Нишен вдруг едва заметно кивнул.
      - Ведь это под влиянием желтого монаха господин араван принимал у себя Кархтара?
      Нишен подскочил как ужаленный:
      - Араван Нарай никогда не имел никаких сношений с бунтовщиками! Это выдумки сработаны топором, и сработаны они в мастерской Айцара!
      "Ну-ну, - подумал про себя Шаваш, - что-то поведает инспектору Кархтар"...
      Краем глаза Шаваш заметил, как качнул головой гостеприимец Аннувата. Солидный сорокалетний господин поднимался по лестнице, уверенно загребая ступеньки хроменькой, в тюрьме перешибленной ногой. Подбородок его утопал в воротниках, расшитых не по чину, и белое их кружево оттеняло раннюю седину.
      Компания на левой лавке загомонила еще усерднее. Шаваш не беспокоился: наверху Снета тоже ждали.
      Нишена не интересовали ни шаги за спиной, ни еда на тарелке.
      - Моя родная провинция, Веана, - сказал Нишен, - была завоевана триста лет назад и с тех пор она приносит в казну меньше, чем забирает оттуда. А до того там жили впроголодь. Ветер и вода разрушали почву, не укрытую водой, и нельзя было из года в год сажать те же злаки, а половину выращенного приходилось скармливать лошадям, без которых никак не удобрить и не обработать тощие поля.
      Люди жили впроголодь - однако ж жили! Но государь Иршахчан запретил общинникам держать лошадей, как он запретил им иметь оружие. Лошади и оружие - привилегии чиновников. Лучше содержать провинцию на дотации, нежели изменить законам. Два века назад понимали, что лучше поступиться выгодой, чем властью. А кому мы продаем власть сейчас?
      Шаваш кивнул, глядя на пряный веанский соус в расписной плошке. Так вот зачем господин Нишен явился сюда и вот почему сидит как на иголках! Травка... Травка с мелкими желтыми цветочками, травка волчья метелка, которую издавна курили в Иниссе и Веане и которую не так просто истребить, как крестьянских лошадей... В бледных, чуть расширенных зрачках господина Нишена плавала тоска по отдыху где-то в дальних покоях ткацкой харчевни...
      Наверху что-то заверещало и хрупнуло. Холст на стене затрепетал. Гостеприимец Аннувата возмущенно затряс головой. Хозяин, любовно кутавший расписной чайник, побелел, осторожно поставил чайник на полку и бросился вверх по лестнице.
      Господин Нишен озадаченно вздрогнул.
      - Да вы совсем ничего не ели, - ласково сказал Шаваш.
      Нишен улыбнулся.
      - Да за разговором, понимаете ли...
      - Вполне понимаю, - кивнул Шаваш, - даже поговорка такая есть: отбило аппетит, как волчьей метелкой...
      Нишен нервно обернулся. По лестнице спускался Снет. Один из спутников придерживал его, несильно закрутив толстую, как ошейник, золотую цепочку с талисманом. Кружевной воротник был оторван и заляпан красным; на мякоти подбородка проступил старый розовый шов. Снет увидел обернувшегося Нишена. Губы его мелко задрожали, глаза закатились, - и, потеряв сознание, он обвис на руках внимательных спутников.
      Нишен сидел не шевелясь, что-то обдумывая.
      - Благодарю вас за прекрасный обед и поучительную беседу, - сказал Шаваш и откланялся.
      Шаваш глазом не моргнул, узнав о судьбе Кархтара, хотя, выплыви эта история наружу, его карьера бы кончилась вместе с карьерой Нана, с треском и бесповоротно, А шансов выплыть у нее было не так уж мало.
      Найденная у Снета записка гласила: "Берегитесь столичного инспектора - ни намека о наших планах и встречах. Отложите все. Не держите, умоляю, при себе его подарков и не говорите о важных вещах в комнатах, где он был".
      От кого она - было ясно. Только что минула годовщина того, как Снета помиловал желтый монах, и Снет навещал отца Лиида, хотя монастырь в эти дни почти недоступен мирянам.
      А дочь убитого торговца и арестовывать не было надобности.
      Весь квартал маслодельцев наслушался пьяных исповедей бывшей казенной проститутки, которой предложили спасти хорошего человека. Ну какое, в самом деле, доброе сердце откажется порадеть о справедливости, заступиться за оклеветанного?
      Господин Снет, заново обвиненный в убийстве, бился в истерике и падал на колени, кричал, что не перенесет тюрьмы во второй раз, что не надо палок, что подпишет он все, что угодно, но он же не убивал.
      - Не убивал, не убивал, - спросите у аравана Нарая...
      - А девица?
      - Я защищался ложным оправданием от ложного обвинения.
      - И кто же хотел тебя извести?..
      - Господин Айцар.
      - Почему?
      - Мы... соперничали.
      - Соперничали в чем? В любви, что ли? Или в незаконном обогащении?
      - Незаконным было обогащение Айцара! Я же следил, чтобы в городе не появлялось незаконных торговцев маслом, и чтоб цена не опускалась ниже справедливой цены. А господин Айцар, нажившись на ограблении крестьян, и не без колдовства к тому же, ставил маслобойки и брал за масло дешевле. Я так и говорил, что масло это заколдовано и воспрещал им торговать.
      Нан скривился.
      - Но ведь теперь ты сам торгуешь маслом?
      - Да! Меня не восстановили в чине и навек опозорили. И я дал себе слово сквитаться с Айцаром. Я сделал вид, что мне неизвестно, кто меня погубил. Я нажил состояние, но с одной целью - войти в доверие к другим богачам. В Харайне все не так, как в столице, господин инспектор. В столице имущие сидят тихо, как мыши, и ждут, кто первый до них доберется: ночной вор или судья. А в Харайне имущие хотят отложиться от столицы и взять власть в свои руки, чтоб им никто не мешал грабить народ! Оттого-то Айцар и прикармливает людей.
      - Кормит, значит, народ, чтоб потом прирезать, - уточнил Нан.
      - Как свинью к празднику!
      - Кто участвует в заговоре?
      - Господин Лич, господин Нишак, господин Нахшаник, господин Весен... - заторопился Снет.
      - Что именно хотят заговорщики?
      Шалый весенний шмель метался по кабинету, да слегка поскрипывал грифель: Шаваш притянул к себе лист и начал писать. Сквозь имена заговорщиков на гербовой бумаге проступила бледная казенная печать. Имена пахли миллионами и казнями.
      А рассказывал Снет вещи необыкновенные.
      Год назад, по словам Снета, в городе Харайне завелся кружок, и все состоятельные люди города навещали кружок и слушали там отца Лиида. Был этот кружок устроен весьма хитро. Собирались и толковали, что, мол, цена товара должна зависеть не от справедливости чиновника, а от глупости покупателя, которую в этом кружке именовали "рыночным спросом". И что хорошо бы отменить справедливые цены и переделы земли, чтобы чиновник не имел силы над хозяйством, а прибыльщики скупили бы земли и людей в рабство: ведь чем продажа труда отличается от продажи свободы?
      Рассуждали, что человек станет хозяином самого себя не раньше, чем станет хозяином своему имуществу, и тогда во всем Хаврайне будет столько же каменных зданий, сколько в остальной империи, а штанов шить и руды добывать будут втрое больше. А зачем, спрашивается, человеку втрое больше штанов? Он что, втрое счастливее от этого станет?
      - Этот отец Лиид, - продолжал Снет, - был у Айцара вроде наживки, потому что многие заметили, что люди кружка имеют между собой доверие и самые выгодные сделки, и все потянулись в кружок, потому что мешок желания не имеет дна. А когда человек увязал в этих разговорах, тут уже начиналась другая беседа, для четырех глаз и двух ртов: о том, что надоело платить столице налоги, что законная династия пресеклась со смертью Харсомы, и что надо отделиться от империи и устроить в Харайне правительство богачей. И вот, когда Айцар заводил такой разговор, собеседнику было уже некуда податься, потому что давно и его жизнь, и его доходы зависели от кружка. Во-первых, уклончивого быстро разоряли, а имущество, знаете ли, дороже чем жизнь. А во-вторых, у Айцара к тому времени было множество страшных бумаг про собеседника, так что все было устроено очень толково. Люди и пожаловаться боялись - а вдруг наскочишь на заговорщика?
      - Думаю, - прибавил Снет, - что покойному судье-таки пожаловались. Из-за этого его и убили.
      - И я должен поверить, - задумчиво сказал Нан, - что всю эту фантастическую программу выдумал такой трезвый человек, как господин Айцар, а остальные деловые люди его поддержали. И предпочли тюрьме за незаконное обогащение - виселицу за государственную измену?
      Голос Снета стал торжествующим.
      - В том-то и дело! Делал заговор - Айцар, а устроено все так хитро, что в случае чего главным лицом окажется желтый монах, отец Лиид - он у них заместо попугая.
      - С каких пор желтые монахи мешаются в мирские дела?
      Снет потер руки.
      - А вот с тех пор, как все в империи пошло кувырком, и мешаются. И очень глупо делают! И у вас, господин инспектор, есть доказательство записка от отца Лиида к Айцару. Хорошенькая записка, а?
      - Почему эта записка оказалась у тебя? Значит, тебе настолько доверяли?
      Снет замялся на миг.
      - Это отец Лиид встретился мне на смертном пути и спас меня; ровно восемь лет назад. Я и отправился третьего дня на богомолье. Отец Лиид и подумать не мог, что я не передам записки, а больше ему было не с кем, монастырь-то закрыт.
      - И почему же ты ослушался святого отца?
      - Это, конечно, грех. Но это был мой единственный шанс отомстить. Кто может поверить без доказательств в измену Айцара и заговор желтого монаха?
      - И что же ты сделал - для мести?
      Снет вздохнул и сказал совершенно убитым голосом:
      - Я сначала потребовал назад все то, что у меня было конфисковано.
      Нан расхохотался.
      - Иными словами, ты решил отомстить не Айцару, а его мошне? Знаешь, как называется такая месть в судебных книгах?
      - Я... я все равно собирался представить записку властям! И лишь хотел, чтоб доказательства вины Айцара были еще наглядней!
      Инспектор спросил:
      - И почему же люди имущие слушали отца Лиида? Он, что, мыслил практичнее их?
      Снет сделал круглые глаза и почти зашептал:
      - На кого опереться человеку имущему? Бедняк ненавидит его, чиновник обирает его. Отец Лиид обещал мятежникам, что сын Ира будет на их стороне.
      Инспектор заворочался в кресле.
      - А кочевники? - спросил Нан. - Что кочевники?
      - Были у Айцара связи с кочевниками?
      - Конечно!
      - Какие именно?
      - Э-э... не знаю.
      - А другое - знаешь?
      Снет забегал глазами.
      - Вот сейчас, - сказал Нан, - мне был изложен некий проект. В основе этого проекта была - скажем так - священность и неприкосновенность частной собственности. И вот вопрос: многое ли после горцев останется неприкосновенной собственности - частной ли, государственной ли? Ведь звать горцев, чтоб осуществить такое дело - это все равно, что выдумать новую маслобойку, а вместо клещевины засыпать в нее железную руду. И уж если Айцару помогают горцы, то ему никак не нужен сын Ира, а если ему поможет сын Ира, то горцы ему только помеха. Что ж ты врешь, собака?
      Снет повесил голову и заерзал на скамье.
      - Ах, господин инспектор, - сказал он. - Айцар стоит шесть миллионов, столько, сколько все подати Харайна за три года. Даже если часть отдать в казну, все равно многое останется тем, кто его арестует. И я так понимаю, что вам хотелось бы его арестовать и хотелось бы доложить, что судью убили от Айцара. Так отчего же вы мной недовольны и что же вы хотите?
      - Я хочу, - загремел Нан, и по лицу его пошли красные пятна, изобличить твое вранье! Как человек, погубленный Айцаром, мог войти в его доверие? Как тебе могло стать известно о заговоре? Либо ты был одним из главных изменников, либо ты все сочинил. Такие, как Айцар, существуют лишь потому, что не покушаются на власть - а ты рассказываешь басни о мятеже! И чтоб подкрепить их, припутываешь то желтых монахов, то кочевников, что вообще исключает друг друга! Да ты, дрянь, понимаешь ли, что если б желтый монах участвовал в заговоре против императора - то это было б большим потрясением основ, чем сам заговор?
      Что ты тычешь мне в нос запиской, которая ни в одном архиве значиться не может и не будет! Увести его! - махнул рукой Нан, - и пусть хорошенько подумает, о чем ему говорить завтра.
      Снета вывели, а инспектор откинулся в кресле и закрыл руками лицо.
      - Ну, - наконец спросил он своего секретаря, - что вы об этом думаете?
      - Снет видел меня с господином Нишеном и решил, что мы действуем по приказу аравана. Я думаю, что он наврал половину, только не знаю, какую: про монастырь или про горцев.
      - Про горцев, - ответил инспектор, вынимая из рукава бумагу. Сегодня утром Айцар передал мне список военачальников, ждущих лишь приказа Вашхога, чтобы присоединиться к горцам.
      Шаваш кивнул. После распоряжения накормить солдат Айцара снотворным он как раз и ждал вещей в таком роде.
      - Легко и приятно, - сказал Нан, - иметь общие интересы с господином Айцаром. Потому что если бы Айцар не затеял переворота, то, узнав об измене племянника, он сделал бы из нее великое предприятие. А теперь победа горцев для него страшнее, чем арест. Отправляйтесь к Айцару да поторопите обещанный им отряд Канасии. О Снете Айцару, естественно, не рассказывать.
      - А чем объяснить Айцару, что вы не пожаловали сами?
      - Скажите, что меня потребовал вечером в монастырь настоятель.
      Шаваш искоса взглянул на Нана. Отчего это Нан уверен, что настоятель или отец Лиид захочет его слушать? И даже если вы слушает, что тогда?
      Иметь законы, карающие желтого монаха за преступление, было так же нелепо, как иметь законы, воспрещающие красть солнце и плавать по каналам в телегах. Нан сказал Снету правду: если заговор действительно был, то упоминание о нем причинило бы существующему порядку больше вреда, нежели сам заговор. Шаваш вдруг с беспокойством подумал, что империя защищена от желтых монахов не более, чем от землетрясений или эпидемий; а между тем времена наступают столь смутные, что даже желтый монах прельстился размышлять о мироустройстве: и да же не один, судя по смущению господина Нишена.
      Нан хотел спросить что-то еще, но потом молча поклонился недвижному, вырезанному из белой, как бараний жир, яшмы, небесному судье Бужве, и направился к выходу. У самого порога Нан все-таки обернулся.
      - Слушайте, Шаваш, а вы как относитесь к изложенной программе?
      Шаваш пожал плечами.
      - Я сегодня начитался про то, как при справедливом мироустройстве на душу населения должно быть в сто раз больше зерна. А теперь услышал, что при справедливом мироустройстве на душу населения должно выплавляться в сто раз больше меди. Признаться, - усмехнулся Шаваш, - первый идеал народу как-то понятней.
      Роджерс не удивился и волнения не выказал, увидев в покоях Келли господина Нана. Он поклонился инспектору, сел на резной деревянный табурет, аккуратно расправил складки платья и с вежливой предупредительностью наклонил голову.
      - Когда вы последний раз виделись с Айцаром, мистер Роджерс?
      - Точно не помню. Приблизительно неделю назад.
      - То есть до праздника?
      - Получается так.
      - И с тех пор никак с ним не встречались и вестями не обменивались?
      - Разумеется, нет.
      - О чем вы беседовали с Айцаром обычно?
      - Мы уже, кажется, говорили о тайне исповеди.
      - Я уважаю тайну исповеди, но тайны проповеди, надеюсь, не существует? Я беседовал с господином Айцаром. Я оценил его деловую хватку. Я также оценил его общие идеи относительно, например, научно-технического прогресса, которые для Веи весьма нетипичны. Мне почему-то показалось, что их ему внушили вы.
      - Вы можете осведомиться о моих взглядах у любого сотрудника. Я их не скрываю.
      - Если не скрываете, так тем более нет препон услышать их изложение именно от вас.
      Роджерс заложил ногу на ногу, поудобнее устраиваясь на табурете.
      - А то, - сказал он, - вы нуждаетесь в моих разъяснениях. Кому нужны справедливые цены? Кому выгодно государственное землевладение? Кто полощет народу мозги баснями этими дикими о социальной справедливости, историю превратил в руководство по почитанию больших и малых Иршахчанов? Говорят, этот правдоискатель отдал городу все свое имущество! А зачем? Чтобы стать полным властителем государства и конфисковывать имущество чужое. Тоже мне, великий полководец! Да у него и выбора не было, кроме войны за ойкумену, после того как в его царстве вместе с богатыми вывелось и богатство, а остались одни антиправительственные заговоры, для вящего поддержания единодушия.
      Страна стоит на пороге промышленной революции, - продолжал Роджерс, и мешает ей один-единственный класс - бюрократия. Это вздор, что у чиновника нет собственности. Она у него есть - но не в форме имущества, а в форме привилегий. У предпринимателя собственность на предметы производства. У чиновника - на процессы распределения. Предприниматель имеет тем больше, чем он произведет. Чиновник - тем больше, чем он отнимет.
      Предприниматели производят, чиновники - только воруют. Одни - корни культуры, другие, господин инспектор, тля на ее листьях.
      Нан тихонько потянулся и сгреб со стола бронзовую фигурку черепашки Шушу. Черепашка была девятиглазой - четыре гранатовых глазка на макушке, и по одному на хвостике и лапах.
      Луч заходящего солнца чиркнул по черепашке, и глазок на правой лапке особенно одобрительно выпучился на Нана. Разговор Нану нравился. Ему захотелось выразить от имени вейского чиновничества благодарность за исчерпывающее разъяснение их роли. Второе исчерпывающее разъяснение за этот день - первое он слышал от наместника провинции.
      - Сегодня ночью, - с удовольствием сказал Нан, - баржи, пришедшие в имение господина Айцара, сгрузили в его амбары более семи тысяч шурров риса, проса и прочей снеди, которые князь Маанари награбил из государственных и крестьянских за пасов.
      Роджерс вздрогнул и посмотрел на него озадаченно.
      - Что вы так уставились на меня? Такая торговая операция не подходит под ваше определение производительной деятельности? Что делать! Теория суха, а древо жизни пышно зеленеет. Но вы, кажется, шокированы?
      - Нет. Господин Айцар вправе делать деньги так, как ему выгодно.
      - Ах вот даже как. Хорошо. Тогда я вам расскажу еще один эпизод из деятельности частного предпринимателя. Знаете ли вы некоего Снета?
      - Допустим.
      - Как вы познакомились?
      - Я его в некотором роде... спас от смерти. Он мне встретился, когда его вели на казнь, и я, как имеющий право помилования, помиловал его.
      - Желтые монахи редко бывают в городе. Почему вы в этот день оказались на пути Снета?
      - Случайно.
      - Скольких еще человек вы так случайно помиловали?
      - Допустим, только Снета.
      - Вы были уже тогда близки с господином Айцаром?
      - Нет.
      - Ложь. В архивах храма записаны приходящие к исповеди. В неделю, когда вынесли приговор Снету, Айцар дважды приходил к вам на исповедь. Так?
      - Положим, что так.
      - Из этой исповеди вы узнали, что Снет невиновен, и обвинение подстроено Айцаром?
      - Кто вам сказал такую чушь!
      - Вот как? Ваша версия происшедшего?
      - Айцар делал масло, а Снет его сбывал через государственные каналы. Он-то ничего не делал, он только от сделанного норовил отхватить кусок. Но Айцар с этим мирился. Потом произошло это дурацкое убийство. Его расследовал араван Нарай. Это по его указанию свидетели опознали Снета. Ему был нужен не Снет, а подробности о нарушении государственной монополии. Снет ни в чем не признался, и араван велел казнить его.
      Это были тяжелые для Айцара дни, и я был ему тогда еще чужим. Я сказал Айцару, что спасу Снета. Айцар удивился и сказал, что это против всех обычаев - подстроить случайную встречу. А я ответил, что торговать маслом - тоже против всех обычаев, но тем хуже для обычаев, ежели они противоречат здравому смыслу. Айцар удивился, что слышит от желтом монаха оправдание стяжательству, - так это у вас называется, не правда ли?
      - И как вы относитесь к Снету?
      - Я не очень люблю этого человека, но он мне полностью предан.
      Нан вытащил из рукава мятый лист бумаги и протянул его Роджерсу.
      - И вы решили через такого преданного человека передать Айцару записку?
      Впервые за весь разговор Роджерс растерялся и побледнел:
      - Как это к вам попало?
      - Ваш преданный Снет потребовал за доставку такую плату, что господин Айцар раздумывал дольше, чем нужно. И могу вас заверить: ежели вы в самом деле думаете, будто Снет ни в чем не признался на допросах у аравана, - то вы очень плохо понимаете, что такое Вея, что такое допросы в управе, и, конечно, что такое господин Снет.
      Нан вздохнул.
      - Я думаю, мы вполне совпадаем в наших взглядах на открытое общество. Но я боюсь, что мы полностью расходимся во взглядах на революцию, мистер Роджерс.
      Роджерс вдруг повеселел.
      - Можно доподлинно узнать, в чем вы меня обвиняете, мистер Стрейтон?
      Нан заулыбался. Ему надоело говорить то, что говорит собеседник. Он все-таки был Дэвидом Стрейтоном.
      - В том, что вы решили распорядиться судьбой Веи так, как вам это казалось нужным. И еще в том, что у вас ни черта не вышло бы. Вам не нравилось, что государь Иршахчан раздал народу имущество в обмен на власть. А что, черт побери, по вашей подсказке делает Айцар? Он тоже раздает имущество! Айцар продает масло по всей ойкумене, что он будет делать в отпавшей провинции? То же, что Иршахчан! Он перестанет вкладывать деньги в машины, он вложит их в народ, армию и полицию! А разве империя смирится с отпадением провинции? Она ее завоюет - раз; уничтожит всякую поросль предпринимательства - два; и, убедившись, что богачи осмеливаются угрожать политическим структурам империи, выведет их под корень - три.
      Вы ставите свои эксперименты не в безвоздушном пространстве! "Пышные хлебы" еле терпят существующие порядки, - неужели вы думаете, что они потерпят противный их идеалам переворот, вершись он именем Ира или чьим угодно?
      А князь Маанари и горцы? Им только смуты в Харайне не хватало для полного счастья!
      А чиновники, что вы будете делать с ними? Давить, как тлю?
      Но на кого же вам положиться? Диктатур не бывает без армии или партии, которых у вас нет и которые есть у ваших противников. А установи вы здесь демократию - так она завтра кончится всенародным коммунизмом!
      В сущности, Ир - единственный авторитет, на который мог бы опереться ваш предприниматель. Вы обещали, что сын Ира благословит дело Айцара. У меня есть на то доказательства, и я еще должен придумать, как от них избавиться. Сейчас же меня интересует только одно: какие бумаги о вашем заговоре попали в руки судьи, кто - вы или Айцар - решил убить судью, кто из вас двоих спрятал самострел под плитами трапезной, и кто из вас до брался до Ира?
      Роджерс засмеялся и повернулся к Келли.
      - Я, может, плохо знаю, что творится в управах, а вы, мистер Стрейтон, совсем не знаете, что творится в монастыре.
      Нан растерянно посмотрел на Келли. Тот сказал со вздохом.
      - Видите ли, Дэвид, Роджерс - не единственный, кто придерживается подобных взглядов на судьбу Веи. Есть еще, например, Джек Рендолл, который и должен был стать сыном Ира. Я знаю, - две недели назад Роджерс как бы в шутку спросил его, что бы Рендолл делал во время бунта. А тот ответил: смотря какой бунт. Если б его возглавил Айцар, то благословил бы. Чтоб иметь покровительство Ира, Роджерсу надо было сидеть как можно тише. Любая уголовщина могла лишь спутать его планы, что и случилось.
      Нан усмехнулся.
      - Я так понял, что этот разговор месячной давности - ваше единственное алиби?
      Что-то в тоне инспектора было до того нехорошее, что Роджерс побледнел.
      - Вы мне тут будете рассказывать, - ровным голосом продолжал инспектор, - что человек может отказаться от абсолютной власти только потому, что собеседник за чашечкой кофе обещает ему употребить эту власть надлежащим образом?
      Роджерс вдруг вскочил со стула и метнулся к выходу. Спинка стула была тяжелая, резная, и еще на ней висела сумка с образцами пород. Стул стал падать и, падая, поддел витыми ножками плащ Роджерса. Тот потерял равновесие, взмахнул руками и полетел кувырком.
      Он еще попытался встать, но тут Нан наступил ногой на желтый его плащ, и в следующее мгновение Роджерс увидел у своего горла узкий и длинный, как лапка кузнечика, меч.
      - У меня алиби, - взвизгнул Роджерс.
      - Какое?
      - За мной следил Барнс! Все время, пока меня не было, за мной следил Барнс!
      - А что вы делали ночью в саду?
      - Я встречался с Айцаром. У торца крытой дороги. Мы говорили.... Роджерс поперхнулся.
      - О заговоре, - докончил Нан.
      - Хорошо. О заговоре против вашей поганой империи. Неужели вы думаете, что, если бы у судьи были документы, заговор изобличающие, Айцар бы мне этого не сказал? Я проводил Айцара до самого его дома, а когда повернулся, чтобы идти, увидел в кустах Барнса.
      - А потом? Это ведь было еще до похищения Ира?
      Роджерс осклабился.
      - А потом я решил преподать этому шпиону урок. Я вернулся в келью, взял удочки и пошел в Заводь Белых Зерен. Туда и днем-то нелегко дойти, если не знаешь тропинку наизусть. Этот социалист, - смачно сказал Роджерс, - два раза провалился по горло. А потом сох у азалий под луной и думал, что мне его не видно.
      Нан убрал меч.
      Роджерс торопливо поднялся с пола, поправил растрепавшийся плащ и с чувством произнес:
      - И из-за этой марксисткой шельмы я вот время землетрясения был не у приборов, а у озера!
      - А сам Айцар? - нервно спросил Нан. - Вы заставили его забыть, что можно и что нельзя. Разве не мог он сам обратиться к Иру?
      - Я встретил Айцара на пороге гостевого дома и там же, через два часа, его и оставил. Мне надо было с ним переговорить, и вовсе не надо было, чтоб он без присмотра бродил по монастырю.
      Нан молчал, рассеянно крутя в руках девятиглазую бронзовую черепашку Шушу. Все ее девять водянистых гранатовых глазок поочередно выражали ему сострадание. Забавно. Значит, либерал и социалист с самого начала могли обеспечить друг другу алиби. Предпочли, однако, поступить по принципу: "Пусть во мне торчит иголка, а в нем - шило". В правильной надежде, что столичный инспектор разузнает о противнике что-то излишне гнусное. Интересно, а если бы Барнс провалился не по шею, а глубже - стал бы Роджерс его вытаскивать? Остаются Ллевелин и Меллерт. Что делали эти двое, пока Роджерс выманивал "гнусного марксиста" подальше от часовни.
      - У вас есть еще вопросы, господин инспектор? - с расстановкой произнес Роджерс.
      - Может быть, еще будут. Во всяком случае вы понимаете, что совершили преступление?
      - Какое же?
      - Замышляли бунт.
      - Однако! И по каким законам вы собираетесь меня судить? По законам Веи я не подлежу суду, а по законам Земли я не совершил преступления, господин столичный инспектор...
      Келли запер Роджерса в монастырском погребе и выразил только одно сожаление: что проклятого заговорщика нельзя переслать на Землю электронной почтой. После этого они устроили великий шмон в комнате Роджерса и наконец нашли связку бумаг, отданных Айцаром на храненье желтому монаху. Это были договоры, писанные по известной формуле: "пусть мои люди станут твоими людьми". Еще одна бумага, с сорока подписями, обещала Айцару полную помощь в изустно оговоренном предприятии, при условии, что в Большой Иров День сын Ира прилюдно наденет Айцару свое ожерелье из вишневых косточек.
      Келли и Нан заспорили, кому владеть бумагами, и в конце концов чиновник забрал их с собой.
      Келли проводил Нана сквозь череду завешенных залов. Широкие проушины дверей выглядели, как крысиные норки в стенах метровой толщины. Согласно тысячелетним канонам, красота здания впрямую зависела от веса камня, пошедшего на его сооружение, и всякому символу отъединенности полагалось иметь двухметровую ширину.
      У крысиных норок сидели мраморные коты, обвив хвостами лапки и насторожив уши. Они стерегли, как и века назад, иной мир монастыря, и фотоэлементы придали их глазам новую зоркость.
      - А что вы будете делать с показаниями Снета? - спросил Келли.
      Нан, улыбаясь, смотрел на дивную вязь стеблей и линий, покрывавшую колонны фасада. Стебли складывались в картины, линии - в буквы; поддакивая друг другу, они называли мир видимостью и уверяли, что в их переплетениях именем Ира запечатлено все бывшее и будущее. Нан глядел на упорядоченное безумие узоров и думал о том, что разрушило планы Роджерса: все могущество случайности или всемогущество Ира?
      На вопрос Келли он махнул рукой и пробормотал что-то со всем невнятное: мол, беспокоиться о безопасности монастыря не стоит. Снет такой человек, брось его в воду - вода протухнет...
      - А если бы, - спросил Келли, - на месте Роджерса был сторонник аравана? Устояли б вы от искушения подать доклад о гнусных замыслах любителей социальной справедливости, даже если б для вящей убедительности пришлось запутать в это дело желтого монаха?
      Искусные сплетения стеблей и букв взбирались кверху и завораживали душу уверением, что на свете нет ничего нового. Красота линий ручалась за убедительность слов, и красоту нельзя было упечь за лжесвидетельство... Нан отвел глаза от колонн. Вопрос Келли ему ужасно не понравился.
      - А я еще не теряю надежды это сделать, - мягко ответил Нан. - Араван Нарай - потомственный чиновник. Он не хочет быть пешкой в руках предпринимателей, как здешний наместник. Притом он достаточно начитан, чтоб знать, как внезапно и страшно кончаются времена корыстолюбцев. Стать во главе бунтовщиков - возможно, неплохой способ спастись, а быть сыном Ира - вероятно единственный способ остаться во главе бунтовщиков...
      Келли тихонько засмеялся.
      - Так в чем же все-таки чиновник девятого ранга обвиняет аравана Нарая, - в бескорыстном стремлении к справедливости или корыстолюбивой жажде власти?
      Собеседники пересекали широкий монастырский двор. Он вновь был чисто выметен и ухожен, вытоптанные клумбы усажены новыми цветами, поломанные кусты инча были подрезаны и лишь сильнее от этого пахли.
      - Роджерс отлучался с богослужения, чтоб побеседовать с Айцаром, а вот почему не было Меллерта? - спросил Нан, не ответив Келли.
      Келли насупился.
      - Вам же уже рассказывали о его взглядах. Разве может живой Бог спуститься туда, где правит Бог мертвый? Разве может Бог стать человеком в мире, где Богом стала вещь? Абсолютная автономия духа - вот залог всех будущих автономий, от автономии личности до автономии провинции. Джозеф Меллерт и не собирается молиться дьяволу.