Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

Историки высчитали периодичность между выступлениями в десять лет в период Токугава, а с начала XIX века, когда долгое правление Бакуфу подошло к концу, они стали еще более частыми. Подавляющее их большинство происходило в сельской местности, где проживало основное трудящееся население; однако, по мере роста городов, они тоже становились сценой крупномасштабных волнений, вызванных прежде всего нехваткой продуктов питания и повышением цен. Наиболее драматичными были «погромы» ( утиковаси) — отчаянные всплески жестокости, в которых поденные рабочие, мелкие лавочники, безработные ремесленники, бродяги — люмпен-пролетариат Японии времен Токугава — объединялись, чтобы громить дома богатых торговцев, производителей сакэи ростовщиков. В Осака — житнице страны — отмечались «погромы рисовладельцев» ( комэя-коваси), но и во всех остальных крупных городах происходили волнения того или иного рода. Из них наиболее жестокое произошло в Эдо в 1732 году, а также в ряде городов (в том числе Эдо и Осака) между 1783 и 1787 годами; последние крупные выступления периода Токугава случились в 1836 и 1838 годах, — таким образом, восстание Осио явилось кульминацией в их долгой череде.
      Феодальные власти реагировали на эти тревожные симптомы с такой высокой эффективностью, какую они никогда не могли продемонстрировать в приложении к их причинам. Благодаря весьма неудачным действиям крестьянства и горожан, а также колоссальному репрессивному аппарату правительства, выступления неизбежно терпели поражение. Каждый самоубийственный взрыв имел последствием жестокое возмездие и поток новых указов. В 1721 году фермерам было «под расписку» запрещено создавать общины ( тото) и приказано присоединиться к официальной системе пятидворок, члены которых несли коллективную ответственность за всяческие нарушения; в 1741 году в качестве наказания за жалобы вышестоящим, создание общин, или оставление деревни было установлена конфискация полей, увеличение налогов на деревню и смертная казнь для зачинщиков.
      Распятие, этот импортированный с Запада способ, был обычным наказанием для нарушителей. Так, после восстания 1749 года, послужившего протестом против высоких налогов, введенных после неурожая, местные чиновники получили несколько недель домашнего ареста, однако с фермерами, решившимися бросить вызов властям, обошлись не в пример более круто. Троих из зачинщиков связали, выставили на обозрение за пределами города, а затем убили на кресте; двоих других сожгли; троих обезглавили; более двухсот человек были приговорены к не столь жестоким наказаниям.
      Последние годы долгого правления сёгуна Токугава Иэнари (1787–1837) были отмечены природными бедствиями и голодом, что, однако, ничуть не приуменьшило вызывающую экстравагантность самого сёгуна, а казну Бакуфу оставило по-прежнему пустой. Начиная с 1832 года случилась целая серия недородов, особенно в 1833 году; в 1836-м был самый большой неурожай, сокративший производство риса и других зерновых почти до половины обычной нормы. Результатом этого было неуклонное повышение цен на рис, достигшее в 1837 году катастрофически высокого уровня. Голод поразил беднейшие сельскохозяйственные регионы и все большие города. Как обычно, власти и не могли, и не желали принимать необходимые срочные меры для защиты населения, и все стало быстро приходить в нищенское состояние. Даже в Нагоя, где была предпринята попытка как-то ослабить давление, весной 1837 года на улицах валялись 1500 непогребенных тел.
      Осака, экономика которой в значительной степени контролировалась Коноикэ и несколькими другими торговыми домами в тесном сотрудничестве с муниципальным начальством, бурлила неповиновением. Атобэ — Высший Муниципальный Управляющий, с грубостью, напоминающей поведение английского правительства во времена ирландского картофельного голода, случившегося несколько лет спустя, не колеблясь исполнил директивы Бакуфу отправить морским путем в Эдо рис из осакских амбаров, и без того истощенных, вздувая, таким образом, цены еще выше и приводя городское население на грань голодного вымирания.
      По мере того, как обстановка в городе ухудшалась, Осио наблюдал за людской нищетой со все большим негодованием и, в резком обращении к властям, заявил, что голод не был, как объясняли конфуцианцы «карой небес» ( тэнсан), но «деянием правительства» ( сэйсай). Устрашенный страданиями, очевидцем которых он был на улицах Осака, и полуразвалившимися хижинами в окружающих деревнях, он написал серию стихотворений в китайском стиле, в которых говорил о несчастных, собиравших мертвых птиц для еды, или родителей, оставлявших своих детей умирать от холода, поскольку не могли прокормить их. Его сочувствие страдающим массам обернулось яростью в отношении коррумпированных, ленивых чиновников и наглых торговцев, которых он описывал в строгих, пуританских терминах конфуцианского ученого, как забавляющихся на дорогостоящих банкетах вином, прекрасными блюдами и танцовщицами. Однако, слов было недостаточно. Теперь, в начале 1837 года, у Осио наконец-то появилась отличное поле для той деятельности, которую предписывала его философия.
      По мере того, как голодное состояние в Осака продолжало ухудшаться, и становилось ясно, что официальные лица не собираются делать ничего для улучшения положения, Осио послал Атобэ петицию с просьбой отпустить рис из государственных кладовых, чтобы накормить страждущих; одновременно он обратился к Коноикэ, Мицуи и другим крупным представителям торговых домов, настаивая, чтобы те выделили деньги для несчастных. После некоторого колебания торговцы, очевидно действуя по приказу Атобэ, отклонили просьбу. Сам Атобэ не только отказался открыть кладовые, но еще с презрением пригрозил Осио наказанием за подачу «прямой петиции» ( госо), за то, что тот вмешивается в общественные дела, не имея официального статуса. Неудача с обращением и факт, что такая посредственность, как Атобэ, стоит во главе правления в столь критический момент, убедили Осио — если у него вообще были какие бы то ни было сомнения, что легальным, ненасильственным путем ничего не добьешься.
      Вскоре после этого Осио предпринял действия, привлекшие к нему массу последователей, а позже — почитателей. Для сбора средств он продал то, что, как ученый, ценил больше всего — свою библиотеку из приблизительно пятидесяти тысяч томов. Эта драгоценная коллекция дала ему сумму около одной тысячи золотых рё(где-то 6000 долларов по современным ценам), большинство из которой он распределил среди нуждающейся части горожан. Щедрость, хотя и объявленная Атобэ неблагородным атом саморекламы, завоевало ему широкую популярность в Осака. Одновременно с раздачей денег бедным, Осио втайне купил пушку, дюжину ружей и несколько сот мечей; он также нанял эксперта по огнестрельному оружию для тренировки своих сподвижников в обращении с ним. Знание, приобретенное им из книг, давало теперь действенные плоды в общественной сфере.
      В марте 1837 года Осио приказал распространить свои Требования («Гэкибун») среди «народа и крестьян» в четырех районах вокруг Осака. Это явилось прямым подстрекательством к восстанию, и дороги назад теперь уже не было. Отпечатанные копии Требований были разосланы по деревням в шелковых мешочках шафранового цвета с синтоистским заклинанием из Великого Храма в Исэ и благопристойной надписью «послано Небом» ( тэн ёри кудасарусоро). Поскольку документ был написан на сложном китайском языке, большинству потенциальных читателей оно мало что могло сказать, однако подобные практические вопросы мало занимали Осио.
      Требования начинались с указания на недавнюю серию землетрясений и других природных бедствий, которые, как в добром конфуцианстком стиле замечал Осио, явились знаками гнева Небес в отношении коррумпированных, ищущих личной выгоды чиновников правительства Бакуфу. Эти предостережения, однако, не были услышаны. Рис на кораблях был отправлен в Эдо, в то время как население Осака голодало; начальство же, ответственное за тяготы народа, продолжало купаться в мирских удовольствиях вместе c рисовыми торговцами, актерами и продажными женщинами.
      Затем последовал призыв к действию. Невозможно, писал Осио, продолжать в молчании сносить несправедливость. Пришло время всем искренним людям восстать и «обрушить месть небес» ( тэмбацу) на коррумпированных чиновников и скаредных торговцев, преуспевавших за счет бедных, накапливая рис и другое продовольствие ради своих эгоистичных выгод. Виновные в этом, включая высших муниципальных управителей, должны быть строго наказаны, а продукты немедленно распределены среди нуждающихся. Начиная свое вооруженное «очищение от несправедливости», Осио призывал вламываться в местные правительственные конторы и сжигать все книги с регистрацией ежегодных поборов, а также все прочие документы, на которые власти опирались при сборе налогов. Если какой-либо чиновник заподазривал о планах восстания, он должен быть немедленно убит. Как только жители деревень узнавали о начале восстания в городе, им следовало бросаться на подмогу и помогать уничтожить негодяев, ответственных за их несчастья. Тогда, наконец, станет возможным стереть с лица земли накапливавшуюся веками коррупцию и вернуться к истинному, высокоморальному управлению, которым Япония наслаждалась во времена Дзимму, основателя императорской династии.
      Нам неизвестно, когда именно Осио решился на вооруженное восстание. Традиционно отсчет начала выступления ведется от вспышки его гнева в адрес правительства, в частности — Атобэ, за неумение справиться с голодом 1836-37 годов. Однако решение было принято за несколько лет до этого, вероятно — когда он только начал преподавать в своей Академии Очищения Сердец ради Обретения Внутреннего Видения. В Требованиях он подчеркивал моральную основу своего восстания, указывая, что у него и у его последователей нет намерений покорить страну и захватить политическую власть, но, подобно китайским героям позднего периода династии Мин, ими руководили исключительно искренние мотивы — та искренность, что обязывала их навлечь небесную кару на нечестивых.
      Практические цели восстания (если не иметь в виду планировавшегося немедленного уничтожения некоторых из наиболее отъявленных чиновников и торговцев, а также распределения продуктов питания среди голодающих) в Требованиях были очерчены довольно смутно; вероятно сам Осио не вполне ясно их себе представлял. Он особо подчеркивал, что это — не очередное эфемерное волнение, но что восстание продолжится до тех пор, пока не будет полностью восстановлена справедливость. Весьма сомнительно, чтобы он вынашивал какую бы то ни было особую программу. В его цели почти наверное не входило свержение феодальной системы Бакуфу; скорее он намеревался исправить несправедливости путем назначения на должности добродетельных чиновников.
      Сам план восстания также остается неясным. На свидетельства, представленные со временем властями, положиться нельзя, поскольку они были получены в основном от перебежчиков, предавших своего предводителя и надеявшихся на снисходительность, или от заключенных, подвергавшихся пыткам и готовых сказать все что угодно, дабы избежать лишних страданий. Мы знаем, однако, что Осио намерился начать восстание с нападения на двух Высших Муниципальных Управителей во время их инспекторской поездки 25 марта, когда они должны были отдыхать в доме напротив его собственного жилища в три часа пополудни. Немедленно после этого его сподвижники должны были поджечь дома торговцев рисом, сбить замки на амбарах и раздавать еду. Пожары должны были послужить сигналом крестьянам близлежащих деревень устремиться в город и присоединиться к восставшим. Готовясь к великому дню, сподвижники Осио регулярно встречались у него в доме. Поскольку комнаты в нем пустовали после продажи библиотеки, дом был превращен в тайный арсенал для пушек, огнестрельного оружия и произведенной амуниции.
      В планировании и проведении восстания Осио помогала группа из приблизительно двадцати конфедератов. Из них самым главным был его двадцатишестилетний приемный сын Какуноскэ — один из немногих людей в жизни Осио, с которым у него постоянно поддерживались теплые отношения. Другими его сподвижниками были в основном старые коллеги из Восточного Магистрата, моральная обстановка в котором ухудшилась после назначения Атобэ, уважавшие Осио, считавшие его своим духовным пастырем и наставником; ему также удалось привлечь на свою сторону горстку идеалистически настроенных молодых самураев, на которых большое воздействие оказала его личность. В этом восстание Осио отличается от почти всех предшествовавших иккив период Токугава: со времени Восстания в Симабара на два века ранее, это было первое важное выступление, в котором у членов воинского класса были общие цели с угнетенными массами.
      Массовая поддержка Осио — если это можно назвать массовостью — была оказана из окружающих деревень. В месяцы, предшествовавшие выступлению, он послал некоторых своих лейтенантов для набора «достойных людей» ( китоку ару хито), которых следовало выбрать в деревенской среде, независимо от уровня образованности и социального статуса. В свою очередь, они должны были призвать крестьян сплотиться для поддержки инсургентов, как только в городе вспыхнет восстание — в общих чертах, таков был план Осио. Сам он имел тесные связи с местными лидерами и мелкими землевладельцами, многие из которых стали его учениками и материально поддерживали как его, так и его Академию. Стоит напомнить, что он презрел условности, избрав себе жену именно из такой семьи, что могло помочь ему завоевать доверие деревенских жителей. В самой Осака его рядовые сподвижники были прежде всего выходцами из городских пауперов и буракумин(отверженной касты) — самого низа социоэкономической иерархии, которым было практически нечего терять, присоединяясь к восстанию. По одному поводу он говорил, с присущим ему отсутствием реализма, что, относясь к презираемым и угнетенным буракуминкак к человеческим существам, он превратит их в своих стойких союзников, которые с готовностью отдадут свои жизни за правое дело. Однако, в целом Осио, с его типично самурайским подходом ко всему, более доверял крестьянам, нежели горожанам и, хотя центром его восстания был город, человеческие резервы он собирался черпать в основном из деревни. Его сомнения относительно поддержки массой горожан полностью оправдались; но он фатально переоценил ожидавшуюся поддержку крестьян.
      Осио прилагал все усилия, чтобы сохранить приготовления в тайне, он даже приказал убить одного из своих лояльных сторонников, дабы тот не смог выдать заговор. И все же, несмотря на все предосторожности, в лагере восставших были предатели, один из которых послал, предупреждение Атобэ накануне выступления. К счастью для Осио, Высший Управляющий скептически отнесся к доносу, расценив его, как форму личного недовольства пресловутым темпераментом Осио. Как и во времена восстания в Симабара за два века до этого, власти не предприняли нужных действий, задавивших бы выступление в зародыше. Только после 25 марта, когда второй предатель прислал письмо, подтверждавшее предыдущее извещение о готовящемся восстании, власти наконец решили действовать. Они начали с приказа арестовать двоих полицейских чинов, замешанных в заговоре. Одного из них зарубили насмерть во дворе охраны, но другому удалось бежать через окно уборной городского управления, и он поспешил к дому Осио, чтобы предупредить о предательстве. В результате этого Осио пришлось начать на восемь часов ранее установленного срока. В семь часов утра группа полицейских была послана, чтобы схватить его дома. Но они прибыли слишком поздно — восстание уже началось.
      По плану Осио и его последователи сперва подожгли его собственный дом, как только прозвучал сигнал. Затем они разошлись по улицам в разных направлениях, неся над собой знамена с надписями «Спасти людей!» и «Великое Святилище богини Аматэрасу.» По мере продвижения они систематически поджигали дома полицейских инспекторов и прочих официальных лиц, известных своими нечестными делами. Осио и его люди также подожгли большое количество жилищ, принадлежавших крупным торговым домам. Поскольку все строения были деревянные, пламя быстро распространялось, и ко времени, когда на исходе второго дня пожары были потушены, почти четвертая часть огромного города выгорела дотла.
      Главной частью программы было захватить склады богатых торговцев и «освободить» продукты питания и других накопленные богатства. Именно тогда неадекватность планирования Осио и его излишне оптимистические оценки своих соратников произвели наиболее разрушительный эффект. Разношерстный сброд, вломившийся в хранилища Мицуи и Коноикэ, не сделал ни малейшей попытки заняться организованным распределением серебра, риса и прочих трофеев; напротив, каждый хватал столько, сколько мог унести и бежал в безопасное место. Также, по старинной традиции бушующей толпы, многие из них, разбив винные лавки, упивались до бесчувствия, переставая таким образом, быть хотя бы какой-то боевой единицей. Это весьма мало походило на тот тип поведения, которое ожидал герой-святой от своих последователей; Осио мало могла утешить мысль, что эта толпа состояла именно из людей, которых он пытался спасти своими действиями.
      Когда дело дошло до реального боя, оказалось, что люди Осио совершенно не способны обращаться с огнестрельным оружием и пушкой, дабы противостоять силам Бакуфу. Одним из немногих благоприятных моментов за этот день, в целом несчастливый для восставших, был случай, когда пушечная стрельба испугала муниципальную лошадь господина Хори, высшего управляющего западного магистрата, который совместно с Атобэ руководил атакой на Осио и его приверженцев. Лошадь попятилась, и Хори слетел с нее, вызвав большое замешательство среди своих людей, подумавших, что он убит. Момент спустя Атобэ спешился точно таким же неблагородным образом. Две эти неудачи доставили большое удовольствие людям Осио и дали пищу для многочисленных злых шуток осакских горожан. Вскоре после этого дух инсургентов сильно пошатнулся после гибели их главного канонира — высокого, элегантно одетого самурая, убитого огнем артиллерии Бакуфу. По приказу Атобэ, его голова была отсечена, насажена на пику и пронесена по улицам Осака, как мрачное предупреждение о судьбе, ожидавшей всех восставших.
      Хотя первоначальное замешательство властей подарило Осио несколько часов успеха, слабость и дезорганизованность его сил в городе и то, что ожидавшаяся крестьянская армия так и не появилась, обрекли его восстание на быстрое поражение. Переломный момент наступил около четырех часов пополудни, когда Осио, поняв, что все пропало, приказал своим людям спасаться, пока еще есть возможность. В то время, как сотни ошеломленных горожан метались по улицам, пытаясь спасти то немногое, что у них еще оставалось, Осио и его сотоварищи поспешили к берегу реки Ёдо, останавливаясь только затем, чтобы поджечь амбары, попадавшиеся им по пути. Перед тем, как сесть в лодку и переправиться через реку, он вынул свиток со своими Требованиями и бросил его в огонь вместе с копией приказа о выступлении. Восстание было подавлено после боя, длившегося менее суток; «философу действия» не удалось нанести хотя бы минимальный урон силам Бакуфу.
      Теперь в действие пришел неумолимый репрессивный аппарат правительства. Понадобилась целая неделя, чтобы известия о восстании дошли до центра Бакуфу в Эдо. К тому времени восстание Осио было сокрушено, но известия вызвали большой переполох, так что были немедленно посланы инструкции выявить виновных и привлечь их к суду. В то же время, командующий осакским замком, гарнизон которого не принимал практически никакого участия в боях 25 марта, приказал, чтобы всех участников схватили возможно быстрее. На дорогах и речных путях было установлено тщательное наблюдение; за пленение Осио и других главных зачинщиков была назначена награда, — власти опасались, что те могут предпринять какую-нибудь новую выходку, если их немедленно не арестовать. В течение первых дней репрессий многие приверженцы Осио, не желая сдаваться в плен, кончали жизнь самоубийство. Так, когда его дядя, синтоистский священник, который был глубоко вовлечен в заговор, услыхал шаги приближающихся полицейских, он попытался распороть себе живот. Рана получилась неглубокой, и священник был еще жив, когда ворвалась полиция; тогда, в отчаянии, он сумел вырваться из дома, добежал до ближайшего ирригационного водоема, где сумел утопиться.
      Осио бежал из города вместе с четырнадцатью сподвижниками и приблизительно семьюдесятью пятью сторонниками. К тому времени уже ничего нельзя было изменить, и он готовился к смерти, однако его убедили отложить это последний шаг, и он направился к гористому району на полуострове Кии. Теперь ему пришлось признать, что не существовало никакого конкретного плана отступления (хотя он ранее и упоминал о таковом); он заявил, что дождется дальнейших известий из Осака, и уж затем прервет свою жизнь достойным образом. Ради того, чтобы дать своим последователям более благоприятный шанс спастись, он приказал им бросить в реку мечи и другое оружие, а самим разойтись в различных направлениях. Вскоре с ним осталось только трое: его сын Какуноскэ и двое преданных полицейских из восточного магистрата, которым было дозволено сопровождать его на последнем пути.
      Не осталось никаких исторически достоверных записей о маршруте, по которому четверо беглецов двигались по полуострову в самое морозное время года, однако ученые провели достаточно точную его реконструкцию. Передвижение небольшой группы напоминает бегство Ёсицунэ в Осю; разумеется, в легенде такая аналогия не могла обойти Осио. Один из полицейских, начавший отставать, решил сделать себе харакири, чтобы на замедлять ход остальных. Осио не только не разубеждал его, но выступил в роли кайсяку(«ассистента») и отрубил ему голову. Немногое время спустя второй полицейский (молодой человек, первым предупредивший Осио о предательстве) так устал, что остановился передохнуть в доме крестьянина; проснувшись он заметил, что его кинжал украден, и понял, что крестьянин побежал доносить властям; чтобы не подвергнуться пленению, он выбежал из дома и повесился на дереве. Теперь оставались только Осио и его сын. Как бы имитируя поведение великого героя XII века, оба они обрили себе головы и приняли облик горных монахов.
      Между тем, правительственные силы вылавливали последователей Осио одного за другим. Преследовали и арестовывали даже тех, кто был вовлечен в выступление лишь косвенно. Главной целью, разумеется, было пленить основного предводителя, и для этого сеть раскидывали все шире и шире. Поиски, однако, затруднились тем, что было получено несколько ложных донесений о направлении, в котором скрылся Осио, и его безрезультатно искали в районе Киото. Вероятно, он смог бы скрывать следы своего пребывания в горном районе Ямато довольно долгое время, однако через пять дней после восстания он внезапно решает вернуться в город — может быть потому, что хотел пронаблюдать за дальнейшим развертыванием событий, а может быть оттого, что, охваченный апокалиптическим чувством своей миссии, считал, что встретить судьбу ему следует именно в Осака. На рассвете 31 марта престарелый торговец полотенцами по имени Горобэй, покровителем которого на протяжении многих лет являлось семейство Осио, был бесцеремонно разбужен ударами в ворота, — два горных монаха настаивали, чтобы их впустили.
      Осознав, кто перед ним стоит, Горобэй очутился перед дилеммой того типа, что особенно болезненно воспринимается японцами, и над которой особо мучились герои пьес театра кукол и Кабуки: либо он должен был приютить двоих самых разыскиваемых в стране преступников и подвергнуться риску сурового наказания по закону, либо ему приходилось нарушать свой долг ( он) семье Осио, отказав ему с сыном в убежище. Впрочем, никакой возможности выбора у него не было, поскольку беглецы бесцеремонно вломились в переднюю дверь. Горобэй решил спрятать их в закрытом строении, отделенном от основного дома садом. До смерти боясь, что все раскроется, он тщательно скрывал их присутствие ото всех домашних, кроме жены. На протяжении следующих недель престарелая чета по очереди, тайком носила беглецам пищу и все необходимое.
      Все шло хорошо до тех пор, пока одна из горничных, гостя в своей семье в близлежащей деревне, не заметила вслух, что последнее время в доме ее хозяина приобретается необычно большое количество риса. Эта новость дошла до местного управления. Власти призвали трепещущих супругов Горобэй, и те на допросе сознались, кем являются их именитые гости. Комендант Осакского замка немедленно отдал приказ схватить Осио с сыном живыми. Те, кого назначили произвести арест, бросили жребий — кому первому вступить в узкий проход, ведших к убежищу Осио, и заслужить честь и славу.
      На рассвете 1 мая группа из четырнадцати полицейских окружила строение. Они разработали план, по которому жена Горобэй должна была выманить Осио из дома, чтобы они схватили его живым. План провалился, когда Осио заметил одного из них за воротами и понял, что пришел последний час. Стражники призывали Осио выйти и сразиться с ними, но он не ответил на их уловки, и они решились на немедленную атаку. Осио сразу поджег солому и прочие горючие материалы, которыми он обложил дом именно на такой чрезвычайный случай. Когда стражники все же ворвались в помещение, он выхватил кинжал около сорока сантиметров в длину и вонзил его себе в горло, перерезав сонную артерию. Затем он вытащил оружие из раны и швырнул его в нападавших, однако, что для него всегда было характерным, не причинил никакого серьезного вреда. Какое-то мгновение он стоял у входа, и охранникам была смутно видна его высокая фигура, напоминавшая священника, окруженная языками пламени. Потом он упал и погиб в горящем доме, как Ёсицунэ в своем укреплении при реке Коромо.
      Резко усилившийся жар не позволил охранникам приблизиться. Когда пламя удалось укротить, они пробрались в комнату и отыскали обгорелые тела Осио и его сына. Какуноскэ вел себя храбро в уличных боях в Осака за пять недель до того, однако, когда пришел конец, он, очевидно не решился убить себя, и отцу пришлось заколоть его, чтобы спасти от пленения. По одному из преданий, люди слышали, как Осио кричал: «Трус! Трус!» ( хикё, хикё) своему сыну, когда полицейские готовились к атаке. Вероятно, поражение сильно подействовало на его разум. Как бы то ни было, если описание происшедшего верно, это было очень грустное расставание с сыном, которого он так любил. После того, как тела извлекли из дома, их омыли и погрузили на носилки для последующей транспортировки в отделение магистрата. Тем временем, на улицах собралась огромная толпа. Когда Осио выносили, некоторые из наблюдавших заметили, что его голова так деформировалась и распухла от жара, что была похожа на огромную жабу.
      За драматической смертью Осио и его сына последовало детальное расследование обстоятельств мятежа. Официальные слушания дела правительством Бакуфу начались в Эдо 4 сентября, однако судебные колеса поворачивались столь медленно, что вердикт был вынесен лишь 28 сентября следующего года. В решении суда отобразилась вся жестокость законов Токугава; выявилась самая уродливая природа наказаний, припасенных для тех, кто осмеливался нарушить установленный порядок. Для двадцати человек, признанных особо ответственными за восстание, было предназначено высшее наказание — распятие; других участников приговорили к обезглавливанию, тюремному заключению или, ссылке на далекие острова. В качестве знака особой снисходительности суд решил, что малолетний сын Какуноскэ, который в принципе должен был быть казнен за преступления отца, получал вместо этого пожизненное заключение.
      Наказание двоих главных обвиняемых — Осио и его сына — представляло некоторые затруднения, поскольку ко времени объявления приговора они были уже шестнадцать месяцев как мертвы. Своим последним решением суд осудил Осио за то, что тот «критиковал правительство» ( сэйдо-о хихан итаси), а также воспользовался своей должностью учителя, чтобы принудить горстку последователей, включая полицейских чинов, к восстанию. «Ввиду этих нечестивых деяний, — говорилось в заключении, — да будет известно, что засоленные тела Осио Хэйхатиро, а также [его сына Какуноскэ] выставляются на публичное обозрение, а затем подлежат распятию в городе Осака». В качестве последнего акта лишения чести, было приказано не устанавливать никакого надгробия на его могиле, которая иначе могла бы стать местом паломничества со стороны его почитателей.
      Из двадцати девяти других заговорщиков были способны выслушать приговор — то есть еще оставались в живых — всего пять человек. Большинство умерло в осакской тюрьме, где условия были столь ужасны, что заключенные редко жили дольше нескольких месяцев. Засоленные тела тех, кто был приговорен к распятию, но погиб в тюрьме, проносили по улицам и в соответствии с предписанием, крепили к столбам на месте казней в Осака.
      Хотя основной функцией суда было наказание виновных, правительство также не забывало о конфуцианской заповеди — награждать достойных. Перебежчикам и информаторам были выданы деньги; особое вознаграждение получил полицейский чин по имени Сакамото, отличившийся тем, что уничтожил пушку восставших. Не были забыты и гражданские лица: их ревностные расследования и вынесенные ими приговоры принесли им похвалу и приличные денежные суммы.
      «Действия, предпринятые Осио Хэйхатиро, окончились полным поражением», - пишет Юкио Мисима, его главный современный почитатель. Несправедливости, которые Осио намеревался уничтожить, продолжали твориться; результаты же его действий оказались прямо противоположными предполагавшимся. Действительно, критическое состояние с продуктами питания в городе несколько смягчилось, однако лишь благодаря ряду обильных урожаев, а не стараниями героя-святого. Несомненно, сам Осио понимал всю несостоятельность восстания, но его характер никогда не позволял ему признать это открыто.
      Предводители восстания погибли в пламени; людей, предавших его, назначили на высокие посты, коррумпированные чиновники и «прожорливые» торговцы процветали как и прежде. В то же время, тысячи простых людей жестоко пострадали от пожаров и эпидемии, вспыхнувшей вскоре после событий. И, хотя голод кончился, состояние беднейших горожан продолжало оставаться весьма непрочным. «В прошлом году, — писал тогдашний хроникер, — те, кого преследовал голод, скатились до состояния нищих, ни на что не пригодных людей. Они уходили и приходили, неспособные отличить день от ночи, жалобно взывая со слезами на глазах. Большинство из них вскоре исчезло, — вероятно, они умерли, так как количество нищих резко уменьшилось».