Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

К концу февраля замок Хара осаждало более ста тысяч войск, а в марте они были значительно усилены. Для того времени это была огромная армия — гораздо больше той, что была задействована в битве при Сэкигахара в 1600 году, в которой Токугава добились решительной победы. Правительственные войска были хорошо экипированы, и на ранней стадии осады генерал Итакура сосредоточил усилия на создании запасов. В дополнение — интересный факт, проливающий свет на способы ведения войны в тот период — предприимчивым торговцам из Киото и Осака разрешалось свободно торговать излишками продовольствия и боеприпасов среди отрядов, осаждавших замок. Ничего подобного не получали оборонявшиеся, припасы которых были практически полностью ограничены тем, что они смогли принести с собой, когда вошли в замок.
      И все же, у атакующих было много слабостей, которые помешали им добиться быстрой победы. В начале их руководство было малокомпетентно, а моральный уровень — низок, отчего они проявили гораздо меньше мастерства и сильно уступали инсургентам в храбрости. Большинство их пушек было слишком слабы, чтобы вести эффективный огонь на расстоянии пятисот ярдов, отделявших их линии от замка; по той причине, что командовавший ими генерал настаивал на присылке подкреплений перед тем, как двигаться вперед, или проводить атаку, они не смогли воспользоваться начальной уязвимостью защитников замка. И, наконец, атакующие не представляли собой единой силы, будучи войском, составленным из семи подразделений, прибывших из разных уделов. По мере того, как нарастали нетерпение и напряженность, все чаще случались стычки, особенно между представителями сил Хосокава и Курода, выливавшиеся в массовые ссоры и даже смертоубийства. Сам Сёгун был вынужден сделать им замечание, указав, что следует сосредоточить усилия на совместных действиях против общего врага.
      Для усиления своей огневой мощи, атакующие построили подвижные осадные механизмы и высокие башни ( ягура) соспециальными приспособлениями для установки тяжелой артиллерии. В одном из дневников того времени зафиксирована живая беседа между инсургентами и группой рабочих, трудившихся на постройке осадных приспособлений у крепостной стены. Когда оборонявшиеся стали бросать с парапета камни, рабочие закричали, что это несправедливо, поскольку они трудятся только лишь потому, что их хозяева заставили их выполнять эту работу, причем против их воли. Аргумент возымел желаемое действие, и они смогли продолжать трудиться без помех. Закончив работу, один из них крикнул: «Эй, в замке, бедные вы бедные! Вам приходится жить в земляных норах и есть только соевые бобы да сухие стручки. Почему бы вам не бросить все это и не сдаться?» Тогда один из инсургентов высунулся из амбразуры в стене и прокричал: «Насчет того, что мы живем в земляных норах — это ты прав, но посмотри, какую изысканную рыбу мы едим каждый день!» И он гордо вытянул вперед руку со свежим лобаном, так, чтобы рабочий мог ее увидеть.
      Вместо того, чтобы идти на риск фронтальной атаки по заболоченной местности, осаждавшие решили прорыть тоннель, который шел бы прямо от их боевых линий в замок. Работы велись в полной тайне, однако вскоре оборонявшиеся услышали звуки из подкопа и предприняли ответные действия, заполнив тоннель дымом и сливая туда все экскременты и мочу.
      Это сделало работу невозможной, и план был оставлен. Следующим намерением было разрушить замок огромными ядрами. Они были вынесены на переднюю линию, причем каждое поднимали двадцать пять человек, но по какой-то причине (возможно — из-за отсутствия соответствующих орудий) ими ни разу не стреляли. Затем решили воспользоваться услугами специалистов, известных как «люди-невидимки» ( ниндзюцудзукаи), которым предписывалось тайно проникнуть в замок Хара и вернуться с информацией. Эти шпионы оказались достаточно эффективными, и их использовалось несколько десятков. В конце марта двое «людей-невидимок» проникли в замок, причем к их поясам были привязаны веревки, чтобы, в случае ранения или смерти, тела можно было вытащить обратно. Правда, именно эти веревки и могли выдать их присутствие, однако оба вернулись обратно с подробными отчетами об обороне замка и новых фортификационных работах. В одном случае «человек-невидимка» из провинции Оми, что неподалеку от Киото, проник во внешнюю цитадель, однако был совершенно беспомощен, поскольку не понимал диалекта Кюсю, на котором говорили оборонявшиеся, использовавшие к тому же христианскую терминологию. Он не осмелился заговорить ни с кем, из боязни, что его выдаст говор Оми. В конце концов молчаливый незнакомец стал вызывать подозрения, однако ему вовремя удалось бежать, и он умчался от стен замка, преследуемый тучей камней, захватив в качестве сувенира одно из знамен восставших.
      Правительство сёгуната в Эдо, которое все более волновали предполагаемые последствия восстания, решило послать в Симабара второго генерала с подкреплением. На эту роль был избран Повелитель Мацудайра Нобуцуна, один из главных членов Великого Совета, которому сёгун особо доверял. С пятью тысячами человек, тремястами лошадей и тяжелой артиллерией, он выступил на запад, проделав сперва марш до Осака, а оттуда, флотом в шестьдесят кораблей, он переправился на Кюсю. Как только первый посланник сёгуната, генерал Итакура услыхал о новом назначении, он решил штурмовать замок, в надежде взять его до прибытия Мацудайра. Одной из причин этого, как предполагается, было письмо, полученное им от двоюродного брата из Осака. Его корреспондент писал о восставших, как о «грязных крестьянах» и предупреждал, что замок Хара будет атакован и взят в первый же день, как прибудет Мацудайра со своими силами. Исполненный решимости избежать подобного бесчестья, Итакура приказал идти на приступ 3-го февраля. Атака была плохо подготовлена и, несмотря на тяжелые потери, самурайской войско не смогло пробиться во внутренний периметр. Когда оборонявшиеся увидели, что нападавшие отбиты, с крепостных стен посыпались громкие насмешки; самураев обвиняли в трусости, говоря, что они способны лишь мучить несчастных крестьян, но не в состоянии штурмовать укрепленную позицию.
      Разъяренный неудачей, твердо намереваясь спасти свою честь, Итакура решил предпринять общую атаку на рассвете в первый день Нового года (14 февраля по западному календарю). На этот раз неудача была еще более полной. Около четырех тысяч правительственных солдат было убито и ранено. Генерал Итакура, который в припадке внезапной решимости поставил на карту все и лично возглавил атаку, был убит. Очевидно, он предчувствовал свою смерть, поскольку накануне наступления написал мрачное прощальное стихотворение, в котором просил: «Когда от цветка, распустившегося в новогодний день, останется только имя, вспомни, что это был командующий наших сил ( сакигакэ-то сирэ)! »
      Известие том, что командующий генерал был убит крестьянским сбродом, произвело шок среди руководителей правительства в Эдо. Это было крайнее унижение, которое могло серьезно подорвать их престиж как в Японии, так и за рубежом: если простые фермеры могли успешно глумиться над Бакуфу, что же могло произойти, если бы восстали крупные даймё? Самого Итакура посмертно порицали за непродуманность тактики, приведшей к несчастью. Одновременно, нескольким даймё с Кюсю было приказано присоединиться со своими силами к Мацудайра для проведения завершающей кампании против инсургентов.
      Мацудайра не стал повторять ошибок своего предшественника, сразу же отставив все планы обшей атаки, и сосредоточил усилия на блокаде замка. Вместо того, чтобы подвергаться риску тяжелых потерь при попытке выбить обороняющихся, он решил уморить их голодом, одновременно дав отдых своим войскам и проведя их перегруппировку. Для самурайской армии, занятой в подавлении крестьянского восстания, подобная стратегия не представлялась особо благородной, однако Бакуфу ее полностью одобрило. Очень опасаясь, что защитники могут попытаться тайно бежать, Мацудайра принял многочисленные меры предосторожности — например, приказал возвести палисады, вырыть траншеи и жечь факелы ночи напролет. Он также велел изменить пароль, поскольку восставшие его узнали; в дальнейшем всякий на вопрос «Гора?», должен был ответить «Река».
      Новый командующий прибег также к психологическому воздействию, пообещав прощение всем восставшим, кто выйдет из замка и сдастся; в последствии им сулили освобождение от налогов и предоставление особых рисовых наделов. Этими искушениями он надеялся посеять разлад среди оборонявшихся, однако его предложения были полностью отвергнуты. Отвечая с помощью «посланий-стрел», инсургенты высмеяли предложения Мацудайра, говоря, что они — «убежденные христиане» ( омоикиритару кириситан), вера которых столь сильна, что даже пули атакующих не в силах причинить им вреда. Они никогда не станут думать о возможности принять прошение, если оно подразумевает какой-либо компромисс с их верой, ибо единственное, чего они желают, — это права свободно отправлять свои христианские обряды. Однако именно на это Мацудайра и не мог пойти, так что обмен посланиями закончился ничем.
      В середине февраля главный управляющий Нагасаки, действуя по указанию повелителя Мацудайра, потребовал от голландцев и китайцев помощи в подавлении восстания в Симабара. Помощью китайцев в конечном счете так и не воспользовались, но Николаус Кукебакер, голландский управляющий, был вовлечен в кампанию. В своем последнем послании в Голландию он подчеркивал, что японские власти принудили его к участию помимо воли. Без сомнении, и он, и другие голландские официальные лица с большой неохотой приняли прямое участие в уничтожении своих братьев по христианской (точнее — римско-католической) вере; с другой стороны, восстание нанесло серьезный урон их торговым операциям в Нагасаки, и они наверняка желали его быстрейшего подавления. Как бы то ни было, Кукебакер следовал инструкциям японцев: 24 февраля он прибыл к Симабара на «де Рип» — голландском двадцатипушечном корабле, и приступил к бомбардировке инсургентов. За две недели, которые он стоял на якоре у Хара, корабль выпустил по замку несколько сот снарядов. По очевидным причинам Кукебакер доносил, что обстрел был малоэффективен, однако в действительности он привел к значительным разрушениям стен и внешних оборонительных сооружений, что, вероятно, ускорило трагический финал. В ходе этих малогероических действий лишились жизней два голландских матроса: одного сбили выстрелом с грот-мачты и, падая, он убил товарища на палубе.
      12 марта повелитель Мацудайра внезапно сообщил датчанам, что они могут уходить, и поблагодарил их за помощь. Теперь, когда силы атакующих находились так близко от стен замка, — довольно малоубедительно объяснял он, — их корабль может быть поврежден перекрестным огнем, а людям нанесен ущерб.
      Причина решения повелителя Мацудайра призвать на помощь голландцев — одна из малых тайн восстания в Симабара. Возможно, он переоценил огневую мощь датских судов и недооценил эффект смятения от иностранного участия (что подразумевало потребность Бакуфу во внешней помощи для прекращения внутренних беспорядков). По собственной версии Мацудайра, его целью было испытать голландцев, выяснить, признают ли они команды власть японских властей, вплоть до распоряжения атаковать своих единоверцев-христиан. Если это действительно было его целью, то голландцы с блеском выдержали испытание. Их бесславная роль в обстреле находившихся в критическом положении японских христиан (которым именно им-то и следовало бы помогать) была сразу же отмечена в Европе и сопоставлена с недавними нападениями единоверцев же на гугенотов при Ларошели. Значение иностранного участия не прошло незамеченным и оборонявшимися, которые теперь выпускали «послания-стрелы» с пасквилями, выставлявших противников ни на что не способными трусами, способными лишь манипулировать бухгалтерскими книгами и выжимать налоги из населения, полагаться на иностранцев, но не рисковать жизнью на поле брани, когда дело доходит до настоящего сражения. По сообщению Корреа, человека близкого к португальцам, пасквили, в которых самураи высмеивались за то, что передали профессию военных простолюдинам, находили разбросанными повсюду в окрестности замка.
      Позже, в том же месяце, Мацудайра, все еще надеясь избежать тяжелых потерь, неизбежных при решающем штурме, предпринял последние попытки убедить восставших (или, по крайней мере, какую-то их часть) мирно оставить замок. Пытаясь принудить Амакуса Сиро и его отца сдаться, он приказал вывести из тюрьмы Марту, Регину и других заложников и перевезти их в Симабара под сильной военной охраной. Поскольку в окрестностях замка Хара не было тюрьмы, заложников содержали на корабле и привозили в лагерь повелителя Мацудайра для допросов. В середине марта в замок был послан маленький племянник Амакуса Сиро с письмом, в котором инсургентов оповещали, что Бакуфу намеревалось уничтожить их всех до последнего грудного младенца. Однако, Мацудайра выдвигал предложение: если восставшие освободят из замка тех людей, которых обратили в христианство силой, или желающих облегчить свою судьбу, взамен мать и сестра Амакуса Сиро, а также прочие его родственники будут впущены в замок, где они смогут разделить судьбу защитников, удовлетворив, таким образом, свое неоднократно высказанное желание умереть за христианскую веру. В письме также говорилось, что, поскольку Амакуса Сиро было всего пятнадцать лет, маловероятно, чтобы именно он возглавлял столь большие силы восставших; соответственно, от его имени распоряжался некто, называвший себя Амакуса Сиро; если «настоящий» Амакуса Сиро немедленно покинет замок, повелитель Мацудайра сразу же дарует ему прощение.
      Другие письма предводителю восстания были написаны его матерью и старшей сестрой. Они уговаривали его принять план обмена, поскольку их основным желанием было умереть вместе, они также умоляли дать им возможность переговорить с ним, пусть даже через щель в парапете. Эти и все последующие письма извне были умело составлены правительственными чиновниками с целью подорвать дух осажденных; они, однако, возымели прямо противоположное действие и лишь укрепили их решимость. Кохёэ возвратился назад с письмом, в котором подтверждалась непоколебимая приверженность вере, содержался вежливый отказ от предложения и сообщение, что в замке нет никого обращенного в христианство насильно. Ему был также дан большой сверток с продовольствием (мед, апельсины, паста из красных бобов и бататы) для передачи семье Амакуса Сиро. Отчасти это было сделано, чтобы хоть как-то утешить несчастных пленников, однако так же и для того, чтобы убедить нападавших, что в замке оставалось достаточно провизии.
      Во время своего следующего визита, Кохёэ привел с собой Ман, младшую сестру Амакуса Сиро. Он принес письма, в которых Марта и Регина, очевидно, составляя их под диктовку своих пленителей, отрицали то, что в замке не было верующих по принуждению; дезертиры, перебежавшие за последнее время, писали они, подтвердили, что в действительности там было много таких, кто был вынужден принять христианство и теперь желал бы сдаться; им, по крайней мере, стоило бы позволить свободно покинуть замок просто по соображениям человечности. В письме матери содержалась довольно неубедительная ссылка на традиционное великодушие Бакуфу, она также вновь умоляла о встрече с сыном.
      Амакуса Сиро, помня, вероятно, слова Иисуса: «Кто мне мать, и кто мне родные?», не был поколеблен призывами своей семьи. Два маленьких посланника были отосланы обратно с письмом, в котором говорилось, что обороняющиеся выполняют Божью волю (Деусу-сама но он-хакараи сидай-ни соро),и их оберегают Санта Мариа-сама, Сантияго-сама, Санфурансисуко-сама (Св. Франциск) и все блаженные святые. У ворот замка их провожало более двух тысяч инсургентов; маленькая сестра несла в руке кольцо и две рисовые лепешки, которые дал ей Амакуса Сиро в качестве прощального подарка.
      Поняв, что призывы заложников-родственников оказались недейственными, Мацудайра приказал отправить в замок «стрелу-письмо» с предложением о прекращении огня и переговорах. В письме, адресованном «достопочтенному Масуда Сиро» (Масуда Сиро таю-доно),предлагалось, чтобы группу для ведения переговоров, представляющую правительственную сторону, пропустили в замок, либо чтобы переговоры прошли перед стенами замка. После некоторой заминки удалось достичь прекращения огня, и на берегу Оэ, прямо под замком, в полной видимости защитников и атакующих прошли переговоры. Позиции сторон оказались непримиримыми, и, практически немедленно, переговоры были закончены.
      Переговоры, угрозы, уговоры, мольбы родственников — ничто не смогло сломить дух Амакуса Сиро и его сподвижников, знавших, что компромисс в конечном счете приведет к поражению и требованию отречения от той веры, ради которых они сражались и страдали. Несмотря на то, что их положение было совершенно безнадежным, они решили оставаться в замке и принять славную смерть, которая должна была засвидетельствовать перед всем миром искренность их намерений.
      К началу апреля запасы провизии у восставших практически истощились. В замке и раньше находилось слишком много людей, чтобы получать необходимый рацион; теперь же положение стало критическим. Перебежчики сообщали, что большинство защитников так ослабли, что даже не могли стоять в карауле, а работы по восстановлению фортификационных сооружений слишком изнурительны, чтобы они могли их продолжать. Голод (который должен был часто напоминать им о временах до восстания) доводил людей до отчаяния, и некоторые пытались тайком проникнуть в лагерь осаждающих в надежде раздобыть что-нибудь из съестного, а затем вернуться; другие спускались по скалам на берег в поисках съедобной морской травы. Наконец-то стратегия повелителя Мацудайра начала приносить желаемые плоды.
      На этом этапе трагедии произошел инцидент с неприятным оттенком, произведший удручающее впечатление на оборонявшихся. Пушечное ядро, выпущенное осаждавшими, поразило помещение в главной цитадели, где Амакуса Сиро спокойно играл в го. Несколько зрителей были убиты на месте, сам предводитель восставших остался в живых, лишь правый рукав его одежды был оторван. Эта история, быстро облетевшая замок, заронила во многих головах мысль — не начал ли их лидер понемногу терять покровительство Дэусу.
      В ночь на 4 апреля оборонявшиеся предприняли вылазку. Внезапно открылись одни из ворот замка, и отряд, возглавляемый самим Амакуса Сиро, напал на лагерь, нанеся большой урон правительственным войскам. Воины отрядов Курода продолжали вслепую палить друг в друга еще долго после того, как вылазка закончилась. Однако, несмотря на начальный успех, в целом попытка оказалась неудачной: Амакуса Сиро и его людям пришлось вернуться в замок, оставив более трехсот своих людей убитыми и раненными. Когда тела некоторых восставших были обследованы, в их желудках обнаружили морские водоросли и ячмень; большинство из них находились на последней стадии истощения. Это подтверждало показания пленников и дезертиров о том, что запасы продовольствия в замке Хара иссякли. Даже для осторожного повелителя Мацудайра было ясно, что положение восставших критическое, и что наконец-то пришло время общего штурма. Для атакующих был установлен следующий пароль и отзыв: вопрос — «Провинция?», ответ: «Провинция.» Однако, начало откладывалось, частично из-за сильного дождя, частично же из-за необходимости скоординировать план действий многочисленных отрядов даймё.
      Когда же наконец началась атака, это произошло по ошибке. 12 апреля случайно был зажжен один из сигнальных факелов, и воины отряда Набэсима ринулись на приступ, смешав тем самым тщательно разработанный план Мацудайра. К ним быстро присоединились другие отряды, и произошла беспорядочная, хотя и успешная атака внешней линии обороны, причем каждое подразделение разных даймё старалось покрыть себя как можно большей славой, первыми ворвавшись в замок. На ширме «Лагерь у Симабара» изображены атакующие в тяжелых самурайских доспехах, взбирающиеся на крутые стены замкам, подобно стае броненосцев. Несмотря на отчаянное сопротивление и неоднократные промашки, приводившие к тому, что атаковавшие начинали сражаться друг с другом, они пробились сквозь внешние укрепления и стали медленно продвигаться по завалам из тел, чтобы осмотреть средний и внутренний периметры. Голодные защитники, у которых вышел весь боезапас, сражались камнями, палками, кастрюлями и всем, что попадалось под руку. На протяжении двух дней и ночей они отчаянно бились против тысяч хорошо вооруженных и сытых самураев.
      14 апреля сопротивление стало слабеть. Атакующие систематически поджигали хижины и деревянные укрепления, и те, кто там находился сотнями сгорали заживо. Другие, включая большое количество женщин с детьми, сами бросались в пламя, не желая быть плененными. Для верующих христиан это было, разумеется, совсем не ортодоксальное поведение, однако многие из восставших были прежде всего японцами, и в эти последние мгновения их поведение соответствовало национальным традициям, а не ограничениям иноземной религии. «Большое количество [восставших],- писал даймё — очевидец событий, — обматывало руки тряпками и пыталось раздвинуть горящие [бревна], чтобы войти в строения. Они втаскивали за собой детей, а затем ложились на них, и все погибали [в огне]». Примечателен его комментарий относительно действий этих храбрых бойцов-крестьян, предпочитавших самоубийство плену: «Для людей низкого звания ( симодзимо) это поистине была смерть, достойная похвалы. Слова не смогут выразить [моего восхищения]».
      Избиение началось 15 апреля. К этому времени глубокие траншеи в замке были заполнены телами восставших; зачастую, как говорится в описании Корреа, раненных также бросали в траншеи, и они безуспешно пытались оттуда выбраться. Однако, еще оставались в живых тысячи, и правительственные войска приступили к их уничтожению. Для того, чтобы выказать усердие и заслужить награды, они отрубали головы мужчин, а у женщин отрезали носы и сносили эти мрачные трофеи на сборные пункты, где специально назначенные «счетчики голов» подсчитывали общее количество. Один алчный самурай из отряда Набэсима так жаждал произвести впечатление на свое начальство, что купил у другого солдата несколько носов и представил их в качестве собственных трофеев. Уловка, однако, стала известной, и ему приказали взрезать себе живот, — так внезапно окончилась его жизнь.
      Самый же главный приз, разумеется, был назначен за голову Амакуса Сиро, и клану, который завладеет ей, должна была выпасть особая слава. Поскольку молодого предводителя никто не знал в лицо, и ходили слухи, что каким-то образом ему удалось ускользнуть, принести его голову было нелегкой задачей. После окончания кампании неоднократно происходили неподобающие перебранки (между отрядами Хосокава и Курода) по поводу того, на чью же долю в действительности выпала эта удача. Среди многочисленных противоречивых отчетов самый детальный (однако, не обязательно наиболее верный) принадлежал клану Хосокава. Воин отряда Хосокава по имени Сасаэмон бродил по горящим развалинам внутренней цитадели. У него уже было две отрезанные головы, и он надеялся добавить к своей коллекции третью. Заглянув в одну горящую хижину, он увидел юношу приятной наружности, очевидно раненного, лежавшего на полу, застеленном шелковыми одеждами. Услышав приближающиеся шаги, юноша стал приподниматься, однако Сасаэмон зарубил его и отрезал голову. Когда он выбежал из хижины со своим новым трофеем, бревенчатые стены, охваченные пламенем, обрушились. По пути к большой траншее, в которой собирались головы захваченные силами Хосокава, он проходил мимо самого повелителя Хосокава, сидевшего на помосте и смотревшего на пожар. Заметив одну из голов в руках Сасаэмона, повелитель Хосокава с характерной для него проницательностью заметил, что она, вероятно, принадлежала «генералу восставших, Сиро», и с ней «стоит обращаться бережней» ( соряку субэкарадзу). Соответственно, голова была тщательно вымыта и причесана перед тем, как представить ее на место осмотра, где ее поставили рядом с несколькими другими, которые тоже, как подозревали, могли принадлежать предводителю восставших. Привели мать Амакуса Сиро и приказали ей указать голову своего сына. Та гордо отвечала, что, по всей вероятности он не мог быть убит, поскольку был послан Небом и теперь либо возвратился туда, либо бежал куда-нибудь, к примеру в Лузон на Филиппины. Ей показывали одну за другой головы молодых людей, но она отрицательно качала головой до тех пор, пока не увидела ту, что недавно добыл Сасаэмон. Ее уверенность была сломлена, она сказала: «Неужели он мог стать таким худым?», прижала ее к себе и заплакала. Инспектирующие без слов поняли, что нашли то, что искали.
      Сцены осмотра голов ( куби-дзиккэн), соединение ужаса и пикантности, обладали большой притягательностью для японских писателей феодальной эпохи; они встречаются в историях многих проигравших героев, включая Ёсицунэ и Масасигэ. Настоящий очерк об Амакуса Сиро добавляет сей традиционной теме христианские обертоны изображая матерь героя в роли японской mater dolorosa— в ужасной версии piet?.
      Хотя замок Хара и пал быстрее, чем кто-либо мог предположить, потери атакующих были весьма значительны. Заключительный приступ стоил им пятнадцати тысяч человек, в том числе более трех тысяч убитыми. Подсчеты общего количества потерь за всю кампанию сильно отличаются друг от друга. Паже считает, что около семидесяти тысяч из правительственных войск пали жертвами болезней за время осады, либо были убиты или ранены в бою. Поскольку за всю кампанию было только два крупных сражения, это число является, вероятно, сильным преувеличением, однако даже самые скромные оценки потерь правительственных войск подтверждают отчаянность сопротивления. Из своей темницы Корреа мог наблюдать, как несли на носилках огромное число раненных самураев; он также видел перегонявшиеся табуны лошадей, хозяева которых были убиты при Симабара, — их вели через Омура слуги с побритыми в знак скорби головами.
      Сами же восставшие были уничтожены полностью. Тех немногих, которым удалось бежать из замка Хара, выслеживали и обезглавливали. Бойня 15-го апреля была одной из самых грандиозных в кровавой истории Японии. Все речки и овраги поблизости были завалены обезглавленными телами; широкие траншеи были доверху заполнены отрубленными головами, головы густо усеяли окрестные поля. В траншее Хосокава насчитали 3632 головы; передают, что действительное их число было гораздо большим, поскольку многие брали головы с собой (предположительно — в качестве сувениров), немало их исчезло в пожарах. В другом официальном источнике утверждается, что 10869 голов было отрублено и насажено на деревянные пики, воткнутые в землю вокруг замка и на всем пути до побережья. Еще 3300 голов погрузили на три корабля и отвезены в Нагасаки для общего захоронения. Эти цифры подозрительно точны, однако нет никаких доказательств того, что они преувеличены.
      Единственным, кто, как известно, остался в живых в этом кошмаре, был Ямада Эмонсаку, художник и христианский ренегат, с самого начала бывший одним из приближенных Амакуса Сиро, а также «военным художником» замка Хара. Его роль в этой истории та же, что и у Иуды Искариота, предавшего своего молодого хозяина врагам и получившего за это тридцать сребреников. Вскоре после того, как началась осада, Ямада ясно осознал, что ситуация безнадежна. Решив тайно снестись с нападавшими, он послал в лагерь противника стрелу со следующим посланием:
      Ямада Эмонсаку обращается к вам с истинным почтением и уважением. Я решил получить ваше прощение и восстановить спокойствие в империи, предав в ваши руки [Амакуса Сиро] и его последователей для наказания. Мы знаем, что в древние времена знаменитые правители управляли милостиво, соизмеряя свои награды с достоинствами их получавших, а наказания — со степенью вины неправого. Когда они отступали от этого — по какой бы то ни было причине — они уже не могли держать свои страны под контролем. Так было с наследными правителями; тем более это должно случиться с крестьянами, восставшими против правительства. Как могут они бежать суда Небес? Я глубоко осознал эти истины и разделяю их с восьмьюстами людьми, находящимися у меня в подчинении.
      Эти люди с самого начала не были истинными христианами, однако, когда заговор вылился в восстание, они оказались в меньшинстве и были вынуждены его поддерживать. Все эти восемьсот человек искренне уважают [самурайское] сословие. Потому, поспешите атаковать замок; мы же, получив ваш ответ, сделаем вид, что сопротивляемся вам, но на самом деле подожжем постройки в замке и перейдем в ваш лагерь. Один я побегу в дом [к Амакуса Сиро] и буду говорить, что все потеряно; затем, убедив его сесть со мной в маленькую лодку, возьму его живым, привезу к вам и этим докажу искренность своих намерений. Для этого я уже приготовил несколько лодок; план же обдумывал с того самого момента, как впервые вошел в замок. Прошу вашего немедленного одобрения, — тогда я повергну зло, верну спокойствие империи и, хочется верить, спасу и свою жизнь. Я полон нетерпения получить ваши приказания. Так обращается к вам Ямада Эмонсаку с истинным почтением. 20 дня 1 месяца [5-го марта]. Командующим армии [сёгуната].
      Это был рискованный план, и немудрено, что он провалился. Одно из «воздушных писем», посланных Ямада в замок, было перехвачено, и восставшие таким образом узнали о его предательстве. Ямада был схвачен и приговорен к смерти. В то время, как он ожидал казни, начался штурм замка, и его освободили. Позже повелитель Мацудайра взял Ямада в Эдо, где он стал жить в качестве его слуги. Хотя ему не удалось доставить Амакуса Сиро противнику, он оправдал свое спасение, представив официальным лицам Бакуфу единственное детальное описание восстания со стороны инсургентов.
      Перед возвращением в Эдо, командующий сделал последние распоряжения. Голова Амакуса Сиро была отослана в Нагасаки, где ее выставили на публичное обозрение вместе с головами его старшей сестры и Кодзаэмона. Его мать и маленькая сестра были казнены, а оставшиеся родственники отосланы в деревню у Симабара, где и преданы смерти. Наконец, старый замок Хара, видевший столько отваги и страданий, сравняли с землей, дабы никогда он не смог больше стать местом смуты или паломничества смутьянов в будущем.
      Восстание окончилось полнейшим провалом. Были не только казнены десятки тысяч его участников (за исключением предателя Ямада), но условия жизни крестьян стали гораздо хуже, чем были. Точно так же, как бесполезное сопротивление Ёсицунэ сыграло прямо на руку его брату, так и Великое Христианское Восстание 1637-38 годов оказалось чрезвычайно удобным для правительства с самых разных точек зрения.