Вейская империя (Том 1-5)

      Скверное настроение Аххара объяснялось содержимым склада: то были ящики с оборудованием для горных и кожевенных работ. Аххар прибыл на склад с самыми радужными надеждами: все летело вихрем, назначения и перестановки сыпались, как крупа из крупорушки, самое время воровать! Поди потом, узнай, сколько риса было на складе. Ах, по документам впятеро больше? Ничего не знаю, мой предшественник украл, да и повесился, боясь недостачи!
      И вдруг - машины! Кто, скажите на милость, будет покупать станки, если уже существующие запрещены указами и вот-вот будут разгромлены толпой?
      Аххар так горевал, что даже прокопал в одном из ящиков дырку и заглянул внутрь. Внутри было что-то белое, полукруглое, - наверняка такого станка нет в перечне разрешенных! Совсем плохо!
      Поэтому господин Аххар был от души рад, когда на третий день к берегу пристала небольшая раздвижная баржа, и вышедший на берег белокурый и сероглазый варвар в платье шакуника-мирянина, от имени храма предложил купить станки.
      - Погрузка - завтра ночью, - сказал варвар, - деньги в руки, но с одним условием: официально храм не имеет к этой сделке никакого отношения.
      - Четыреста ишевиков, - сказал начальник склада.
      - Пятьдесят, - отрезал варвар, - никто у вас, кроме храма, этого товара не купит! Кому сейчас нужны машины?
      В конце концов сошлись на ста пятидесяти.
      Через два дня почтовый голубь принес подтверждение: обязанности наместника провинции временно исполняет инспектор из столицы.
      Арфарра подписал указы об аресте тех, кто был слишком повязан с покойником Баршаргом. За два дня убежал лишь один. Имущество лишало людей разума. Бедняки с легкостью бегут от сборщика налогов, - а меж тем они невинны, богачи надеются до последнего, ценя добро больше жизни...
      Оборванный монашек сказал:
      - Народ не знает, насколько серьезно ваше намерение расправиться с богачами. Сходятся в том, что искоренение зла вряд ли будет полным, если вы не арестуете господина Даттама.
      Арфарра помолчал и сказал:
      - Видишь ли, Шой, если я арестую Даттама, то я должен буду отослать его в столицу, а это означает лишь то, что судьи Даттама станут богаче на несколько миллионов, которые он найдет способы возместить с народа.
      Монашек пошевелил губами и сказал:
      - Осмелюсь доложить, что в настоящее время провинцию обходит сын Ира. Послезавтра он проходит через поместье Даттама. По этому случаю там будет большой праздник и скопление народа. Мудрено ли в такой момент произойти возмущению?
      - Прекрасно придумано, - одобрил Арфарра. - Послезавтра я сам появлюсь в поместье и подам вам знак.
      Ночью Арфарра долго глядел на небо через Шакуников глаз, потом ворочался, не мог уснуть, и вспоминал, как они с Даттамом вместе учились. А когда заснул, - пришел другой соученик, чуть постарше, в белых одеждах, какие носят мертвецы и наследники трона, и сказал:
      - Есть время сильного государства и есть время слабого государства. Когда государство сильно, чиновники справедливы и налоги необременительны. Когда государство слабо, чиновники присваивают себе землю и налоги, и крестьяне ропщут, потому что они платят второе больше, а в неурожай помочь некому. Сильное сменяет слабое, единое сменяет множественное, как день сменяет ночь, и это длится вечно.
      Но день сменяет ночь, чтоб на полях рос рис.
      День сменяет ночь - а человек научился делать светильники и освещать ими храмы.
      Для чего же в истории день сменяет ночь?
      Как придать золоту свойства зерна?
      Арфарра проснулся от частого теперь озноба. Начальные слова были из докладов, которые он читал экзарху. Экзарх всегда кивал и говорил "да". Возражения же ему показал секретарь Бариша на полях одного из старых докладов...
      И возражения были еще не самым обидным. Чуть пониже, другими чернилами и, видно, совсем недавно, экзарх приписал крупно: "Дурак!" - не то о докладе, не то о собственном комментарии.
      Наступила ночь вторых суток правления Арфарры.
      Ванвейлен стоял, кутаясь в плащ, у речного причала. За ним, в ночи, неясно мрачнела серая громада казенного склада, и грузчики с приглушенными ругательствами цепляли ручную лебедку к огромному, непривычному для них ящику. Груз, находившийся в ящике, был обозначен лично араваном Баршаргом как "оборудование для горных работ", и чиновник рядом с Ванвейленом равнодушно наблюдал за его погрузкой.
      Лебедка заскрипела, - очередной ящик опустился на палубу круглой баржи.
      - Э-й, осторожней, - заметил Аххар, - этак у вас баржа развалится. Может, приедете за остальным завтра?
      Ванвейлен пробурчал что-то невнятное.
      Через полчаса баржа тихо отошла от берега. На ней было всего трое людей, - Ванвейлен, Бредшо, и Стависски. Вскоре правый берег затерялся в дымке, река разлилась, словно море, смыкаясь в ночи прямо с небом и сверкая гладкими звездами.
      Ванвейлен опустил лот, - сорок три метра глубины. Можно ручаться, что, когда в будущем году будут ставить дамбу в верхнем течении или забирать новую воду, это местечко не обмелеет.
      Ванвейлен подошел к борту. Это было старое, довольно ветхое суденышко со съемными бортами. Такие борта употреблялись для того, чтобы облегчить погрузку и перевозку скота, и старинные руководства рекомендовали скот при этом не стреножить, потому что тонули такие баржи весьма охотно, особенно в преклонном возрасте.
      Стависски и Бредшо, тихо переговариваясь, стали спускать на воду лодку.
      Ванвейлен, в темноте, шарил в поисках механизма, приводившего в движение раздвижные борта. Разумеется, баржу можно было поджечь или взорвать, - уж взрывчатки на ней было столько, что можно было б взорвать весь половину провинции, не то, что баржу, но по зрелом размышлении Ванвейлен такой план отверг.
      - Слушай, - окликнул он Бредшо, - где тут эта чертова задвижка.
      - А справа, - отозвался Бредшо, - там такой бугорок и сразу за ним веревка...
      - Нашел, - сказал Ванвейлен, - лодку спустили?
      - Сейчас, погоди.
      Ванвейлен наклонился, ухватываясь покрепче за теребя и тут чьи-то сильные руки бесшумно сомкнулись на его горле. Ванвейлен захрипел, - все четыре ножки мироздания подломились, небо полетело на землю гигантской черной воронкой, и вот в эту-то воронку и провалился Ванвейлен.
      Когда паланкин Арфарры принесли к даттамовой усадьбе, был уже полдень. Ворота усадьбы были широко распахнуты, стены увиты лентами и заклинаниями, на деревьях, как при государе Иршахчане, росли золотые плоды добродетели и ячменные лепешки, под навесом у фабрики вместо тюков с тканями красовались длинные столы, и народ облепил мостки и берег в ожидании лодки с сыном Ира.
      Арфарра никогда не видел праздника Ира и заранее его не любил. Праздник был - та же народная разнузданность, с которой борется государство, - как храмовая проституция, или тайные секты, - готовая преобразиться в разрушение и бунт.
      Сын Ира был сводным братом безграмотных варварских шаманов. Бог не селится в человеке или в каменном истукане. Лишь государство - образ божий. И, подобно всякому истукану, Сын Ира был достоин уважения. Не как обманный бог, а как часть обычаев и устоев.
      Арфарра поискал глазами: в праздничной толпе что-то говорил небольшой кучке людей знакомый шорник.
      Вы интересовались, будут ли арестовывать богачей - будет вам арест. Примета, а не арест. Символ, а не арест.
      Арфарра горько усмехнулся. В прежние времена не понадобился бы ни шорник, ни Иров день. А теперь государству, чтобы рассчитаться с врагами, приходится звать на помощь те силы, которые оно раньше обуздывало.
      Арфарра поглядел на красное кирпичное здание и еще раз вспомнил все, что было ему в последние дни рассказано о здешних фабриках.
      Великий Вей! Даттам был достаточно омерзителен, как торговец. Тогда он делал деньги, перевозя вещи с места на место - как будто от этого менялось количество труда, пошедшего на их создание. Теперь, в красном амбаре он добывал деньги не обманом, а грабежом.
      Ткачи трудились по полсуток с распаренными глазами, в пыли и жаре. Умирали в тридцать лет и рожали увечных детей. Ткачи трудились, часть их труда он оплачивал, а часть - крал и снова пускал в оборот.
      - Его ж не усовестишь, - жаловался вчера Арфарре молодой еще, изъеденный чахоткой, ткач. - Он ведь ворует весь труд, сверх необходимого, - вот ему и выгодней, чтоб человек работал как можно больше.
      Арфарра глядел на ткача и думал, что рабство, оказывается, еще не самое страшное. Варвар бережет раба, как дорогую вещь, а Даттам обращался с людьми, как общинник с волом, взятым напрокат у государства.
      Да, боги, боги фабрики, вывороченные наружу железным и деревянным скелетом, как карнавальная шуба: в ведомостях мироздания их части называли по-старому: лапками и ребрами, шейками и зевами, - но, кроме разве что последнего названия, эти имена не соответствовали сути, а были частью перевернутого мира, не освященного, в отличие от Ирова дня, обычаем и древностью.
      Арфарра глядел с моста - на дом, где перевернутые боги заставили ткачих при жизни томиться над огненными жаровнями, где превратили людей из опоры государства в корм для машин, на озеро, где в синей ядовитой воде тяжело умирала отравленная рыба, не ведая о празднике: краска из глицерина убивала, как гремучая смесь.
      Вот и ответ на вопрос Харсомы: чем произрастает история. Не прогрессом, нет! Произрастает - хворями, которыми раньше не болели. Варварами, которых раньше не было. Механизмами, которых раньше не строили. Безумными идеями, наконец. Мир - стареет, и время - не колос, но сорняк. Сорняки не искоренишь, сколько их ни полоть, - но полоть приходится все чаще, чтобы добрые злаки не сгинули совсем. Завод! Заколдованное место, где хозяйничают духи чахотки - по мнению народа. И по документам - тоже заколдованное место, в земельном кадастре значится озеро и пустошь. Ну, что ж, - народ сегодня это место расколдует, как в документах написано, так оно и должно быть...
      У ворот усадьбы навстречу аравану попалась Янни, дочь наместника. Девушка была в белых атласных штанишках и такой же кофточке - траур, и головка клонилась: но не от горя, а от жемчугов и рубинов. "Да, тут же еще и медовый месяц", - рассеянно подумал Арфарра. Он знал: три дня назад Даттам, вместо того, чтобы броситься в храм, бросился в посад Небесных Кузнецов. Тут уж девушка кинулась ему на шею, и все было, как поют в песнях, если не считать того, что Даттам наверняка понял: чего не спасти, того не спасти, и нашел самый романтический способ не соваться в маслобойку.
      Господин Даттам встретил высокого чиновника в парадной стрельчатой зале.
      - Я вас предупредил три дня назад, - сказал Арфарра. - Вы заведовали храмовыми землями. Теперь это земли государственные. По какому праву вы здесь сидите?
      Даттам внимательно посмотрел на него, извинился и вышел.
      Арфарра уселся в кресло.
      Он надеялся, что у Даттама хватит решимости поступить так же, как поступил этот трус, наместник Рехетта. Было мерзко - арестовывать старого друга. Еще мерзостнее - прятаться за народным гневом. Но еще мерзостнее думать о том, что только государь вправе выносить смертные приговоры, что Даттама придется отправлять в столицу, что там хитрый койот найдет, чего доброго, кому уплатить вергельд за свою жизнь. Даттам вернулся и протянул Арфарре бумагу.
      Личный указ государыни Касии подтверждал: храмовые земли Шакуника возвращаются империи. Господин Даттам получает эти земли в управление, и вместе с ними - чин епарха. Всем иным должностным лицам вмешиваться в его дела - запрещается.
      Арфарра приложил руку к сердцу, почтительно поцеловал печать на указе и вернул его Даттаму.
      - Лучше подайте в отставку, - сказал Арфарра. - Вы вскрыли сейф преступника Баршарга и сожгли свое письмо мятежнику, но у меня найдутся свидетели, - сказать, что вы писали в нем о государыне Касии. Я уже не говорю о мешке денег, который вы ему прислали.
      Даттам рассмеялся.
      - Были, были в сейфе бумаги. Но, заверяю вас, ни одна не сожжена, а между тем весьма многие при дворе отдали бы за это все три своих души или даже половину имущества.
      - Ладно, - сказал Арфарра. - Экзарх Варнарайна поручил вам ввозить в провинцию золото для чеканки монет, вы же под видом серебра ввозили, помимо прочего, платину, и чеканили в храме фальшивую монету. Эта платина лежит на храмовых складах, и мной опечатана.
      Даттам пожал плечами и протянул еще одну бумагу.
      - Наш караван и в самом деле привез платину, но, как видно из документов, принадлежит она заморскому купцу Бредшо. Варварская мысль, не правда ли? Он, наверное, считал, что у нас это ценный металл.
      Арфарра вздохнул.
      - Какая же вы сволочь, Даттам. Ведь Бредшо спас вам жизнь, а вы его подсовываете вместо себя на плаху.
      Даттам смотрел на чиновника совершенно спокойно.
      - Мало ли кто мне спас жизнь. Вот вы мне тоже однажды спасли жизнь, мне теперь что, так и ходить до могилы вам признательным?
      Арфарра вытащил бумагу об аресте чужеземцев, с обычной припиской о каре за укрывательство, и вручил ее Даттаму.
      - Где Ванвейлен и Бредшо?
      - Понятия не имею, - сказал Даттам, - а остальные на пристани встречают сына Ира. Думаю, что ваши ревнители блага народного их давно приметили. Нет старательней шпиона, чем сектант и добродетельный отец семейства.
      - Ну что ж, господин Даттам, - сказал Арфарра, - поедем и мы на пристань.
      Когда Ванвейлен очнулся, было уже светло. За бортом плескалась вода. Руки Ванвейлена были скручены за спиной, и сам он - приторочен к длинному гибкому шесту, вдетому одним концом в уключину на палубе. Перед Ванвейленом на корточках сидел стражник в парчовой куртке. Стражник был крив и с бородой, похожей на большой репей, и под мышкой его торчал шелковый сверток.
      - Это что такое? - сказал Ванвейлен, - куда мы плывем?
      - Ишь ты, - сказал десятник, - еще и вопит. - Куда плыли, туда и плывем. В поместье Даттама. Слышишь?
      И в самом деле - Ванвейлену был уже слышен далекий праздничный крик толпы. "Откуда толпа?" - изумился он было, а потом вспомнил, что сегодня праздник. Иров день.
      - Зачем? - простонал Ванвейлен. Мысли его кружились, как куски карася в похлебке, и он покамест плохо еще соображал, что происходит.
      А стражник одним движением вынул сверток и развернул его перед носом Ванвейлена.
      - Затем, храмовая крыса! Или ты не знаешь, что механизмы рождаются от войны и служат лености? Или ты не видел позавчерашнего указа? Вот собаки! Только государыня запретила машины, как они новые ставят!
      - Что тебе сделали машины, дурак, - вдруг разозлился Ванвейлен.
      - Мне-то они ничего не сделали, - отозвался стражник, - а вот моего брата затянуло в Даттамову мялку, - отрезали ноги да и выкинули с работы, ты, мол, сам пьян был!
      Даттам и Арфарра съехали к пристани. У пристани веселился народ. Прищурившись, Даттам увидел и Сына Ира, медленно пробирающегося в толпе, и в который раз пожалел, что его не было в ойкумене, когда на этот раз рождался Ир. Ир был редкий природный феномен, и, по слухам, рождался в виде золотого шара, который не рос в объеме, а как бы высветлялся наподобие луны.
      Дальше рассказывали вовсе уже неведомщину с подливой, и многие шакуники считали, что желтые монахи морочат народ. Но Даттам полагал, что желтенькие для этого слишком глупы - наверняка тут какой-нибудь природный феномен, вроде сгущения первоначального эфира или иных, вызывавших у Даттама живое любопытство причин.
      Даттам пригляделся: сын Ира на этот раз был монах щуплый и длинный, с необыкновенными голубыми глазами, и многие, говорят, видели над его головой сияние. Даттам никакого сияния не видел.
      Рабочие оделись во все лучшее и повязали волосы желтыми платками, двое мальчишек рассыпали в толпе жареное зерно, и посреди желтого круга плясали ряженые зверями и чиновниками.
      - А как у государя Иршахчана, - кричали они, - в Небесном Граде, от одного зерна будешь сыт, да пятью мешками не наешься. А чиновники там справедливые, за постой берут лишь положенное: с шерстинки - по шкуре, с ложки - по котелку, и с подорожной - по человеку.
      И тут, к своему изумлению, Даттам увидел, что к пристани причаливает баржа-тихогрузка, с храмовым флагом над мачтой. Какого беса? Никаких барж сегодня быть не должно....
      С баржи перекинули сходни, и по сходням понесли на шесту человека... Великий Вей! Да это Ванвейлен! Вот взялась шельма на голову Даттама!
      Ванвейлена отвязали от шеста и поставили на ноги.
      - Это что такое? - закричал оторопевший Даттам.
      Сбоку хищно улыбнулся Арфарра.
      - Это, господин Даттам, храмовая баржа. По вашему указанию ваш друг Ванвейлен скупал на казенных складах машины для отжима масла и кожевенные станки! Справедливое рассуждение, господин Даттам: сейчас, когда эти машины запретили, купить их можно по дешевке. Славно же вы, господин Даттам, уважаете законы государства!
      Весть, что Даттам, вопреки строжайшему запрету новых законов, закупил станки, ошеломила праздничную толпу, и та низко и нехорошо загудела.
      - Ничего я не покупал, - заорал Даттам теснящимся к нему рабочим. Этот Ванвейлен шпион Арфарры!
      - Врешь, мы поссорились!
      - Липовая у вас была ссора, - заорал Даттам, - по твоей указке Ванвейлен в королевстве гадил сеньорам, а теперь он будет по твоей указке клеветать на меня! Или я не нашел бы лучшего агента, чем чужеземный купец?
      - Да как ты смеешь отпираться, - орал Арфарра, - или, по-твоему, Ванвейлен для себя станки покупал? Да на кой ему черт маслобойка?
      Ванвейлен чувствовал себя в точности как рыба на сковородке. Пока миллионер и чиновник ругались, искренне веря в то, что они говорят. Но надолго ли? Вот сейчас Арфарра прикажет своим секретарям при всем честном народе вскрыть ящики, чтобы устроить перепись преступлению, и вопрос о станках отпадет сам собой, едва эти двое завидят, какие такие станки мощностью в сорок килотонн закупил чужеземец Ванвейлен...
      Толпа все больше и больше теснилась вокруг спорящих. Даттам вдруг побледнел. Он понял, что задумал Арфарра. Даттам мог бы перекричать Арфарру во дворце - но не посереди ненавидящей машины толпы...
      Чья-то рука легла Ванвейлену на плечо и сильно дернула за камушек с видеокамерой.
      Ванвейлен подскочил и обернулся. Прямо перед ним стоял Сын Ира в желтой одежде и глядел на него глазами большими и неестественно-синими, как вода в озере.
      - Ваш корабль давно готов, и бьет веслами по воде. Почему ты еще здесь?
      - Корабль?
      Ванвейлен уставился на монаха. Корабль? За три тысячи переходов от моря? О Господи! Никак монах говорил по-английски! В мозг Ванвейлена вдруг словно вонзилась тысяча иголок, он даже не мог сообразить - на каком языке говорит с ним этот шаман...
      - Корабль? - прошептал Ванвейлен, отчаянно слушая себя как со стороны, - но мы не можем оставить здесь оружие!
      - Какое оружие?
      - Да вот это, на барже!
      - Но там же нет оружия, - совершенно серьезно сказал монах, - там же детали для масляных прессов.
      Ванвейлен захихикал:
      - Ты? Ты можешь превратить ракетомет в масляный пресс?
      - Никто не может превратить ракетомет в масляный пресс. Но можно заставить чиновника увидеть масляный пресс или мешок с рисом... Можно заставить его увидеть, что весь рис попорчен червяком и должен быть затоплен во избежание распространения вредителя...
      Монах говорил как хороший переводчик: связно, но не сам.
      - Ты можешь заставить видеть людей то, чего нет? Это ты заставил меня видеть мезонную атаку?
      - Сон, - ответил монах, - это то, что видит один человек. Реальность - это то, что видят многие. Как называется сон, который видят сразу многие?
      Тут Ванвейлен обернулся и увидел, что на барже двое рабочих уже выволакивают ящик на палубу, и толпа шумит, как роящиеся пчелы.
      - Да сделай же что-нибудь! - плачущим голосом потребовал Ванвейлен, ты понимаешь, что будет, когда Арфарра начнет потрошить ящики?
      - Что-нибудь? - сказал монах. - Это легко. - И махнул рукавом.
      И тут, по позднейшему уверению Ванвейлена, он увидел, что канат, привязывавший баржу к причальному столбу, сам собой отвязывается от опоры, и баржа все быстрее и быстрее начинает скользить вниз, по течению.
      Люди, бежавшие к барже, заволновались.
      Баржу несло все шибче - и многим казалось, что она идет быстрее течения, и не прошло и пяти минут, как она выскочила на середину реки, туда, где вдоль фарватера стояли плоские, с железными носами лодки, которые были заблаговременно расставлены Арфаррой по всей длине реки, чтобы никто из людей Даттама не прыгнул в лодку и не утек на тот берег.
      - Осторожней, - закричали с берега одной из лодок.
      Но было уже поздно. Железный нос с хрустом вошел в раздвижной борт.
      Люди в лодке, истошно завопив, бросились в воду. Тут же послышался новый треск, - старая баржа переломилась, задралась кверху и быстро, необыкновенно быстро стала тонуть.
      Ванвейлен смотрел ей вслед. В голове его быстро-быстро, как турбина, вертелась одна мысль: это сон. Вот сейчас он, Ванвейлен, проснется от сна, навеянного монахом, и увидит перед собой ящики, снесенные с баржи, которая все так же стоит у причала.
      Но сон не кончался. Люди бегали по пристани, как потревоженные муравьи.
      - Откуда эти люди? - спросил кто-то хрипло у Ванвейлена за спиной.
      Ванвейлен обернулся: это говорил Арфарра.
      Монах перевел глаза на Арфарру.
      - Вечно, - сказал он, - если и явится чиновник - то чтоб испортить мне праздник. А праздник - вещь бесполезная, его ни на что нельзя употребить. Отпусти их, - сказал Сын Ира. - Они уже причинили все зло, какое могли.
      - Ни за что, - раздельно сказал Арфарра.
      Монах наклонил голову и укоризненно посмотрел на чиновника. Человек в персиковом кафтане вдруг зашатался и повалился ничком на землю. Стражники бросились к нему.
      Монах потерял всякий интерес к собеседникам и мелкими шажками заспешил дальше. Кто-то изо всей силы тянул Ванвейлена за рукав:
      - Да пошли же! Что вам такого сказали? Своих шаманов у вас, что ли нет?
      Это был приказчик Хой. Он протолкался сквозь пеструю толпу и вывел землян к дальней красильне. Там, у дороги, топтались семь оседланных лошадей. Хой пересчитал чужеземцев, убедился, что никто не пропал по дороге, и показал им постановление об аресте.
      - Сами видели, - сказал он. - Если Арфарра сыну Ира сказал "Нет", то он не успокоится, пока вас со свету не сживет.
      Помолчал и добавил:
      - А чего это вам вздумалось покупать машины?
      - Какие к черту машины? - изумился Ванвейлен, - рис там лежал, рис! Покойник Баршарг по каким-то своим причинам оформил его как машины, а новый чиновник не посмотрел. Один парень мне проговорился об этом в харчевне, я и подумал: куплю-ка я эти контейнеры за гроши, как машины, а потом продам как рис. Триста процентов я бы имел с этого дела, если бы не Арфарра!
      - Рис? - лицо у приказчика вытянулись. - Жалко, - сказал он, - если рис, то доставать его не имеет смысла. Эк ее, баржу-то, садануло!
      Приказчик оглядел бледные лица и сунул в руку Бредшо увесистый мешочек с золотом и расписку Даттама. В расписке значилось, что храм Шакуника должен купцу Клайду Ванвейлену - сорок тысяч ишевиков и купцу Сайласу Бредшо - тридцать тысяч ишевиков. И еще квиток, просто с цифрами: номера постоялых дворов, где можно будет поменять лошадей.
      - Господин Даттам велел извиняться, - сказал приказчик, - но вы сами знаете. Ведь торговец как крапива: то полют ее, то кушают, то веревки вьют. Эх, если бы не убили экзарха...
      Он умолк, разглядывая лица землян.
      - Да вы не беспокойтесь, - сказал он. - Что вы такие бледные? Что он на вашем языке говорил? Так он со всяким на его языке говорит, двадцать лет назад забрели люди с собачьими головами, он и по-собачьи лаял. А насчет денег - господин Даттам посчитал все очень честно. Как проскачете границу - храм вам все отдаст. Вы еще увидите: с нами всех выгодней иметь дело. Обязательно возвращайтесь...
      Земляне добрались до корабля в Козьем-Гребне поздно вечером.
      Пилоты занялись предполетной подготовкой, чтобы не забивать мозгов посторонними мыслями.
      - Через час взлетаем, - сказал Бредшо. - Поскорее, как велено.
      Ванвейлен просматривал пленку с записью беседы на пристани. Просматривать было нечего: пленка была засвечена.
      - Неважно, что засвечена, - закричал Стависски, - я все помню, ты слышал, что он сказал, что у меня дочка родилась?
      - Ничего он про твою дочку не говорил, - изумился Хатчинсон, - а вот откуда он, сволочь, узнал, что Первая Галактическая обанкротилась, - это факт. Дались же мне ее акции...
      - Он не говорил ни про какие акции, - мертвым голосом сказал Ванвейлен, - он сказал, что утопит баржу.
      Все замолчали и переглянулись. Сцена как две капли воды напоминала историю о том, как они свалились на эту планету, - тогда каждый видел разное, а теперь каждый разное слышал...
      - Он действительно говорил по-английски, - спросил Стависски, - или мне показалось?
      - А приказчику тоже показалось? - рявкнул его напарник.
      - Но приказчик не знает английского, - вздохнул Стависски. - Может, монах бормотал совершенную бессмыслицу, а приказчик решил, что это наш язык.
      - Так, - сказал Ванвейлен, - получается, что мы явились сюда чудом и точно уж чудом убрались...
      - Если эти чудеса опять начнутся при взлете? - зашипел Хатчинсон.
      - Может, останемся? - предложил Бредшо.
      - Ничего, теперь уж наверняка вернемся. Уж теперь от этой планеты наших ученых за уши нельзя будет оттащить.
      Бредшо, оторвавшись от приборов, внимательно глядел на Ванвейлена. Ванвейлен заметил этот взгляд и насмешливо прищурился.
      - Я вижу, вам не нравится, когда рассуждают о чуде?
      Бредшо пожал плечами.
      - Отчего же... Просто я не думаю, что озарение способно засветить фотопленку.
      - И напрасно. Иначе оно - не озарение. Если чудо есть нарушение законов природы, то приборы обязаны его фиксировать. Всякому озарению внутри души - грош цена. Только то, что происходит вне души и доступно опытному наблюдению - настоящее чудо.
      Бредшо молча глядел на собеседника. Ванвейлен, бесспорно, переменился, поглядев в глаза Сыну Ира, и Бредшо не знал, какой из Ванвейленов, прежний или нынешний, нравится ему меньше.
      - Вы ужасный консерватор, - с нервным смешком добавил Ванвейлен. По-вашему, Богу позволено остановить солнце над этой, как ее, - долиной Гаваонскою, - а в аккумуляторы нам плеснуть энергии не позволено? Что за дискриминация Всемогущего...
      - Рад за вас, - пробормотал Бредшо. - Только не обязательно лететь за семь тысяч светолет, чтобы убедиться в существовании Бога.
      - Напротив, - неожиданно возразил откуда-то сзади Стависски. Спрашивается: зачем люди все время стремились к звездам? Ответ: чтобы получить опытные доказательства бытия Божьего. Вот увидите: сыны Ира еще, может, станут президентами всей галактики.
      Бредшо поглядел и увидел, что и этот не шутит.
      - Не мешайте мне считать, - страдальчески закричал Кейд.
      - Старт через десять минут, - громко сказал Бредшо. Это подействовало. Люди перестали обмениваться репликами, не относящимися к делу.
      Если бы было в мире место, которое Бог оставил - так это именно эта планета, и Бредшо хотелось убраться с нее как можно скорее.
      Вскоре после полуночи оползень в Козьем-Гребне пошел пучиться и осыпаться, из него поперло круглое и блестящее рыло. Закричали птицы, в озере заметалась проснувшаяся рыба, белесый кокон выпростался целиком и повис над озером на паучьих ножках лучей. Потом страшно ухнуло по всей округе, заплясало неживое пламя, проедая плешь в развороченных тростниках; зеленая звезда пошла карабкаться вверх и пропала под знаком тройного зерна в доме старца Куруты.
      Араван Арфарра открыл глаза. Он лежал в одной из комнат даттамова дома. Рядом суетились люди. Зачем они суетились? Арфарра улыбнулся. Он чувствовал себя прекрасно, просто очень хотел спать.
      - Унесите меня из этого дома, - сказал он, закрыл глаза и свернулся, как в детстве, клубочком.
      Он проснулся поздно вечером в верхнем кабинете управы. Там он велел стелить себе последние дни, не желая проводить ночь в вызывающе роскошной усадьбе в глубине сада.
      Встал, оделся, спустился в рабочий кабинет и просидел там до ночи неподвижно, не обращая внимания на осторожные шорохи за дверью.
      Наконец чиновники не выдержали неизвестности, и секретарь Бариша просунулся в кабинет, прижимая к груди, как щит, кольчатую корзинку с бумагами.
      Он осторожно доложил, что народ из-за Сына Ира не решил бунтовать впредь до особого распоряжения. А чужеземцы - пока пропали.
      Араван махнул рукой и улыбнулся:
      - Это неважно - сказал он. - Теперь я знаю - они не опасны.
      Механическим жестом, каким пьяница выпивает чашку с вином, араван Арфарра потянул к себе корзинку и стал листать первое дело.
      Водный инспектор Анхеля семь лет собирал с жителей Нижнего Города якобы на водопровод. Собрал на десяток водопроводов, не построил ни одного.
      Арфарра перелистал показания и поднял глаза на бывшего помощника экзарха.
      - А в чем, по-вашему, истинная причина злоупотреблений?
      Бариша потупил глаза, внимательно разглядывая ворот персикового кафтана: двойному льву на верхней застежке не хватило золотого яблочка, и лев был явно озадачен этим обстоятельством - и словами аравана о чужеземцах.
      - Он ведь эти деньги в столицу пересылал, - несмело начал Бариша. Араван кивнул.
      - А платили они, конечно, не за фиктивный водопровод, а за то, чтоб нарушать запрет на хождение частных судов по каналу. Отмените нелепый запрет - исчезнет почва для злоупотреблений...
      - Что-о? - сказал Арфарра.
      Бариша замер.
      - А правда, - сказал он с отчаянием, - что Сын Ира во сне показывает будущее и творит с человеком чудеса?
      Араван помолчал.
      - Чудо, - сказал он наконец, - это когда можно подать доклад. Со свидетельствами. О том, что солнце остановилось, или лепешки на персике выросли... Это - чудо, а все остальное - вздор. Внушение. Галлюцинации. Свое будущее я и без шаманов знаю.