Восславление этого малоизвестного воина с горы Конго достигло нового пика в ультранационалистический период, и в 30-х годах система образования, контролировавшаяся государством, представляла его в качестве наидостойнейшего самурая во всей долгой, напичканной героями истории Японии. Во время Второй Мировой войны среди летчиков-камикадзе Масасигэ был самым почитаемым историческим героем, являясь гораздо более достойным примером для молодых бойцов, нежели несколько болезненный, слабый образ Ёсицунэ; отчаянные самоубийственные атаки на Окинаве получили наименование «Кикусуй» по названию его герба с хризантемой. Крах милитаризма и императорской системы в 1945 году положили конец официальному апофеозу Масасигэ, однако для всех традиционалистов он остается знаменитым и любимым образом.
Тем не менее, почти сразу же началось и развенчание Масасигэ. Уже в эпоху Мэйдзи историки ставили под сомнение многие моменты легенды о нем, а уже в не столь отдаленные времена было выдвинуто предположение о том, что Масасигэ являлся не кем иным, как предприимчивым головорезом (
акуто), посмертно облаченный в героическую мантию для того, чтобы вызвать симпатии к делу «южных», а также получить идеальную модель лояльности.
В соответствии с этой точкой зрения, Масасигэ был скорым на выдумки провинциальным бандитом, поддерживавшим Годайго не по причине какой бы то ни было приверженности законной династии, но потому, что он рассчитывал, что это поднимет политический и экономический статус его семьи; до определенного времени его расчеты оправдывались, и он вырос от неизвестного типа из провинции Кавати, поставленного вне закона, до одного из главных советников императора в столице. Однако, в конечном счете оказалось, что он поставил не на ту лошадь, и ему пришлось покончить с собой. Создатели легенд позднейших времен исказили факты и представили Масасигэ в качестве вызывающей жалость, трагической фигуры, анахронистически наделив его идеалами лояльности (
тюсин), которые в действительности были сформулированы лишь много времени спустя. Так последующие поколения изобрели героя, имевшего чрезвычайно мало сходства с реальным лицом, а может, не имевшего с ним ничего общего.
Версия, пересматривающая взгляды на героя, представлена здесь в достаточно резких выражениях не для того, чтобы ее можно было легко опровергнуть, но чтобы подчеркнуть, что крайняя недостаточность объективной информации о Масасигэ позволяет создавать поразительное многообразие конструкций. Важен способ, посредством которого редкие и разбросанные исторические сведения были затемнены или извращены ради создания определенного типа легенды.
Как же в таком случае следует интерпретировать этого таинственного самурая, история которого дошла до нас из тьмы веков? Вероятнее всего, о его происхождении у нас никогда не будет точных сведений, однако похоже, что претензии Масасигэ на наличие аристократических предков были фиктивными, и что он начал свою карьеру в качестве грубого, неотесанного воина с гор. Относительно его военных талантов сомнений мало. Даже со всеми скидками и допущениями, из «Хроники Великого Спокойствия» становится ясным, что это был изобретательный командир и хитрый стратег, который, постоянно сталкиваясь с превосходящими силами противника, прибегал к умелой партизанской тактике и нестандартным уловкам. В
Байсёрон— труде, составленном очевидными сторонниками режима Асикага, мы находим следующий комментарий смерти Масасигэ: «Поистине, не было ни единого — друга или врага — кто бы не горевал о смерти столь одаренного воина».
Выяснить, каков был характер Масасигэ, какие им двигали мотивы, более трудно. Есть свидетельства что для военного человека он был скромен по натуре и всегда готов хвалить других за их достижения.
Есть также свидетельства, что он был милостив к беззащитным крестьянам и заботился о своих солдатах. Однако, это можно считать приукрашиванием того времени в целях представить его истинным джентльменом, понимавшим
аварэ.В отношении решающего вопроса о лояльности Масасигэ, следует безоговорочно признать, что, какими бы ни были первоначальные мотивы его решения примкнуть к Годайго, в 1331 году поддерживать его сторону было делом малообещающим, тем более — в 1336-м; он же упорно придерживался ее до конца, хотя и имел возможность, подобно Такаудзи и многим другим, в свое время перейти на другую сторону, обеспечив этим свою безопасность и процветание. Во времена ненадежных союзов он оставался непоколебим в своей оппозиции врагам императора, — сперва Ходзё, а затем Асикага. Даже когда он понял, что ситуация отчаянная, что его советы игнорируют, он ничуть не был поколеблен в решимости исполнить приказы двора, ринувшись в бой и приняв свое Ватерлоо у реки Минато. Яростная, безоглядная решимость — вот что действительно должно быть отмечено в качестве самой выдающейся черты характера Масасигэ: единожды решив противостоять Бакуфу, он ни разу не сошел с избранного пути.
Какими бы ни были мотивы его неистовой жизни, ясно одно: ему не удалось достичь своей конечной цели. И именно поражение Масасигэ, ознаменованное катаклизмом 1336 года, восстановлением Бакуфу Асикага два года спустя и, наконец, падением «южного» двора, закрепило его образ основного героя-самурая. Находись Масасигэ на стороне победителей — никакая храбрость или лояльность не принесли бы ему того почтения, которое он обрел у последующих поколений.
Неудача Масасигэ была тем более значительной, что возникла не от стечения обстоятельств или невезения, но по причине его решительной поддержки «проигравшего». Связав себя со столь упрямым, неадекватным хозяином, как Годайго, Масасигэ намеренно обесценил годы затраченных усилий, все свои блестящие победы, все свои жертвы.
Реставрация Кэмму и то, что за ней последовало, дали самый богатый урожай героев-неудачников в японской истории, в число которых входят Китабатакэ Тикафуса, Годайго, принц Моринага, Нитта Ёсисада, Кодзима Аринори и Кусуноки Масацура;
следует отметить, что именно они, а не их победители, были самыми почитаемыми фигурами того периода. Масасигэ выделяется в этом ряду по той причине, что в его жизни наиболее выпукло представлена японская героическая парабола: самоотверженные усилия в борьбе за безнадежное дело, приводящие к первоначальным достижениям и успехам, но оканчивающиеся славным поражением и храброй, мучительной смертью.
Героичность образа побежденного Масасигэ усиливает его злой гений — коварный и удачливый Такаудзи. О его жизни сохранилась масса исторического материала, таким образом, контраст между его реальной жизнью и легендарными домыслами не столь разителен, как в случае с Масасигэ. Это был бесстрашный и чрезвычайно способный командир, который, поддержав Годайго в критический момент, обеспечил победу роялистов. Это он (а не Масасигэ) захватил для императора Киото; также, именно он сделал возможным поражение Камакура и «узурпаторов» Ходзё. В дополнение к тому, он был замечательным организатором и политическим лидером. Когда складывалась неблагоприятная ситуация для его стороны (какой бы ни была эта сторона), он был достаточно гибок и убедителен и получал достаточную поддержку воинов, не находившихся в вассальной зависимости ни от него, ни от его семьи. Он шел в ногу со своим временем, подходя к нуждам воинского сословия вполне реалистично. Все это дало ему возможность основать Бакуфу Асикага, новую «династию», остававшуюся у власти около века.
По характеру Такаудзи представляется располагающим к себе, щедрым человеком, серьезно интересовавшимся культурой, в частности сочинением стихотворений
танка.Он был известен своей религиозностью и способствовал постройке одного из крупнейших дзэнских храмов Тэнрюдзи, который в 1339 году был посвящен памяти его порфироносного врага Годайго.
На протяжении многих лет он был в близких отношениях со знаменитым дзэнским священником Мусо Кокуси, отзывавшемся о нем в весьма похвальных выражениях.
После своего триумфа у реки Минато, он составил письменное воззвание, в котором испрашивал прощения у Каннон, буддийской богини сострадания; он сравнивал свою настоящую жизнь со сновидением и искал истины и спасения в потустороннем мире. Духовные искания Такаудзи не следует, вероятно, принимать слишком всерьез, поскольку они оказывали мало влияния на его реальные действия; однако, безотносительно к тому, насколько искренней была его религиозность, не может быть никаких сомнений в том, что он был одним их немногих действительно конструктивно мыслящих государственных деятелей своего века. В историческом плане он выглядит неизмеримо значительней эффектных роялистов, и в большинстве других стран именно он, а не Масасигэ, явился бы истинным героем.
Однако, образ Такаудзи стал в Японии примером самого отвратительного предательства. В то время, как Масасигэ иконизировали, его удачливого противника проклинали, как честолюбивого, эгоистичного злодея. «Хотя он и получил вознаграждение, во многом превосходящее масштабы его службы Высшему Правлению, — писал Араи Хакусэки, — целью его всегда были лишь собственные интересы».
Рай Санъё, другой выдающийся ученый эпохи Токугава, гневно именовал его «собакой, овцой, лисой и крысой», захватившей власть и запачкавшей историю японского Трона.
С точки зрения конфуцианцев, непростительным преступлением была перемена сторон; сперва обращаться против своих повелителей, Ходзё, а затем — самое ужасное — против законного императора.
На самом деле, измена такого рода была весьма распространенным делом в средневековой Японии, и, хотя Такаудзи (подобно своему современнику, шотландскому герою Роберту Брюсу) сделал это, может быть, несколько более откровенно, чем делали другие, он без сомнений чувствовал, что его положение в столице к 1335 году стало уязвимым, и что у него было в достаточной мере предлогов, дабы отказаться оставить Камакура. Как объяснял его друг-монах Мусо Кокуси,
В период беспорядков эры Гэнко (1331–1334), Сёгун [Такаудзи], действуя в точности по приказам императора, быстро подавил недругов престола [регентов Ходзё], в результате чего он стал подниматься в государственных рангах все выше и выше ото дня ко дню, и его рост вызвал изменения в отношении к нему остальных. Вскоре с яростью тигров посыпались клевета и наговоры, что неизбежно навлекло на него неудовольствие императора. Рассмотрим же, отчего подобное могло произойти? По той причине, что он исполнял свой славный долг с таким рвением и к полному удовлетворению своего правителя. Есть старинное выражение, что близость влечет за собой вражду. В этом все дело.
Ученые эпохи Токугава также обвиняли Такаудзи в том, что он якобы был любителем войны и на протяжении десятилетий держал страну в состоянии раздора. Эту традиционную критику повторяет и Джордж Сэнсом, когда пишет о Такаудзи:
Сегодня — мясник, назавтра — кающийся грешник; он весь состоит из неразрешимых противоречий, и даже откровенных отзывов о нем осталось весьма немного. Нельзя отрицать, что он — значительная фигура в истории своей страны, однако нельзя сказать, чтобы он принес ей много добра, ввергнув в десятилетия нескончаемых и ненужных войн.
Несомненно, Асикага Такаудзи не был пацифистом, однако нет никаких доказательств того, что он был более кровожаден, чем другие военачальники средневековой Японии, и можно привести немало аргументов за то, что если и был некто, нарушивший мирное
status quoи упрямо продолжал «ненужные войны», то это был император Годайго. В действительности же положение легендарного суперзлодея Такаудзи обусловлено тем обстоятельством, что он идеально подошел на роль удачливого победителя, холодного политика, которым двигали не искренние мотивы, но личный интерес, и который, подобно Фудзивара-но Токихира в истории Митидзанэ и Минамото-но Ёритомо в легенде о Ёсицунэ, методически уничтожал благородного героя.
Глава 7
«Японский мессия»
Одним из немногих предметов, переживших пожары в Симабара в 1638 году, является флаг молодого предводителя восставших — Амакуса Сиро. На квадратном полотнище из белого шелка со стороной около метра двое довольно флегматичных ангелов западного типа поклоняются огромному черному потиру, возвышающемуся между ними. Над потиром — кругообразное белое поле, украшенное черным крестом, а поверху идут слова на португальском языке: LLOVAD0 SEIA О SACTISSIM0 SACRAMENTO («Да славится наисвятейшее таинство!»).
Странный девиз для знамени японского героя. Хотя, почти все, что рассказывается о малоизвестном юноше с острова Кюсю, который, как сообщают, в возрасте шестнадцати лет, командовал где-то сорока тысячами крестьян в кампании против феодальных властей Японии в эпоху Токугава, достаточно неясно и маловероятно.
Сохранилось большое количество материалов о яростном христианском восстании, однако фигура его молодого героя скрывается в тумане фактологической недостаточности. Из-за того, что его ставка в замке Хара была стерта с лица земли, сподвижники и семья уничтожены, а все архивы восставших — сожжены, практически не сохранилось никаких записей того времени, за исключением некоторых коротких упоминаний в официальных отчетах. Соответственно, хотя Амакуса Сиро жил во времена, после которых осталось немало документов, и хотя нет никаких сомнений в достоверности его исторического существования, он остается таинственной фигурой, подобно Ёсицунэ и Масасигэ существующей в нашем сознании на грани фактов и легенд.
Биографические сведения о жизни героя увековечены в знаменитой поэме, так называемом «Божественной Откровении», которая тайком распространялась в общинах японских христиан на Кюсю за несколько месяцев до его восстания. Предполагается, что эти пророческие стихи были написаны иностранным священником-иезуитом, выдворенным из Японии где-то за двадцать пять лет до событий; однако они вполне могли быть составлены и позже организаторами восстания, желавшими подчеркнуть тот момент, что, несмотря на молодость и очевидную неопытность, Амакуса Сиро будет принят в качестве предводителя инсургентов. В поэме, составленной на китайском языке, намеренно неясным стилем, говорится следующее:
Посему, когда пройдет пять раз по пять лет,
Бог придет в этот мир [в виде] мальчика, которому будет два раза по восемь лет.
Этот юноша, одаренный от рождения всеми способностями,
Без труда проявит свою чудесную силу.
Тогда Небеса воспламенят облака на востоке и западе,
А Земля заставит цветы расцвести до времени.
Уделы и провинции загрохочут и заревут,
А обитатели этих мест увидят деревья и поля охваченные пламенем.
Все люди будут носить на шее крест с девятью драгоценностями,
И внезапно на полях и холмах взовьются белые флаги.
Все учения будут поглощены Истинной Верой,
И наш Небесный Господь спасет людей этого мира…
Когда разразилось восстание, действительно, прошло пять раз по пять лет и, по еще более чудесному совпадению, Амакуса Сиро действительно достиг возраста «два раза по восемь лет». В том году на Кюсю случилось несколько природных катаклизмов, в некотором смысле совпадавших с предсказанным. Странное красное сияние, подобное небесному огню, наблюдалось на горизонте поздним вечером и перед рассветом; и, что еще более значимо для страны, придающей такое большое значение смене сезонов, рассказывали, что осенью наблюдалось неурочное цветение вишни. Не очень сложно было убедить доверчивых и отчаявшихся крестьян, столь долго терпевших жестокие религиозные преследования, в том, что теперь исполнятся и другие составляющие предсказанного: под руководством Амакуса Сиро, — юноши, обладающего «чудесной силой», они скоро освободятся от своих угнетателей, и белые христианские знамена взовьются над полями и холмами.
Верительные грамоты молодого героя подкреплялись отчетами о его чудесных способностях. Говорили, что, подобно Св. Франциску, Амакуса мог сзывать к себе порхающих птиц, садившихся к нему на руки; он пошел еще дальше, побудив их откладывать яйца ему на ладонь. Он также мог бегать по волнам, и в один знаменательный момент его видели идущим по морю у мыса Симабара рядом с огромным горящим крестом, возвышавшимся из вод. После этого оставалось сделать лишь маленький шаг к тому, чтобы провозгласить Амакуса Сиро воплощением
дэусу(Deus) — самим Богом, посланным для установления Христианства и, таким образом, — спасения Японии.
Пришедшее в середине XVI века, христианство добилось больших начальных успехов в некоторых районах Японии, особенно на Кюсю;
однако, как только новые правители династии Токугава стали подозревать, что оно может стать угрозой социальной стабильности и возможным предвестником иностранного вторжения, они подавили его с безжалостной последовательностью. Где-то к 1640 году эта иноземная религия была практически уничтожена, а Симабара стала в некотором смысле ее предсмертной конвульсией. Когда около двух веков спустя запрет был снят, христианские миссионеры вновь развернули активную деятельность в Японии; однако сегодня, после более ста лет прозелитизма и упорной работы, результаты их усилий представляются несерьезными. Даже номинально менее одного процента населения считается христианами; духовное же воздействие христианства в Японии минимально. Все же, несмотря на общее безразличие к этой иностранной вере, история великого восстания, в котором христианство играет ведущую роль, находит ощутимый отклик в сердцах многих современных японцев, а его молодой предводитель-христианин Амакуса Сиро занимает место в ряду национальных героев. Он был особенно почитаем в антимилитаристический период после Войны на Тихом океане, когда превратился в символ молодежного сопротивления «феодальному» угнетению и несправедливости.
О нем и о его неудачном восстании было снято несколько популярных фильмов. В одном из них лидер восставших изображается привлекательным молодым человеком с мягкими, тонкими чертами романтического Ёсицунэ.
За молодым руководителем следуют две молодые девушки-христианки, семьи которых участвуют в восстании; герой, разумеется, слишком воздушен и идеален для каких бы то ни было земных удовольствий, но эта сдержанность лишь способствует его очарованию. Амакуса Сиро также является героем пьесы («Ранъун» — «Разорванные облака») театральной труппы левого крыла, которая использовала его историю, как парадигму неудавшейся революции. Знаменитый исполнитель женских ролей Маруяма Акихиро («самый красивый мужчина в Японии») привлек к Амакуса Сиро особое внимание, объявив себя его воплощением
(умарэ-кавари).В 1972 году популярный исторический журнал начал печатать литературный сериал «Автобиографии», в которой герой описывает свою короткую, драматическую жизнь со времени, когда он был принужден быть свидетелем публичных пыток японских христиан в Нагасаки и у горячих источников в Ундзэн и впервые осознал все те ужасы, которые творили феодальные власти.
Интерес к герою еще более подстегнула недавно сложенная «Песня Амакуса Сиро»
(Амакуса Сиро-но ута),особенно нравившаяся студентам, выступавшим против консервативного правительства:
И вот они поднялись — христиане из деревень, стонавшие
От тирании правителя Симабара.
Повергли [управляющего] Мацукура и, под эхо горы Ундзэн,
Ах, [провозгласили своей главой] Амакуса Сиро и восстали в Симабара.
Теперь тысячи, десятки тысяч из них осаждены в замке Хара;
Войска правительства, окружившие их, подавляют числом,
[Однако они] крепко сплотились под христианским крестом.
Ах, Амакуса Сиро и восстание в Симабара!
Амакуса Сиро считается японским героем, поскольку, вооруженный храбростью своей искренности, он и его соратники выступили против превосходящих сил феодального войска и, после начального периода блестящих успехов и нескольких месяцев мужественного, но безнадежного сопротивления, потерпели трагическое поражение. Полнота их неудачи лишь подчеркнули искренность их мотивов и принесла им симпатии
хоган-биики,традиционно обретаемые проигравшими. В ходе одного из самых массовых убийств начала нового времени, погибли все восставшие; древний замок у моря, где они укрепились и сражались с таким упорством, сравняли с землей, и вскоре лишь ветер, воющий в развалинах, мог напомнить проезжим о недолговечности, тщете и
аварэчеловеческих усилий.
Местом великого восстания был полуостров Симабара и близлежащие острова Амакуса, приблизительно в сорока милях через залив от города Нагасаки. Это — одна из самых заброшенных частей дикого, скалистого побережья Кюсю. Мягкая красота моря с сотнями разбросанных островков и их ярким белым песком, обрамляющим чистые воды залива Симабара и моря Амакуса, на фоне сглаженных, покрытых зелеными соснами холмами, странно контрастируют с ужасными событиями, произошедшими здесь в первых десятилетиях XVII века; современному посетителю трудно представить себе, что, подобно Конго у Конрада, это действительно когда-то было «одним из самых темных мест на земле».
Западный район Кюсю всегда был самым бедным в стране, и даже в лучшие времена крестьяне маленьких деревень на холмах Симабара и у берегов островов Амакуса жили постоянно на грани бедности. Длительная засуха или неожиданное повышение налогов означало несчастье для них и их семей. Эти места считались всегда чрезвычайно удаленными. Когда один полководец был направлен из ставки главнокомандующего в Эдо (современный Токио), он достиг Симабара более чем через две недели: шесть дней путешествия по суше до Осака и еще десять дней по морю до Нагасаки. Одной из причин трудности подавления восстания была задержка в получении приказов от Сёгуна, который один мог дать все необходимые инструкции.
Хотя восстание в Симабара по сути своей было далеко не христианским, большинство участвовавших в нем крестьян и их предводителей, включая Амакуса Сиро, в самом деле были верующими, и религиозное воодушевление играло весьма важную роль. Со времен появления Франсиско Ксавьера и его последователей-иезуитов, приблизительно за столетие до событий, христианство пустило глубокие корни в этом диком и отдаленном уголке Японии. Кюсю являлся центром прозелитизма, а неустанные труды католических миссионеров дали замечательные результаты в бедных, отсталых районах, подобных Симабара. В 1577 году обращенный в христианство повелитель Амакуса приказал всем своим подданным принять истинную веру, либо немедленно покинуть остров; отказавшихся семей было ничтожное число.
Тридцать пять лет спустя, несмотря на несколько эдиктов Сёгуна, направленных против иноземной религии, почти весь полуостров Симабара был христианским — от самого даймё, повелителя Арима, до беднейшего крестьянина; жители островов Амакуса, до начала века принадлежавших другому обращенному даймё (знаменитому генералу Кониси), также в подавляющем своем большинстве были христианами.
Правительство Токугава, обеспокоенное политическими и военными последствиями распространения христианства, решило, наконец, в 1612 году использовать эдикты, предусматривавшие крайние меры: христианство полностью запрещалось, всем миссионерам предписывалось покинуть страну. Христиане — как японские, так и иноземные — продолжали пренебрегать этими указами, однако теперь власти, словно наверстывая упущенное время, использовали террор, дабы раз и навсегда разделаться с иноземным учением.
На протяжении двух последовавших десятилетий практически все оставшиеся в стране иностранные миссионеры были выслежены и убиты; около девяноста процентов из 300000 японских христиан было арестовано, и их либо принуждали отрекаться, либо предавали мучительной смерти.
Воодушевленная верой и страстью к мученичеству, христианская община несла свой крест с невероятным терпением, не оказывая даже малейших попыток силового сопротивления. Остров Кюсю — центр японского христианства — стал местом самых жестоких преследований. Чтобы выведать сведения у плененных христиан или добиться их отречения были использованы почти все мыслимые виды пыток и унижения достоинства, которые могли произвести человеческая жестокость и изобретательность. В перечень стандартных методов Главного Управляющего Нагасаки, входило: пытка водой, помещение в яму со змеями, клеймление лица, перепиливание бамбуковой пилой, пытка деревянным конем (при которой к ногам посаженной на него жертве привязывался тяжелый груз), зажаривание живьем и (одна из немногих статей импорта с Запада, с энтузиазмом воспринятая властями) распинание.
В русле дальнейших усилий предотвратить иноземное вмешательство, Бакуфу Токугава издало серию эдиктов, согласно которым большинство иностранцев высылалось из Японии, а всем японцам запрещалось покидать страну под страхом смерти или, в случае, если они ее уже покинули, возвращаться обратно. Первым из таких указов был эдикт из семнадцати статей, изданный в 1633 году; еще более жесткие правила были установлены в 1635 и 1636 годах; как последствие восстания в Симабара, заключительный эдикт 1639 года запрещал португальским судам заходить в японские порты. Эти установления более чем на два столетия положили конец внешней торговле и туризму и полностью лишили оставшихся в Японии христиан внешних контактов и поддержки.
Повелитель Мацукура, ставший властителем полуострова Симабара после окончательной победы Токугава в 1615 году, в отношении к своим подданным был сперва обманчиво мягок, однако вскоре он перешел к жестким методам и, после десятилетнего правления, обрел сомнительную репутацию одного из двух самых преуспевших гонителей в Японии. Он был известен, как изобретатель самых изощренных мучений заключенных-христиан. Знаменитым местом пыток были горячие источники Ундзэн (упоминаемые в «Песни Амакуса Сиро») в центральной гористой части Симабара. В Ундзэн, ставшим теперь популярным курортом для туристов, жертв, отказывавшихся отречься, медленно сваривали до смерти в кипящих серных водах на глазах у охваченных ужасом членов их семей и деревенских соседей.
На островах Амакуса в нескольких милях к югу, по указанию Бакуфу Токугава правление было передано от бывшего даймё-христианина роду Тэрадзава. Множество беженцев, среди которых было много «ронинов», бежали от гонений в Нагасаки и других частях острова Кюсю, перебираясь на эти острова, где они вливались в христианские фермерских и рыболовные общины. Однако, как оказалось, это было неудачное решение. Хотя Повелитель Тэрадзава и мог быть в какое-то время тайным приверженцем учения, он подверг своих подданных-христиан жесточайшим мукам, в частности сожжению; его сын, пришедший к власти в 1633 году, с энтузиазмом продолжил его дело. К 1637 году политика официального террора и репрессий принесла полный успех: большинство верующих в регионе публично отреклось от Христа, поправ ногами святое изображение
(фумиэ)или подписав клятву отступничества. Однако, как вскоре показали события, преследования сделали местных верующих еще более непоколебимыми. Большинство из них, включая Амакуса Сиро и его семью, в душе остались христианами и в тайне продолжали следовать своей вере.
Серия инцидентов 1636 и 1637 годов позволяют судить об отчаянном положении местных христиан. В конце 1637 года набожный крестьянин из деревни на Южном Арима, на самой оконечности полуострова, достал старое изображение Господа, которое он хранил в сундуке из боязни, что его кто-нибудь найдет и сообщит об этом властям. С изумлением и радостью он обнаружил, что, пока картина лежала в сундуке, на ней появился оклад. Чудо! Он немедленно сообщил об этом своим единомышленникам, в том числе старшему брату, который был деревенским старостой, и несколько дней спустя все они втайне собрались в его доме, чтобы поклониться картине и восславить Бога. Однако, новость об этой встрече просочилась наружу, и несколько полицейских поспешили в маленькой лодке из ближайшего отделения в Симабара. Они ворвались в дом как раз в тот момент, когда шла тайная литургия, и арестовали шестнадцать участников, включая обоих братьев. Арестованные были связаны и отосланы в Симабара, где их должным образом казнили в назидание другим.
На следующий день после того, как было объявлено это мрачное известие, жители деревни праздновали Вознесение, бесстрашно вывесив свои белые христианские флаги. Когда управляющий попытался вмешаться, разгневанные участники убили его. Верующие Южного Арима поняли, что теперь их ждут жестокие репрессии и, вместо того, чтобы ждать пока на них опустится меч, спешно объединили силы с единомышленниками по вере из соседних деревень и стали строить планы захвата местных правительственных учреждений. Через несколько дней разразилось восстание.
В большинстве современных японских исследований того времени описываются исключительно религиозные мотивы восстания. Современные ученые, однако, придают основное значение экономическим факторам, настаивая, что Симабара явилась в сущности не христианским восстанием, но яростным протестом крестьян в бедном, отсталом регионе Японии, против грабительских налогов, которыми их обложили феодальные правители. Как ни странно, экономические мотивы подчеркивались также и европейскими наблюдателями, в том числе Дуарте Корреа, доверенным лицом Священной Инквизиции,
который во время восстания сидел в тюрьме на Кюсю, ожидая, когда его сожгут. Корреа вряд ли можно назвать экономическим детерминистом, однако в своем описании восстания он отмечает жалкие условия жизни, доведшие местное населения до отчаяния, и цитирует высказывание одного японца: «причины восстания были не в том, что его участники являлись христианами, поскольку во времена, когда их было много, в том числе — и высокопоставленных лиц, они никогда не восставали».
Несомненно, у чиновников сёгуната были веские причины подчеркивать религиозную природу восстания, поскольку это давало конкретный повод их антихристианской политике; и местные власти очевидно предпочитали представить Симабара как результат религиозного фанатизма, а не как отчаянный бунт голодающих людей против своих угнетателей. «Выдвигают религиозные причины восстания, — пишет Паже в своей знаменитой „Истории Японского Христианства“, — однако они не представляются достоверными.» Японское правительство, указывает он, подчеркивало религиозные мотивы, «дабы прикрыть свои недостатки и спасти лицо».
Вину за экономические тяготы крестьянства на Кюсю не следует полностью относить на счет беззакония местных властей. У нас нет никаких сведений о том, что такие высокопоставленные лица, как Мацукура или Тэрадзава были коррумпированы или плохо управляли вверенными им территориями.
