Вейская империя (Том 1-5)

Тому в свое время прислали преступника Арфарру, а вслед за преступником - секретное предписание известного свойства. Начальник лагеря заметался, потому что такие предписания - гнуснейшая вещь. И не раз бывало, что исполнишь предписание, а новый министр зовет тебя к ответу: как так? Сгубил без суда выдающегося человека! И начинается примерное наказание. И вот хитрый начальник лагеря ограничился отчетом о смерти, а самого Арфарру умолил стать отшельником неподалеку. Никто, однако, его не востребовал, наверху при имени Арфарры только неприятно трепетали души. Господин Ханда и сам отчасти трепетал, а делать что-то боялся, поскольку старик, видимо, все же был колдуном, и мог загрызть и при жизни, и после смерти.
      - Но это же указ об аресте другого Арфарры!
      Госпожа Архиза засмеялась, и смех ее был как тысяча колокольчиков.
      - А вот пусть в столице разбирают, кто где чью личину носит. Как возможно, чтобы этот палач сидел тихо и сам от себя не проповедовал? Видишь ли, дорогой мой, когда этот человек появится в столице, за него ухватятся все противники господина Нана, и человека, воскресившего Арфарру, господин Нан разотрет в мелкую пыль, - а воскресил его глупым указом господин араван.
      Госпожа Архиза ушла в свои покои и стала красить бровки. Она красила их минут пять, а потом вдруг разрыдалась, хотя с детских лет не имела привычки рыдать, если бровки ее были выкрашены дорогой краской. Прибежала служаночка:
      - Госпожа, что с вами?
      - Посмотри, - стражники аравана еще тут?
      Служаночка воротилась через четверть часа.
      - Уже уехали, госпожа!
      Архиза засуетилась.
      Госпожа, куда вы?
      - Ах, ты ничего не понимаешь, там же Киссур!
      - Какой Киссур?
      - Этот негодяй, который обманул меня! Он живет в хижине Арфарры: соглядатаи видели его с белым волком.
      А, - сказала служанка, посвященная во все дела своей госпожи, - вы, стало быть, хотите, чтобы его арестовали вместе с Арфаррой, и он попал в лапки Шавашу, а этот Шаваш его искал для казни?
      - Да, - закричала Архиза, - то есть нет! Ох, где же эти серые сапожки?
      Серые сапожки наконец нашлись, нашелся и плащ, и курточка, - через полчаса госпожа Архиза и служанка ее, наряженные в кафтанчики рассыльных, проскакали по заднему двору усадьбы. А другая служанка сказала господину Ханде, побежавшему проведать супругу, что у госпожи разболелась голова, и она легла спать и строго-настрого запретила ее беспокоить.
      Весь месяц госпожа Архиза молилась Исие-ратуфе, чтобы та помогла ей забыть негодяя Киссура, - а легко ли забыть человека, если каждый день просишь об этом Исию-ратуфу?
      Арфарра как-то спросил у Киссура, куда, по его мнению, подевался из империи Клайд Ванвейлен с товарищами? Киссур скосил глаза вбок и ответил, что, судя по всему, Клайд Ванвейлен пропал в провинции Варнарайн, в правление Арфарры, бесследно. И что очень многие в это время пропадали бесследно, из числа тех, кого Арфарре казалось одинаково опасным и казнить публично, и оставлять на свободе, и что он думал...
      - Не то ты думал, - прервал его Арфарра.
      В седьмой день девятой луны Арфарра был очень печален; наконец затворился в каморке и стал писать. На рассвете, уходя на охоту, Киссур заглянул в щелку: Арфарра писал и писал, а перебеленные листы клал в знакомую укладку.
      День был дивный: Киссур бегал наперегонки со старым волком, хохотал, как леший, и валялся в снегу. Солнце желтое, снег белый, на снегу рыжая свежая лиса. Душа так и трепетала, пела. Что пишет Арфарра? Конечно, доклад государю.
      Бывший араван Варнарайна писал скоро, перо так и летало по бумаге. Ему приходилось, однако, часто прерываться, - чернила в медном копытце то и дело замерзали. Наконец Арфарра встал, подоткнул тулупчик, разжег огонь в очаге, замесил в котелке какое-то варево, потом вернулся к бумагам. За промасленным окошком потемнело - пошел снег. Арфарра исписал уже третий лист, и было давно уже видно, что это не доклад государю, - потому что Арфарра писал его на языке аломов, для одного Киссура, и трактовала эта бумага не об законах и наказаниях, а о человеке по имени Клайд Ванвейлен.
      После третьего листа Арфарра прервался, подошел к огню и стал размешивать варево в котелке. Это был аконит, росший кое-где внизу бывший араван собирал яд вот уже целую неделю. Ему было очень горько. Но после того, что рассказал Киссур, у него больше не оставалось надежды поговорить с Клайдом Ванвейленом и его соплеменниками, а, стало быть, и жить дальше было бесполезно.
      Главные чиновники съехались к полудню и расположились, в ожидании обеда, в саду. Яшмового аравана все не было, и господин Сият-Даш прошел во флигель к колдуну. Бьернссон лежал, зарывшись лицом в подушку.
      - Почтительнейше прошу вас пожаловать к гостям, - сказал Сият-Даш, что же это? То сами просились в общество, настаивали, можно сказать, а теперь - загрустили?
      Бьернссон поднял безумные глаза:
      - А? Да? Сейчас приду.
      Сият-Даш вышел, а колдун вновь зарылся в подушки. Он не думал ни о чем, кроме утреннего своего разговора с разбойником.
      - Ну что, господин араван, пока сам не станешь в стойло, не узнаешь, каково волам? Говорят, как вас посадили сюда, так вы бросили рассказывать про внутреннее устроение души, а занялись настоящим делом?
      В голосе Ниша звучало презрение к человеку, который выдавал себя за что-то неслыханное, а на поверку оказался заурядным колдуном.
      Бьернссон стоял, словно потерянный.
      - Нам сказали, - промолвил Ниш, - что сегодня вы позовете духов, которые растащат по кирпичику эту чертову стену. Мы подумали: почему бы не воспользоваться этим случаем и не ворваться в усадьбу? Можно будет покарать чиновников и их семьи за несправедливость, а зерно раздать народу.
      Бьернссон помертвел. Как мы помним, у господина министра Белоснежный округ был помечен на карте черным цветом, как место, в котором восстание может разразиться по причине пролетевшей мухи и разбитого яйца. И хотя Бьернссон не видел этой карты, он был умный человек и ему вовсе не обязательно было смотреть на эту карту, чтобы понимать, что дело именно так и обстоит.
      - Нет, - жалобно сказал колдун, - не надо!
      - То есть как это не надо? - возразил, подойдя, один из охранников Бьернссона, по имени Серая Ряпушка. - Вы сами говорили, что нельзя делать другим то, что не хочешь, чтобы делали тебе. Вот вы убежите, а Сият-Даш повесит пол-деревни... Справедливей будет, если мы из-за вас повесим Сият-Даша, чем если Сият-Даш из-за вас повесит пол-деревни.
      Разбойник Ниш улыбался. Все-таки он заполучил себе в шайку стоящего колдуна. Почесал в затылке и прибавил:
      - А если с вашими бесами что-нибудь случится, и они не растащат стену, мы, пожалуй, все равно ворвемся в усадьбу и спасем вас. Как только люди услышат, что вы стали во главе правого дела, вся провинция взбунтуется против министра Нана. Представляете?
      Бьернссон очень хорошо представлял.
      На садовой дорожке Бьернссон столкнулся с сыном Сият-Даша: изящным, гибким юношей лет двадцати, - тот приехал к отцу на именины. Это был человек совсем другого поколения, чем Сият-Даш: нежный и несчастный от наследственного богатства. Юноша нерешительно посмотрел на бродячего проповедника, не будучи вполне уверен, к какому разряду людей принадлежит этот человек, - к тем, которые обманывают его отца, или к тем, которые от его отца страдают, - но отвесил все-таки яшмовому аравану глубокий поклон.
      За ажурной зеленью вечереющего сада, заслоняя нищету далеких хижин, перла в небо толстая кирпичная стена с желтой башенкой и скучающим часовым. Бьернссон стоял молча, сжимая в руках черный бамбуковый посох со стальным стержнем внутри. Один поворот верхнего коленца, слабый радиосигнал, - и эти проклятые стены взлетят на воздух. "Я же не хотел, думал Бьернссон - я же хотел только бежать. Откуда взялся этот проклятый разбойник? Кто дал право этому народу решать за меня?"
      - Святой отец!
      Бьернссон обернулся, - позади, у рододендрона в желтой шубке, стоял старый судья Каш, Тот самый, с которым он полтора месяца назад приехал к Сият-Дашу.
      - Святой отец, - сказал он. - Мое служебное положение обязывает меня присутствовать... Но... я искал вас полтора месяца, а Сият-Даш говорит, что вы обосновались в его усадьбе? Уж не обманул ли он вас? Я бы мог поговорить в ним...
      Судья Каш запинался. По правде говоря, ему вовсе не хотелось говорить с начальником округа. У этого человека была живая совесть, но ему каждый день приходилось отрезать от нее по кусочку. Он все время одалживался у негодяев, чтобы творить добро, и в делании добра и зла еле-еле сводил концы с концами. Попросив за яшмового аравана, он не выпросил у Сият-Даша ничего, а задолжал бы ему изрядно.
      Яшмовый араван поглядел на старого чиновника, лениво сузил глаза.
      - Благодарю, господин судья, мне не нужна ваша помощь.
      Судья Каш съежился, как мышь под дождем, а потом вдруг промолвил:
      - Вы продешевили, яшмовый араван!
      - Что?
      - Вы продешевили, ибо за сколько бы вы ни продали свою душу Сият-Дашу, это было все равно слишком дешево.
      Яшмовый араван повернулся и вошел в дом.
      Тонкие дымки серебряных курильниц таяли в высоких, из Иниссы привезенных зеркалах, и гости, нарядные и возбужденные, столпились у маленького алтаря, воздвигнутого в честь именин. Гостей было еще немного, человек шесть или семь, - остальные гуляли в саду. Появление Бьернссона вызвало всеобщее оживление. Один из чиновников, взмахнув рукавами, взял лютню, и склонившись над ней, как мать над ребенком, стал петь песню об облаке, зацепившемся за ветку. Это была очень красивая песня. Чиновник кончил песню и повернулся к охраннику:
      - Мы, - сказал чиновник, - сегодня пришли в умиление перед красотой простой природы. А умеешь ли ты, деревенщина, видеть красоту облаков и гор?
      Охранник озадачился и ответил:
      - Как прикажете, господин.
      Чиновники засмеялись. Бьернссон молча вертел в руках посох.
      - Что с вами, святой отец? Вы побелели, как яичная скорлупа!
      Это спрашивал Сият-Даш.
      - Пустое, - сказал Бьернссон. - Это пройдет. Такова уж наша судьба. Ведь духи, которые нам помогают, весьма ненадежны и только и думают, чтобы погубить нас и наши знания, означающие для нас рабство. И всегда в конце концов оказывается, что тот, кто думал, что бесы служат ему, начинает сам служить бесам.
      Гости побледнели и переглянулись. "Еще можно признаться, - подумал Бьернссон. - Сейчас в моих силах сделать так, чтобы разбойники убили чиновников, или чтобы чиновники убили разбойников. Но не в моих силах сделать так, чтобы никого не убили..."
      - Да, промолвил один из чиновников, - и я слыхал, что бесы вырываются у колдунов на волю и даже поднимают бунты. При этом государство может совершенно пропасть, и то же происходит со знаниями.
      - Весьма, - молвил Сият-Даш, - тонкое рассуждение. Ведь, говорят, государь Иршахчан еще две тысячи лет назад умел ходить на медных лошадях и летать на деревянных гусях. Нечестиво не верить свидетельствам историков. Все, однако, сгинуло. Не иначе, как месть тех же бесов.
      "Господи, - сказал себе Бьернссон. - Ты знаешь, я хотел быть как ты, и я поддался искушению сотворить чудо. Ты наказал меня за гордыню, и разжаловал из святых в колдуны, а из колдунов - в повстанцы".
      - Не думаю, чтобы дело тут было в бесах, - сказал чиновник с лютней, потому что их не существует.
      - Нет, - возразил старый чиновник в зеленом платье с чешуйками накладного серебра и круглыми глазами цвета опавшей листвы, - бесы существуют, и мне случалось слышать их голоса.
      Кто-то усомнился, что голоса бесов можно услышать.
      - Я не знаю, были ли это голоса бесов или богов, - отвечал старик. Но вот в чем дело. Я, недостойный, был тогда послушником у отца Лоха, который продвинулся среди шакуников более других в исследовании электричества. Где-то за год до кончины храма отец Лох научился разговаривать на расстоянии. Это было, как всегда, без особого чародейства, но с большим треском. Разговаривать было, собственно, нельзя, а пришлось изобрести новый способ записи слов. Это было такое же новое дело, как изобретение письменности, потому что эфир, новое средство передачи смысла, отличался от воздуха так же, как бумага.
      И вот, представьте себе, я сам слышал несколько раз, - соединишь медные прутики и слышишь речь, не похожую ни на один из языков ойкумены.
      Бьернссон от изумления чуть не упал со стула. "Боже мой! Так вот почему все мастерские храма взлетели на воздух в один и тот же день! Они изобрели радио!".
      - Вот за преступные знания, - вскричал Сият-Даш, - государыня Касия и наказала храм!
      - Да, - сказал бывший шакуник, - я и сам так полагал все эти годы. Однако теперь я думаю, что это бесы разгневались на людей за то, что те стали подслушивать их разговоры. Наверное, даже не в первый раз разгневались. Умел же, как вы сами заметили, государь Иршахчан летать на деревянных гусях и ездить на медных конях.
      От внезапного порыва вечернего ветра заколебался и закоптил светильник. Один из собеседников взял щипцы и стал поправлять фитиль. "Это что же - сообразил Бьернссон, - он считает, что кто-то намеренно две тысячи лет мешает ученым ойкумены... Да откуда здесь монах-шакуник?" Волоски на теле Бьернссона стали оттопыриваться от ужаса. За спиной распахнулась дверь. У яшмового аравана не хватало духа обернуться.
      - Привели, - гаркнул стражник.
      Бьернссон скосил глаза. Двое стражников волокли в комнату человека в шапке, похожей на лист подорожника, и в кафтане казенного рассыльного. Человек молча и сосредоточенно лягался связанными ногами. Бьернссон помертвел: это был атаман Ниш.
      Бьернссон схватился за посох и один из стражников схватился за посох. Бьернссон потянул посох к себе, выворачивая его вправо, и стражник потянул посох к себе, выворачивая его вправо. Верхняя секция посоха с легким щелчком провернулась на оси, Бьернссон отчаянно вскрикнул и выпустил палку, - тишина.
      Стена за раскрытым окном стояла, как прежде, и по широкому навершию, скучая, расхаживал облитый лунным светом часовой. Яшмовый араван сунул руку за пазуху: двое человек за спиной вцепились в запястье мертвой хваткой.
      - Что там у вас, святой отец, - раздался насмешливый голос. Из темноты выступил и встал напротив Бьернссона молодой чиновник с завитыми каштановыми волосами. Черт побери! Это был маленький Шаваш, секретарь Стрейтона!
      Один из охранников пошарил у Бьернссона за пазухой и, почтительно склонившись, подал Шавашу самодельный револьвер. В этот миг другой человек, размахнувшись, ударил атамана Ниша тяжелым мешочком с песком по голове. Тот повалился наземь, не имея более возможности наблюдать происходящее; он не видел ни Шаваша, ни револьвера; он видел, несомненно, только предавшего его проповедника, покойно кушающего чай. Шаваш отбросил револьвер и взялся за посох. Он схватил его в обе руки и повернул верхнюю секцию, один раз и другой, а потом стал вертеть быстро-быстро, и ухмылка его делалась все более жуткой.
      - Голоса бесов, a? - пропел чиновник и вдруг, со всей силы, крепко и страшно ударил проповедника по губам.
      Бьернссон даже не попытался уклониться. Немного погодя он вытер кровь, показавшуюся в уголке рта, и хрипло сказал:
      - Наместник Ханалай...
      - Наместник Ханалай тут ни при чем, - сощурился Шаваш. С начала и до конца. Впредь советую вам быть умнее и не очень-то полагаться на удачно подслушанные разговоры.
      8
      - Кто вы такой, отец Сетакет? - спросил Шаваш.
      Яшмовый араван свесил голову.
      - Надеюсь, вы-то в бесов не верите, - спросил он.
      - Не верю, ответил Шаваш, - если бы у вас в подручных были бесы, вам бы не понадобились для взрыва эти... э... конденсаторы и катушки.
      Бьернссон был слишком потрясен, чтобы думать по-порядку.
      - Не волнуйтесь так, отец Сетакет, - насмешливо сказал Шаваш.
      - А я не волнуюсь, - вдруг хрипло засмеялся Бьернссон. - Я давеча волновался, когда выбирал, кому пропадать. И молился: - Господи, сделай так, чтобы пропал один я. А, - махнул рукою яшмовый араван, - вам этого не понять.
      - Рад слышать, - отозвался с насмешкой Шаваш, - что боги исполнили вашу молитву.
      Двое охранников в парчовых куртках привели Бьернссона в кабинет Сият-Даша, страшный кабинет, где в цветных витражах плавились и сверкали высокие золотые светильники, и усыпанный камнями и оттого равнодушный бог с рыбьей головой взирал на две выщербинки, оставленные в паркете коленями неутешных просителей. "Умница Шаваш, - с тоской думал землянин, пока охранники устраивали его в кресле. - Экспериментатор. Ведь, скажем, арестуй он меня просто так, - чтобы он мог доказать? Ничего. Радиовзрывателя я ему, во всяком случае, не собрал бы. А если бы он каким-то образом заполучил в свои руки современный передатчик, что бы случилось? Тоже ничего! Он бы ничего не понял. Бусинка - а разговаривает... Действительно - магия."
      Охранники вышли. Монах сел под равнодушным богом, а Шаваш придвинул свое кресло к Бьернссону и спросил:
      - Так кто же вы такие, желтые монахи?
      Бьернссон взглянул на него и похолодел. Тот улыбался так же вежливо и предупредительно, как полтора года назад, в тот день, когда Бьернссон явился в управу.
      - И когда же вы стали меня подозревать, господин Шаваш?
      - С тех пор, как вы пришли в мой кабинет в столице.
      "Бог ты мой! Я ведь тогда хотел, клянусь, хотел все сказать. А теперь? А теперь он мне не поверит. Если я скажу ему, что мы здесь не тысячу лет, а четверть века, что все басни о злых оборотнях - это не про нас... Господи, он мне никогда не поверит! Он повесит меня вверх ногами и будет бить до тех пор, пока не до-бьется тех ответов, которые ему покажутся правильными."
      И Бьернссон потерянным голосом сказал:
      - Ох, господин Шаваш! Поверьте, я вам все объясню. Честное слово, к гибели храма мы не имеем никакого отношения...
      Старый монах полез из кресла. Кажется, он хотел вцепиться подлому бесу в горло. Шаваш вдруг мягко, но протестующе вскинул вверх руки.
      - Помилуйте, - сказал чиновник, - что за объяснения между уважающими друг друга людьми. Я прекрасно понимаю, что желтые монахи никогда ни во что не вмешивались. Я прекрасно понимаю, что даже если вы, кто бы вы ни были, во что-то вмешивались, то все равно намерены это отрицать. Я также полагаю, что, каковы бы ни была ваша политика, вы не хотели бы изменять ее.
      Шаваш оглянулся на монаха-шакуника, и тот тяжело сел на место. "Господи! - понял Бьернссон. - Он не доверяет этому монаху, помимо всего прочего!"
      - Чего ж вы от меня хотите? - тупо спросил Бьернссон.
      - Как чего? Чего все хотят - золота! - брякнул Шаваш.
      Бьернссон вытаращил глаза.
      - Золота, - нагло сказал чиновник. - Уж кто-то, а вы-то философский камень изготовить можете! Это мне и отец Адуш сказал.
      - Поверьте, - поддакнул сбоку отец Адуш, - мы бы никогда не осмелились так пугать вас, если бы вы сделали Сият-Дашу золото. А вы взамен затеяли эти фокусы со взрывчаткой!
      Глаза Бьернссона стали от удивления как две репы. Ай да чиновник! Пусть миру будет карачун, а мне - скатерть-самобранка! На физика словно дерьмом пахнуло.
      - Я бы, - сказал он нахально, - на вашем месте просил бы о счастии для народа.
      Шаваш прищурился. Маска старательного чиновника словно слетела с него.
      - Я, - ухмыльнулся Шаваш, - всегда обожал сказки. В сказках часто рассказывается о том, как крестьянин выпросил у духа неразменный кошелек, и никогда - о том, как крестьянин выпросил у духа счастья для народа. Это уже совсем другой жанр. Это уже не сказка, а хроника - восшествие на престол государя Иршахчана.
      Даже Бьернссона покоробило от такого отзыва о государе. В этот миг запела у двери медная тарелочка. Вошел стражник, зашептал, - посыльный от аравана Фрасака, с важнейшими вестями. Шаваш подумал, извинился и вышел.
      Над усадьбой лежала вышивка созвездий, пахло свежим сеном и струганым деревом. Шаваш узнал в посыльном самого племянника аравана.
      - Араван Фрасак арестовал Арфарру, - сказал посыльный, - что прикажете делать?
      Шаваш молчал мгновение, ошеломленный. "Ах да, - вспомнил он глупейший приказ аравана, который, невесть откуда прослышав о желании Шаваша, решил ему угодить. - Мне же еще целый выводок Арфарр навезут".
      Шаваш пробежал глазами описание примет.
      - Очень благодарен аравану за извещение, - сказал Шаваш торопливо, но это не тот Арфарра, который мне нужен. Отшельники вечно пробавляются этим именем.
      Племянник заговорщически растопырил глаза и зашептал:
      - Господин инспектор, - это тот Арфарра, настоящий!
      И ткнул в руки ошеломленному Шавашу целую укладку с бумагами отшельника, захваченную в горной избушке.
      - Араван Фрасак и думать не мог, - продолжал племянник, - что нам на долю выпадет такая удача. Понимаете, эти негодяи, госпожа Архиза и Ханда, так его и прятали. Если бы не господин араван, все бы и осталось под крышкой... Надо этого человека отправить в столицу, поскольку это все равно беглый ссыльный, да еще попустительство властей...
      Шаваш чуть не выронил ларец.
      Великий Вей! Отправить в столицу! Тут же Нан спросит с Шаваша, зачем это он его именем разыскивает Арфарру!
      - Да, - усмехнулся Шаваш. - Беглый ссыльный - стало быть, надо повесить. Если Нан повесит его, станут говорить, что первый министр использует свою власть, чтобы свести счеты с забытыми отшельниками из-за того только, что те держатся противоположных убеждений. Если Нан оставит его в живых, все противники Нана уцепятся за эту ожившую печать и станут говорить, что, вот, у первого министра не хватает сил расправиться с праведным человеком даже тогда, когда он не облечен чином и властью. Вы действительно оказали большую услугу министру. Министр ее не забудет...
      Даже в свете факелов стало видно, как посерело глупое лицо племянника. Только сейчас он сообразил, что они сделали глупость величиной с Араханскую гору.
      - Так что, - наивно сказал племянник, - сделать так, чтоб он до столицы не доехал?
      "Великий Вей, да в каком садке таких разводят!" - подумал Шаваш. Посмотрел на племянника и медленно, тихо сказал:
      - Я, почтеннейший, вам никогда указаний убить без суда и следствия человека не давал. Я вообще вас сегодня не видел, и вы вообще здесь не были. Я просто предупредил вас о том, насколько вам будет благодарен министр Нан за услугу.
      Шаваш укладку незадачливому племяннику. Тот принял ее мертвой рукой. Шаваш поклонился, повернулся и побежал обратно, к пленнику.
      Едва Шаваш вышел, монах подскочил к Бьернссону:
      - Не верьте этому чиновнику, - зашептал он. - Вы видите, - он даже над государем смеется! Кто смеется над государем, - убийца в душе! Он обманывает и меня, и вас! Он хочет списать на вас все грехи нечестивых правителей. Он уверяет - это вы, а не Касия - убийцы храма. Я сделал вид, что ему поверил.
      Шакуник наклонился над землянином. Глаза его горели суетливым безумием. В речи его, по крайней мере с точки зрения Бьернссона, явно недоставало логики.
      - Я сделал ему чертежи, - но я кое-где наплутал в деталях... - Монах засмеялся. - Шаваш не соберет радиопередатчика. А я - могу собрать и переслать весть туда, куда скажете.
      Мысли Бьернссон окончательно спутались, как корни на грядке.
      - Вы ведь не далеко ушли от нас, - сказал монах. - Нам, шакуникам, осталось решить не так много вещей. Я все понимаю. Вы, желтые монахи, это то же самое, что и храм Шакуника, только вы решили эти вещи две тысячи лет назад. Но с тех пор вы не продвинулись ни на шаг. Я, например, не сообщил Шавашу, как устроена та штука, которую вы выставляете под именем Великого Ира, но мне это известно.
      - И как же она устроена? - осведомился физик.
      - Если, - сказал монах, - выкачать из стеклянного шара воздух и пропустить через него электрический разряд, начнется суета лучей и блеск сообразно качествам газа.
      "Гм, - подумал Бьернссон, - твой стеклянный шар годится для того, чтобы написать неоновыми буквами: "Кофейня Нефритовых Ворот: лучшие пампушки ойкумены!", но для великого Ира он жидковат."
      - Я знаю, - продолжал шепотом монах, - что не вы сгубили храм, потому что желтых монахов очень мало, и вы ничего не можете. Вы решили, что вас никто не тронет, если вы будете бессребрениками. Из-за этого две тысячи лет вы и стоите на месте. Чтобы править миром, нужны заводы и мастерские. Пересмотрите свои правила! Я пошлю весточку госпоже Архизе: мы восстановим старую мощь храма. Через полгода реформы министра зайдут в тупик. Он будет смещен. Разразятся восстания. Через год мы будем владыками Харайна, через два года - владыками ойкумены.
      Послышались шаги. Монах отскочил от Бьернссона. Шаваш, подергивая губой, вернулся в кабинет. Он медленно, испытующе оглядел монаха. Тот вдруг съежился.
      - Я, пожалуй, пойду посмотрю на праздник.
      - Идите, отец Адуш.
      Шаваш и Бьернссон остались одни. За окном уже совсем стемнело. Шаваш задернул шторы, принес поднос с чаем и аккуратно разлил чай в белые с красными ручками чашки.
      - Так насчет золота... - сказал Шаваш.
      Бьернссон внимательно посмотрел на чиновника. Больше всего Бьернссону сейчас хотелось, чтобы его оставили в покое и дали опомниться. Но Шавашу именно этого не хотелось. И, поразмыслив над причиной этого, Бьернссон все понял.
      - Бросьте, - сказал Бьернссон, - вам не золото нужно.
      Шаваш досадливо сморщился и сказал:
      - Какая жалость! Неужели это так заметно?
      Бьернссон улыбнулся. Он хотел сказать. "Вы очень похожи на образцового чиновника, Шаваш. Но будь вы просто образцовым чиновником и идеальным взяточником, Нан не сделал бы вас своим секретарем." Но Бьернссон этого не сказал, ибо имени Нана в этом разговоре не следовало упоминать не в коем случае. Потому что - либо Шаваш не поверит, что его хозяин - оборотень и лазутчик, либо, если поверит... Страшно даже представить себе, что тогда может натворить Шаваш. И Бьернссон сказал:
      - Мне тут этот монах наговорил всяких глупостей. Он ведь наговорил их по вашему приказу?
      Шаваш еще раз сморгнул.
      - Это мой тесть, - сказал он.
      - То есть он просто черт знает что говорил! Надеюсь, он не то говорил, что вы думаете?
      Шаваш помолчал, потом сказал:
      - Видите ли, мой тесть разобрался почти во всем, что вы сделали. А вы, между тем, даже и не пытались собрать световой луч, которым вы тогда разрубили каменную стену в усадьбе. Какая тут причина? Та же, что мешает зодчему, попавшему к дикарям, выстроить купол на тысячу человек. Зодчий, может, и знает, как его построить, однако одного ума тут мало: нужны резчики, столяры, каменотесы... Наука, в отличие от магии, нуждается в сотнях ремесел и тысячах материалов: шакуники этим располагали в свое время. Ваш же монастырь - вроде провинциального отделения, да и то нынче закрыто за ненадобностью. Чай, одна фабрика, на которой делают такое оружие, которое тогда разворотило стенку, больше всего вашего монастыря... Куда вы, кстати, его дели?
      - Выкинул, - сказал Бьернссон.
      "Врет, - подумал Шаваш, - врет."
      - А признайтесь, - перегнулся вдруг через стол Шаваш, - весело вам было думать, как с Сият-Даша будут сдирать шкурку? Вы прямо весь белый сидели от нетерпения.
      - Негодяй, - сказал с тоской Бьернссон, - у меня не было выбора.
      - Как так не было выбора? - спокойно сказал чиновник, - а покончить с собой?
      Бьернссон обомлел. Шаваш только усмехнулся.
      - Это не мы, - сказал Бьернссон, - уничтожили храм Шакуника. Всеми богами клянусь...
      Шаваш покрутил чашечкой на блюдце.
      - Видите ли, - сказал Шаваш, - я ведь тщательно изучил записи о судебном процессе. И в этих записях есть несколько деталей, которые нельзя объяснить, не предположив, что к этому делу приложил руку кто-то посторонний. И заметьте, что государь убежден в виновности храма. Он помиловал всех, казненных при матери, - а шакуников - нет.
      Вдруг Бьернссон почувствовал странное спокойствие. Если у Шаваша хватило ума выследить его, у Шаваша хватит ума его понять. Как только Шаваш его поймет, он поймет и то, что к гибели храма земляне не могут иметь никакого отношения. А дальше что?. "Господи, подумал Бьернссон, что дальше? Даже если я докажу ему, что к гибели храма мы не имеем отношения, то что? Если кто-то вперся в чужую страну, разве жители страны разбирают, хорошее у чужаков государственное устройство или плохое?"
      - Вы не представляете, что за дичь вы несете, - сказал Бьернссон. Если бы хоть тень этого была справедлива, у нас разразился бы такой скандал... И потом, черт возьми, - как это вы не боитесь связываться с нами, если мы всесильны?
      - Вы не всесильны. Не бывает всемогущества, о котором никто не знает. Колдун должен называться колдуном, чтоб им быть, и власть должна называться властью, чтоб ей быть. Это пусть публике рассказывают, что у такого-то министра все дела решает всесильный секретарь. А я знаю, что такие вещи рассказывают только с тем, чтоб списать на секретаря все грехи министра.
      Бьернссон вздрогнул. "Да это он не о себе ли? Ведь этот человек предан Нану! Стало быть, он спит и видит, как его арестовывают в качестве козла отпущения?"
      Шаваш нервно облизнул губы и передвинул светильник так, чтобы свет падал на лицо землянина, а его собственное лицо оставалось в тени.
      - Вопрос первый: когда вы явились в страну Великого Света?
      - Четверть века назад.
      - Со звезд?
      - Со звезд...
      - Как?
      - Случайно. Был такой человек, Клайд Ванвейлен, - он разбил свой корабль.
      - Что вам надобно?
      - Это очень трудно объяснить. Понимаете, этот объект, Желтый Ир, которого вы почитаете в желтых монастырях, - это действительно совершенно необычайная штука. Нам очень хотелось узнать, что это такое. Но мы узнали не больше вашего.
      - Значит, вы ученый?
      - Да, я ученый.
      - Это хорошо, - усмехнулся Шаваш, - мне было неприятно думать, что любой человек из вашего мира может устроить то же, что и вы.
      - Далеко не любой, - согласился Бьернссон.
      - Зачем вы ушли в мир босиком?
      - Я... Мне трудно объяснить. Вы, вероятно, не поймете. Я... Я устал. Я жил как-то не так. Я хорошо жил, но ночью мне хотелось повеситься с тоски.