Вейская империя (Том 1-5)

      Горец ответил:
      - Я слыхал про государеву удачу, но, видать, государь в чем-то прогневал богов: съел зимнюю пищу в летнее время, или выпил кислого молока, не сходя с коня, - потому что со времени опалы господина Нана люди повадились дергать золотые колышки государева шатра.
      - И потом, собака, - прибавил горец, - у меня сорок тысяч войска, а у тебя - семь.
      Киссур задумался и сказал, что он даст на это ответ завтра, но вместо ответа сам переправился через Бирюзовую Реку. Конники Киссура разгромили варваров, а наглого невежественного князя Киссур своей рукой убил в поединке, не желая, чтобы чудесные доспехи варвара достались какому-нибудь простолюдину.
      Как мы помним, эти варвары ничего не хотели, кроме как изъявить покорность государю. Когда они увидели, что удача государя осталась при государе, они раскаялись и даже хотели избрать Киссура своим князем. Киссур отказался, но всех, кого он не убил, он взял в свои войска.
      Киссур стал расспрашивать их, как они решились на войну с империей, и ему рассказали следующее: далеко на запад, по другую сторону гор, течет большая река. Раньше у этой реки была огромная пойма, а в пойме жил народ по прозванию "черные шапки". Они жили рыбой и водяной птицей, и устраивали на воде грядки из плетеных ветвей. Это был мирный народ, и ни соседям не было дела до черных шапок, ни черным шапкам до соседей, потому что соседи не могли поживиться черными шапками в их болотах, а черные шапки не ходили в степь, где не было рыбы и плетеных водяных грядок.
      Но тридцать лет назад в горах случился обвал, река изменила русло, пойма стала сохнуть, и черные шапки оказались без рыбы и плетеных грядок. Роды и кланы их развалились, а молодые люди с длинными мечами и с длинной волей сказали, что лучше умереть от врага, чем от голода, и отправились в степь.
      К чему много слов?
      Нынче черные шапки завладели половиной степи, и все, кто не стали их рабами, побежали кто куда: вот они, люди племени Дан, родственники аломов, побежали в ойкумену.
      Самих черных шапок очень мало, тысяч двадцать, и, чтобы люди не разучились воевать, черные шапки постановили, что своим у человека может быть только меч и конь, а земля, скот и рабы - это все общее. Еще никто не побеждал черных шапок. Они не пашут, не сеют, а только воюют.
      Год назад у черных шапок были всенародные выборы, на которой один из вождей хотел принять соседей в союз и идти вместе на ойкумену, но дело кончилось победой другого вождя, а первого после выборов положили в мешок и удавили. Потом второго вождя тоже положили в мешок и удавили, потому что выяснилось, что он был подкуплен министром Наном, и теперь черные шапки готовятся к походу в ойкумену. К черным шапкам ходили послы от мятежника Ханалая.
      Еще новые командиры Киссура рассказали ему, что в сердцевине поймы стоит святилище бога войны в черной шапке на золотой голове, и что в святилище ведут семь дверей, и эти двери так изукрашены, что если бы нужны были двери на небеса, то непременно бы взяли эти. Глаза у Киссура так и заблестели, когда он услышал про двери и про сокровищницу: потому что он хотел проявить щедрость к воинам, но не хотел тревожить государственной казны.
      Киссур рассудил, что войны все равно не миновать, и что справедливей ему грабить земли варваров, чем варварам - земли империи. И как он рассудил, так оно и вышло.
      Люди Киссура вторглись в этот дикий край, кладя дороги и переправы, потому что старые торговые дороги империи в этом краю разрушились, а новые прокладывали только для войны. Киссур шел, высылая вперед лазутчиков и вешая лазутчиков чужих, или сочтенных таковыми; он двигался так быстро, что даже не жег деревень на пути.
      В это время в ойкумене уже начались зимние дожди, - воздушные течения разбивались о Западные Горы, лило так, словно из неба выдернули затычку; реки вздулись, нечего было и думать о войне с Ханалаем. По ту сторону гор, наоборот, холод сковал болота и пойму: древнее военное руководство рекомендовало воевать в этом краю зимой. Киссур выиграл несколько сражений и вторгся в старую пойму.
      В пойме Киссуру стало очень трудно. Всадники проваливались в ледяное крошево болот; преследуя врага, люди не могли найти костров, чтоб обсушиться, а не обсохнув, помирали. Киссур с досадой увидел, что автор проклятого руководства, верно, имел в виду какую-то другую зиму, а может, и вовсе писал из пальца. Через месяц Арфарра прислал Киссуру письмо, в котором было много досадных слов и карта области черных шапок; и бочки с порохом для осады.
      Половина людей Киссура утопла, а с другой половиной он разбил черных шапок и осадил святилище бога войны. Через месяц в святилище стали жить, питаясь друг другом и случайными пленными, а еще через пять дней Киссур его взял. После этого он покорил еще несколько племен.
      На золотую статую бога войны Киссур надел железный ошейник и в таком виде отправил государю: очевидцы говорили, что статую сама, плача, взошла на повозку. Остальное было роздано войску.
      Через пять месяцев Киссур возвращался в ойкумену. В этот поход он добыл огромное богатство, но продовольствия у него не хватало. Киссур послал за продовольствием в Иниссу, но вместо продовольствия приехал чиновник, который объяснил, что в этом году в Иниссе неурожай, а зерно, посланное государем в Иниссу, захватил и держит у себя наместник Кассанданы. Этот чиновник Киссуру очень понравился: он был честен, умен, и родом, как и Киссур, из Варнарайна. Киссур послал этого чиновника к наместнику Кассанданы за провиантом. Наместник Кассанданы прислал письмо о девяти страницах и десяти хвостах, а новый чиновник изложил содержание письма в пяти строчках:
      - Пишет, что заключил с государем договор - быть верным подданным империи, пока с него не потребуют налогов. А так как Киссур потребовал налоги, договор нарушен, и провинция Кассандана вынуждена провозгласить независимость.
      Тут только Киссур вспомнил о зароке, наложенном на него Арфаррой: не требовать налогов с провинции Кассанданы ни в какой крайности.
      Мятежник Ханалай послал в Кассандану послов с предложением о военном союзе. Наместник Кассанданы ответил, что он не для того перестал повиноваться государю, чтобы вложить свои руки в руки какого-то паршивого разбойника.
      Киссур повернул войска, разгромил армию наместника и в два дня овладел столицей провинции. Через час после успешного штурма ему принесли письмо Арфарры, отправленное пять дней назад. Арфарра отзывал Киссура в столицу и умолял не трогать наместника Кассанданы. "Я сумел поссорить обоих мятежников - писал Арфарра, - если теперь оставить их в покое, они сцепятся друг с другом и погибнут, а мы одержим победу, не применяя оружия. Если же ты разгромишь наместника, то победа, одержанная без применения оружия, достанется Ханалаю."
      Киссур зарубил в тоске какую-то козу, которая гуляла поблизости, повесил наместника Кассанданы за срамную часть на городской стене, наместником поставил того самого честного чиновника, земляка из Варнарайна, и поскакал в столицу.
      Киссур въехал в столицу накануне зимних дождей. Посереди шествия везли золотого бога варваров, в железном ошейнике и с выдранными глазами, а перед ним ехало новое чудо - пушечка-единорог. Народ, ликуя, осыпал войско зерном, из фонтана на площади, по распоряжению государя, било белое и красное вино, и войска шли в абсолютном порядке - лошади, разряженные как женщины, и воины, разряженные, как боги, и в триумфальном шествии участвовали пленники из народов, самое имя которых было доселе неизвестно в ойкумене.
      Поистине удивительная вещь!
      Полгода назад имя "Киссур" и слово "варвар" взбунтовало всех лавочников столицы. Полгода назад Киссур сжег половину заречных кварталов и развесил их жителей на стенах небесного дворца: а теперь люди стлали циновки под копыта его конницы, и бросались сами.
      И, действительно, не подлежало сомнению, что Киссур въезжал в город с богатейшей добычей; въезжал первым, за двести лет, победоносным полководцем империи, истребившим то осиное гнездо, к которому боялся притронуться бывший министр. Не подлежало сомнению также то, что две из провинций империи были слегка опустошены, и четыре провинции находились в состоянии, близком к недовольству.
      Варвары Киссура не привыкли жить в городе и разбили лагерь у стен. В городе они появлялись только на рынке и в заведениях, где мужчины сажают свой корешок. У них было множество всякого добра, и каждый раз, когда конник Киссура оставлял легкий военный золотой в столичной лавке, лавочник, и жена его, и дочка его, благословляли Киссура. И этой осенью за Киссура возносилось столько молитв, что если бы каждая молитва обернулась денежкой, то Киссур стал бы, бесспорно, самым богатым человеком в ойкумене.
      На следующий день после вступления в город Киссур явился во дворец Арфарры с первой стражей, еще затемно, чтобы говорить с Арфаррой наедине.
      Советник, один, читал книгу. Книга была старинная, тяжелая, на трех ножках. Такие книги тоже когда-то назывались треножниками. Поэтому советник сидел не за столом, а на плоской подушке перед книгой о трех ножках. Справа от него стояла жаровня. В кабинете было очень жарко, так жарко, что, казалось, снеговые вершины, вышитые на тяжелых гобеленах, вот-вот растают и хлынут в долины, но на Арфарре все равно было теплое белое платье без знаков различия. В воздухе все было пропитано благовониями.
      Киссур долго целовал руки Арфарры, а потом сказал:
      - Советник! Полгода назад вы обещали мне, что укрепитесь у власти и арестуете всех взяточников поодиночке. Но они до сих пор на свободе! Почему вы, например, не арестовали этого... Кидара?
      - Друг мой, - сказал Арфарра, - у меня нет никаких законных оснований для ареста Кидара и его друзей.
      - Так арестуйте без оснований!
      Арфарра немного смутился и не знал, казалось, чем опровергнуть столь резонное соображение.
      - Полгода назад, - продолжал Киссур, - у нас не было сил. А теперь под столицей стоит шесть тысяч конников и двадцать тысяч пеших. Пусть они войдут в столицу и будут как щелочь, которая очищает старое серебро от грязи!
      Арфарра помолчал и ответил:
      - Друг мой! Можно арестовать Кидара. Можно схватить всех тех, кто, как ты считаешь, недостоин быть возле государя. Можно даже найти им замену в лице твоих любимцев. Но в ойкумене тридцать две провинции. Три уже отложились. Еще десять ждут только повода, чтобы взбунтоваться. Мыслим ли повод лучший, нежели военный дворцовый переворот?
      Киссур облизнулся и сказал:
      - Я разобью Ханалая и всех, кто осмелится следовать его примеру, ибо отныне у империи есть войско.
      - Да, - сказал Арфарра, - это удивительно. Вы сумели сотворить войско из ничего. Ваша война с черными шапками принесла семикратную прибыль. Сколько, вы думаете, вам понадобится денег на войну с Ханалаем?
      Киссур опустил глаза и сказал:
      - Мои командиры преданы государю, но неразумны и дики. Они хотели бы служить государю без платы, а кормиться с земли, полученной за военную службу. Что взять с варваров?
      Вопреки здравому смыслу, Арфарра расхохотался. Отсмеявшись, старик сказал:
      - Ваши варвары мудрее наших финансистов. Потому что, Киссур, будущим летом в ойкумене деньги будут стоить еще меньше, чем человеческая жизнь, и, действительно, кончится насилие чиновников и богачей, а начнется насилие тех, кто кормится с земли, полученной за военную службу.
      Киссур задергал левым веком, и, чтобы скрыть это, стал потихоньку расхаживать из угла в угол. Уже рассвело. Серый плащ его, шитый по подолу жемчужными птицами в тростниках и травах, цеплялся то за ножки жаровни, то за жертвенный столик. Вдруг Киссур сплюнул в ладонь левой руки и ударил по плевку ребром правой. Плевок отскочил влево и попал на шелковую молитвенную подушечку.
      - Значит, - сказал Киссур, - вы не арестуете Кидара?
      - Нет, - ответил Арфарра.
      Киссур нехорошо засмеялся и спросил:
      - Сколько Кидар вам за это дал?
      - Щенок, - сказал Арфарра, выпрямляясь, - ты знаешь ли, что гово...
      Арфарра не докончил фразы. Киссур, вытащив из рукава несколько бумаг, швырнул их в лицо старику.
      - Знаю, - закричал Киссур, - знаю, да не верю! Не верил до сих пор! А теперь! Да они купили вас! Вам никогда ничего не нужно было, кроме власти!
      - Глупец, - пробормотал Арфарра, - даже если я бы что-то получил от Кидара, то ведь все равно тот, кто его конфискует, получит гораздо больше.
      Киссур повернулся и вылетел из двери, как пробка. Арфарра некоторое время сидел молча, потом стукнул в бронзовую тарелочку. Явился слуга. Арфарра кивком указал ему на красную молитвенную подушечку, на которую попал плевок варвара, и промолвил:
      - Вынеси и сожги.
      Хотя, право слово, плевок этот на подушечке был совершенно незаметен.
      На дневной аудиенции Киссур, выйдя вместе с государем, не поклонился Арфарре - это видел весь двор.
      Государь Варназд был счастлив и не расставался с Киссуром ни на охоте, ни за трапезой. В свите его сразу же появилось множество варваров. Государю нравилась их беззаботность и сила. Особенного государь отличал одного из командиров, по имени Ханадар, а по прозвищу Сушеный Финик. Сушеный Финик считался у аломов лучшим певцом. Он пел хвалы государю на всех пирах, и не было случая, чтобы он получил за свою песню меньше, чем он об этом в песне просил.
      Киссур ел с золотых блюд и спал под одеялом из песцовых шкурок. Бесчисленные почести так и сыпались на него. Желая развлечь народ, государь повелел выстроить варварский храм "черных шапок" и устроил потешный штурм. Чернь была в восторге, варваров наградили несметными дарами, а Арфарра был очень недоволен тратами. Говорили, что потеху устроили по подсказке Чареники, тестя Киссура.
      На этом празднике даже народ заметил, что Киссур не кланяется Арфарре.
      А еще через неделю случилось ужасное происшествие.
      Государь и Арфарра катались на лодке. День начался хорошо, а потом вдруг пошел дождь. Даже молодой государь продрог, не говоря об Арфарре, который со времени своего возвращения во дворец зяб, как персиковое дерево зимой. Молодой государь велел принести короб с плащами, надел плащ, хотел протянуть Арфарре второй, но вовремя заметил, что мех на втором плаще изъеден молью. Люди, бывшие вокруг, не заметили, что второй плащ был изъеден молью, а заметили только, что государь не передал плаща озябшему Арфарре. И на следующий день в приемной Арфарры было много меньше людей, чем в предыдущий.
      Прошло еще две недели, и до столицы дошли слухи о мятеже в Верхнем Варнарайне, родной провинции Киссура, и о том, что там учрежден выборный совет, как того хотел отец Киссура, Марбод Кукушонок.
      Киссур был взбешен и велел собираться в поход, но государь Варназд, страшась разлуки, запретил поход и умолял подождать до весны. Он не отпускал Киссура неделю, а в конце недели Киссур, ночевавший в спальне государя, подсыпал Варназду в питье сонный порошок, снял со спящего яшмовую печать, приложил ее к указу о посылке войска и пошел вон. В этот миг государь, который за ужином вылил питье в рукав и все видел, вскочил с постели, и все кончилось ужасным скандалом.
      И Киссур ездил на охоту по мокрым осенним равнинам, а сердце его разрывалось при мысли об овечьих стадах на склонах гор, и о вершинах родного края, тянущихся к небу.
      Через три дня он сказал своему тестю, Чаренике, у которого теперь часто бывал:
      - Я без пользы убиваю невинных зверей, а в ойкумене разгораются мятежи. Бунт в Верхнем Варнарайне надо усмирить железной рукой, но государь плачет при мысли о моем отъезде. Не могли бы вы подать доклад за меня?
      У Чареники был далеко идущие планы, ему вовсе не хотелось, чтобы войско уходило из-под столицы, и немудрено, что из доклада Чареники государю ничего не вышло. Киссур, услышав об отказе, разрыдался, а тесть его сказал:
      - Увы! Это Арфарра настраивает государя против вас! Я слышал, как он говорил, что жители Варнарайна обустроили вашу страну по плану вашего отца; и вы проситесь в Варнарайн затем, чтобы стать там королем.
      - С этого негодяя станется, - молвил Киссур.
      Через два дня Киссур был со своей женой, дочерью Чареники. Киссур лег на шкуру. Женщина стащила с него сапоги, и стала вынимать за пологом шпильки из волос, а потом затихла. Киссур отогнул полог и увидел, что жена его сидит со шпилькой в руке и плачет. Он подошел к Янни и спросил:
      - Что ты плачешь?
      - Ах, - сказала Янни, - ты же знаешь, вчера у Арфарры был фейерверк, и я там была, а ты был с государем на охоте. Я отошла в красный покой, и вдруг этот старик подходит ко мне, смотрит на меня своим страшным глазом и говорит: "Ах, какой же я глупец, что я отдал вас Киссуру. Но ничего, еще все можно поправить."
      - Гм, - сказал Киссур.
      Теперь каждый день тесть навещал зятя, а когда тестя не рядом не было, то была жена. И каждый день Киссур слышал при дворе из чьих-то уст то, что про него говорил Арфарра.
      - Арфарра беседовал с господином Дессом и сказал, что вы толкнули к мятежу наместника Кассанданы только затем, чтобы удовольствовать войско и разграбить провинцию.
      - Перед церемонией Белых Слив Арфарра ругался: "Киссур-де оттого не взяточник, что грабитель. И лучше, если чиновники обогащаются через взятки, чем если они обогащаются, шаря с войском по обе стороны границы. Ведь не все грабежи так удачны, как грабеж храма черных шапок, и вообще варваров следует предоставить их собственным раздорам".
      - Арфарра созвал своих инженеров и сказал: "Если бы не мой порох, Киссур бы никогда не взял Храм Черных Шапок! Следует запретить варварскую доблесть и найти такой способ войны, при котором империя бы опиралась не на силу варваров, а на разум инженеров и чиновников!"
      И так они каждый день сыпали много слов.
      Через неделю Чареника сказал своему секретарю:
      - Как ты думаешь, есть в мире вещь, которая может примирить Киссура с Арфаррой?
      - Думаю, - ответил секретарь, что такой вещи нет.
      - А ведь полгода назад эти двое были неразлучны: можно ли было себе представить такое дело?
      - Нет, нельзя было этого представить, - ответил секретарь.
      - А что ты из этого заключаешь? - спросил Чареника.
      - Я заключаю, - ответил секретарь, - что если Киссура можно было убедить, что Арфарра непригоден в делах правления, и на это потребовалось шесть месяцев, то можно будет убедить Киссура и в том, что государь Варназд непригоден в делах правления, и на это потребуется не больше месяца.
      На следующее утро Янни сидела перед зеркалом в своих покоях. Две служаночки ползали вокруг ее юбки с кружевами и иголками, а сама Янни, непрестанно оборачиваясь, глядела то в зеркало, то на стену за зеркалом. На стене висел портрет государыни Касии в полный рост. Государыня глядела на Янни с загадочной улыбкой, и была написана очень хорошо и соразмерно: только руки ее были как-то неловко согнуты и словно привешены к рукавам. Янни знала, отчего у портрета такие неловкие руки. Когда этот портрет писали в первый раз, на руках у государыни был младенец, сын. А потом, когда государыня распознала в сыне подменного барсука и казнила его, ребеночка замазали. Вместо матери, глядящей на младенца, вышел пристальный взгляд государыни Касии. И портрет, как мы уже говорили, был очень хорош, только руки были дурны. Янни беспрестанно глядела то на портрет, то на себя в зеркале рядом. Вдруг дверь отворилась: пожаловал ее отец.
      - Знаешь ли ты, - сказал он Янни, - что Киссур вчера получил письмо от своей матери, из Варнарайна?
      Янни покачала головой. На Чаренике был кафтан с четырьмя рукавами, два рукава для рук, а два - для почета. Чареника вынул из почетного рукава перевод письма и показал его Янни. Янни взяла и стала читать.
      - Вот безумная старуха, - сказала Янни, прочтя письмо и глядя то в зеркало, то на портрет государыни Касии на стене. - Ведь она требует от него отомстить за отца и убить Арфарру! А зачем? А ведь он, я знаю, плакал от этого письма вчера!
      - Хорошее письмо, - сказал Чареника.
      - А что, - сказала женщина, нехорошо поводя бровями, - когда я стану государыней, - стоит мне отдавать налоги на откуп или нет?
      - Ни за что, - сказал Чареника. - Ни откупов, ни монополий, ни частных предприятий. Вообще Киссур правильно говорит, что в хорошем государстве не должно быть трех разновидностей разбойников, как-то: взяточников, земледельцев и торговцев. Так что он, конечно, будет хорошим государем.
      Тут послышались голоса: на веранду вошел Киссур, разряженный и улыбающийся, и с ним под руку - вторая его жена, Идари.
      Янни как-то странно вытянула голову, сложила губки раковинкой и сказала:
      - Милая! Эта девка совсем запуталась, как сделать кофточке зарукавник; покажи ей, ты так хорошо исполняешь все обязанности служанок.
      Идари отошла к лавочке и стала показывать служанке, как шить зарукавник, а Киссур и Янни смотрели на нее, улыбаясь.
      Если бы Янни знала, что, в представлении Киссура, хорошая жена должна обшивать себя и мужа, стряпать и никогда не перечить высшим, то она, верно бы, вырвала иголку из рук Идари и все дни проводила б у очага и ткацкого станка; но в представлении Янни женщина с загрубевшими от работы руками была лягушкой в глазах мужчины, а Киссур ей ничего не говорил.
      Принесли чай и сладости. Янни села Киссуру на колени и стала поить его из своей ладошки, а потом взъерошила кружево на рукаве и сказала:
      - Какое хорошенькое запястье! Это из храма черных шапок?
      Киссур снял запястье со своей ручищи и надел его на ручку Янни.
      - Нет, - сказал он, - это подарок одного достойного человека из города Шукки, кстати, друга твоего отца. В этом городе якобы были запасы зерна - я приказал доставить их войску. Этот человек кинулся ко мне и умолял отменить приказ, потому что зерно было роздано голодающим. Очень совестливый и честный человек. А запястье это, с прочей рухлядью, выкопали, представь себе, у дерева, когда рыли канавку у его палатки. Он подарил мне этот сундучок из любви, сказал: "Зачем он мне - этим все равно не накормишь народ".
      Тут Киссур глянул в угол и увидел, что Идари сидит, опустив глаза, и больше не шьет.
      - Я, - продолжал Киссур, - полюбил этого человека и поставил его наместником в Кассандане, чтобы иметь там справедливость. А теперь, можешь ли поверить, - этот негодяй Арфарра говорит, что я взял от этого человека взятку и нарочно затеял смуту в Кассандане, чтобы посадить туда наместником человека, давшего взятку! Арфарра - пес, который не знает, что такое дружба, и называет подарок - взяткой!
      Чареника облизнулся. Янни сидела на коленях Киссура и все так же перебирала его длинные волосы. Утреннее солнце пробивалось сквозь шторы, плясало в золотом шитье и в росписях карнизов. Киссур поглядел на свою вторую жену и увидел, что она совсем наклонила головку. Киссур вдруг вскочил.
      - Клянусь божьим зобом, - заорал он, - это действительно была взятка!
      Киссур вылетел из-за стола и затопал по лестнице. Идари - за ним. Чареника бросился к окну: со двора неслись бешеная ругань и ржанье, заверещал попавший под плетку конюх, захрустел под копытами гравий. Чареника пожевал губами и произнес:
      - Если бы этот человек был умней, он не взял бы сундучка. А если бы он был глупей, то я бы сделал его государем.
      А дочь Чареники, Янни, зарыдала и сказала:
      - Он не любит меня! Он любит Идари!
      Это замечание, право, нельзя было назвать логичным выводом из происшедшего, но оно несомненно доказывало, что душу бедняжки Янни и душу государыни Касии пекли в разных печках.
      Советник Арфарра сидел в своем кабинете за столом. На нем была желтая шапочка, стянутая вокруг головы шнурком, и бархатный кафтан-четырехрукавка. На одной стороне кафтана были вышиты лисы, на другой - олени.
      - Я, - сказал Киссур с порога, - негодяй и болван! Это действительно взятка.
      Арфарра поднял голову. В дверь вслед за Киссуром лезли всклокоченные рожи, с глазами, круглыми от страха за начальство. Арфарра махнул рукой: рожи сгинули.
      - Что же, - продолжал Киссур, - эта взятка и прочее, - действительно стала причиной восстания в Кассандане?
      Арфарра дописал какую-то бумагу, посыпал ее песочком, стряхнул песочек в корзинку и улыбнулся:
      - Вообще-то, - сказал Арфарра, - когда от наместника требуют заплатить установленные государством подати, это не должно быть поводом для восстания. Но в сложившихся обстоятельствах - да.
      Киссур смотрел на него в упор своими наглыми голубыми глазами.
      - Сколько еще взяток я взял?
      - Ты лично или...
      - И так и так.
      Господин Арфарра снял со стола одну из папок и протянул Киссуру. Тот открыл папку и стал читать. Листы в папке были исписаны в стиле "молодых ростков" четким почерком Арфарры, с примерными цифрами и краткими разъяснениями. Киссур читал, пока солнце не перебралось с одной половины дня на другую. Наконец Киссур встрепенулся и сказал:
      - Однако! Для кого вы приготовили эту папку?
      - Для тебя. Я знал, что ты придешь.
      Киссур встал и начал расхаживать по кабинету взад и вперед. Потом он остановился перед Арфаррой и с тоской сказал:
      - Этот чиновник из Шукки... Я ведь не глупец, советник! Но он был так щедр, чистосердечен. Шутил: "Зачем мне деньги? Все равно богатство, не употребленное на подарки и пиры, приносит владельцу несчастье!" Это было совсем не как взятка чиновника, а как дар благородного сеньора! Вы не представляете, насколько это было похоже!
      - Да, - промолвил Арфарра, - это ужасно похоже.
      - Почему же вы не объяснили мне? - спросил Киссур, выпучив глаза на папку. - Вы же ясновидец. Почему не предупредили заранее?
      Арфарра засмеялся.
      - Киссур, - сказал он, - если объяснить очень умному человеку правила игры в "сто полей", он не начнет играть хорошо, пока сам не сыграет тысячу партий. Вы полагали, что взяток брать не следует, а что дают их так: подходит к вам негодяй с грязными руками, и со ртом, похожим на арбузный ломоть, и говорит: "Вот взятка! Возьми!" Это, конечно, тоже бывает.
      Арфарра помолчал и продолжил.
      - Вот это-то я и имел в виду, Киссур, когда говорил, что опасно, если первым человеком в государстве становится выскочка, варвар или повстанец. Он может быть весьма умен: но люди вокруг тоже умны, и вдобавок опытны.
      - А что бы, - спросил Киссур, - сделал господин Нан, если бы этот чиновник из Шукки подарил ему сундучок?
      - А этот чиновник из Шукки, - сказал Арфарра, - уже дарил Нану сундучок. За неделю до мятежа господин Нан утвердил план строительства нового канала от Идена до Кассанданы. Было много охотников получить подряд на этот канал, и этот чиновник с сундучком был в их числе.
      Арфарра замолчал и долго мешал угольки в жаровне.
      - Есть вещи, - продолжал старик, - которые нельзя уничтожить, но можно направить к добру или злу. Не думаю, что кто-либо, когда-либо, в каком угодно государстве получит подряд на такой канал без взятки. Но ни мне, ни господину Нану этот чиновник никогда бы не предложил сделать его наместником Кассанданы. И разница между плохим и хорошим государственным устройством заключается не в том, берут или не берут чиновники взятки, а в том, чего достигают с помощью взяток - строят каналы или вызывают восстания.
      Киссур сидел, как мышь под дождем.
      - Не стоит отчаиваться, - сказал Арфарра. Вот если б ты послушался советов Чареники и превратил бы ойкумену в пустыню и назвал бы это справедливым правлением, а потом догадался, что сделал противоположное тому, что хотел, - вот тогда был бы повод к отчаянию.
      Наступило долгое молчание. Киссур, опустив взгляд, следил, как по ножке стола в солнечном луче ползет паучок. Вдруг он поднял голову:
      - Но ведь я хотел сделать только то, что вы сами хотели сделать четверть века назад!
      Арфарра вздрогнул, а на щеках его вспыхнули два красных пятна.
      - Как вы могли разувериться в том, за что отдали жизнь? За что народ называет вас богом-хранителем! Ничто на земле не может заставить человека отказаться от самого себя!
      Арфарра молчал довольно долго и потом сказал:
      - Когда-нибудь я тебе объясню, что заставило меня поумнеть. Но это будет такой неприятный разговор, что на сегодня с тебя хватит.
      Осень быстро кончилась, началась холодная, дождливая зима. Это была самая счастливая зима в жизни государя Варназда. Мятежник Ханалай сидел в Харайне тихо, как лягушка подо льдом. В Верхний Варнарайн Арфарра послал вместо армии трех умных чиновников и сорок мешков денег и так умело повел дело, что весь выборный совет из-за этих сорока мешков передрался. Кажется, договорились, что республика Варнарайн будет иметь полный суверенитет внутри империи, или неполный за ее пределами... государь не вникал.
      Войско Киссура стояло под столицей и кормилось за казенный счет. Киссур полагал это безумием: даже князь держит дружину, чтобы добыть с ней богатство: что же государь держит дружину, чтобы проедать казну?
      Противу правил Варназд часто бывал во дворце своего министра. Однажды он стоял у азалий на берегу пруда и вдруг заметил на дорожке слугу с рогожной корзинкой. Слуга увидел его и смутился. Варназд приказал открыть корзинку: в ней копошилась пара щенков.
      Слуга сказал, что это ощенилась большая белая собака, помесь волка и волкодава, которая раньше жила с Арфаррой в горах. Она отстала от Киссура по пути в столицу, а через месяц объявилась вновь. Теперь она жила с Киссуром, так как он брал ее на охоту. Киссур пускал ее в комнаты, и там она спуталась с одной из тех плоских собачонок, которых держат в покоях женщины. Киссур, разобидевшись, приказал утопить щенков.
      Варназд взял щенков к себе; один вскоре подох, а другой жил и жевал все кисти и кружева в государевой спальне.
      В эту зиму было много поединков между варварами, и лопнул банк, торговавший с Верхним Варнарайном, а еще два банка уцелело только потому, что Арфарра выдал им основательную ссуду. В эту зиму несколько чиновников сошло с ума.
      Киссур стоял на вершине могущества. Он был обласкан и осыпан милостями. Тысячи просителей обивали его порог, тысячи слуг сновали, как челноки, туда и сюда, чтобы выполнить любую его прихоть. В окнах его дворца сияли огромные стекла, в оранжереях зрели золотистые персики и красные сливы, и утки с золочеными хохолками важно плавали в озерах его садов.