайра» рисует порывистый, непокорный характер героя — как его традиционно изображают в ранний, «удачливый» период жизни, — и по нему можно себе представить, отчего он неизбежно должен был вызвать враждебность у своего старшего брата:
      В гавани Ватанабэ собрались самураи, и владетельные, и худородные, и стали держать совет. — Правду сказать, мы неопытны в сражениях на море, — говорили они. — Как же нам быть? — Что, если в предвидении битвы поставить на суда «оборотные» весла? — предложил Кадзивара. — Что такое «оборотные» весла? — спросил Ёсицунэ. — Когда скачешь верхом, — отвечал ему Кадзивара, — коня нетрудно повернуть и влево, и вправо. Но повернуть вспять корабль — нелегкое дело! Оттого я и говорю — давайте поставим весла и на носу, и на корме, установим рули и слева, и справа, чтобы в случае надобности легко и быстро поворотить судно. — На войне нередко бывает, — сказал Ёсицунэ, — что при неблагоприятном ходе сражения приходится отступать, даже если, отправляясь на битву, поклялся не делать ни шагу назад… Таков обычный закон войны! Но хорошо ли заранее готовиться к бегству? Это дурное предзнаменование, сулящее неудачу в самом начале похода? Господа, «оборотные» весла, «возвратные» весла — называйте их как угодно, а мне, Ёсицунэ, хватит обычных весел! — Хорошим полководцем называют того, — сказал Кадзивара, — кто скачет впереди войска там, где это необходимо, и отступает там, где надлежит соблюдать осторожность, кто бережет свою жизнь и громит врага; такой полководец — истинно совершенный военачальник! Тот же, кто знай себе ломится напролом, — не полководец, а просто-напросто дикий кабан, такого не назовешь настоящим сёгуном! — Не знаю, кабан ли, баран ли, — отвечал Ёсицунэ, — но битва приносит радость лишь тогда, когда движешься все вперед и вперед, наступаешь и побеждаешь! — И, услышав его ответ, все самураи не решились громко смеяться, опасаясь вызвать гнев Кадзивара, но с пониманием переглянулись и стали шептаться, что между Ёсицунэ и Кадзивара, кажется, уже возникла размолвка.
      Сенсационная победа Ёсицунэ при Ясима не сделала его милым сердцу Кадзивара, и вскоре после этого, накануне битвы при Данноура, произошло вторичное столкновение характеров:
      Кадзивара обратился к Ёсицунэ: — Первенство в нынешней битве поручите мне, Кагэтоки! — Да, если б здесь не было меня, Ёсицунэ! — отвечал ему Ёсицунэ. — Но ведь вы — сёгун, главный военачальник! — сказал Кадзивара. — И в мыслях не держу считать себя таковым! — отвечал Ёсицунэ. — Властелин Камакуры — вот, кто подлинный и великий сёгун! А я, Ёсицунэ, всего лишь исполняю его веления и потому равен всем прочим воинам-самураям, не более! — Тогда Кадзивара, разочаровавшийся в стремлении быть первым, прошептал: — Нет, сей господин по самой своей природе не способен возглавить самураев. Слова эти донеслись до слуха Ёсицунэ. — Вот первейший глупец Японии! — воскликнул он и уже схватился за рукоять меча. — Нет у меня господина, кроме властителя Камакуры! — вымолвил Кадзивара и тоже протянул руку к мечу.
      Снова они были готовы скрестить мечи; их едва смогли развести соратники, напомнив, что подобного рода ссоры могут помочь только их общему врагу, и уж наверное не понравятся Ёритомо. По «Повести о доме Тайра», это повторное столкновение толкнуло Кадзивара на новые доносы, «которые в конце концов и привели к смерти Ёсицунэ».
      После победного триумфа при Данноура Кадзивара делал все, что было в его силах, дабы приуменьшить роль Ёсицунэ, подчеркивая в своих донесениях, что победы удалось достичь благодаря божественному произволу, а не искусству какого-либо военачальника. Позже, в том же году, когда отношения между братьями еще более ухудшились, Кадзивара-но Кагэтоки, вернувшийся к тому времени в восточную ставку, информировал Ёритомо о том, что его младший брат вовсе не следует недавно полученному приказу «строго наказать» своего дядю Юкииэ, но в действительности тайно замышляет с ним измену в Киото и планирует совместные действия против Камакура. Эти слухи возбудили у Ёритомо сильнейшие подозрения в том, что между членами его семейства возник тайный союз, и непосредственно подтолкнули его отдать приказ убить Ёсицунэ. Таким образом, сверхзлодей, систематически возбуждавший у всех чувство неприязни к герою, дал врагу идеальный предлог его уничтожить.
      Хотя Ёсицунэ и не сразу это понял, но горькая правда заключалась в том, что его решающая победа над Тайра в значительной степени уничтожила его же собственный raison d’etre в глобальной схеме Ёритомо. С точки зрения обывателей Камакура, мужество, выдержка и военная доблесть молодого человека сыграли свою роль и теперь уже грозили стать фактором отрицательным. Говоря словами старой китайской пословицы, «когда убит хитрый заяц, можно зажарить и быструю гончую». Ёсицунэ исполнил свою основную функцию — уничтожение клана противника — и теперь, чтобы полностью от него отделаться, для Ёритомо хватило малейшей провокации. Тема мирской несправедливости все более и более усиливает горечь в изображении жизни Ёсицунэ, по мере того, как мы приближаемся к самой важной части его истории.
      Через несколько недель после триумфального прибытия в Киото герой выступает в Камакура, дабы лично оповестить о своей победе Ёритомо и передать ему главных пленных из Тайра, захваченных в последней битве. Однако, ему не было позволено достичь конечной цели следования. По прибытии на близлежащую почтовую станцию он получил инструкцию ожидать там дальнейших приказаний, и оставался там около недели в состоянии все возраставшей тревоги. Очевидно, понимая, что его брат наслышался о нем различных неблагоприятных слухов, он несколько раз посылал протесты с подтверждением собственной лояльности, но все они остались без ответа. Наконец он отчаялся и из маленькой почтовой станции Касигоэ, находившейся где-то в миле от Камакура, послал одному из главных министров свое знаменитое «письмо из Касигоэ». Хотя Ёсицунэ, вероятно, и посылал в то время какие-то эмоциональные послания в Камакура, тот документ, что дошел до нас, полон добавлений и приукрашиваний, введенных намеренно ради того, чтобы возбудить симпатию к герою, с которым обращались столь неподобающе. Последнее воззвание, однако, является самой важной частью в легенде о Ёсицунэ; смесь бравады с почти мазохистическим упиванием своими несчастьями дает нам редкую возможность заглянуть в психологический механизм героического поражения:
      5-й день 6-го месяца 2-го года правления Гэнроку [1185].
      Я, Минамото-но Ёсицунэ, лейтенант внешней дворцовой охраны, почтительно обращаюсь к вашему превосходительству. Будучи избранным заместителем его высочества [Ёритомо] с последующим доверением мне императорской миссии, я поверг врагов двора с помощью воинского искусства, которое передавалось в нашей семье из поколения в поколение, стерев, таким образом, позор, пережитый нами в поражении. Я ожидал получить особую благодарность за свои действия, но к изумлению моему стал объектом самых грязных обвинений, из-за чего все достигнутое мною остается незамеченным. Будучи невиновен ни в чем, я, Ёсицунэ, подвергся осуждению; будучи достоин славы, не допустивший ни одной ошибки, я впал в немилость его высочества.
      Так и пребываю я, вотще проливая кровавые слезы… Мне не было разрешено оспорить обвинения клеветавших на меня и [даже] вступить в Камакура, но было приказано пребывать в бездеятельности много дней, не имея возможности высказать искренность своих намерений. Прошло так много времени с тех пор, как я мог взирать на милостивый лик его высочества, что, кажется, все нити нашей кровной связи уже порвались.
      Есть ли это несчастье лишь насмешка судьбы, или — воздаяние за нечто свершенное мною в прошлых существованиях? Горе мне! Кто сможет открыть [его высочеству] всю глубину испытываемых мною мук, кто прольет на меня хоть каплю жалости, — разве что восстанет в этом мире преподобный дух нашего усопшего отца?
      Я в затруднении — стоит ли продолжать писать это письмо, не станет ли оно лишь еще одним [ненужным] изъявлением личных чувств, однако, мне кажется, следует сказать, что вскоре после моего рождения его превосходительство мой отец перешел в иной мир, и я стал сиротой и был принесен в столицу матерью, прижимавшей меня к груди; с тех пор мой ум не пребывал в покое ни единого момента. Хотя мне и удавалось влачить свое существование, я не мог безопасно передвигаться по столице и был вынужден бродить из провинции в провинцию, прячась в неприметных деревушках, скрываться в отдаленных частях страны, служить простолюдинам и крестьянам.
      Затем мне улыбнулась фортуна, и я был послан в столицу, дабы свергнуть клан Тайра. Наказав сперва Ёсинака за причиненные оскорбления, я принялся затем уничтожать Тайра и ради это гнал своего коня зачастую по краю пропасти, не думая о своей жизни при виде врага. В иные времена я храбро выступал против свирепого ветра и волн в великом море, не беспокоясь о том, что мое тело может утонуть и быть пожрано чудовищами глубин. Панцирь и шлем служили мне подушкой; лук и стрелы были орудиями моей профессии…
      Что касается моего назначения лейтенантом пятой ступени [имперской полиции], то я принял его как возможную честь для рода Минамото. И все же теперь я ввержен в состояние глубочайшего горя и горьких сетований. Понимая, что лишь с помощью будд и божеств я могу надеяться на положительный результат моего прошения, я вырезал обеты на талисманах различных пагод и храмов, клялся перед богами больших и малых храмов Японии и духами подземного мира в том, что никогда и ни на мгновение не вынашивал никаких [злых] намерений; все эти заверения я представил [в Камакура]. И все же я не получил прощения.
      Наша страна — страна богов, однако похоже, что боги не снизошли к моим просьбам; таким образом, не имея никого, к кому я мог бы обратиться, я полагаюсь теперь на великую милость вашего превосходительства и молю вас передать это мое заявление его высочеству, дабы в благоприятный момент он обратил бы на него внимание и утвердился бы в моей невиновности…
      Невозможно полностью выразить свои мысли на письме, но я попытался описать вашему превосходительству основные положения и почтительнейше прошу обратить внимание на это письмо, которое имею честь нижайше преподнести.
      Минамото-но Ёсицунэ.
      Находчивость и мужество героя на поле битвы резко контрастируют с той детской простотой, которую он проявляет в личных отношениях — тот тип невинности и наивности, который в японской традиции столь часто связывают с макото. Но даже на этой поздней стадии он, кажется, верит, что все его несчастья могут кончиться, стоит ему встретиться с Ёритомо лицом к лицу и высказать «искренность своих намерений». Его надежды на примирение оказались разбиты, когда он получил унизительный приказ возвращаться прямо в столицу без заезда в Камакура. Ёритомо усугубил оскорбление, отобрав те наделы Тайра, которые его брат получил в качестве награды за свои военные труды, и — что еще хуже — исключив его из членов клана Минамото. Через неделю после того, как Ёсицунэ написал свое письмо из Касигоэ, он в подавленном состоянии отправился обратно в Киото.
      Несколько месяцев спустя после столь резкого отказа, Ёритомо попытался вообще убрать Ёсицунэ из этого мира. С этой целью он отправил в столицу воина-монаха с приказом убить Ёсицунэ. Монах со своими подручными организовал ночную атаку на дом Ёсицунэ, но ее отбили, а сам предводитель, хотя и спасся в северных горах Курама, но затем был выслежен друзьями Ёсицунэ, привезен обратно в столицу и казнен. Такого неприкрытого покушения на жизнь было достаточно, чтобы убедить даже Ёсицунэ, что на примирение уже нет никакой надежды, и что, если он желает выжить, ему надо искать сподвижников. Именно в это время он получает от императора документ, в котором удалившийся от дел монарх поручает ему «строго наказать» своего старшего брата, как врага двора.
      Приказ Госиракава мог бы подтвердить правомочность всего, что предпринял бы Ёсицунэ в будущем, но он не мог дать ему материальной поддержки, необходимой для успеха кампании. Вместо того, чтобы ударить на Камакура, он со своим дядей Юкииэ, сопровождаемые несколькими сотнями людей, проследовали на запад в надежде собрать на свою сторону добровольцев. Эта осторожность кажется совершенно непохожей на обычную манеру Ёсицунэ, всегда отличавшуюся прямотой тактических действий; ясно, также, что и сам Ёритомо ожидал от своего импульсивного брата немедленной атаки на восток. Остается только гадать, — отчего в этот критический момент Ёсицунэ избрал столь осторожный шаг. Возможно, его вывела из равновесия и угнетала враждебность Ёритомо, и он потерял порывистость и оптимизм, так ярко проявлявшиеся в ранний период его жизни; не исключено, также, что он все еще колебался — атаковать, или нет своего старшего брата, которому он подчинялся столько лет как главе клана Минамото, первому лицу в его собственной семье; дядя, также, мог убедить его, что, не набрав соответствующего количества людей, противостоять камакурской силе было сумасшествием.