Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

Хотя занимаемая ими на феодальной лестнице рангов ступень являлась очень низкой, должность эта могла быть весьма прибыльной, поскольку в традиционные доходные статьи включались «благодарственные деньги» от проходивших по судебным делам представителей торгового класса и прочих, искавших их благорасположения. Осио дал ясно понять, что именно с этой традицией он не будет иметь ничего общего. С самого начала будущий повстанец зарекомендовал себя человеком, строго придерживающимся правил. Такая высокая нравственность могла серьезно повредить карьере Осио, однако его позиция укрепилась через несколько лет после назначения, когда в Осака на пост Управляющего восточным районом прибыл престарелый сановник из Эдо по имени Такаи, бывший губернатор Ямасиро. На Такаи молодой ревностный подчиненный немедленно произвел прекрасное впечатление, и он полностью его поддержал в борьбе с коррупцией и в деле насаждения законности.
      Первое большое свершение удалось Осио на тридцать четвертом году жизни, когда, после тщательного расследования, ему удалось обнаружить в Осака скрывающихся христиан и организовать их массовый арест. Предав этих несчастных должному наказанию, он обратил свою энергию на более сложные дела, — коррупцию муниципальной администрации. Благодаря покровительству Такаи, он смог стать бичом бесчестных чиновников и торговцев. Всего за пару лет Осио прославился, как борец со взяточничеством. Зачастую он привлекал внимание к своей кампании необычностью тактики. В одном случае — предвестнике конца его карьеры — он приказал конфисковать все богатство, накопленное одним из бесчестных чиновников, и раздать беднейшим жителям города, чье положение уже начало возбуждать его недовольство. Особой заботой Осио была передача дела о коррупции в суд. Типичный инцидент произошел, когда Такаи поручил ему разобраться с одним процессом, тянувшимся несколько лет. Услыхав, что делом теперь будет заниматься Осио, истец навестил его поздно ночью и принес в подарок коробку засахаренных фруктов. На следующий день Осио, тщательно исследовав все документы (а также коробку), объявил, что истец виновен, и его иск отклонен. При очередной встрече со своими коллегами он продемонстрировал им коробку с засахаренными фруктами и заметил с саркастической улыбкой: «Именно из-за того, уважаемые, что ваши зубы столь привыкли к сладкому, понадобилось столь много времени, чтобы решить это дело». Затем он поднял крышку, открыв взглядам всех присутствовавших блестящую груду золотых монет. Рассказывали, что чиновники зарделись и не промолвили ни слова.
      Маловероятно, чтобы такое поведение расположило к Осио его менее принципиальных коллег, и вскоре многие из них невзлюбили его за «излишнюю прямоту». Однако его ум, ученость и, прежде, всего, — честность в исполнении судебных обязанностей принесли ему, широкую популярность а также уважение всех представителей сёгуната из Эдо.
      Круг внимания Осио не ограничивался тайными христианами и продажными чиновниками. Его недовольство возбудила и коррупция буддийского истеблишмента; в 1830 году он осудил несколько буддийских священников, нарушивших свои обеты, — соответственно, многие из них были лишены сана и изгнаны из Осака. Именно в этом году его слава вошла в зенит, однако Осио внезапно оставил общественную жизнь. Он передал свой пост полицейского инспектора приемному сыну Какуноскэ и намеревался полностью посвятить себя преподаванию, науке и исправлению общественных зол. Почему в возрасте всего тридцати семи лет такой умный и энергичный человек как Осио резко оборвал столь многообещающую карьеру ради того, чтобы стать инкё(отставным лицом)? Дело в том, что в это же время его старый патрон Такаи также ушел в отставку и вернулся в Эдо, чем и можно объяснить подобное решение. Однако, более важная причина состояла в том, что у него опустились руки в борьбе с глубочайшей коррумпированностью муниципальной администрации и безразличием своих коллег к страданиям бедных горожан; так же, как сорок лет спустя Великий Сайго, он ушел со службы, дабы обрести новые душевные силы, продумать свои взгляды, воспитать группу последователей и попытаться выправить несправедливую систему извне.
      Через некоторое время после отставки Осио пережил душевную травму, которая, похоже, оказала воздействие на всю его дальнейшую жизнь и которая, как считает Мисима, по результатам и воздействию была аналогична тому влиянию, которое произвело на Сайго попытка вместе со своим другом служителем Гэссё утопиться. Он побывал в школе в Оми, где Накаэ Тодзю («Святой из Оми») примерно два века назад излагал учение Ван Янмина. Однажды, по возвращении в Осака, при переправе через озеро его неожиданно настиг жестокий шторм, и он почти наверняка должен был утонуть. Когда вода заполнила лодку, он вручил свою судьбу небу и стал готовиться к смерти. В эти мгновения на него снизошло «просветление», и он понял, что одно из его философских стихотворений о необходимости претерпеть поражение ради обретения интуитивного знания ( рёти), написанных во время предыдущего визита, относилось не вообще к человечеству, но к нему самому. «Тогда пришло ко мне осознание, — писал Осио, — что, если не смогу разобраться в себе самом, вся ученость, которую я накопил за жизнь, ничего не стоит. И, когда я сидел неподвижно, а волны бушевали вокруг, мне было видение, что я встретился с самим Ван Янмином. Если бы мне удалось отринуть (букв. „забыть“) всякое самоосознание, разве могли бы произвести на меня малейшее воздействие волны? В тот момент всякий страх и жалость к себе исчезли, как снег, тающий под солнцем…» Вскоре шторм прекратился, и Осио спасся. Он часто возвращался в школу в Оми, где собирал местных деревенских жителей и читал им лекции об обретении интуитивного знания и о самопросветлении. Мистический опыт, обретенный на озере, придал Осио полную душевную решимость и подготовил его к последним действиям и смертному концу так, как не смогла бы никакая сумма знаний, или бездна учености.
      После ухода в отставку, Осио смог посвятишь высвободившееся время созданию научных трудов. Из его многочисленных философских работ самым знаменитым является собрание лекций, составленное в 1833 году, после чего его репутация ученого упрочилась в стране. Осио (как и его духовный последователь Мисима Юкио) не стремился избежать популярности литератора. Когда его лекции были опубликованы, он принес одну из книг на гору неподалеку от Великого Храма Исэ и сжег ее во славу богини солнца; некоторое время спустя он поместил другую книгу в пещере священной горы Фудзи. Мисима предполагает, что целью Осио было увековечить свой дух, дав богине знать о том, что он закончил свою работу; вероятно, он также предвидел большой пожар 1837 года и хотел быть уверенным, что по крайней мере один экземпляр его манускрипта сохранится. В любом случае, эти его поступки, да и не только эти, не имели прецедента в среде японских писателей. Несмотря на впечатляющие достижения на поприще конфуцианства, основную свою энергию на этом этапе жизни Осио отдал частной школе, которую он основал в Осака. Сэнсиндо Дзюку («Академия Очищения Сердца для Достижения Внутреннего видения») была открыта для всех студентов, независимо от социального происхождения, если Осио считал их достойными объектами для своих философских и моральных упражнений; не исключено, что эта Академия повлияла на решение Мисима за несколько лет до смерти основать свое Общество Щита, куда он набирал рафинированных, патриотически настроенных молодых людей из различных социальных сфер. Осио стремился внедрить свою особую форму неоконфуцианства, однако студентам преподавали и каллиграфию, и фехтование, и другие традиционные предметы. Его лекции были емкими, афористичными, содержащими в основном категорические выводы, а не анализ и аргументы, и в большой степени основывались на эмоциональном повторении некоторых центральных идей. Преподавательская методика Осио была весьма самурайской по сути; главным образом, он полагался на упорство и дисциплину. Учебный процесс был нелегким, он обычно включал четыре часа интенсивных занятий без перерыва; пуританские правила, изложенные в четырех статьях, или «обетах» ( мэйсэй), соблюдались без малейшего отклонения, включая при необходимости использование кнута для провинившихся.
      Принимая во внимание эти жестокие условия, может показаться странным, что Осио удавалось набирать (и удерживать) полную школу добровольных слушателей. Очевидно, он был выдающимся педагогом, чья незаурядная личность и непоколебимый самурайский дух могли воодушевлять молодых людей на самопожертвование.
      Его сильная воля и идеализм сочетались с резким, легко взрывающимся характером, граничившим с психопатией. Во время одной из своих лекций, говоря о беззакониях правительства, он так распалился, что схватил вдруг рыбу тригла, жарившуюся в углу комнаты, и в мгновение ока сжевал ее всю с головой и хвостом, громко хрустя костями. Иногда праведный гнев Осио обращался против членов его собственной семьи, включая жену. Несмотря на ее низкое социальное происхождение, она была хорошо начитана в конфуцианских классиках, и когда муж был занят, часто подменяла его, читая лекции по «Великому Учению» и другим текстам. Однажды кто-то прислал ей в подарок разукрашенный гребень. Зная принцип своего мужа не принимать никаких подарков, она решила спрятать подношение до того времени, когда появится возможность вернуть его. Случилось так, что Осио обнаружил гребень. В ярости он приказал своей жене остричь волосы как монахине.
      Подобно многим историческим личностям, выступавшим в защиту угнетенных слоев общества, он выказывал мало терпения, милосердия и мягкости в реальных отношениях с индивидами. Нетерпимость Осио, быть может, напомнит нам о Том, кто изгнал торгующих из храма, однако он был полной противоположностью Того, кто омывал ноги своим ученикам, или кто позволил Марии умастить Себя благовонным маслом нарда.
      Философия, определившая жизненный путь Осио, приведшая этого верного самурая к восстанию против правительства, которому он когда-то служил, идеально соответствовала его сложной натуре. Основателем ее был Ван Янмин (1472–1529), соединивший карьеру солдата и государственного чиновника с занятиями философией. Большую часть своей жизни он провел в удачных кампаниях против восставших, однако был не очень-то удачливым политиком, и, отчасти — из-за клеветы, возведенной на него при дворе в Пекине, его служба не получила должного признания от правительства. Несмотря на умеренный социальный успех, школа Ван Янмина стала центром реформаторской деятельности, а его идеи дали плоды в последующих поколениях в Китае. Индивидуалистическая философия Ван Янмина укоренилась в Японии где-то через век после его смерти и, хотя и с перерывами, начиная с того времени играла впоследствии важную роль. В первые десятилетия эпохи Токугава эта разновидность неоконфуцианства оформилась в независимую школу, главным основоположником, знаменитым философом и учителем в которой был Наказ Тодзю, явивший пример сыновней почтительности: он оставил важный государственный пост ради того, чтобы ухаживать за своей престарелой матерью в деревне неподалеку от озера Бива. В своем стремлении сеять истину, Накаэ не колеблясь обращался к самым низшим слоям общества, которыми пренебрегали представители более ортодоксальных форм конфуцианства. Самым известным из последователей Накаэ был Кумадзава Бандзан — «ронин», энергичный чиновник-философ, озабоченный судьбой голодавшего крестьянства. Несмотря на обрушившиеся на него гонения из-за приверженности неортодоксальным идеям, он пытался применять идеи Ван Янмина в своей политической практике, разрабатывая программы реформ для надела неподалеку от Осака, в котором он служил.
      Хотя основные принципы учения Ван Янмина вряд ли представятся зажигательными современному читателю, в Японии эпохи Токугава его философия рассматривалась как подрывная ересь. Официальной формой конфуцианства при поощрении Бакуфу ставшей фактически государственной религией, было учение Чжу Си, который в XII веке свел воедино конфуцианские системы, подчеркнув роль знания, как подготовительного этапа правильного поведения, которое стало известно как Школа Разума, или Принципа. Официальная школа чжусианской философии сложилась в Японии в первые десятилетия эпохи Токугава; в ней подчеркивалась традиционная лояльность государству и семье. Придавая большое значение внешней, «механической» пристойности, она имела тенденцию к превращению в узкую и условную формальность, которая, подобно англиканской церкви в дни королевы Виктории, поддерживала социальное и политическое status quoпрактически по всем пунктам.
      В отличие от нее, приверженцы Ван Янмина предпочитали индивидуальный подход к условиям человеческого существования. Они верили, что истину находят интуитивно, а не путем холодных умопостроений. Накаэ Тодзю и последующие приверженцы системы Ван Янмина во многом отличались друг от друга, но все сходились на главенстве интроспекции, независимости разума и чистого сознания. Самоочевидно, что этот подход имел много общего с дзэн-буддизмом, на протяжении многих веков оказывавшим самое существенное влияние на эмоции и эстетические вкусы высшего класса. Одной из причин того, что ванъянминовская форма неоконфуцианства была по вкусу многим мыслителям и деятелям современной Японии, являлось то, что она сочеталась с дзэнской линией в национальной традиции. Как и дзэн-буддизм, конфуцианство Ван Янмина предпочитало конформизму и педантичности прямое соприкосновение с истиной, достигаемое собственными усилиями. Самопознание и самоконтроль считались более важными, чем любой вид формальной зависимости. Правильное поведение в обществе обусловливалось не приверженностью традиции и соблюдением запретов из страха наказания, но посредством интуитивного чувства морали, позволявшего индивиду действовать искренне и правильно. Философия Ван Янмина отличалась сильной антисхоластической направленностью. Некоторые выдающиеся ее приверженцы, как например Кумадзава Бандзан, сформировались, в основном, благодаря самоообразованию и отдали свою энергию прежде всего практической деятельности, а не книжному знанию; однако даже образованные представители этой школы, были склонны отрицать авторитет написанных работ и придерживались индивидуальной морали, диктующей искренние действия. В этом смысле существует очевидное сходство с дзэнским подходом. Будучи частью буддийской религиозной традиции, дзэн, однако, всегда имел тенденцию уделять большее внимание индивидуальной возможности достижения самопросветления с помощью медитации и других способов, тогда как философия Ван Янмина, будучи формой конфуцианства, сосредоточивала свое внимание на действиях индивида в обществе.
      Бакуфу эпохи Токугава, с ее крайней консервативностью и приверженностью правилам, прецедентам и установившимся авторитетам, совершенно однозначно с большим неодобрением восприняла столь нонконформистскую, инвидуалистическую философию. Полнотой официальной поддержкой пользовалось чжусинское неоконфуцианство; наконец в 1790 году главный советник сёгуна опубликовал эдикт, запрещавший распространение «различных доктрин». При том, что эта мера установила монополию учения Чжу Си, она не лишила ученых сторонников Ван Янмина стремления к пропаганде своих идей в письменной форме, или к созданию частных учебных заведений.
      В 1830-х годах, когда эдикт был еще в силе, самым выдающимся философом этого толка был Осио Хэйхатиро. Хотя он начал свою ученую карьеру как сторонник чжусианской формы неоконфуцианства, понемногу он отошел от нее и стал сторонником соперничавшей с ней еретической школы Ван Янмина, положения которой более отвечали его собственному независимому, активному характеру. Таким образом, за много месяцев до того, как Осио в самом общем виде стал рассматривать возможность восстания, он уже мысленно стал в оппозицию к истеблишменту.
      Метафизическая система Осио, оказавшая серьезное влияние на его жизнь и на жизни многих героев — его последователей, основывалась на ванъянминовской концепции тайкё.Это термин переводится очень по-разному: Абсолютный Дух, Абсолютная Идея или Абсоютный Принцип. Тайкёесть фундаментальная творческая сила и источник всех вещей во вселенной. Для выражения понятия Абсолютного Духа Осио часто использовал метафоры в манере, напоминавшей стиль даосских и дзэнских учителей. В одной из лекций он приводит в пример образ кувшина. Если кувшин разбивается, пустота, наполнявшая его, мгновенно возвращается во внешнее пространство; так и человеческое тело автоматически сливается с Абсолютным Духом. Он вечен и стабилен; даже великая гора, говорил Осио, может быть сдвинута землетрясением, но Абсолютный Дух ничто не сместит. Будучи универсальным и предшествующим всем вещам — объектам, чувствам и причинам — он не может быть постигнут простой ученостью; будучи абсолютным и всевключающим, он превосходит форму, время, историю и изменения; не принимая никаких противопоставлений, он отвергает любые различающие категории. В соответствии с этим подходом, социальная несправедливость — предмет, усиленно рассматривавшийся Осио — могла быть связана с чжусианским типом дуалистического анализа, по которому одна группа людей представлялась сущностно отличной от другой.
      Во имя того, чтобы освободить свое сознание от ложных, временных категорий различения, необходимо реидентифицировать себя с Абсолютным Духом. Только посредством возвращения к Абсолюту ( ки-тайкё) мы можем ясно выяснить как собственную природу, так и природу всех вещей, исправить неверные установки относительно условий человеческого существования и обрести стабильность ( фудо). Будучи философом-самураем, больше внимания Осио уделял теме смерти, и в своих лекциях подчеркивал, что посредством возвращения к Абсолютному Духу отрицается и время, и смерть. Вновь и вновь он подчеркивал, что физическая смерть не имеет значения и даже смысла. «Что есть то, что называют смертью?… Вероятно, мы не можем жалеть о смерти тела, но смерть духа — поистине этого надо страшиться». Реидинтифицируя себя с Абсолютом, человек обретает чистоту духа и искренность мотиваций; в этом случае жизнь, согласно классической самурайской фразе, становится «легче птичьего пера».
      В философии Ван Янмина, как и в дзэн, самопостижение и контроль за сознанием являются самыми важными формами обучения. Все люди должны осознать свою истинную природу и, посредством медитации, самодисциплины и искренних действий, очистить себя от ржавчины, образовавшейся из-за ложного мышления. Наша цель, писал Осио, — врожденное, интуитивное знание ( рёти), и лишь посредством обретения такого знания ( ти-рёти), мы можем стереть пыль с зеркала и отчетливо увидеть все вещи.
      Осио применял концепцию Абсолютного Духа к области этики, подчеркивая, что одним из главных ее аспектов была искренность ( макото), давая, таким образом, философское основание положению, всегда бывшему центральным для японского героического идеала. В понимании Осио ки-тайкё(«возвращение к Абсолюту») означало возвращение к искренности и доброте, а также настоятельную необходимость «исправления несправедливости» ( фусэй-о тадасу). Поскольку тайкёвключало в себя Абсолютную Истину, ошибки и зло являлись непреходящими и, подобно времени и смерти, могли быть превзойдены лишь путем реидентификации с Абсолютом.
      Такой оптимистический подход к мировому злу был соотнесен с конфуцианской доктриной исходной человеческой доброты и выражался знаменитым афоризмом: «Люди изначально добры; по природе они обладают этим качеством». Согласно Осио, все мы потенциально способны воспринимать горний свет, дающий возможность отличать добро от зла, а путем трансформации личности ( кисицу хэнка) можем вернуться к Абсолюту. Грубые, формализованные классовые различия, игравшие столь важную роль в официальной концепции общества эпохи Токугава, упразднялись с введением критерия святости, присущей сердцу каждого человека. Потенциальная возможность вернуться к Абсолюту давалась всем человеческим существам, независимо от их положения в жизни (важная уступка со стороны самурая-ученого конфуцианского толка) и пола. Самая последняя крестьянка, гнувшая спину на рисовых полях теоретическимогла стать святой.
      Я заострил внимание на теоретическом аспекте этого поразительного эгалитаризма. Для Осио Хэйхатиро, как и для свиней-правителей со скотного двора Оруэлла, все равны, но некоторые «равнее» других. Несмотря на настаивании на наличии святости у всех, сам он по натуре был яростным приверженцем элиты, отчетливо сознававшим свою принадлежность к самурайскому сословию, и обходился со своими последователями со всей патерналистской авторитарностью феодального лорда. Настаивая на том, что возможность возвращения к Абсолюту дается всем людям, он признавал, что на практике лишь очень немногие способны усовершенствовать себя до истинного состояния святости. В представлении Осио герой-святой — разумеется, ложная скромность не мешала ему приписать таковую роль себе — являлся страстным, прямолинейным человеком, достигшим интуитивного познания себя и всех вещей ( тирёти); его, таким образом, не смущали уже никакие мирские страхи, и он мог посвятить себя с самопожертвенной искренностью искоренению зла и несправедливости. Осио описывал святого как воинственного человека, борющегося с предрассудками, дела которого в обществе «подобны действиям сумасшедшего»; вспоминается замечание Бодлера, цитируемое у Литтона Стрэчи в описании героической катастрофы генерала Гордона: «Il faut etre toujour ivre… il faut vous enivrer sans treve».
      Цель героя-святого — кюмин(«Спасти людей!»); эти иероглифы украшали знамена Осио, когда его теории привели наконец к открытому восстанию. Тем, кому удалось реидентифицировать себя с Абсолютом, присуще убеждать других людей в их потенциальной святости. По Осио, искренность и высокоморальность поведения святого должны привлекать к нему группу преданных последователей и с их помощью осуществлять бескорыстные действия в социальной сфере. Это подводит нас к тому аспекту философии Осио, который более всего повлиял на его поздних последователей, включая Мисима Юкио: «Путь святого лежит лишь через общественную сферу… Знание должно быть соединено с действием ( тигё гоицу)… Даже благородный человек ( кунси), если он знает, что есть добро, но это сознание не определяет его действия, — превращается в ничтожество». В противоположность чжусианской форме неоконфуцианства, утверждавшей, что сперва надо обрести знание, а потом уж действовать соответственно этому знанию, Осио настаивал на том, что «знание без действия свидетельствует о недостаточности знания… Если мы тотчас же не воплощаем наши моральные представления об истине в действия, наше подлинное понимание [этих истин] ничтожно». Это утверждение, разумеется, идет гораздо дальше трюизма «действие говорит за себя громче слов». Возвращение к Абсолюту ( ки-тайкё) включает в себя очищение общества; обретение интуитивного знания ( ти-рёти) побуждает святого подчинить свое сознание непосредственной социальной и политической деятельности. Осио реализовал эти идеи, не удовлетворясь своей государственной карьерой, а позже — спокойной жизнью преподавателя и ученого. Как заметил один выдающихся японский писатель эпохи Мэйдзи, Осио Хэйхатиро был еще более последователен в своих действиях, чем сам великий учитель Ван Янмин.
      Логика философии действия Осио заставляла его сосредоточить внимание на реальной кризисной ситуации в окружавшем его обществе. Для человека с подобными идеями, ему очень повезло в том плане, что судьба послала ему достойное дело: «очищение» от экономической несправедливости путем спасения угнетенных горожан. Живи он на полтысячелетия раньше, философия и характер Осио безусловно заставили бы его направить свою энергию на безнадежное, но «правое» дело роялизма, которому был столь предан его герой Кусуноки Масасигэ; в эпоху Мэйдзи он вполне мог бы войти в одну из групп обреченных фанатиков, восставших против вестернизации с антикварными самурайскими мечами в руках. Однако, в спокойный период благоденствия, ему было бы очень тяжело найти для своей философии конкретное воплощение. В этом состояла трагедия Мисима: он принял философию Осио в то время, когда отсутствовала какая-либо социальная почва для приложения его сил. Поэтому он был вынужден связать свои идеи и психологические импульсы с делом, лишенным хоть какого-либо смысла.
      Задавшись целью добиться справедливости для простых людей, Осио сознательно стал на путь открытого конфликта со своим непосредственным начальством — правительством Бакуфу. Сам он, воспитанный в духе верности самурайскому сословию, прекрасно понимал это противоречие, но разрешил его — по крайней мере, к своему собственному удовольствию — заключив, что лояльность Абсолютному Духу превыше лояльности непосредственному начальнику ( тю). Подчинив свою жизнь моральному императиву: «очистить общество» путем восстановления социальной справедливости для простых людей, он был готов отбросить относительную лояльность, предписывавшую подчинение стоящим выше на феодальной лестнице. На это он мог с полным правом утверждать, что его действия были вовсе не «бунтом черни» ( дзокуран), как их квалифицировало правительство, но «праведным делом» ( гикё).
      Отказ Осио повиноваться феодальным правителям и его выступление в защиту «страждущих мира сего» дало повод некоторым современным исследователям представить его революционным лидером и даже одним из первых социалистов. Действительно, восстание в Осака в 1837 году имело гораздо большую социальную подоплеку, чем многочисленные локальные выступления в эпоху Токугава и ранее. Однако, несмотря на всю масштабность брошенного им вызова, Осио был далек от каких бы то ни было революционных намерений, и причисление его к «первым социалистам» приводит к чрезмерному упрощению мотивов и искажению целей, так же как и навешивание Мисима ярлыка «фашиста». Осио был религиозным лидером, чья философия действенной морали случайно приняла форму социального протеста. Ни в одном из своих произведений или заявлений он не критиковал феодализм как таковой. Вовсе нет. Осио как данность принимал систему, дававшую преимущество самурайскому сословию, к которому он принадлежал. Его негодование было направлено на недостатки внутри системы, особенно — против коррупции и злоупотреблений чиновников, игнорировавших свои моральные обязанности. Если только бы этих мошенников можно было устранить от кормила власти и поставить на их место справедливых (как он сам) людей, стало бы возможным уничтожить всякие следы зла и установить вечный порядок и справедливость. Это — порыв реформатора-утописта, борющегося за моральную справедливость, а не революционера, желающего уничтожить иррациональную или устаревшую социально-экономическую систему. Краткое объяснение по видимости радикальной позиции Осио было дано в 1952 году Маэда Итиро во времена, когда героя широко провозглашали предвестником современной социалистической революции:
      Он постоянно поддерживал феодальный порядок и, будучи представителем класса, стоящего во главе четырех социальных сословий, был исполнен решимости уничтожить зло и недостатки в управлении, от которых в то же время происходила вся неустроенность… Однако, ради эффективного воплощения своих планов, ему пришлось прибегнуть к помощи представителей низших, угнетенных классов, находившихся в конфронтации с феодальными [властями].
      Осио, философ-самурай, не рассуждал в мирских терминах о систематической реформе или о проведении социальной революции. Скорее, его миссия — идеалистическая, романтическая и в сущности своей непрактическая — заключалась в том, чтобы «изжить насущное зло» ради того, чтобы он мог «спасти людей из ада прошлого и… устроить рай прямо перед их глазами».
      Под «адом» Осио понимал прежде всего жалкое экономическое положение беднейших элементов населения. Крестьяне были главными жертвами длительного голода, периодически поражавшего всю нацию за период Токугава. Но и городские массы также жестоко страдали от недостатка продуктов питания и внезапных повышений цен на рис. Легкость и изобилие Плывущего Мира, изображаемого театром Кабуки, цветные гравюры укиё-эи литература о «весёлых» кварталах могут нарисовать несколько неверную картину реальной жизни, которой жило большинство горожан в века «славной изоляции» Японии. На самом деле большинство обитателей таких крупных городов как Эдо и Осака существовали практически на черте экономической бедности, и каждый резкий прыжок рыночных цен делал их положение отчаянным. Большинство городского населения было недавними переселенцами, которых выгнало из деревни невыносимое экономическое положение и которые поддерживали свое шаткое существование, нанимаясь слугами или поденными рабочими. Они и становились первыми жертвами в голодные периоды.
      Прямой причиной этих бедствий были, конечно, скудные урожаи и недостаточность посевов, но их последствия значительно усугублялись непродуманной, скаредной экономической политикой Бакуфу. Правящий класс самураев, богатство которого измерялось размерами рисового дохода ( коку), непрестанно усиливало нажим на деревню с тем, чтобы та производила больше, а потребляла меньше, будучи твердо уверен в том, что смысл существования крестьян был «оставаться в живых, но не наслаждаться жизнью»; однако к XVIII веку беднейшие фермеры достигли предела производительности, сверх которой их них можно было мало чего выжать с помощью налогов или законов против роскоши. Вот только они не могли скопить никаких запасов, чтобы хоть как-то протянуть в тяжелые времена.
      Глубоколежащая причина голодовок и прочих бедствий была демографической. Для закрытой, изолированной экономики, какая существовала в Японии в эпоху Токугава, любой постепенный рост населения неизбежно был опасен, и можно почти с уверенностью утверждать, что периодически повторявшиеся голодные времена подтверждали теорию мальтузианцев. Возможно, нет никакого совпадения в том, что экономические кризисы 1782 и 1882 годов оба разразились, когда население Японии превысило свои «безопасные» рамки приблизительно двадцати семи миллионов человек. И все же факт остается фактом: интенсивность человеческих страданий может быть уменьшена более рациональным и благодетельным правлением.
      Из-за непереносимых трудностей и бездушного, неэффективного управления, население Японии, несмотря на традиционную покорность и послушание, периодически взрывалось негодованием.