Вейская империя (Том 1-5)

      - Вы почти не изменились, Дэвид, - сказал полковник. - А как себя чувствуют наши друзья... Помните Ханиду?
      Нан глядел непонимающе.
      - Ну, этого контрабандиста, - он нам доставил на своей лодке оптический генератор, вы ему сказали, что местные богачи везут эту штуку тайком плавить руду...
      - Он утонул, - сухо сказал Нан.
      - А Ламар, смотритель кладовых?
      - Он отравился грибами.
      - О Господи, - сказал Келли, - надеюсь, вы не принимали в этом участия?
      Нан взглянул на него. Взгляд Нана был чист и безмятежен. "Боже мой, вдруг подумал Келли, - он же не землянин. Он же вейский чиновник. Он действительно убил этих людей, не потому, что они были опасны для желтого монастыря, а потому, что они были опасны для карьеры Нана".
      - У вас несколько преувеличенное представление обо мне, полковник, улыбнулся Нан.
      Но в эту минуту за их спинами послышался новый голос:
      - Так это вы тот инспектор, который землянин? Будем знакомы, Дерек Ллевелин.
      Через пять минут Нан, Келли и Ллевелин стояли в монастырском саду, на дорожке, посыпанной красным песком и с мраморным желобом для стока воды. Солнце блестело в крапинах мрамора, прыгало в поливной канавке, змеящейся между персиков и слив. На инспекторе был скромный кафтан, на Келли и Ллевелине - желтые паллии и белые накидки, расшитые переплетенными цветами и травами. Под мышками накидки были перевязаны тройным шнуром. Полковник Келли выглядел устало и был устроен несколько нескладно, словно у него голову и ноги отлили в разные формы. Волосы у него были белые, как вычесанный хлопок. Дерек Ллевелин был высок и проворен как цапля, в глазах его, черных, как спинка жука, прыгали золотые искры, и на растрепанных волосах торчал венок из голубых и желтых ипомей.
      - Простите, что задержался, - сказал Нан, - я осматривал дом, принадлежащий Кархтару. Этот тот местный бунтовщик, который...
      - Я знаком с Кархтаром, - сказал Ллевелин.
      - Вот как? Почему?
      - Мятежники экспериментируют с наркотиками. Летают на небеса, разговаривают с богами... Измененные состояния сознания - моя специальность.
      - И ваше мнение о возможном восстании?
      Ллевелин расхохотался.
      - Не думаю, инспектор, что вашей империи будет трудно справиться с бунтовщиками, которые искренне убеждены в том, что они невидимы и неуязвимы для стрел.
      - Это зависит, - сказал инспектор.
      - От чего?
      - Представьте себе, если правительственные войска тоже будут убеждены, что бунтовщики неуязвимы для стрел...
      Психолог взглянул на Нана и даже застыл, пораженный.
      - Да? Постойте, это же блестящая идея! Стрейтон, слушайте, вы действительно думаете, что такое может быть? Это потрясающе? Можно я этим воспользуюсь для статьи? Я сошлюсь на вас косвенно...
      - Не надо на меня ссылаться, - с усмешкой сказал чиновник империи. Это вам - статья, а меня пошлют командовать этими войсками...
      Помолчал и спросил:
      - Что это вы там написали в записке про самострел в колодце? Я надеюсь, вы засняли, кто убил судью?
      - Нет, - сказал Келли, а Ллевелин прибавил:
      - У нас аппаратура не работала шесть месяцев. С момента появления Ира. Врубилась два дня назад.
      Нан облизнул губы и подумал, сколько взяток он роздал напрасно и безо всякого, между прочим, возмещения со стороны ККИ.
      - Совсем? - спросил Нан.
      - Нет, не совсем. Иногда включалась. А бывало еще так: вызываешь по виофону человек. Ты с ним говоришь, а он тебе отвечает. Пересылает электронное письмо. А потом оказывается, что он тебе не отвечал.
      - А письмо налицо?
      - Ага.
      - Удивительно.
      - Нисколько. Представьте себе, что вы беседуете с человеком во сне. А потом оказывается, что он вам не отвечал... Вот если бы вы взаимно видели друг друга во сне, это было б гораздо удивительней...
      - Ладно, - сказал Нан, - давайте осмотрим место преступления.
      Келли и Ллевелин повели его по дорожке. Главное здание изгибалось подковой, и к одному из дальних флигельков вела небольшая крытая дорога. Черепичная ее крыша поросла травой, и у водосточной трубы примостилось гнездо аиста.
      Дорожка выходила к небольшому храму с репчатой крышей. На стенах храма были изображены горы, звезды, облака и все, входящее в годовой обиход государства. Еще на них был нарисован сын Ира, в желтом паллии и с ожерельем из вишневых косточек. По рисунку на стене было видно, что горы, и звезды, и облака и прочий годовой обиход империи доходит сыну Ира до пояса. Роспись кое-где поблекла от времени, правая рука у сына Ира была стерта, и вместо лица на инспектора глянула выщербленная пустота.
      Инспектор приоткрыл дверь часовни и увидел внутри обычный храм, с алтарем, перед которым стояла миска с простоквашей, и тремя небольшими курильницами в форме цветка лотоса. Келли и Ллевелин пригласили его зайти внутрь, но инспектор сказал, что сделает это попозже.
      После этого они прошли еще тридцать метров и подвели Нана к длинному зданию, стены которого были недавно украшены новой росписью в стиле "облаков и трав".
      - Вот здесь они ночевали, - сказал Келли. - Вообще-то это не полагается, но после бунта свиты правителей в один голос закричали о том, что возвращаться в столицу по ночной дороге опасно, что их может ждать засада. Наместник стал насмехаться, что, мол, араван боится даже своих друзей-мятежников, а араван ответил, что народа он не боится, а боится, что его по дороге убьют посланные Айцаром убийцы, да и свалят все на народ.
      Нан, слышавший четыре часа назад диаметрально противоположную версию перепалки, кивнул.
      - Словом, - продолжал Келли, - вся эта начальственная сволочь заявила, что остается в монастыре на ночь. Нам это не очень-то пришлось по душе, но делать нечего. Это зданьице было выстроено два века назад, тогда император Аттах захотел нанести визит всем богам империи и велел построить по всем храмам империи такие вот павильоны, с отдельными выходами для членов императорской семьи и общими комнатами для свиты.
      Нан оглянулся. За далекими деревьями виднелась репчатая луковка главного храма. С деревянного балкона в сад сбегали три богато украшенных резьбой лестницы.
      - Мы поселили наместника, аравана и Айцара в отдельных покоях, сказал Келли, - а свите отвели общий зал. И что же вы думаете? Из этих троих каждый ночью пошел гулять в сад! Каждый мог явиться в главную целлу! Небось чиновники поменьше сидели, как мыши!
      - Откуда известно, что они выходили? - спросил Нан, опускаясь на корточки у грядки и внимательно рассматривая черную, едва покрытую тонким зеленым волоском почву. Дождей со времени праздника не было, и легкая, как взбитое суфле, земля, хранила отпечатки заячьих следов и треугольных вороньих лапок. Так! А это что за след?!
      - Фотоэлементы. Обыкновенные фотоэлементы. "Lychhus" не работал, а вот датчики на дверях стояли, и они засекли, что из комнаты кто-то входил и выходил.
      Нан показал рукой на грядку.
      - Можно было обойтись без фотоэлементов, - сказал он, - видите след? Это след аравана Нарая.
      - Вы что, снимали мерку с его сапог? - полюбопытствовал Ллевелин.
      - Видите отпечаток? Знак тройного зерна в перистом круге? "Кодекс государей" предписывает порядок одежды различных чиновников, в том числе и рисунок на подковах каблучков. Араван Нарай большой любитель следовать правилам.
      - А какой рисунок должен быть на сапогах господина Айцара?
      - Господин Айцар - чиновник второго ранга, - надменным тоном произнес столичный инспектор. - Ему вообще запрещено ходить в кожаных или юфтяных сапогах.
      Келли рассмеялся.
      - Итак, эти трое выходили наружу, и один из них мог дойти до главной целлы и забрать себе бога? А кто еще мог это сделать?
      Вместо ответа Келли вынул из-за пазухи фигурку и протянул ее Нану. Фигурка была бронзовая, литая - правая рука ее кончалась волчьей пастью, а левая - топором.
      - Знаете, что это? - спросил Келли.
      - Тоомо, - ответил Нан, - бог войны у варваров.
      - Утром, в толпе, - сказал полковник Келли, - камеры сняли четырех горцев. Мы думали, их выгнали вместе со всеми. Но, вероятно, они забились в хозяйственные постройки и просидели там до ночи. Мы нашли эту фигурку у самых занавесей главного храма.
      Нан потрогал Тоомо с естественным отвращением к варварским идолам, человеческим жертвам и скверному литью. Характер у Тоомо был такой же скверный. Нан, на месте горского шамана, не решился бы поглядеть на Ира в таком вот обществе. Боги могли рассердиться друг на друга... Так что понятно, почему ее сняли, перед тем как войти к Иру. А вот что такое случилось, что ее потом не захотели или не смогли надеть?
      - Да, - сказал Нан, - горцы могли позариться на Ира, но судью из рукавного самострела они не убивали, это точно.
      Помолчал и добавил:
      - Кстати, как вы его обнаружили? Я сказал в управе, что вам, Келли, к приснился дух оскверненного колодца. Надеюсь, я соврал?
      Келли хмыкнул.
      - Самострел занесло в водосборник для реактора.
      - А когда примерно пропал бог?
      Ллевелин и Келли переглянулись.
      - Вскоре после часа Козы, - сказал полковник Келли, - монастырь немножко тряхнуло.
      - А, знаю, - кивнул Нан. - Город тряхнуло тоже. Первый толчок за последние двести лет. Ни одного убитого. Только сполз кусок дамбы и лопнуло дно в священном пруде перед Восточной Управой: вся рыба чуть не подохла. А где в это время были земляне?
      - Ужинали. Вместе с первослужителем.
      - Все?
      - Нет, - сказал Келли, - вот его там не было, - и показал на Ллевелина. Еще не было Меллерта, - это наш программист, Барнса и Роджерса, геофизика.
      - Почему вам не было? - немедленно спросил Нан у Ллевелина.
      - Я поругался с Роджерсом, - сказал Ллевелин.
      - А Меллерт?
      - Он поругался со всеми.
      - Вы ведь психолог, Дерек?
      - Да. Я вам уже говорил. Измененные состояния сознания, - сказал Ллевелин.
      - Ну, и как ваша оценка психологической обстановке в монастыре?
      - Скверная.
      - Дело рук Ира?
      - Нет.
      - Вот как?
      - Шестерых мужчин разных возрастов и профессий заперли в одной клетке, не разрешив им выходить наружу. При этом даже не позаботились подобрать единомышленников. Главный критерий - можно ли накачать тебя вейским достаточно, чтобы ты сошел за жителя соседней провинции. Слава богу, что тут в каждой провинции коверкают слова по-своему. Разве могло из этого получиться согласие? Видите - вон, витраж камнем разбит? Так это Роджерс запустил в Меллерта подсвечником. А Меллерт на следующий день взял G-датчик, своротил крышечку и плеснул туда соляной кислоты.
      А то еще был случай - Келли все жаловался на то, что комната его дрожит. Все входят - не дрожит, он один остается - вибрирует. Мистика! Ир! А что оказалось? Рендолл, гонорис кауза, понимаете, взял две r-матрицы, подсоединил их к следящей системе, да и запаял получившееся изделие в потолок комнаты Келли. Как только Келли входит один - система его распознает и начинается низкочастотная вибрация. Как несколько человек матрицы отдыхают.
      - А как это выяснилось?
      - А выяснилось очень просто. Бьернссон хакерствовал в компьютере Рендолла да и нашел там эту программу.
      Улыбнулся и добавил:
      - Вот вы и полковник Келли считаете, что Ира похитили, чтобы переделать мир. А я так уверен, что если Ира похитили, и что это сделал землянин, то землянин этот теперь потирает руки и думает: "Ой, кайф! Вот стану сыном Ира - пожелаю, чтобы у Меллерта всегда был пересоленный суп, а Роджерсу прикажу покрыться зеленой коростой!"
      - Ну хорошо. Значит, в человеческих неполадках виноваты сами люди. А в машинных?
      - Что?
      - У вас отключались системы слежения. Вы можете поручиться, что это были шуточки Ира, а не Меллерта или Барнса? Кто у вас в монастыре успешно освоил смежную профессию хакера?
      Ллевелин некоторое время растерянно смотрел на инспектора.
      - Нет, - сказал он, - не могу.
      - Ладно, - произнес Нан, - пойдемте посмотрим ваши записи. То есть то, что от них оставил Ир.
      На полпути к главному зданию Нан обернулся.
      - А кстати, - спросил он, - где держали арестованных? Ну, тот народ, который стражника замели в Иров день? Они же захомутали человек двадцать?
      Ллевелин молча и со вздохом показал на приземистый каменный погреб метрах в стах от гостевого дома.
      Записей было действительно немного. Обрывались они в самом начале, с появлением в монастыре первых стражников, расчищавших дорогу важному начальству. А наружное наблюдение захватило и первую толпу. Показали телекамеры и лица незваных гостей-горцев.
      - Слишком гордые лица для простых дружинников, - сказал Нан.
      - По сравнению с крестьянином империи даже курица горца выглядит гордо, - заметил Келли.
      - Запись-то шла до самого убийства, - сказал Ллевелин. - Это ее потом как языком слизнуло. И телекамеры работали.
      - Не все время, - поправил Келли.
      - Не все. Но работали. Я вот с этого самого места слышал разговор аравана Нарая и судьи! Судья стоял рядом с той старой оливкой, видели, ее еще заборчиком огородили?
      - И о чем был разговор? - спросил Нан.
      - Они встретились случайно. Судья любовался на дерево, только вдруг ему навстречу араван. Араван спрашивает: господин судья, откуда это в городе слухи, что смутьянов приказал арестовать наместник? Тот этак шаркнул ножкой: "Мол, ничего страшного, господин араван, просто если бы я арестовал мятежников и объявил бы, что это ваш приказ, господин наместник сразу же бы забил тревогу. Вот я подкатился к нему и наплел басен, что если арестовать мятежников, то можно будет найти следы их сношений с араваном, - и наместник легкомысленно согласился".
      - А араван?
      - Араван помолчал, а потом говорит: "Отныне все допросы будут проходить в присутствии моих людей". Судья: "К чему такое неверие?". "Потому что мятежники должны говорить не о близости своей с араваном провинции, а о бесчинствах наместника, толкнувших народ на мятеж".
      Келли удивленно поднял голову. Видимо, Ллевелин этого ему не говорил.
      - И что было дальше? - с нескрываемым интересом спросил Нан.
      - Судья тогда: "Ах, господин араван, эта история с двумястами тысячами держит меня за горло! Разве волен в своих действиях человек без двухсот тысяч?" Араван поглядел на него этаким тараканьим глазом и говорит: "Хорошо. Я заплачу за вас двести тысяч, но преступников будут допрашивать мои люди!"
      Нан усмехнулся.
      - А вы мне не сочинили этот разговор?
      Ллевелин всплеснул руками.
      - Да чтобы я сочинил такой разговор? - вскричал он, - чтобы я сочинил разговор, в котором двое мерзавцев торгуются из-за будущих показаний десятка несчастных, да еще какие-то тут двести тысяч? Что я о них знаю? На хрен они мне нужны?
      - А Ир мог такой разговор сочинить? - вдруг спросил Нан.
      - Что?
      - А помните, вы мне только что рассказывали, что бывает так: аппаратура что-то показывает, а на самом деле ничего этого нет?
      Ллевелин раскрыл рот, закрыл его, потом опять раскрыл и мрачно изрек:
      - Ир еще и не то может!
      После этого инспектор прошел на скотный двор. Там, закончив чистить нужник, Меллерт тащил в свинарник ведро с помоями, как это у него было заведено каждый день. Разговора с ним у Нана не получилось. Меллерт сказал, что отчет в своих делах он даст только богу, а инспектор на бога похож мало. Впрочем, если инспектор хочет с ним поговорить, пусть подойдет поближе, чтобы Меллерт смыл из этого вот ведра чиновничью гордыню. Из-за таких слов инспектор, не желая смывать гордыню, отступил подальше и пошел прочь.
      Когда Нан вернулся в подземелье, Келли был там уже один. Полковник занимался нехорошим делом: разорив заднюю крышку золотых часов, он впаивал под крышку небольшой рениевый жучок. Нан спросил его, как поживают остальные подарки, и полковник заверил его, что все готово.
      Полковник спросил, не хочет ли Нан докончить за него работу, а сам Келли тем временем пойдет к человеку по имени Барнс и спросит насчет яда, которым был смазан шарик самострела.
      Нан, который с трудом опознал штуку, бывшую в руках у Келли, как молекулярный паяльник, вежливо отказался. Через пять минут Келли докончил свои труды и пошел искать Барнса.
      Нан сел в кресло и стал его ждать, время от времени посматривая на экраны и то и дело задерживая взгляд на высоком колодце с длинным, выкрашенным красною краской журавлем.
      У колодца стояли два монаха в позах ссорящихся голубей и выясняли, кому вечером чистить репу.
      Это был тот самый колодец, в который в ночь преступления кинули самострел.
      Трое гостей могли это сделать: араван Нарай, наместник и господин Айцар. Только они выходили из отведенных им покоев. Стало быть, один вышел, чтобы избавиться от орудия убийства, а двое остальных либо имели дела с кем-то в монастыре, либо в чем-то монахов подозревали... Нан еще раз вынул трубочку: щербленая кость засверкала в электрическом свете. Словно нарочно сделано, чтобы не оставлять отпечатков пальцев.
      А что веец знает об отпечатках пальцев?
      Если самострел принадлежал землянину, то понятно, почему его выкинули в ту же ночь, стремясь избавиться от улики, но непонятно, почему его бросили в Змеиный Колодец, слухи о бездонности которого несколько преувеличены.
      С другой стороны, если самострел принадлежал вейцу, то понятно, почему его бросили в такую дырку, которая доходит до самого ада, однако непонятно, почему его просто-напросто не вывезли наутро из монастыря. Боялись ареста по дороге? Однако несомненно одно - если преступление совершил веец, то это был человек суеверный. Редко кто из высшего начальства Веи верит в бездонные колодцы, ведущие в ад, - это все басни для простонародья...
      Однако убийство судьи вовсе не обязательно связано с похищением Ира. Нынче треть чиновников носит в рукаве такую трубочку, притом не для убийства, а для самоубийства. А остальные две трети носят перстень с ядом. Убийца был, несомненно, не очень искусен: стальной шарик едва оцарапал плечо. Нан был уверен, что шарик был смазан каркамоном или ишаной, которые вызывают мгновенный паралич, но местной медициной не распознаются.
      Тогда из-за чего убили судью?
      Из-за встречи наместника с араваном. Наместник сказал, что судья арестовал мятежников по его приказу; араван сказал, что судья арестовал мятежников по его приказу. Да, покойник, что называется, "играл в сто полей сразу на двух сторонах". Что заставило судью, десять лет принадлежавшего душой и телом наместнику, перекинуться к аравану? Или, наоборот, сделать вид, что перекинулся? С чем это связано? С поведением Айцара? С горцами? С желтым монастырем?
      Нан вздохнул. По правде говоря, покойник играл в той же манере, что и сам столичный инспектор. Ибо нынешнее назначение было для Нана скорее катастрофой, чем возвышением. Отлучка из столицы ломала все его планы и вынуждала открыто стать на сторону одной из враждующих партий, в то время как Нан доселе извлекал двойную выгоду из покровительства обеих. Судьба посмеялась, пожаловав высший, девятый ранг чиновной иерархии и одновременно поставив инспектора в положение, ненавидимое им больше всего, - в положение человека, которому нечего терять.
      Ладно! Покойный судья - не инспектор Нан! Покойный судья, судя по всему, был такого же рода человек, как и его секретарь Бахадн. Про таких говорят: плясать не умеет, а говорит, что пол кривой...
      Да. Распри в столице. Распри в провинции. Распри меж друзей народа. Распри в монастыре. Наместник посылает ко двору, вместо голов горцев, головы вейских крестьян. Араван Нарай изъясняется теми же словами, что и бунтовщики и дарит им свои книги с дарственной печатью... Впрочем, насчет книги все как раз непросто. На первый взгляд, книга была так нужна Кархтару, что он осмелился послать за ней в охраняемый дом. Нужно-то нужна, но зачем? Большей частью эта публика книг не читает. Кладут на грудь для излеченья от чахотки, крутят из листов талисманы, варят с кореньями, гадают. Но читать - не читают... Нан был уверен, что Кархтару понадобилась не сама книга, а дарственная печать, квадратная и зеленая, как поле, сохраняющая магическую связь с владельцем печати. А зачем им печать? Сварить книгу с печатью вместе с мясом и раздать, как причастие. Или - вырезать печать, проткнуть иголкой, бросить в огонь, и пожелать того же предавшему их чиновнику?
      Может быть, сектантов приказал арестовать араван. А может наместник. Может, освободили их разбойники. А может - переодетые люди наместника...
      - Дэвид!
      Нан поднял голову. Перед ним вновь стоял Келли. В одной руке он сжимал маленький стальной шарик, а в другой.
      - Вы были правы, Дэвид, - шарик действительно смазан ядовитым местным алкалоидом. Барнс, - это наш химик, - говорит - диметиламида лизергиновой кислоты. А как это называется на вейском...
      - Барнс может спросить у Ллевелина. Тот сам сказал, что интересуется местными ядами и наркотиками.
      - В последний раз встреча Барнса с Ллевелином протекала так: Барнс принес в комнату Ллевелина банку с пауками-треножниками и стал пауков выпускать, а Ллевелин его за этим застукал и погнался за ним с ножом для чистки ананасов.
      Келли помолчал и продолжил:
      - Я думаю, нам надо разделить сферы влияния. Вам - заниматься подозреваемыми из чиновников, а мне - монастырем. У вас и так под подозрением фактически самые влиятельные люди провинции, и все трое не очень-то любят друг друга.
      - Ну, - сказал Нан, - когда люди не любят друг друга, это хорошо. Это сильно помогает следствию. Впрочем, я и в монастыре особой любви не заметил.
      - Да.
      - Ллевелин мне сказал, что Ир в ваших сварах не виноват.
      - Ллевелин врал, - ответил Келли. - Послушайте, Нан, если бы мы тут передрались из-за того, кто чьей зубной щеткой пользуется, это бы куда ни шло! Но ведь дело в том, что по крайней мере половина ученых ссорится по поводу того, что нужно для Веи, а что не нужно. Есть двое, которым на Вею наплевать, потому что у них очень твердые идеи насчет того, что полезно и что вредно для Земли. А что значит убежденность, если человек не готов пойти ради нее на преступление. Во что бы мы ни вломились со своей аппаратурой и своим образом мыслей - мы вломились во что-то очень серьезное и очень не свое. Поверьте мне, Дэвид! Когда эта толпа оказалась в монастыре, я уверился на миг, что это Ир натравил ее.
      Келли махнул рукой.
      - У нас есть десяток подозреваемых, - повторил он, - и кто-то из этих подозреваемых - уже не человек. Вы понимаете это, Нан? Он ходил между нами, смеется, ест маринованные грибки, подписывает указы, если он чиновник и читает распечатку, если он из монахов, - и в это время он не человек, а куколка с бабочкой внутри. Кто знает, зачем он это сделал? Чтобы переделать мир? Чтобы пожелать Меллерту пересоленного супа? Ах, если бы я мог верить в то, что Ллевелин сказал о пересоленном супе! Если бы я мог быть уверен, что Ллевелин сказал это не затем, чтобы запорошить нам глаза! И мы должны найти не-человека, Нан. Мы должны не раскрыть преступление, мы должны предотвратить его.
      - И кого же вы подозреваете?
      - Всех! Горцев, которые прятались в монастыре. Четырех монахов, которых не было в трапезной в момент землетрясения - Ллевелина, Меллерта, Роджерса и Барнса. И еще - троих вейцев.
      - Вы пропустили еще одного подозреваемого, - мягко сказал Нан.
      Келли дико дернулся.
      - Кого?!
      - Полковник, когда похищают бога, всеведущего и всемогущего, бог должен быть по крайней мере соучастником похищения.
      Господин Нан, откинувшись на подушки паланкина и придерживая рукой вышитую ткань, с неприязнью разглядывал кривые улицы Нижнего Харайна. Всякий Нижний Город юридически не существовал, размеры домов и окраска их предписаны не были. Богатые усадьбы хоронились от воров и чиновников, выкатывающих глаз на чужое добро, а лачуги выставляли напоказ врожденное уродство: недаром земля под ними освящалась наспех, и о сроках строительства гадали пьяные геоманты...
      Нан со вздохом опустил занавес. После разговора с Келли он провел в монастыре еще два часа.
      Нан чувствовал себя лишним в этом подземелье, где с потолка светили голубоватые лампы и компьютеры с нежным шипением пускали слюнки распечаток.
      Ученые ходили нервные и злые, не умея скрыть свое беспокойство и не собираясь скрывать своих мыслей. Чужак с манерами вейского чиновника раздражал их. Они пытались с ним спорить. Нан вежливо поддакивал, и это раздражало их еще больше.
      Отец Сетакет, то есть Майкл Барнс, подсел к нему и заговорил о положении в Харайне... Рассказ его изобиловал убедительными подробностями. Он рассуждал о том, что трехлетний неурожай устроен наместником специально: Государственные каналы заилены, а на храмовых землях Бужвы, к примеру, все в полном порядке. Получается разделение труда. Племянник потихонечку гноит поля, а его дядя, господин Айцар, заручившись в столице поддержкой Ишнайи, сбывает храмовое зерно Бужвы втридорога, и подвозит рис из других мест.
      Нан молчал, пока собеседник излагал занимательные подробности о столичных связях Айцара; если отец Сетакет не знает, что господин Айцар человек Мнадеса, а не Ишнайи, то уж не Нану его просвещать.
      Но, услышав про храм Бужвы, позволил себе удивиться: разве собеседнику не ведомо, что господин Айцар связан с храмом Уннушика, а не с храмом Бужвы? И что эти две, так сказать, финансовые корпорации враждуют насмерть? И что именно поэтому Айцар вовсе не занимается хлебными спекуляциями? И правильно делает, потому что государственная система распределения риса довольно надежна, и много на нем не наживешь.
      Отец Сетакет закусил губу и пробормотал, что Айцар все равно мошенник, а кто-то ведь вздувает цены на зерно.
      Нан с изумлением понял, что Сетакет врал ему намеренно.
      И в момент землетрясения пребывал неизвестно где. Как и Сайлас Меллерт и Дональд Роджерс. И хотя монастырь был вотчиной Келли, Нан счел своим долгом поглядеть на этих двоих.
      Однако Меллерт пребывал в гостевых покоях, беседуя с первослужителем Ира. И то, что рассказывали об этих беседах, Нану очень не понравилось.
      Зато Дональд Роджерс, он же брат Лиид, сам охотно заговорил с Наном, - не о мелких делах Харайна, ведомых исповеднику, а все больше о закономерностях истории.
      Нан слушал его не без удовольствия и наконец прямо спросил о господине Айцаре и араване Нарае: ведь эти двое часто бывали в монастыре.
      Роджерс засмеялся.
      - Ну что я могу сказать? У одного золото стоит позади неба, а у другого - впереди души.
      Острота была вряд ли свежа, но хороша. Узаконенных имен на Вее, собственно говоря, не было, каждый называл отпрыска, как хотел. "Нарай" было усеченным "Наракан ай" - Небесное золото; "Айцар" - усеченным "Айни царки" - Золотая Душа.
      Нан улыбнулся.
      - Да, нынче много имен имеют корень "ай".
      - А вы знаете историю этого словечка? - быстро подхватил Роджерс. "Ай", когда-то "эйя" - в древневейском имело значение общей благодати. "Эйя" - это и благородный, и богатый, и добрый. Значение слова стало меняться после основания империи. Император Иршахчан постарался, чтобы благородные и богатые не заедали простой народ. Главным стал "ванят", а не "эйят" - чиновный, а не благородный. В "Книге завоеваний" слово "эйят" чаще всего встречается в контексте "эйят такой-то поднял восстание". Ненадолго, впрочем, поднял.
      И вот слово пошло укорачиваться, никнуть, - и перелицевалось наконец. "Ай" сохраняет значение денег. Но это - золотые деньги, деньги, которые как бы стоят в оппозиции к государственному режиму, грязные деньги.
      Хорошие, государственные деньги - это "кацун", из "кацна-ри" - долг, то есть долговые обязательства, выданные на пользование общественными хранилищами.
      В текстах третьего века от основания империи благонамеренный человек всегда стремится иметь "кацун", а негодяй всегда стремится обзавестись "ай".
      Но государство, уравняв всех граждан, принялось прихорашиваться само. Храмы, общественные здания, императорские дворцы - все заблестело золотом. Слово "ай", изгнанное в дверь, входит не то что через окно - через алтарь!
      Язык свидетельствует: государство уничтожило частные богатства с тем, чтоб стать единственным богачом. Но парадокс состоит в том, что став богачом, оно тем самым реабилитировало идею богатства! Иршахчан проиграл. Исторических закономерностей не переплюнешь!
      Господин Нан сказал, что он полностью согласен с мистером Роджерсом. Господин Нан, чиновник девятого ранга, автор полутора десятков докладов, написанных в стиле "исследования имен", выразил восхищение филологическими штудиями геофизика.
      Для геофизика Роджерс неплохо владел навыками "исследования имен". Правда, он немного спрямил исторический путь слова. В истории Веи уже бывали периоды, когда золотом набивали карманы, дома и имена.
      К несчастью, история каждый раз с тупым злорадством прерывала этот замечательный расцвет варварскими вторжениями и народными восстаниями. Причем, что самое интересное, варвары объясняли свое поведение патологической слабостью войск империи, а народ - ужасающей коррупцией и собственной нищетой. Чернь и дикари были, вероятно, недостаточно интеллектуально подкованы, чтобы осознать всю замечательность расцвета...
      - Итак, - сказал Нан, - ничего хорошего в империи не было? С самого ее основания? Две тысячи лет страна катилась назад и в пропасть?
      Роджерс даже не почувствовал издевки и ответил совершенно серьезно:
      - За одно Иршахчану можно сказать спасибо: за отмену рабства. Теперь нарождающемуся предпринимателю нужны найти техника. Возьмем хоть рудники господина Айцара. Он нашел себе великолепных инженеров, не нужных государству, тот же Митак...
      Нан, усмехнувшись, кивнул. Действительно, рабство в империи было если не выжжено намертво, то по крайней мере спрятано за надежной клеткой эвфемизмов; запрет не касался лишь высших чиновников, и то лишь отчасти. Путешественники рассказывали о владении человека человеком у горцев с тем же ужасом, что и об обычае есть людей и избирать вождей всем племенем. Человеком могло владеть только государство.