Неужели Восточная Компания?
      Бог знает почему, а только акции компании Восточных Земель совершенно покорили народное воображение. Компания была образована около полугода назад, и пятьдесят один процент капитала принадлежал государству, а сорок девять ходило в свободной продаже. Все знали, что в акционерах и директорах компании сидят большие лица, - тот же министр финансов Чареника. Особых доходов у компании пока не было, - так, имели не хуже других приближенных к власти. Однако указ императора отдавал под управление компании все восточные земли, какие она завоюет, и рынок как-то пронюхал, что на деньги компании будут построены корабли и набраны войска, и что во главе этих войск станет Андарз, которого народ не зря считал не только первым взяточником, но и лучшим полководцем империи. Когда-то господин Андарз с войском уже побывал в тех краях, но был отозван и браним за самостоятельность: народ хорошо помнил, как, вернувшись, Андарз на три года вперед уплатил налоги за все цеха столицы.
      Нан вздохнул. Конечно, обеспечением проклятых бумаг были земли, которые еще только предстояло завоевать!
      Однако Нан, по хорошо известным ему причинам, не сомневался, что Андарз эти земли - завоюет. И тогда даже те, кто купил акции по самому высокому курсу что-то за них получат. Получат не так много, как мечтается лавочнику, все равно половину украдет Андарз, - но аферой это назвать будет нельзя. Нет, не это тревожило Нана...
      Министр перебрал в уме все эпизоды встречи с Мнадесом и решил, что беспокойство оттого, что Мнадес лгал. Да: несомненно лгал, завтра, в зале Ста Полей, он расставит Нану ловушку. Нан осклабился. Все ловушки были предусмотрены. Самое лучшее - иметь план и не иметь его.
      Нан стукнул в медную тарелочку.
      - Чаю и бумаг! - сказал он вошедшему чиновнику. - Тех, об инисской контрабанде. Черт знает что делают!
      Утром, в час, назначенный для подачи доклада, сто дворцовых чиновников и триста чиновников государственных пришли в залу Ста Полей и заняли подобающие рангу места.
      Они увидели залу, подобную раю, в которой перекликались яшмовые птицы и кивали головами звери, усыпанные всеми пятнадцатью видами драгоценностей. Четыре двери, по числу видов поощрений, вело в залу Ста Полей. Сто колонн, по числу видов наказаний, поддерживало небесный свод, а между колоннами ходило золотое солнце на бронзовой петле, и колонны были столь огромны, что от одной колонны до другой лежал один дневной переход солнца.
      Тут зазвучала музыка и вошел государь в белых нешитых одеждах и в белой маске мангусты. В одной руке у него было бронзовое зеркало власти, в другой - длинный бич наказания. "Распуститесь" - промолвил государь, и тут же на Золотом Дереве распустились рубиновые цветы. "Созрейте" - молвил государь Варназд, - и дерево покрылось золотыми гранатами. Звери принялись танцевать, а чиновники упали на колени, - много ли, мало взять слов, красоту этого не опишешь!
      Совершили молитвы и возлияния, спросили одобрения богов, и вышло так, что боги одобрили происходящее. Государь лично сорвал золотой гранат и положил его на подушку у алтаря государя Иршахчана. Объявили, что желающий сказать слово должен брать золотой гранат.
      Люди вытянули шеи. Первый министр повернул голову и стал глядеть на господина Мнадеса. По вчерашнему уговору, Мнадес должен был взять в руки гранат и просить об отставке. Но старик отчего-то медлил. Слезы навернулись на его глазах, - может быть, от обилия бликов и света? "Что задумал этот негодяй?" - мелькнуло опять в голове Нана. Мгновения шли: Мнадес плакал.
      В этот самый миг, оттолкнув других, к алтарю подошел юноша в платье дворцового чиновника низшего ранга, с лицом белым, как камфара и с холодными голубыми глазами. Он вцепился в золотой гранат и сказал:
      - Государь! Дозвольте докладывать!
      "Откуда это?" - зашептались кругом. А Киссур уже кланялся государю.
      Киссур провел бессонную ночь наедине с покойницей. Он не раз в мечтах произносил свой доклад, и теперь, казалось, ему надо было лишь перебелить его, однако первую ночную стражу он просидел впустую. Он сначала думал, что его смущает покойница, - но та лежала смирно. Тогда Киссур вышел из флигеля и увидел на земле, напротив двери, огромного белого кота, и подумал, что это первый министр или его соглядатай. Киссур прошептал заговор и метко швырнул в кота камнем. Тот пискнул и пропал. Наваждение исчезло, Киссур сел на циновку и к утру перебелил доклад. Впрочем, он собирался говорить не по-писаному.
      Киссур огляделся. Резное небо. Квадраты полей. Сотни лиц. Дым выходит из курильниц, между зеркалами и дымом бродят туманные призраки. Стоит аметистовый трон, - правой ножкой на синем квадрате, называемым "небо", левой ножкой на черном квадрате, называемым "земля", так что тот, кто сидит на троне, одной ногой попирает землю, а другой - небо, а над спинкою трона горит золотое солнце и две луны, так что тот, кто сидит на троне, касается головой солнца и лун.
      На ступенях аметистового трона - первый министр. Вот он каков! Немногим больше тридцати, но кожа желтовата и мешки под глазами. Строен, среднего роста; нехорошие карие глаза; густые брови загнуты, как ласточкино крыло; красивые жадные губы и подбородок скобкой. Кого-то он напомнил смутно.
      - Нынче, - сказал Киссур, - боги ушли из мира, оборотни наводнили его. Чиновники захватывают земли, обманом понуждают крестьян усыновлять их. Действия их несвоевременны, одежды - вызывающи. Чиновники присваивают законы, богачи присваивают труд. Ступени храма справедливости заросли травой, ворота торжищ широко распахнуты. В столице отменили стену между Верхним и Нижним городом, зато воздвигли другую, невидимую. Проходит эта невидимая стена в пятидесяти шагах от оптовой пристани. По одну сторону невидимой стены мера риса стоит три гроша, но покупающий должен купить не меньше десяти тысяч мер. А по другую сторону стены мера риса стоит семь грошей!
      Что же происходит?
      Тот, у кого есть деньги купить десять тысяч мер, покупает их и тут же, в пятидесяти шагах, перепродает тем, у кого не хватает денег на ежедневную похлебку.
      Говорят, что цена товара возрастает от вложенного в него труда. Пусть-ка первый министр объяснит, отчего возрастает цена риса на оптовой пристани!
      Государь! Я проходил через селения на пути сюда! Женщины сидели на ветхих порогах и плели кружева пальцами, вывернутыми вверх от работы. Они прерывались лишь для того, чтобы откусить черствую лепешку. Откусят - и опять плетут. Но кружева эти, еще не сплетенные, уже не принадлежали тем, кто их плел! Богач по имени Айцар выдал женщинам, по весу, нити, и по весу же собирал кружева. И за труд он уже заплатил ровно столько, чтобы женщинам хватало откусить лепешку.
      Но кружевницам еще повезло! Я видел толпы людей на дорогах: тела их были черны от голода, души их были мутны от гнева. Раньше они кормились, выделывая ткани, как их отцы и деды. А теперь богачи поставили станки и разорили их, торгуя тканью, запрещенной обычаями, слишком роскошной и вызывающей зависть. Нынче в ойкумене на одного крестьянина приходится четыре торговца!
      Государь! Если в ойкумене на одного крестьянина приходится четыре торговца, значит, скоро на одного торговца будет приходиться четыре повстанца!
      Весь мир только и смотрит на первого министра!
      Разве не стыдно: он начал носить часы - все стали носить часы. Он начал пить по утрам красную траву, - все кинулись обезьянничать. Оно было бы смешно: только из денег, вырученных от продажи непредписанного напитка, половина оказалась в кармане министра, половина пошла на распространение гнусной ереси!
      А эта история с Компанией Восточных Земель? Мыслимое ли дело, чтобы кучке частных лиц предоставлено было право торговать и воевать! Разве кто-либо, кроме воинов государства, имеет право воевать и грабить? Душа болит при мысли, что сокровища, добытые храбростью солдат, пойдут на уплату дивидендов людям с длинным умом и короткой совестью!
      Камни ойкумены рассыпаются от горя, птицы плачут на ветвях деревьев, глаза людей наливаются красным соком...
      Киссур говорил и говорил... Золотое солнце на бронзовой петле достигло полуденной отметки, завертелось и засверкало. Киссур кончил, поклонился и отдал жезл. Кто-то из чиновников помельче хихикнул. Господин Мнадес, управляющий дворца, стоял белее, чем вишневый лепесток, два секретаря подхватили его под руки, чтоб он не упал. "Откуда эта дрянь взялась" - думал Мнадес. Он понимал, что сейчас предполагает первый министр, щедрый на подозрения...
      Киссур не узнал Нана. Нан, однако, узнал Киссура. "Великий Вей" подумал Нан. "Вот он - сюрприз господина Мнадеса. Мнадес где-то откопал этого дурачка, и натаскивал его два, три месяца. Умно - ни слова о дворцовых чиновниках. Ну что ж, Мнадес - не хотите мириться - не надо".
      Первый министр выступил вперед.
      - Право, - сказал он, - какое красноречие! Господин чиновник белил доклад и перебеливал, - а образы льются в беспорядке, словно сочинено сегодня ночью! Господин чиновник ссылался на мнение птиц и зверей. Увы! Тут ничего не могу возразить: сошлюсь на факты.
      Нан прочитал доклад целиком, включая раздел о дворцовых чиновников. После него заговорил министр полиции Андарз. Начал он с того, что рассказал о проделках Мнадеса: и о "волчьей метелке", и о чахарских шуточках, и о верхнеканданских рудниках, и о зиманских лесопилках, а кончил обвинениями в такой мерзости, что у некоторых чиновников покраснели ушки.
      Никто не ожидал подобной точности.
      Андарз кончил: Мнадес бросился к аметистовому трону.
      Варназд вскочил.
      - Прочь, - закричал государь, - вы арестованы!
      Стража подхватила старика и поволокла вон из залы. "Все, - сказал себе Андарз, - вазы будут мои".
      Вслед за Мнадесом из залы незаметно выскользнул чиновник по имени Гань. Он скакнул на балюстраду и принялся ворочать медным зеркальцем. Человек на Янтарной Башне углядел зеркальце и достал из кармана еще одно. Через две минуты новость была известна господину Шимане Двенадцатому, господину Долу, господину Ратту и иным. Через десять минут курс акций Восточной Компании стал стремительно расти. Рынок решил, что увольнение Мнадеса означает скорую войну на востоке, а грабеж тамошних земель и последующее ими управление прямо считалось в главных будущих доходах компании.
      В это же время некто господин Гун вбежал в печатную мастерскую, махнул платком и крикнул:
      - Давай, - с пятым разделом!
      Наборщики побросали кости (вина им в этот день не дали) и запрыгали к станкам; чавкнул и пошел вниз пресс, зашумели колеса, из-под пресса вылетел первый лист нановой речи - без сокращений.
      Во дворце, в зале Ста Полей, чиновники в золотых платьях с синими поясами зажигали курильницы окончания спора. В облаках дыма замерцали Сады и Драконы. Четыреста людей стояло в зале, и все, как один, теснились подальше от Киссура. Киссур растерянно оглянулся: если бы не пустота вокруг, можно было б подумать, что никто не заметил его речи! Киссур ожидал чего угодно, но только не этого!
      Государь Варназд, в маске мангусты, поднялся и совершил возлияния предкам. Государь сказал:
      - Благодарю всех за поданные доклады. Я буду размышлять над ними день и ночь.
      Государь Варназд удалился во внутренние покои. Кивком головы он пригласил первого министра следовать за собой. Дворцовая стража в зеленых куртках и белых атласных плащах окружила Киссура. Его повели за государем.
      Воздух переливался из зала в зал, на мгновенье над галереей показался кусочек неба, солнце залило зеркала. На стенах, завешенных гобеленами, танцевали девушки, шептались ручьи, крестьяне сажали рис... Великий Вей! Как хороша жизнь! "Интересно, будут меня пытать или нет?" - подумал Киссур.
      Наконец пришли в огромный кабинет. Государь все еще стоял в нешитых одеждах, с ликом мангусты. Глаза первого министра были почему-то безумны. Киссура поставили перед Варназдом и Наном; придворные боязливо жались к стене.
      - Господин министр, - сказал государь, обращаясь почему-то к Нану, ответьте мне на несколько вопросов. В Харайне ограбили караван с податями, посланный тамошним араваном. Чьих это рук дело?
      - Государь, - сказал Нан, - никакого каравана не было. Араван Харайна не сумел собрать податей, послал носильщиков с пустыми тюками и разыграл будто-бы грабеж. Мне не хотелось тревожить вас пустыми слухами.
      - В горах Харайна, - продолжал государь, - жил отшельник, которого четверть века назад звали араваном Арфаррой. Вам зачем-то понадобилось вытащить покойника из могилы и привезти для казни в столицу; неужто вы так мстительны?
      - Государь, - воскликнул Нан, - этот отшельник - просто сумасшедший; и в столицу его привез не я, а господин Мнадес: он хотел посмотреть, не поможет ли ему умалишенный, потому что на людей с рассудком и совестью он уже не мог положиться!
      - В это время в Харайне, - третий раз заговорил государь, - был ваш бывший секретарь, Шаваш. Скажите - приказали вы ему искать Киссура Белого Кречета?
      - Конечно.
      - А почему вы приказали его убить?
      - Государь! Это клевета!
      Тут государь, не в силах сдержать гнев, сорвал с лица маску мангусты. Киссур вытаращил глаза и отступил на шаг: он узнал садовника Луха!
      - Государь, - сказал Нан, - этого человека натаскал Мнадес, но он не верит и не может верить в то, что говорит. Он всю жизнь искал отомстить убийце отца, Арфарре, а отец его бунтовал и против империи, и против собственного государя. И начал его отец с разбоев и убийств, а кончил утверждением, что править страной должен не государь, а совет, избираемый народом! Ему ли ругать "красных циновок"!
      Государь осклабился и ударил первого министра по лицу ладонью, выкрашенной хной: на лице Нана остался красный след. Государь ударил еще, и еще, а потом схватил тяжелый жезл и стал бить как попало. Чиновник пошатнулся и встал на одно колено. Никто не осмеливался препятствовать Варназду, коль скоро сам министр не сопротивлялся. Государь бил и бил его, пока чиновник не упал наземь. Государь ткнул его сапогом в бок. Чиновник не шевельнулся. Только тогда подошли люди в парчовых куртках и поволокли первого министра из залы.
      Киссур шагнул навстречу стражникам и сказал:
      - Ты обманул доверие государя, негодяй!
      Нан открыл глаза и встряхнулся.
      - Щенок! Я никогда не приказывал тебя убивать!
      - Чем ты это докажешь?
      - Тем, что ты жив.
      Все вокруг попрятали глаза, потрясенные. Старый сановник, Дамия, шагнул вперед:
      - Государь! Не верьте гнусной интриге! Не совершайте непоправимого!
      Тут же он был арестован.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РЕВОЛЮЦИЯ
      10
      Первым человеком во дворце, который осмыслил происшедшее, был министр финансов Чареника. Точнее, он осмыслил выгоду, которую можно извлечь из происшедшего, совершенно пренебрегши старинной поговоркой: "Преследующий выгоду не постигнет планов Неба."
      Во исполнение своего плана он первым делом посоветовал начальнику ведомства справедливости, министру полиции Андарзу перекрыть все семь выходов из дворца. Пока Андарз отдавал соответствующие распоряжения, Чареника увлек в укромный уголок своего секретаря, который имел привычку кувыркаться во взглядах, а совести не имел, и сказал:
      - Я полагаю, что курс акций Восточной Компании ни с чем не сообразен, и, как только станет известно об аресте Нана, на бирже начнется паника. Думаю, что если во избежание нелепых слухов перекрыть все отверстия из дворца, то можно продать за баснословную цену бумаги, которые завтра будут стоить меньше подписи казненного. Потому что, поистине, сказано: умный человек не отдает другим то, что может приобрести себе.
      - О господин, - сказал секретарь, кланяясь, - я постиг ваш план, и он гораздо глубже, нежели вы сказали.
      - Вот как? - спросил Чареника.
      - Несомненно, - сказал секретарь. Ибо всем известно, что Шимана Двенадцатый и прочие еретики составлены из алчности и преступлений разного рода. Когда станет известно об аресте господина Нана, бумаги компании не будут стоить ничего. Если, однако, внушить Шимане через двойных агентов, что все произошедшее - не более чем комедия, придуманная Наном для того, чтобы сбить курс, которому он давно пугается и расправиться с некоторыми людьми, тогда Шимана и "красные циновки", бесспорно, скупят эти бумаги. После этого компанию можно будет ликвидировать, а с Шиманой поступить по обстоятельствам.
      - Поистине, - воскликнул Чареника, который полгода назад насмерть поссорился с Шиманой из-за верхнеканданских рудников, - ты угадал мой план!
      После этого министр финансов вновь отыскал министра полиции Андарза, увлек его в уединенную беседку и начал так:
      - Это очень плохо, что государь ударил первого министра, потому что у государя чувствительное сердце, и ему будет совестно увидеть человека, которого он избил, поверив клевете проходимца.
      Чареника имел в виду продолжить, что ни арестованный министр, ни клеветник-проходимец не может быть первым человеком в государстве, и что первым человеком должен стать он, Чареника.
      Министр полиции сказал:
      - Напротив, государь, как человек тонко чувствующий, поймет, что если бы Нан поднял руку, чтоб защититься, то весьма многие в кабинете поспешили бы ему на помощь.
      Чареника замер: все-таки этот Андарз в своем бесстыдстве заходил слишком далеко. Но он вздохнул и сказал, что не видит ничего страшного в происшедшем. Арест Мнадеса и прочих грязных людей есть, несомненно, победа. Что же до ареста Нана - то слова того выскочки либо клевета, либо станут клеветой. У господина Нана слишком много друзей, и Небо, без сомнения, покарает их, если они проявят неблагодарность к другу. Андарз согласился с ним, ибо, хотя он не очень хорошо представлял, что может сделать Небо, он очень хорошо представлял, что могут сделать бумаги из личного сейфа первого министра.
      Тут в беседку прибежал секретарь Чареники и еще несколько членов Государственного Совета. Они сказали, что государь подписал указ о назначении Киссура первым министром, а Киссур потребовал первым делом освободить какого-то очередного Арфарру и вместо того, чтобы пытаться приобрести благоволение окружающих, поскакал за этим сумасшедшим. Чареника сказал, что, без сомнения, воскресший старец поведает государю множество занимательных вещей о деревянных гусях и бездонных кубышках, после чего Киссур станет в глазах государя пылью и прахом, и государь тут же разорвет свой указ.
      Андарз сказал, что это так, но если по каким-то причинам государь не разорвет указа, то сразу же начнется церемония вступления в должность, и во время обхода крытой дороги Киссура будут сопровождать двадцать "парчовых курток" с церемониальными мечами, и что вместо церемониальных мечей у них будут настоящие. Кое-кто содрогнулся, представив этого молодого безумца зарубленным у алтаря прямо на глазах государя, но Андарз громко закричал, что дело не в Киссуре, а в том, чтобы вразумить государя; что нельзя арестовывать людей просто так, что государь - тряпка, и, стоя над трупом Киссура, он тут же подпишет обязательства не казнить и не править без одобрения Государственного Совета.
      Тут уж многие обомлели, услышав, что государя именуют тряпкой.
      Чареника царапнул записку и выслал ее из оцепленного дворца.
      В Нижнем Городе и на бирже никто не знал о том, что последовало в государевых покоях вслед за официальной церемонией. К концу дня курс акций Восточной Компании подскочил на пять пунктов. Люди, ближайшие к Чаренике, спешно, через подставных лиц, продавали бумаги.
      В это время Арфарра играл со стражниками в резаный квадрат. Стражник Изан принес ему из дому котелок с духовитой рисовой кашей и узел с выстиранным платьем. Арфарра, однако, ел как боги и покойники, не больше ложки от котелка, стражники дивились и окончательно уверовали.
      Изан, только что заступивший в караул, стал рассказывать те новости, которые знал, и рассказал, что Мнадес арестован.
      - Говорят, все случилось из-за какого-то полоумного чиновника. Откуда он взялся - никто не знает. То ли это была проделка Мнадеса, то ли самого Нана. Говорят, у этого чиновника рыбья чешуя на боках. Один человек из городской стражи признал в нем своего родича по имени Киссур Белый Кречет.
      Арфарра мрачно сказал:
      - Когда Киссура привезут сюда, посадите его в соседнюю камеру.
      Потом стражники играли в шашки и пили вино. Изан показал Арфарре лиловую акцию Восточной Компании и похвастался, что она теперь стоит в шесть раз дороже. Арфарра стал еще мрачнее.
      Тут послышались шаги, закричали замки. Дверь камеры распахнулась, и на пороге камеры предстал комендант, а за ним - Киссур. Комендант был в длинной нешитой рубашке с цветочками, в чулках без сапог, и имел ошеломленный вид. Киссур был в утреннем своем платье свечного чиновника. Поверх платья на нем была алая бархатная ферязь, расшитая изображениями всех зверей и плодов ойкумены, и перехваченная поясом из серебряных пластин с укрепленными на нем кольцами дивной работы, - это была та самая ферязь, что утром еще облегала плечи первого министра, и печать, вдетая в правое кольцо, тоже принадлежала первому министру, - только в соседнее кольцо, на всякий случай, Киссур вдел ножны, из которых торчала витая головка меча.
      Киссур подошел к Арфарре, стал на одно колено и сказал:
      - Господин Арфарра! Я арестовал Нана не затем, чтобы утешить собственное честолюбие, а затем, чтобы место продажной твари занял тот, в ком народ четверть века чтит своего заступника: яшмовый араван Арфарра!
      С этими словами Киссур стащил с себя ферязь и накинул ее на плечи Арфарры. Присмотрелся и вскричал:
      - Ба! Да где же я успел так порвать эту чертову тряпку!
      Действительно, - дивная ферязь, украшенная пятнадцатью видами драгоценных камней, тремя рядами знаков и четырьмя добродетелями, была промочена и даже надорвана, и серебряный пеликан, птица гармонии, потерял свой жемчужный глаз.
      Вечером Чареника и еще пять членов Государственного Совета договорились, что государь не имеет права казнить и пытать людей без общего согласия членов Совета, то есть их самих. Андарз, главный зачинщик, написал соответствующий закон. По зрелом размышлении Киссура решено было убить не на людной церемонии, а ночью в государевой спальне, и тут уже, окружив государя, потребовать от него подписи под законом.
      После этого настал час Овцы, и семеро заговорщиков, не упуская, предосторожности ради, друг друга из виду, поспешили в малую Озерную Залу, где государь в час Овцы появляется у алтаря и подносит предкам овцу в виде серебряного персика. Государь совершал возлияния, а чиновники стояли на коленях, обнажив головы. Сосед тихо спросил Андарза, что будет, если государь подписи не даст? Андарз усмехнулся и сказал: "Это мое дело".
      Кончился обряд, распахнулись двери, и в них показался Киссур со златотканой ферязью под мышкой, и высокий худой старик в белой холстине. Кто-то прыснул. Чареника насмешливо проговорил:
      - Тише, тише! Ясновидящий читает наши мысли!
      Старик подошел к министру финансов и сказал:
      - Ваши мысли нетрудно прочесть, господин Чареника. Во-первых, вы думаете, что я сумасшедший фокусник. Во-вторых, вы думаете о миллионах, которые приносит вам каждая минута: ведь народ еще не знает об аресте Нана, и покупает акции Восточной Компании по десятикратной цене. А вы, уже зная, - продаете их. А в-третьих...
      Старик замолчал. Чареника побледнел и отступил на шаг. Андарз, министр полиции, не растерялся, и, будто поправляя одежду, дотронулся до плеча. Один из офицеров охраны заметил знак и повернулся, чтобы идти.
      - Куда вы, господин офицер, - негромко спросил Арфарра.
      Тот вытянулся и стукнул хохлатой алебардой об пол.
      - Моя обязанность - проверять посты.
      - Ты, я вижу, исполнительный человек, - заметил Арфарра. - Государь дает тебе более важное поручение: возьми сто человек и закрой, пожалуйста, на сегодня биржу. Что же касается охраны государевых покоев, - Арфарра выпрямился и обвел глазами присутствующих, и семеро из них почему-то побледнели, - государь временно доверяет эту обязанность городской страже.
      Арфарра посторонился. В зал, один за другим, восторженно вертя головами, входили стражники в зеленых кафтанах. Все это были варвары-аломы из городской стражи, они кланялись государю, а потом кланялись своему сородичу и потомку их старых королей, Киссуру Белому Кречету. Проклятый старик сменил всю дворцовую охрану, преданную заговорщикам, на городских стражников, ненавидевших людей Андарза! Андарз хотел было закричать, что городской страже запрещено быть во дворце, но уставился на лоб старика, и волоски на его теле поднялись от ужаса. Арфарра догадался и провел рукою по лбу: кровь!
      В тот самый день, когда он сдал первый экзамен, появилась у Арфарры эта болезнь и не раз его подводила. Чиновник Арфарра никогда не менялся в лице, однако при сильном волнении на лбу его выступали капельки крови. Четверть века, ни в каменоломнях, ни в хижине отшельника, не было у него этой болезни - а вот сейчас опять появилась.
      Тут далеко на городской башне стали бить часы, извещая, что сегодня время торговать кончается необыкновенно рано.
      Днем Варназд не отпускал Киссура от себя ни на миг и следил, чтобы им наливали из одного кубка: он боялся, что юношу просто убьют. Притом государь видел известного рода взгляды. Он знал, что теперь будет: улыбочки, намеки, неопровержимые доказательства, что Киссур-де клеветник. О, в ближайшие три дня неопровержимых доказательств клеветы Киссура будет предостаточно, - в этом государь не сомневался. А вот через три дня, представьте себе, предостаточно будет доказательств его правоты...
      А вечером у государя Варназда был приступ астмы. Государь велел стелить в спальне вторую постель. Тут Киссур отказался наотрез, нашел большую медвежью шкуру, кинул ее у порога и свернулся на ней клубочком, как верный пес.
      Итак, Киссур ночевал в государевой спальне, где на шелковых карнизах сидели священные птицы, связанные попарно цепочкой, и крупные аметисты на потолке заливали комнату безумным и отраженным лунным светом. Киссур и Варназд говорили долго-долго, и государь в конце концов спросил Киссура, неужели он действительно считает своим отцом человека, который умер за три года до рождения сына? Киссур отвечал, что человек этот не совсем умер, потому что все видели, как из его погребального костра вылетел белый кречет. Варназд помолчал и сказал:
      - Все-таки нехорошо верить в эти сказки.
      - Почему же сказки, - возразил Киссур. - В нашем роду на вершину погребального костра всегда сажают белого кречета в бамбуковой клетке. Потом дергают за веревочку, открывают дверцу, и кречет улетает. Если меня убьют чиновники, сделайте, государь, то же самое.
      Киссур помолчал и добавил:
      - А в тот раз, когда сжигали тело отца, веревочка перегорела раньше срока: один вассал бросился в огонь, чтоб отпереть клетку, и сгорел.
      Варназд попросил Киссура поправить подушку и сесть у изголовья. Киссур поправил подушку и сел на то место, где часто сидел Нан.
      - Не сюда, - с досадой закричал Варназд.
      - Что с вами, государь?
      - Варназд заворочался в постели, сжал виски руками и вдруг сказал:
      - Мать не любила меня, пока не увидела, что брат мой уже взрослый. Однажды он ударил меня по лицу: на следующую ночь она пришла сюда, села у изголовья и долго плакала. Когда она пришла через два дня, было очень темно. Она села на то же место: а я взял в темноте подол ее платья и приметал к нему мешочек с лягушачьими лапками и прочим вздором, чтобы она любила меня. А потом казнили брата, завели следствие о монахах-шакуниках, и мешочек приписали им, - я ведь ничего не мог сказать, правда?
      Киссур промолчал. Варназд схватил его за рукав и зашептал:
      - Никогда, никогда не проси у меня, как Нан, помилования для храма Шакуника.
      И снова ночь нависла над городом. Все честные люди спали, как предписал государь Иршахчан. Горели лишь звезды на небе, горели свечки воров и плошки сектантов, горели горны алхимиков и нетленный огонь в зале Ста Полей.
      В это время раскрылась потайная дверь, и в дворцовый кабинет господина Нана вошел человек в белом плаще и с фонарем в форме стеклянного гуся. В таком одеянии первый министр Руш ходил когда-то по ночам к государыне Касие. Когда сын Касии взошел на трон, он отрубил Рушу голову. Но Руш, верный любовник, не перестал ходить по дворцу по ночам, только голову свою теперь носил подмышкой. Стражники избегали встречаться с ним. Это считалось плохим предзнаменованием.
      Человек, одетый на всякий случай как привидение, привидением, однако, не был, а был сыном министра финансов Чареники.
      Стены кабинета первого министра были покрыты розовым деревом с затейливыми медальонами. Каждый медальон изображал какое-нибудь животное ойкумены. Чареника-сын поставил фонарь на стол и пошел вдоль стен, одним пальцем считая фигурки, а другой засунув в рот от страха. Золоченые ехидны и выдры злобно таращились на него из медальонов. Чареника дошел до медальона с птицей-ряпушкой и выдавил ряпушке левый глаз. Кусок стены пропал. Чареника-сын запустил руку внутрь и выгреб какие-то погребальные веточки, усмехнувшись про себя суеверию первого министра. Выгреб нож со вделанным в рукоять талисманом "рогатый дракон", и обтянутый шелком сундучок. Это был тот самый сундучок, в котором поистине было заключено все зло, творившееся в государстве: а проще говоря, убийственные бумаги про высших чиновников. Чареника-сын раскрыл припасенный заранее мешок, поставил сундучок на стол и дрожащими пальцами стал набирать код.
      - Что вы делаете ночью в моем кабинете?
      Чареника-сын поднял голову и обомлел: перед ним стоял настоящий покойный министр Руш, белый, как шматок свиного сала, и с фонарем в форме стеклянного гуся. Что-то село Чаренике на плечи. Тот завопил и взмахнул руками. Фонарь в форме гуся ожил, забил крыльями, взлетел, и, грохнув о пол, разбился. Чареника завизжал, покатился по полу с липким и холодным привидением в обнимку, вздохнул и - помер.
      Через мгновение он открыл глаза и обнаружил, что тот свет выглядит в точности как кабинет первого министра. Кто-то потянул его за шиворот. Чареника-сын оглянулся и увидел, что это не привидение, а стражник в зеленом кафтане. Тут варвар отодвинулся в сторону, и Чареника-сын сообразил, что то, что он принял за привидение, было его собственным отражением в зеркале: и фонарь он разбил сам! Чареника перевел взгляд вправо и увидел, что в кресле на возвышении, которое только что было пусто, сидит Арфарра с иголкой в руке и на коленях у него, - ферязь первого министра.