- Сударь, - закричал Андарз, - зачем ненужное кровопролитие? Умоляю пропустить петицию к государю!
      И замахал зеленым шелковым свитком.
      - Ах ты казнокрад, - отвечал ему Киссур, - сшей-ка себе из твоей петиции штаны, а то их у тебя двести штук, и все из кожи чахарских нищих!
      Три года назад господин Андарз подавлял восстание в Чахаре, и сильно разбогател, арестовывая людей, подозреваемых в богатстве, и отпуская за взятки бунтовщиков.
      - Сударь, - закричал Андарз снова, - умоляю допустить мирный народ во дворец!
      - Ах ты собака, - отвечал ему со стены Киссур, - и промеж ног-то у тебя не больше кисточки для письма! Поглядись в зеркало! С такой рожей, как у тебя, не то что во дворец, и в рай не пускают!
      Тут мятежный начальник полиции увидел, что к переговорам этот человек неспособен, поменял тон и завопил:
      - Ну, Белый Кречет, я тебя заставлю кричать курицей!
      Повернулся к сотнику, случившемуся рядом, и сказал:
      - Передайте совету, что сегодня он будет заседать в Зале Ста Полей. Я приведу в него государя, как утку на поводке, и он подпишет конституцию.
      - Это разобьет его сердце, - сказал сотник.
      - Разбитое сердце лучше, чем отрубленная голова, - ответил Андарз.
      С этими словами Андарз махнул платком: загремели барабаны, и множество лодок поехало вниз по течению. В лодках сидели парчовые куртки и ловко пихались шестами.
      - Эй, ты Белый Кречет, - закричал человек на первой лодке, - что сидишь за стеной, как вошь за шапкой?
      Киссур выскочил на стену, упер в расщелину стены лук, укрепленный серебряными пластинами, взял из колчана стрелу с гудящим хвостом, наложил ее на тетиву и выстрелил. Стрела вошла в воду перед первой лодкой, и так и осталась торчать из воды, а лодка налетела на стрелу и перевернулась. И тут же другие лодки стали застревать и переворачиваться. "Это колдовство Арфарры" - в ужасе закричали бунтовщики, а Андарз побагровел и воскликнул:
      - Я понял, в чем дело! Эти люди поставили ночью вверх по течению заостренные колья, на них-то и налетают наши лодки. И прибавил, обращаясь к племяннику:
      - Если бы чернь не разорила варварскую слободу, можно было бы пригрозить варварам, что мы расправимся с их женами и лавками, и они непременно бы сдались! Я всегда говорил, что недостаток гуманности вредит лучшим предприятиям!
      А Киссур и его воины на стене хохотали, глядя на лодки. В эту минуту на берегу раздались крики:
      - Чудо, чудо! Сам Господь нам помогает!
      Киссур обернулся и увидел, что вверх по течению идут, без весел и без канатов, тридцать больших лодок. Киссур некоторое время смотрел на этакое чудо, а потом крикнул Алдону:
      - Я знаю, в чем дело! Видишь возвышение на корме? Под днищами этих лодок есть колеса, а в возвышении сидят люди, которые вертят колеса ногами!
      Поняв, в чем дело, Киссур приказал рвать тряпки в домах и цветы в саду и бросать все в воду, навстречу лодкам. Вскоре плети клематисов и шелковые гобелены запутались в колесах кораблей, и течение стало сносить их вниз.
      Тогда Андарз велел привести торговые суда, связывать их цепями и ладить лестницы с борта. Долгое время штурм не удавался. Вдруг ветер переменился, и цепь кораблей швырнуло к угловой башне. Люди выставили лестницы и стали взбираться наверх. Киссур, однако, зря времени не терял. За ночь в дворцовых мастерских было изготовлено много полезных машин, и особенно много пользы причинила одна, поставленная слева от ворот. Камни с нее в конце концов проломили палубу одного из кораблей. Но после этого корабли, связанные цепью, вновь сомкнулись и уже не отходили от башни. Огонь их не брал, так как Андарз обмазал палубы какой-то смесью глины с уксусом и велел все время их смачивать.
      - Вперед, - сказал Киссур, перехватил покрепче обе секиры и спрыгнул на первый из кораблей. Там он принялся орудовать этими секирами с необыкновенным проворством, не разбирая, что перед ним - человек или корабельная балка.
      - Он сейчас потопит корабль, - раздались испуганные крики.
      Андарз на берегу установил высокий алтарь, повалился на красную циновку перед алтарем и воскликнул:
      - О небо! Если эти негодяи правы, то уничтожь меня на месте, если же прав народ, уничтожь негодяев!
      В этот миг одна из небольших лодок, отошедших от берега, столкнулась с угловой башней, а вслед за ней и вторая. Андарз бросил на алтарь щепотку благовоний - из курильницы взвился легкий дымок. Вдруг раздался треск, словно с неба содрали шкурку, потемнело и загрохотало, из воды поднялись огромные золотые вилы и с силой ударили в дворцовую стену.
      И если вы хотите узнать, что случилось дальше, - читайте следующую главу.
      12
      Взрыв был такой силы, что Киссура на корабле шваркнуло о палубу. Он открыл глаза и увидел, что в дворцовой стене зияет два больших проема до самой воды, а с верхушек проломов сыплются его люди и серебряные гуси, словно караван, поскользнувшийся на дороге в обледеневшем ущелье. В этот самый миг к лежащему Киссуру подскочил один из военных чиновников, ткнул в него мечом и заорал:
      - Сдавайся! Нас тысяча, а ты один.
      Киссур отказался:
      - Ах ты наглая курица! Удача одного удачливого сильнее силы тысячи сильных!
      - Ах ты собака, - закричал сотник, - ты затеял эту резню и обрек на разграбление дворец, спасая свою шкуру, а не государеву! Убудет ли от государя, если он подпишет конституцию?
      - Дурак, - возразил ему Киссур, - или государь Бог, и тогда ему не надобна конституция, или государь - человек, и тогда конституции не надобен государь. А государь с конституций - это как штаны, жареные в масле - и съесть нельзя, и носить не хочется. Знаем мы эти штучки с конституциями в Варнарайне!
      Тут чиновник сообразил, что в спорах такого рода словесные аргументы не бывают окончательными, рассердился и ударил Киссура мечом. Но Киссур поймал лезвие меча в щель между обухом секиры и крючком, дернул на себя и вырвал меч из руки чиновника. После этого он подпрыгнул спиной, вскочил на ноги и нанес чиновнику такой удар, что одна половинка чиновника упала по одну стороны палубы, а другая половинка чиновника упала по другую сторону палубы. Киссур оглянулся и увидел, что на корабле нет ни одного живого человека в кафтане городской стражи, а парчовые куртки едут на лодках прямо в проломы. "Ого-го, - подумал он, - дело плохо", - сделал прыжок карпа и ушел в воду.
      Киссур плыл под водой, пока не зацепился за парчовую скатерть. Он посмотрел вверх и догадался, что скатерть свисает с деревянного колеса одной из лодок, пущенных Андарзом. "А ведь между колесом и днищем должен быть воздух" - подумал Киссур. Он подплыл ближе и осторожно просунул голову между лопастями, в узкий и длинный деревянный колодец.
      Вскоре наверху послышался шум приставшей лодки и голоса:
      - Господин Андарз приказал увести лодку.
      Киссур раскорячился и уперся поплотней, плечами в стенку колодца, а ногами в деревянную лопасть.
      Колесо заскрипело. Киссур раздулся от натуги.
      - Нет, - сказали наверху, - застряло. Надо нырять вниз.
      - Какого беса - нырять! Там дворец грабят! Меня жена вечером спросят - ты что делал, когда грабили дворец? Что я ей отвечу: тряпку из колеса тащил? Ты думаешь, дворец каждый день будут грабить?
      - Теперь, может, и каждый день, - возразили неуверенно.
      Вскоре послышался плеск весел, и лодка со стражниками пошла дальше, через канал.
      Через час Киссур выбрался на палубу. Плоскодонку снесло вниз по течению, довольно далеко от дворца. Солнце уже садилось в воду. Вокруг простиралась безбрежная водная гладь, где-то справа торчали игрушечные домики предместья. Слева начинались Андарзовы болота: Киссур усмехнулся, вспомнив, что мятежный военный чиновник даже и не пытался брать дворец со стороны своих болот.
      На палубе, глазами вниз, лежал десятник, убитый камнем из катапульты. Киссур сбросил свой шелковый кафтан и переоделся в полицейскую одежду, снятую с убитого бунтовщика. "Поистине, - подумал он, - в мире поменялся местами верх и низ, если бунтовщики одеты в парчовые куртки". Повертел в руках кинжал с красивой рукояткой в форме свернувшегося пятиглавого дракона с красными рубиновыми глазами, и сунул в рукав.
      Бой был, в сущности, кончен: не было такой силы, которая помешала бы Андарзу взять дворец. Но Киссуру не хотелось, чтобы про него говорили, будто он отправился на тот свет, не прихватив с собой какого-нибудь врага. Нана? Андарза? Шиману? Это уж как получится.
      В полдень Киссур подошел ко дворцу первого министра. Золотые двери были распахнуты настежь, и во дворе раздавали народу мясные пироги, круглые, как небо, и рисовые пироги, квадратные, как земля. На дверях повесили табличку: "Первый министр народа". Какой-то лавочник надрывался:
      - Снимите! Я ее позолочу!
      Киссур пропихнулся к бочонку, с которого раздавали пироги, и взял себе тот, который с мясом.
      Сосед-башмачник пихнул его под локоть и сказал:
      - Все, братец! Раньше богачи задабривали чиновников, а теперь будут задабривать народ!
      Двор гудел голосами:
      - А что Андарз разрушил стену, так это никакое не колдовство, а штука под названием порох, они ее вместе с первым министром варили для похода на "черных шапок".
      - А вот моя соседка и говорит...
      - А где сейчас Добрый Совет - в префектуре?
      - Нет, во дворце, в Зале Пятидесяти Полей.
      Зала Пятидесяти Полей стояла на берегу озера в государевом саду. Это был двухэтажный павильон, который государыня Касия выстроила когда-то для министра Руша, с нефритовыми колоннами и крытой дорогой вокруг второго этажа. Дорога переходила в двухэтажный мостик через красивую, покрытую цветущими лотосами заводь. Солнце стояло в самом зените, огромные гладкие листья лотосов обвисли от жары и чуть шевелились, как бока огромной доброй коровы. Дворцовые арки, похожие на удивленно выгнутые брови женщины, недоуменно рассматривали народ.
      Простолюдинов в залу не пускали, но человека в парчовой куртке со знаками отличия пустили беспрепятственно.
      В зале было около шестисот человек, скромно одетых, и с красными повязками, завязанными в форме ослиных ушей. На поясах у них были таблички из носорожьей кости с обозначением округов и имен. Посередине залы, на большом помосте, стоял алтарь Единому, украшенный цветочными шарами и шелковыми лентами. Справа от алтаря были трибуна и длинный стол, за которым сидел Шимана и двенадцать избранных собором сопредседателей. Нана не было. Министр гулял где-то по городу на плечах народа.
      Киссур с сожалением убедился, что людей на трибуне охраняет дюжина телохранителей. Все двери были в двойном кольце охраны, а на полупустой галерее вокруг второго этажа стояли, стараясь особенно не выглядывать, несколько лучников с угрюмыми глазами. Один из лучников заметил пристальный взгляд "парчовой куртки" и нахмурился. Киссур, деланно зевнув, отвернулся.
      В этот миг в зал вбежал племянник Андарза и закричал:
      - Братья! Только что гражданин Андарз взял четвертую стену дворца! Он клянется, что сегодня вечером вы будете заседать в Зале Ста Полей! Он приведет туда государя, как гуся на поводке, а на другом конце поводка повесит Чаренику! Ничто не спасет изменников!
      Тут они стали обсуждать какую-то гнусность, и Киссур стал проталкиваться к выходу. Тем временем на ораторское возвышение вскочил кривоногий ткач. Киссур прислушался.
      - Граждане, - сказал ткач, - что я слышу! Народные представители сидят здесь и праздно болтают! Андарз заявляет нам, что берет помимо нас в плен государя, и мы рукоплещем этому! Но кто этот человек, Андарз? Он был рабом богатых и тираном бедных! Он расправился с нашими братьями в Чахаре, и еще два дня назад он пытался заставить государя подписать манифест, который передал бы всю власть над империей в руки семерых негодяев, шестерых из которых он грозится повесить, а седьмой - он сам. Мыслимо ли видеть, как плоды свободы народа вырывают из рук народа?
      Пока ткач говорил, у алтаря за его спиной какой-то человек в курточке садовника наливал в светильники масло. Киссур внимательно следил за этим садовником. Тот покончил с маслом и собрал пустые кувшины. К изумлению Киссура, садовник с тележкой не стал спускаться вниз к тяжелым, охраняемым стражей дверям, а шмыгнул куда-то за колонну второго этажа и пропал. Киссур не спеша поднялся по галерее и толкнул стену в том месте, где пропал садовник. Стена подалась, - это была служебная дверь, для красоты сделанная незаметной. За дверью начиналась крытая дорога через пруд. Садовник уложил кувшины в подвесной короб, достал из-за пояса ключ и стал аккуратно провешивать в ушки двери большой замок.
      - О, - сказал Киссур, - это то, что мне нужно!
      Он вынул из руки садовника ключ, вытащил замок и пошел.
      - А дверь? - горестно спросил садовник. Киссур оглянулся, снял с соседнего фикуса синюю ленточку, продел ленточку в ушки двери и завязал.
      - А дверь обойдется и этим, - наставительно сказал Киссур.
      Старенький садовник вздохнул и украдкой утер слезу.
      Киссур пересек крытую дорогу, свернул налево и направился, ведомый безошибочным инстинктом, к дому господина Мнадеса, бывшего главноуправляющего дворца. Замок он забросил в первый же случившийся рядом прудик.
      Через пять минут после того, как Киссур исчез за крытым мостом, на галерее поспешно прошел другой человек. Он оглянулся, с удивлением поглядел на дверь, которой, очевидно, не видал со внутренней стороны, нагнал садовника и принялся его расспрашивать. Пожевал губами и заторопился обратно.
      Это был человек из личной охраны господина Нана: в отличие от бунтовщиков, в глаза не видавших ни Киссура, ни дворцовой роскоши, этот охранник был с Наном в Зале Ста Полей, когда Киссур читал свой доклад, и у него была неплохая память на лица.
      На рыночной площади Святой Лахут собрал своих приверженцев и сказал:
      - Братья! Отчего это верующим не удалось переправиться через канал, а негодяю Андарзу - удалось? Мне было видение, что наша неудача произошла через колдовство Андарза! И еще мне было видение: отчего это богачи в совете запретили Андарзу штурмовать последнюю стену? Да потому, что там заседают предатели, снюхавшиеся со дворцом, и такое между ними и Андарзом было соглашение!
      Уже настала третья четверть дня, когда к мятежному министру полиции явились десятеро горожан во главе с кожевником. Они сказали, что они городская депутация и просят его подождать со штурмом.
      - Так, - сказал Андарз, - народ не доверяет мне?
      - Что вы, - возразил кожевник, - но важно, чтобы конституция имела конституционное начало. Притом оборванцы устроили погром в варварской слободе. Мы это осудили. Но нельзя ли направить часть стражников на соблюдение порядка в городе?
      Андарз был человек воспитанный. Он поцеловал указ и приказал прекратить приготовления к штурму. Потом повернулся к своему племяннику и произнес с усмешкой:
      - Что ж! Поеду-ка я ко дворцу господина Мнадеса. Меня ждут его ламасские вазы!
      Но когда господин Андарз доехал до дворца, ваз там не оказалось. Вся мостовая на сто шагов была усеяна черепками ламасских ваз и другой утвари, на площади пылал веселый костер из инисских ковров, и над толпой раздавался веселый крик: "Кто украдет хоть ложку, будет повешен!"
      Господин Андарз побледнел, лишился чувств и упал бы с коня, если бы племянник не подхватил его вовремя.
      Киссур увидел Андарза со второго этажа дома господина Мнадеса. Киссур усмехнулся, швырнул на пол кусок окорока, которым лакомился в компании лавочников, и легко побежал вниз по лестнице.
      Киссур выбежал за ворота, но начальника стражи уже нигде не было. Он свернул в боковой двор: Андарз, упав с коня, лежал у какого-то черепка и горько над ним рыдал. Его свита столпилась вокруг в нерешительности. Уже темнело. Киссур сжал покрепче рукоять боевого топорика и пропихнулся меж людей.
      - Куда прешь, - закричал кто-то, и несколько рук вцепились в Киссура.
      Андарз поднял голову.
      - Осторожней, - крикнули в толпе. - Арфарра всюду разослал убийц!
      - Приведите-ка его сюда, - велел мятежный министр полиции.
      Киссура потащили вперед. Он закрыл глаза и опустил голову. Потом он открыл глаза. Андарз смотрел прямо на него, и серые глаза Андарза были полны слез. Под каменной стеной было уже совсем темно.
      - Рысий Глаз, - заорал Андарз на Киссура, - ты что здесь делаешь? Уже принес ответ от Чареники?
      Киссур молчал.
      - Я тебя куда послал? А ты пошел с толпой черепки бить?
      - Господин, - тихо ответил Киссур, - вы забыли дать пропуск через передовые посты.
      - Выдать ему пропуск, - распорядился Андарз, - и десять палок за опоздание. Ответ Чареники к утру должен быть у меня.
      Андарз повернулся и ушел.
      Киссура разложили на малых козлах, всыпали десять палок и выдали пропуск.
      - В Залу Пятидесяти Полей, - распорядился Андарз.
      Когда всадники проехали уже три или четыре улицы, племянник Андарза тихо наклонился к его уху и прошептал:
      - Дядюшка, вы поняли, кто это был?
      Андарз страшно осклабился в темноте и ответил:
      - Мне нет никакой пользы убить этого человека сейчас. А теперь он вернется во дворец и еще успеет перед смертью сделать для меня много добрых дел; может быть, убьет Чаренику.
      - А он не опасен? - возразил племянник.
      - Наоборот! Дворец защищают разве что сорок лавочников. Если он отговорит государя от сдачи, что может быть лучше?
      На полпути к Зале Пятидесяти Полей господин Андарз встретил господина Нана. Они слезли с коней и расцеловались на глазах народа. Обратно народ их не пустил: принесли откуда-то стол, обломали ножки, посадили обоих министров на стол и понесли на руках. Господин Андарз вскочил на ноги, разодрал на себе шелковую рубашку, обнажив красивую, цвета миндаля грудь, и закричал:
      - Граждане! Я всю жизнь лгал и всю жизнь был рабом. Сегодня я счастлив, потому что я с вами. Если я завтра умру, я умру свободным!
      - Эка, - сказал кто-то внизу, - это, оказывается, он был рабом. А кто комаров под столицей развел?
      В столице последние годы прибавилось комаров: они родились на болотах, в которые по совету Андарза было превращено все левобережье.
      Перед Залой Пятидесяти Полей были каменные подмостки для храмовых представлений. У подмостков народ бил глиняные изображения яшмового аравана Арфарры, помощника бога-покровителя тюрем.
      К Нану выскочил командир его личной охраны, варвар из "красноголовых", и зашептал что-то ему на ухо, время от времени кивая на крытый мост, ведший через пруд ко второму этажу. Нан слегка усмехнулся и громко сказал:
      - Вы правы, сударь! Почему бы вам не охранять Добрый Совет? Это, воистину, важнее меня!
      В зале Шимана Двенадцатый расцеловался с Наном:
      - Господин Нан! Небо избавило вас из когтей негодяев и колдунов, чтобы давать нам советы! Разве мы, люди цехов и лавок, понимает дальше своей лавки? Сколько мы уже совершили по скудоумию ошибок! Направьте же нас на истинный путь!
      Господин Нан прослезился и молвил собравшимся:
      - Злые люди обманули государя и держат его в плену! Кто такой этот Киссур? Ставленник Мнадеса и последняя опора дворцовых чиновников! А человек, выдающий себя за Арфарру? Вообще самозванец, - его зовут Дох, он был арестован в Харайне за казнокрадство, бежал из тюрьмы и мошенничал в столице!
      Эти сведения породили всеобщий восторг, а господин Нан продолжил:
      - Граждане! Помните - революция должна быть человечной! Помните истинная человечность - не в том, чтоб, спасая одного, губить тысячи, а в том, чтобы спасти тысячи, хотя бы и пожертвовав одним человеком.
      Граждане! Я слышал на улице крики о том, что всякий излишек оскорбляет бога, и что богачи не могут быть добродетельными. Те, кто это кричит - провокаторы и агенты Арфарры! Граждане! Истребляйте провокаторов железной рукой и раздавайте народу больше хлеба и мяса!
      Обе эти рекомендации были приняты единогласно. После этого совершили молебен об удачном исходе революции, и Нан, Андарз и Шимана, пешком сквозь толпу ликующего народа отправились на обед в белокаменный дом Шиманы, стоящий чуть в стороне от рыночной площади.
      Площадь кишела народом, торговцы сгинули, переломанные лавки были нагромождены одна на другую.
      - Великий Вей, - негромко спросил Нан, - что с площадью? Арфарра разорил рынок?
      - Нет, - сказал Шимана, но люди нашли, что здесь лучше говорить.
      - Если государь подпишет конституцию, - сказал Нан, - как мы поступим с Киссуром и Арфаррой?
      - Как можно, - возразил один из спутников, - вводить в действие конституцию, не расправившись с ее врагами?
      После света, толпы и криков Нан очутился в небольшой, двуступенчатой комнате, в глубине сада. Комната, как и два года назад, была завешана красными циновками. В глубине комнаты по-прежнему сидела пожилая женщина, писаная красавица, и ловко плела циновку. Нан и Андарз совершили все подобающие поклоны, а толстый Шимана стал на колени и некоторое время целовал ей ноги.
      - Что, Нан, - спросил тихо Андарз, начальник парчовых курток, - вы по-прежнему опасаетесь быстрых перемен?
      Нан ответил:
      - Ничто не бывает дурным или хорошим само по себе, но все - смотря по обстоятельствам. Все мысли чиновника должны быть о благе народа. Если в стране самовластие - он использует самовластие. Если в стране революция он использует революцию.
      Шимана встал с колен и хлопнул в ладоши: вооруженные люди внесли праздничную еду, поклонились и пропали. Между прочим, на серебряном блюде внесли круглый пирог-коровай. Шимана разрезал пирог на три части и с поклоном положил Нану на тарелку кусочек пирога. Нан взял другую треть пирога и с поклоном положил ее на тарелку Андарзу, а Андарз, в свою очередь, поднес кусочек пирога хозяину. После этого гости приступили к трапезе.
      - А что, - спросил Нан внезапно, - я видел, как на площади народ теребил этого негодяя Мнадеса, и потом встречал обрывки Мнадеса в разных местах. Как вы об этом полагаете?
      - Я об этом полагаю, - отвечал с важностию Шимана, - что это дело божие.
      Нан взглянул в глаза еретика и с удивлением обнаружил, что они совершенно безумны.
      - Великий Вей, - сказал с тоской министр Андарз, - они разбили все вазы из собрания Мнадеса. Последние вазы Ламасских мастеров! И знаете, кто это был? Только лавочники, ни одного нищего! Нищие завидуют лавочникам, а не министрам! Все разбили, и кричали при этом: "Кто украдет хоть ложку, будет повешен!"
      Шимана не удержался и сказал:
      - Это автор памфлета о "Ста вазах" растравил им душу. Если бы не этот памфлет, о вазах бы не вспомнили.
      Это было жестоко: многие знали, что автором памфлета о "Ста Вазах" был сам министр полиции.
      - Эти вазы, - сказал Андарз, - спаслись при государе Иршахчане, когда дворец горел три месяца. А знаете, что эти лавочники сделали потом? Попросили заплатить им за шесть часов работы!
      Наконец глава еретиков, беглый министр полиции и народный министр закончили праздничный обед. Андарз едва притронулся к еде. Перед глазами его стояли печальные и немного удивленные глаза зверей на раздавленных черепках. Он едва сдерживал себя, чтоб не разрыдаться и чувствовал, что что-то непоправимо оборвалось в мире.
      Подали чай.
      - Что мы будем делать, - сказал Нан, - если государь не подпишет конституции?
      Еретик Шимана подозвал мальчика с розовой водой, вымыл в воде руки и вытер их о волосы мальчика.
      - Мне было видение, - сказал Шимана, что государь Миен жив.
      Государь Миен, напомним, был старший брат царствующего государя Варназда, тот самый, которого монахи-шакуники подменили барсуком. Вдовствующая государыня дозналась об этом и казнила и барсука, и монахов.
      Шимана хлопнул в ладоши: одна из дальних циновок приподнялась, в глубине комнаты показался человек. По кивку Шиманы он подошел поближе. Ему было лет тридцать на вид. Простоватое лицо, подбородок скобкой, глаза широко расставлены и чуть оттянуты книзу. Самое смешное, что человек и вправду несколько походил, сколь мог судить Нан, на казненного юношу.
      - Как же вам удалось спастись, - спросил Нан, - и где вы были эти одиннадцать лет?
      - Я, - сказал человек, по-детски выкатывая глаза, - был предупрежден о замыслах монахов, и лежал в постели, не смыкая глаз. Когда монахи, превратив меня в барсука, хотели меня задушить, я выскочил и утек через очаг. И, - запнулся государь-барсук, - я бегал по ойкумене одиннадцать лет, уязвляясь страданиями народа, а неделю назад мне во сне явилась матушка Касия, и сказала: "Сын мой! Иди в храм красных циновок и потри там голову об алтарь - Единый Господь простит тебя, и твой облик и твой престол будут возвращены тебе".
      - Я, - прибавил человек, с надеждою глядя на Нана, - буду хорошим государем. Я видел страдания народа.
      Расколдованный барсук поцеловал руку Шиманы и удалился.
      - Ну что? - спросил с надеждой Шимана.
      - У него неплохие манеры, - сказал Нан.
      - Нет такого идиотизма, - сказал министр полиции, - которому бы народ не поверил.
      - Политика, - сказал Нан, - это искусство говорить языком, доступным народу. От их речей, - и он кивнул куда-то в сторону залы Пятидесяти полей, - народ скоро соскучится, а про барсука он понимает.
      - Вот, - сказал Шимана, - и я то же думаю. Если государь не подпишет конституции... Хотел бы узнать ваше мнение: что мне делать с расколдованным барсуком?
      - Заколдуйте его обратно, - фыркнул Нан.
      Меж тем делегация Доброго Совета пожаловала во дворец. Государь наотрез отказался видеть этих людей. Киссур стал настаивать; с государем случился припадок астмы. Делегацию, в особом зале, принял Злой Совет. Глава делегации, пожилой старости цеха красильщиков, зачитал длинный шелковый свиток.
      Староста был испуган великолепием дворца и отсутствием государя. Конечно, он был человек рассудительный, в оборотней не верил, днем, во всяком случае... Но кто его знает? Какой страшный старик с золотыми глазами!
      Киссур стоял, презрительно выпятив губу. Спина Киссура болела от побоев, а душа... Великий Вей! Киссуру казалось, что все смотрят на него, как на труса. Он бежал! Кинулся в воду, как карась! Правда, он убил нескольких человек, Киссур не считал, скольких именно. Но он бежал, а не умер за государя! А почему? Да потому, что сам бой был несправедлив! Справедливый бой - это тогда, когда военачальник бьется с военачальником, а дружинник - с дружинником! Дружина не будет служить сеньору, который не дерется впереди, и сеньор никогда не потерпит, чтоб самый богатый противник достался какому-нибудь простолюдину. А здесь? Что за подлый бой!
      Не только Андарз, негодяй и взяточник, не думал быть впереди, но сама головка мятежа заседала в городской префектуре и занималась... бог ее знает, чем она там занималась? Если шестьсот человек сошлись вместе, и это не войско и не пирушка, то разве можно понять, зачем они сошлись вместе?
      Делегат окончил чтение, Киссур посмотрел на свиток и сказал:
      - А ну-ка отдайте мне этот свиток!
      - Он его разорвет! Не давай! - зашипел один делегат другому.
      - Клянусь божьим зобом, - зашипел Киссур, - обязательно разорву, и на одном конце повешу Нана, а на другом - Андарза!
      - Трудновато это будет тебе сделать, - съехидничал лавочник, - потому что в твоем войске - двадцать варваров, а в нашем, - весь народ.
      Киссур усмехнулся и сказал:
      - По трем причинам войско терпит поражение. Во-первых, когда военачальники больше хотят свести счеты друг с другом, чем с врагом. Во-вторых, когда, победив, воины, в погоне за добычей, перестают слушаться полководца и становятся уязвимыми. В-третьих - из-за зависти богов. Оттого же, что в одном войске больше народу, а в другом - меньше, поражения не терпят никогда.
      После этого краткого обмена мнениями делегацию выпроводили вон, а государственный совет удалился на совещание.
      Господин Лай наклонился к уху господина Чареники.
      - Проклятый старик, - сказал Лай, - он предсказал сначала бунт, а потом - конституцию. Он хоть скажет, что делать дальше.
      - Он, - холодно сказал Чареника, - предложит нам согласиться на всенародные выборы и на суд присяжных.
      - Но тогда суд обвинит его... и тут же Лай прикусил язык, сообразив, что, как ни странно, именно Арфарре, да и Киссуру, конституционный суд не может предъявить ни одного обвинения. Более того, если речь зайдет о пересмотре несправедливых приговоров, приговор Арфарры будет отменен первым. Что и Чаренике, и Андарзу, и Лаю, и Хардашу, и даже самому Шимане Двенадцатому есть за что давать ответ: а отшельника Арфарру упрекнуть не в чем! И, конечно, нет никакого сомнения в том, что при всенародных выборах тысячи крестьян ойкумены проголосуют за своего бога, яшмового аравана Арфарру.
      Чареника увлек Лая в сторонку и что-то зашептал на ухо.
      Киссур поддержал Арфарру, которому было тяжело подниматься по ступенькам.
      - Советник, - сказал Киссур, - позвольте мне повесить Чаренику! Он предал государя! Андарз посылал к нему какого-то Рысьего Глаза, а Чареника ничего об этом не сказал!
      - Предоставь это дело мне, - промолвил Арфарра.
      Члены Совета взошли в Голубую Залу. Арфарра сел в кресло о шести ножках, с рысьими головками по краям. Полуприкрыв глаза, он думал о том, что про Киссура говорят, будто варвар навел порчу на государя. Что народ истолкует припадок астмы как подтверждение этому, и что государь это знал, а все-таки с ним случился припадок.
      - Что вы думаете по поводу конституции? - спросил его Чареника.
      Арфарра улыбнулся и пробормотал, что сначала хотел бы узнать мнение других.
      - Омерзительная бумага, - сказал некто господин Харшад, один из ближайших друзей Чареники и председатель Верхнего суда.
      - Ба, - вскричал Киссур, - но вас не было в зале с делегатами, когда вы успели ее прочесть?
      - Великий Вей, - сказал с достоинством господин Харшад, - зачем я должен ее читать, когда один из авторов ее - этот циник и негодяй Андарз? Разве простит он нам, что мы остались верны государю?
      - Ах да, - сказал Киссур, - вы же сами подписали такую бумагу три дня назад, когда хотели зарезать меня в государевой спальне.