Надежней было б пленника убить, но Ахсай пожалел истреблять товар, который можно было продать. Вернувшись назад, Ахсай рассказал, что корабль, товар и люди погибли, и еще получил страховку за корабль. И вдруг, он встречает этого племянника, кашляющего и без уха, на пристани в Небесном Городе, - а через две недели племянник умирает! И наш герой начинает страшно беспокоиться, что его страсть к стяжанию привела его к порогу жизни, и он заканчивает дневник словами: "Мне все время кажется, что за мной следят по поручению Айр-Незима. Это не такой человек, который прощает смерть близких. У него есть большая бухгалтерская книга, в которую он записывает имена должников и обидчиков, и против имен тех, кто уже убит, написано "уплачено"."
      - Так-таки этими словами и заканчивается дневник? - упавшим голосом спросил Айр-Незим.
      - Этими словами и заканчивается, - с иронией подтвердил чиновник.
      - Так вот, - продолжал Нан, - я в великом затруднении. С одной стороны, я обязан передать эту рукопись советнику Нараю. Но советник Нарай совершенно не умеет ценить литературы. Если я передам ему эту рукопись, он, пожалуй, решит, что перед ним не роман, а дневник, тем более, что сочинитель выводит в качестве действующих лиц исключительно реальных людей!
      Он воспользуется случаем обвинить осуйцев в преступлениях против империи, а самого Айр-Незима - в убийстве Ахсая! Причем Нараю будет совершенно неважно, убил Айр-Незим Ахсая или нет - важно, что его можно обвинить в этом убийстве!
      С другой стороны, - продолжал Нан, - если все это не более как литературное произведение, я вовсе не обязан показывать его Нараю.
      - Гм, - сказал Айр-Незим, - я думаю, что это литературное произведение. Этот купец не следил за Ахсаем и не убивал его, и бухгалтерской этой книги на свете нет. Совершенно воспаленное воображение.
      Нан молча глядел на траурную красную шапку Айр-Незима.
      - Значит, литературное произведение, - спросил чиновник, и в глазах его засверкали веселые чертики. - Так что же мне с ним делать? Предложить, что ли, издателю?
      - Гм, - сказал Айр-Незим, - у одного моего друга есть маленькая печатня для благочестивых календарей и скверных картинок. Я бы очень хотел купить у вас эту рукопись за пятьсот ишевиков.
      Молодой чиновник только улыбнулся.
      - За тысячу, - сказал Айр-Незим.
      Молодой чиновник улыбнулся еще невинней.
      - За две тысячи, - сказал Айр-Незим, - черт побери, за две тысячи мне бы ее продал сам автор!
      Нан едва заметно покачал головой:
      - Мне бы не хотелось оказаться на листах той бухгалтерской книги, о которой упоминал покойник, господин консул. И, как справедливо замечено, большие деньги ведут к большой погибели. Мне не нужны деньги.
      - Чего же вам нужно? - изумился Айр-Незим, который из своих предыдущих встреч с Наном вынес твердое убеждение, что Нану нужны именно деньги, и обязательно большие деньги, и чем больше - тем лучше.
      - Имена людей, которые следили за Ахсаем.
      - Никто, - сказал Айр-Незим, - за Ахсаем не следил. У страха глаза велики.
      - Имена людей, которые следили за Ахсаем и знали, что он будет в "Красной Тыкве".
      - Господин Нан, - сказал Айр-Незим, - это бескорыстие ввергнет вас в еще большие беды.
      Нан выразительно молчал.
      - Я не собираюсь делать никаких порочащих меня признаний.
      - Хорошо, - сказал Нан. - Господин Нарай сейчас докладывает государю. Я увижусь с ним через три часа. Если к этому времени вы не пришлете мне записку с объяснение о том, кого вы поставили следить за Ахсаем, я передам дневник покойника Нараю.
      У ворот осуйского квартала молодого судью нагнал его собственный стражник:
      - Господин Нан! - зашептал он, - я следил за домом того негодяя алхимика, как вы велели, учитывал входящих и исходящих, и знаете, кого я там увидел?
      - Теннака, - сказал Нан.
      - А вот и не Теннака, а господина Иммани! - кто бы мог подумать, что Иммани тоже занимается алхимией!
      Через час после ухода Нана осуйский консул был во дворце Андарза. Андарз, с замотанной шелком рукой, встретил его в дверях кабинета.
      - Вы с ума сошли, - напустился он на консула, - нам нельзя видеться! Вы знаете, что произошло у государя?
      - Нет.
      Андарз рассказал ему о сцене во дворце.
      Айр-Незим побледнел. Только сейчас он осознал весь ужас своего положения. Один, несомненный факт представился ему совершенно ясно. Если бы Нан хотя бы отдаленно обвинил, его, осуйского консула, в уголовном убийстве, государь наверняка подписал бы указ.
      Айр-Незим сглотнул и сказал:
      - Господин Андарз! Два часа назад ко мне приходил этот чиновник, Нан, и обвинил меня в том, что торговец Ахсай был убит по моему приказанию. Он вел себя очень любезно, но требовал сказать ему, откуда я знал о том, что этот чиновник ужинает в "Красной Тыкве". Я побоялся сказать ему правду, не посоветовавшись с вами. Дело в том, что о местопребывании Ахсая меня предупредил письменно ваш сын, господин Астак.
      И Айр-Незим подал Андарзу скомканную бумажку.
      Молодой господин Астак лежал в своей спальне на пушистом ковре и смотрел на черного жука, спешащего по "Книге наказаний". Когда встревоженный жук добежал до края страницы, молодой господин щепочкой отпихнул его обратно. Так повторилось еще раз и еще раз. Наконец Астак раздавил жука.
      В этот миг снаружи спальни послышались шаги, дверь распахнулась, и в спальню вбежал Андарз. Правая рука Андарза была замотана шелковой лентой. Андарз сунул клочок бумажки, бывший у него в руках, под нос сыну, и сказал:
      - Это ты писал?
      - Да.
      - Зачем?
      Астак усмехнулся.
      - Зачем?
      - Убивать таких людей, как Ахсай - сказал Астак, - священный долг каждого честного человека! Если честный чиновник не может сам истребить негодяя, то он должен сделать так, чтоб негодяи истребляли друг друга.
      - Тебе никто не сказал, что красть чужие письма, - нехорошо?
      - Это лучше, - сказал Астак, чем кормить павлинов человечьим мясом.
      Юноша видимо наслаждался собой.
      - Где письмо? - заорал Андарз.
      - У советника Нарая, - сказал Астак.
      Глаза Андарза от гнева разлетелись в разные стороны.
      - Почему ты это сделал?
      Юноша улыбнулся. В этот момент он очень походил на свою убитую мать, - та же мертвенно-белая кожа и взлетающие кверху уголки бровей.
      - Ты сам знаешь.
      Андарз занес над сыном замотанный шелком кулак. Тот взвизгнул и отскочил. Андарз повернулся и что было силы ударил кулаком по туалетному столику с малахитовой крышкой. Столик крякнул и присел, - одна ножка его подломилась, и многочисленные баночки и притирания поехали по блестящей крышке вниз. Андарз, с искаженным от боли лицом, повернулся к вбежавшим на шум слугам:
      - Возьмите молодого господина под стражу, и обыщите его.
      Господин Андарз выбежал во внутренний дворик и остановился: у другого конца опоясывавшей дворик галереи, прямо под красным чадящим факелом, стоял молодой чиновник, Нан, и с интересам прислушивался к переполоху.
      Андарз молча прошел в своей кабинет, и чиновник поспешно побежал за ним.
      - Господин Андарз, - сказал Нан, когда они остались одни - я нашел человека, который убил Ахсая...
      - Спасибо, - сказал Андарз, - осуйский консул только что был у меня. Я нашел и письмо, и виновного.
      - Кто это?
      - Неважно, - сказал Андарз.
      - Я не мог бы посмотреть на письмо, - вкрадчиво спросил Нан.
      Нан не отрывал глаз от правой его руки, замотанной белым шелком. Нан уже знал, что случилось во дворце. Нан знал, что государь не подписал осуйского указа и что Нарай еще долго не осмелится лезть с этим указом к государю. Нан также понимал, что, если бы он рассказал Андарзу об указе, то палец Андарза, возможно, был бы цел. Но Нан ценил проницательность Андарза и понимал, что Андарз отделается пальцем там, где другой потеряет голову.
      Андарз нехорошо усмехнулся, и в этот миг в дверь кабинета постучали. Вошел секретарь Теннак с письмом на серебряном подносе. Андарз взял письмо и стал читать. Теннак поглядел на Нана и вышел.
      - Я вижу, - сказал Нан, - что это не Теннак. Иммани и Дию я встретил внизу...
      - Господин Нан, - спросил Андарз, оторвавшись от письма, - недавно один человек сказал мне, что указы Нарая приносят гибель стране. А теперь я вижу, что самый гнусный из этих указов написан его рукой. Как это понимать?
      Молодой чиновник покраснел.
      - Я вчера спросил вас, о чем с вами говорил Нарай: вы потешили меня историей зверька, именуемого "небесный огонек" и забыли сказать об Осуе?
      - Господин Андарз, сейчас речь идет не об указе, а о лазоревом письме. Его взял не тот, кого вы арестовали.
      - Вы хотите поссорить меня с моими секретарями? Хотите, чтобы одних я арестовал, а другие сами перебежали к вашем начальнику Нараю?
      Нан побледнел.
      - Не выйдет! Достаточно того, что ему нечего больше опасаться!
      - Я требую ареста Иммани! - заорал Нан.
      Андарз хлопнул в ладоши. В двери кабинета образовался огромный Теннак.
      - Унеси это, - распорядился Андарз.
      Через пятнадцать минут во двор управы советника Нарая вошел огромный человек с мешком на загривке и известил:
      - Подарок господину Нараю от господина Андарза!
      Человек сгрузил мешок и удалился. Вот прошло немного времени, и даже несообразительные стражники заметили, что мешок подпрыгивает да гукает, развязали его и достали, к своему изумлению, молодого судью десятой управы, господина Нана, оплетенного веревкой, словно кувшин доброго вина, и с хорошей затычкой во рту.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      9
      Очнулся Шаваш не скоро, а очнувшись, обнаружил, что лежит в длинной спальной корзине, и одеяло поверх него сшито из шелковой нижней юбки, а сверху, на ручке корзины, висит круглый талисман против лихорадки. Шаваш выглянул из корзины и сразу увидел, что он - в комнатке Таси, а сама Тася занимается за занавеской с посетителем, и этот посетитель удит в Тасе своей удочкой.
      Шаваш нырнул обратно в корзину и стал смотреть сквозь щелку. По правде говоря, он сразу заметил, что в удильщике многовато жирка, и удочка у удильщика более длинна, чем прочна. Вот мужчина подцепил один раз удочкой рыбку, а второй раз - не смог, попыхтел-попыхтел и ушел.
      Когда тот ушел, Тася встала и отдернула занавеску, и тогда Шаваш заметил на окне хомячка Дуню: тот прихорашивался в бамбуковой клетке. Тася заглянула в корзинку и сказала:
      - Ишь ты! Живой!
      - И давно я такой? - спросил Шаваш.
      - Вторую неделю, - сказала Тася, - удивительно, как ты не помер.
      Шаваш долго соображал, а потом спросил:
      - Откуда здесь Дуня? Я же его оставил в доме господина?
      - А чиновник, Нан, принес, - откликнулась Тася. - Откуда, ты думаешь, эта корзинка? Хозяйка хотела тебя выкинуть, в тот же день, а тут явился этот чиновник. Дал на корзинку и лечение, знахаря привел. Сказал: "У Андарза он сдохнет, у сестры ему будет лучше". Вручил хозяйке деньги и пригрозил, если что, арестовать за нарушение святых уз между сестрой и братом. Приходил здесь, сидел: один раз ты визжал, так мы в тебя вместе лекарство пихали.
      Шаваш слабо прикрыл глаза. Значит, ему не почудилось: молодой чиновник и вправду сидел у постели.
      - Эй, - сказал Шаваш, - а когда я заболел, при мне была бумага: что с ней стало?
      - А ничего, - сказала Тася, - я взяла ее и сунула в коробку для притираний, ничего, никто не стащил.
      Шаваш помолчал.
      - А когда я кричал в бреду, - о чем я кричал?
      - Глупость всякую кричал, - сказала Тася. Отвела глаза и прибавила: Говорят, у Андарза эконома ограбили. А он будто бы отрицает.
      - А что, когда Нан был рядом, я тоже глупости кричал?
      - Нет, - сказала Тася, - при Нане ты глупостей не кричал.
      В это время дверь растворилась, и на пороге показался Нан, завитой и надушенный. В руке чиновника была корзинка. Из корзинки торчала печеная свиная ножка и несколько коробочек, из тех, в которые кладут сласти.
      - Проснулся, - сказал Нан.
      Снял с пояса кошелек, протянул Тасе розовую, и промолвил:
      - Иди-ка вниз и принеси ему бульона.
      Тася вышла, а чиновник остался стоять и кротко смотреть на мальчишку. Шаваш хотел что-то сказать, но не смог. Ему было уютно и хорошо, как жуку в норке. Еще никто не покупал ему спальной корзинки и одеяла. Прошло минуты две: Тася вернулась с бульоном.
      - Хорошая у тебя сестра, - сказал чиновник. Шаваш на это промолчал, и чиновник, чуть улыбнувшись, добавил: - Живи у нее, пока не встанешь на ноги. Лекарь тебе неделю запретил выходить на улицу.
      - А как же господин Андарз, - спросил Шаваш, - он не гневается, что меня нет в доме?
      Нан страдальчески приподнял уголки бровей: Шаваш вдруг увидел, что молодой чиновник страшно устал, и - горюет.
      - Лежи здесь, - сказал чиновник.
      И ушел. Тася и Шаваш остались одни.
      - Странно, - сказал Шаваш, - чего это он обо мне заботится?
      - Ты не думай, Шаваш, что он на тебя положил глаз, - проговорила девица, - он не из таких, которые любят мальчиков, - и, застеснявшись, поправила вышитый мешочек меж грудей.
      - А что, - сказал Шаваш, - сокол его лучше гоняется за дичью, чем у утрешнего?
      - Ну никакого в тебе стыда нет, - всплеснула ручками Тася.
      Вечером к Шавашу зашла хозяйка и рассказала, между прочим, что воров, ограбивших усадьбу эконома Андарза, замели, и что сделал это ни кто иной, как господин Нан. Он давно подозревал, что десятник пятой управы Ивень замешан в разных подлых делах, учредил поиск, и что же? В поленнице при стене пятой управы нашли разломанный на части сундук! Поначалу Ивень признался в вымогательствах и убийствах, но про сундук уверял, что сундук ему утром продали на дрова. Советник Нарай был разъярен, лично драл Ивеня и сухим и соленым, через полчаса Ивень сознался и в сундуке, и в убийствах, и в грабежах, и если бы потребовали признаться, что он скушал черепаху Шушу из государева сада, он бы и в этом охотно признался. Эконом Дия тоже признал в Ивене грабителя, хотя рожа у него была, говорят, при этом несколько изумленная. Хозяйка сказала, что вчера Ивеня казнили большой секирой, а товарищей его отправили в каменоломни.
      - Так что не понадобились твои четыре золотых, - сказала хозяйка, - и очень хорошо, что не понадобились. Это ведь такие люди, они бы никогда от Таси не отстали. Страшные люди: брали доносы, написанные советнику Нараю, и вымогали деньги в свой карман.
      И пристально поглядела на Шаваша.
      - Да, - сказал мальчишка, - повезло Тасе.
      Весь этот день Тася была дома, а на следующее утро ушла, наказав Шавашу никуда не выходить. Шаваш спросил ее об Андарзе, - она, как и Нан, чуть не заплакала. "Что такое - изумился про себя мальчишка, - ведь не могли моему хозяину за какие-то две недели отрубить голову?"
      Едва Тася ушла, Шаваш оделся и поскакал на рынок, где и услышал новость: взбунтовались варвары-ласы и захватили провинцию Аракку.
      - Отчего взбунтовались-то?
      - Да вот: наместник провинции прибрал к рукам всю торговлю и стал требовать от варваров непомерные цены. Торговавших помимо него бросал в тюрьму. Варварам приходилось продавать жен и детей за товары. Они взбунтовались, вымели провинцию, как амбар перед инспекцией. А наместник сегодня прибежал в столицу.
      - А кто наместник?
      - А младший брат императорского наставника, господина Андарза.
      Шаваш вернулся в дом Андарза через ворота для слуг и увидел, что во дворе стоит белый паланкин с двумя красными фонарями, - провинившийся наместник прибыл к брату.
      Шаваш бросился в сад, перелез с балкона на балкон, пробежал навесной галереей, на которую выходил кабинет Андарза, и запустил глаз в окно.
      Наместник, чья жадность стала причиной восстания, сидел на пестром диване, уронив голову на руки. У него были тонкие, длинные кисти, с узкими, накрашенными хной ладонями и тщательно вычищенными ногтями. На нем был розовый кружевной кафтан, расшитый пчелами и мотыльками, и замшевые сапожки в три шва. Плечи его вздрагивали. Он плакал.
      Господин Андарз ходил перед братом из угла в угол. Губы его дрожали, а лицо побелело от гнева так, что черные брови выделялись на нем, словно два жука в молоке. Шаваш еще не видел хозяина в такой ярости.
      - Мразь, - говорил господин Андарз, - мразь! Наместник жрет, а народ кровью блюет, да?
      - Но, - начал Хамавн.
      - Молчать, - заорал Андарз, - что я отвечу государю? Что мой брат продавал варварам шелк втрое дороже справедливой цены? Что варвары, к сожалению, не так терпеливы, как наши крестьяне? А что я скажу моим друзьям с Золотого Берега? Что пути на Золотой Берег через провинцию Аракку теперь нет, потому что в Аракке теперь нет ни городов, ни пристаней, а есть только варвары, которые пасут стада и охотятся за караванами, а другого пути на Золотой Берег природа не выдумала?
      - Но, - проговорил наместник Хамавн и поднял голову.
      - Цыц, - закричал Андарз и отвесил наместнику пощечину, одну и другую.
      - А что скажет советник Нарай, - продолжал Андарз. - Он приведет варварских послов, которые расскажут, как за кусок шелка они были вынуждены продавать своих жен и детей, как шелк стоил в четыре раза дороже, чем это было два года назад; он скажет: благодаря жадности одного человека империя потеряла провинцию и кто знает, что потеряет еще! И он потешит государя рассказом о том, как наместник провинции, забыв честь чиновника, бежал из осажденного города в платье разносчика и с корзинкой на голове, бежал не от варваров, а от ярости народа, который предпочел варваров его правлению!
      Бывший наместник поднял голову. Лицо его было белее кружев на его кафтане. Глаза у него были заплаканные и красные, и он вовсе не походил человека, по милости которого империя потеряла провинцию. Он походил на мышь под дождем.
      - Рад, - сказал ядовито Хамавн, - что мой брат рассуждает, как советник Нарай. Похвальное единомыслие!
      Андарз затопал ногами.
      - Варвары взбунтовались из-за высоких цен, - продолжал Хамавн, - да от этой сплетни за версту пахнет Нараем! Варвары жадны и драчливы, для них и грош за штуку шелка будет высокой ценой! Да и какое им дело, что сколько стоит? Они добывают деньги грабежом, а потом зарывают их в землю! Взбунтовались по причине высоких цен, скажите на милость! Да разве ласам нужна причина, чтобы взбунтоваться? Они живут грабежом и пирами, и если у них в деревне неделю нет войны, так значит, что эту деревню неделю назад как сожгли!
      Ласы напали на Аракку, не из-за высоких цен, а из-за того, что при мне провинция преисполнилась богатства, а теперь послы их явились в столицу, и Нарай посулил им: скажите, что вы взбунтовались из-за жадности наместника, и я устрою так, что государь станет платить вам дань! Кто же предатель? Я или Нарай, который сговаривается с варварами?
      - Десять ишевиков за штуку шелка, - это какая цена? - спросил Андарз.
      - А откуда мне взять другую? - зашипел наместник. - Я не могу продавать шелк дешевле, чем он обходится твоим друзьям. И не говори, что ты не знаешь! Инспектору из столицы - давай! За краску - плати! Городским цехам - плати, а то донос напишут! Рабочим - тоже плати! Или я на на них должен скаредничать? Продавать за границу по дешевой цене, а своим платить так, чтоб они умирали в прядильнях? Так тогда дома поднимут бунт, и опять я выйду виноват.
      - Я, - сказал Андарз, - завоевал это землю, а ты проворонил ее варварам! Я дядю этого Аннара водил на поводке!
      - Ты, - сказал Хамавн, - завоевал не Аракку. Ты завоевал пустырь! Когда ты мне его оставил, пепел от рисовых амбаров достигал локтя толщиной, матери ели детей от голода! Забыл, как ты взял всех мужчин Хануны да и повесил по обе стороны реки? За этакую-то войну столичная чернь восхищалась тобой! Я завел в ней ремесло и торговлю, стал торговать с варварами. Пока Аракка была голодной плешью, варварам до нее и дела не было. А когда по деревням понастроили каменные дома, варвары выкатили глаз на чужое добро! Странное это дело, однако, что о "несправедливых ценах" они сообразили, - а хватило ли у них ума подумать, что если в прошлом году они разорили треть провинции, то в этом году ценам придется быть выше?
      - Надо было разбить варваров, - усмехнулся Андарз.
      - Да, надо было разбить варваров, только без армии это сделать очень трудно. Я прислал государю доклад: "Прошу позволения сделать армию в восемь тысяч человек для обороны провинции". Нарай написал на этом докладе: "Варвары мирны. Этому человеку нужна армия, чтобы отложиться от империи!"
      - У тебя был отряд Бар-Хадана, - сказал Андарз, - и я заплатил этому отряду!
      - Ага, - сказал наместник, - и как только твой проклятый секретарь привез золото, Бар-Хадан взял это золото и ушел в горы, потому что понял, что больше ничего от нас не получит.
      - У тебя было войско Росомахи.
      - Ага, - и я послал Росомаху навстречу этому королю Аннару, и они поговорили и решили, что лучше им воевать с империей, чем друг с другом!
      Наместник горько засмеялся и махнул рукой.
      - Что я мог сделать? Запретить людям богатеть, так как чем больше у них добра, тем больше у варваров алчности? Закрыть мастерские? Тут же все, кому я подношу на благовония и развлечения, да и твои друзья по Золотому Берегу разинули бы рот и съели меня. Нанять-таки армию? Тут же Нарай бы меня и арестовал... Кто же негодяй, - я, из-за которого провинция преисполнилась частного богатства, или Нарай, который, чтобы доказать, что частное богатство ведет к гибели государства, отдал провинцию варварам, а меня отдаст палачу?
      - Ты что говоришь про любимца государя? - зашипел Андарз.
      Брат его истерически засмеялся.
      - Бывало при государыня Касие, что разоряли одного, чтобы угодить другому! А кому угождает Нарай? Чиновники в ужасе, старосты в цехах поджали губы, народ вот-вот взбунтуется, о людях богатых я и не говорю... Так кому же угоден Нарай? Никому он не угоден, кроме одного паршивого щенка, которого мать его не успела доду...
      Наместник не договорил: Андарз схватил со стола поводок для мангусты и этим поводком ударил его по губам.
      - Думай, что говоришь, - сказал Андарз.
      Наместник откинулся на спинку кресла, вытер губы и сказал:
      - Мне уже все равно.
      Тут-то у двери зазвенела медная тарелочка. Вошел Иммани и, кланяясь, доложил:
      - Господин Андарз! Господин Хамавн! Его вечность желает видеть вас во дворце! Прикажете подавать паланкины?
      Этим вечером Андарз вернулся с императорской аудиенции один: брат его был арестован прямо в Зале Ста Полей и брошен в тюрьму, а через три дня казнен.
      Многие в те дни ожидали скорого ареста Андарза, но - обошлось. Молодой государь питал все-таки любовь к своему наставнику, а господин Андарз вел себя с величайшим тактом, сказал: "Я оплакиваю смерть брата, но не смею оправдывать его преступлений". Так что господин Андарз не пострадал. Да и что, в самом деле, такого? Если один брат, скажем, умрет от лихорадки, то это же не значит, что другой тут же тоже должен умереть от лихорадки? Почему же тогда, стоит отрубить одному брату голову, все сразу смотрят на голову другого брата, так, словно у него там не голова, а созревший кокосовый орех, который вот-вот собьют с ветки?
      Между тем за те две недели, что Шаваш лежал больной, столице сильно переменилась, и с каждым днем она менялась все больше. Тот, кто недавно смеялся при имени Нарая, теперь прятал свой смех глубоко в глотку, чтобы не попасться на кулак разъяренной толпе.
      Городские цеха издавна изготовляли больше, чем положено, продавали сверх сметы, устанавливали новые станки. Одни богатели, другие по лени или болезни оставались бедными. Теперь Нарай разрешил доносить на тех, кто изготовляет больше положенного и освободил доносчика от ответственности за его собственные прегрешения. Бедные мастера начали доносить на богатых, желая получить по доносу половину имущества, богатые - на бедных, опасаясь их зависти. Мастеру Достойное Ушко отрезали нос, а мастера Каввая бросили в колодец, где он пролежал два дня, и нагадили сверху, причем судья так и не оштрафовал тех, кто бросил его в колодец, несмотря на то, что по новому уложению, с того, кто бросит человека в колодец, причиталось пять розовых штрафа, а с того, кто в пылу ссоры вымажет лицо человека дерьмом, - четыре розовых.
      Но самое страшное случилось в день Пяти Гусениц. В этот день в Лицее Белого Бужвы принимают Четвертый Экзамен, и императорский наставник был в числе экзаменаторов. Не успел Андарз войти в залу, как один из лицеистов, мальчик четырнадцати лет, по имени Лахар заявил, что он и его товарищи, будущие опоры порядка и справедливости, клялись жить в тростниковых стенах и принести свою жизнь в жертву народу, и что они отказываются сдавать экзамены взяточнику, сочинителю похабных песен и гнусному развратнику, который пьет кровь и мозг народа. Этот мальчик Лахар был во главе "Общества Тростниковых Стен", к которому добровольно присоединились все лицеисты, а которые не присоединились добровольно - тех защипали и запугали. Андарз удалился: а лицеисты, сдав экзамен, вытащили из библиотеки лицея его книги, сорвали со стен подаренные им свитки, и сожгли все это во дворе. "Не беда, - сказал Андарз, услышав о костре - стихи, это то, что остается после того, как сожгут книги".
      Поразмыслив надо этакими событиями, первый министр Ишнайя надел на шею веревку и посыпал голову пеплом, и явился в управу Нарая, держа в руке список неправд, учиненных им в государственных закромах. Он сказал, что жил, как вредный дикобраз и сосал кровь народа и ел его костный мозг, и что он раскаивается в своих преступлениях. Нарай обнял его и сказал, что нет ничего слаще раскаяния в своих грехах, и что когда Нарай видит, как люди сами признают свои грехах, это доставляет ему больше удовольствия, чем когда из них вытаскивают эти признания раскаленным крюком. У Ишнайи полегчало на душе, но все-таки явился с веревкой на шее даже в Залу Ста Полей, доставив живейшее удовольствие государю. После этого многие чиновники стали приходить к Нараю с веревками на шее, и приносили списки своих грехов, не дожидаясь, пока из них вытащат их грехи крюком и плетью, - и не было дня, чтобы кому-нибудь не взбрело в голову каяться на площади перед управой Нарая.
      Между тем лицеисты Белого Бужвы, будущие чиновники пятнадцати лет, прогуливали занятия, чтобы ходить по городу и наблюдать за нравственностью. Под предводительством Лахара мальчики врывались в дома и выслушивали жалобы бедных людей. Вскоре они стали создавать свои отряды в обычных школах, и даже среди уличных детей. Теперь часто на улицах столицы можно было видеть колонны детей. В одной руке дети держали ветку, а другую обматывали желтой шелковой лентой со словами "Благополучие государства", и родители их умилялись, видя, какое порядок соблюдают вчерашние сорванцы и с какой радостью бегут поутру в школу. Родители качали головами и говорили: "Наверное, нам уже не увидеть счастливых дней, а эти дети будут жить, как в раю". Эти дети останавливали любого, и жестоко били его, если не видели нашейной бирки об уплате налога, - согласно новому указу, каждый человек должен был обзавестись такой биркой, - или находили на нем игральные кости. Они входили в лавки, требовали лицензию и расходные книги, и, проверив их, пороли хозяина, если обнаруживали какую-то неточность. Так как лицеисты еще не были чиновниками, они не имели права арестовывать и наказывать. Поэтому они предлагали хозяину: "Попроси-ка нас, чтобы мы тебя выпороли". Лавочник, ошалевший от страха, падал на колени и прямо-таки умолял о таком одолжении.
      Андарза в городе всегда считали колдуном: но теперь слухи о колдовстве Андарза стали с каким-то нехорошим душком, который обыкновенно идет от слухов, распространяемых казенными соглядатаями: кукольники больше не рассказывали, как Андарз наслал чуму на вражеское войско, а рассказывали вместо этого, как Андарз гадал о победе на печени невинного ребенка; прошел также слух, что Андарз отдал собранные для войны в Аракке средства осуйским банкирам, в рост, - оттого-то, а не от государственной скупости, испытывали его армии нужду в деньгах.
      Пьяный ложкарь по прозвищу Кривой Клен пел одну из песен Андарза, дети поймали его и защипали почти до смерти; кукольник в день Лисы вздумал представить представление о победах в Аракке, - дети разогнали зрителей, поломали руки кукольнику и куклам, а главную куклу, изображающую Андарза, проволокли по улицам и повесили на воротах Андарзова дворца.
      Шаваш вновь перебрался в дом Андарза со всеми своими пожитками: матрасиком и хомячком Дуней. Его встретили, как своего, и старый солдат Хатти соорудил для Дуни красивую клеточку из бамбуковых стеблей, покрытых синим лаком и скрепленных бронзовыми колечками. Весь дом облачился в траур по казненному Хамавну, и слуги плакали и ругались, беспокоясь за свою будущую судьбу. На улице их часто встречали улюлюканьем.
      Через три дня после казни государь вызвал Андарза во дворец и сказал:
      - Приказываю вам собрать армию и разгромить наглых варваров! Только вы обладаете необходимым дарованием!
      Андарз упал на колени и стал целовать сапожки государя. Но тут вмешался Нарай:
      - Ни в коем случае, Ваша Вечность! Ведь так называемые победы Андарза и явились причиной нынешнего завоевания! Раньше варвары ели сырую рыбу и своих начальников, а Андарз научил их дисциплине! Ведь войско варваров состоит наполовину из старых ветеранов Андарза!
      Андарзу показалось обидным, что его упрекают за то, что империя, послав воевать, не дала ему войска, и он ответил:
      - Тем более следует поручить эту войну мне, чтобы мои бывшие солдаты перебежали на мою сторону.
      - Кто может поручиться, что это не вы перебежите на их сторону?
      - Вы подозреваете меня, господин Нарай, в том, что я стану на сторону тех, с кем сражался двадцать лет, и кто погубил моего брата?
      - Я подозреваю вас в чем угодно, - отвечал Нарай, - и я не знаю, кого вы считаете убийцами своего брата.
      И, повернувшись к государю, продолжал:
      - В этой войне, к которой вас подговаривает Андарз, нет никакой надобности. Мне удалось доподлинно разузнать, что варвары сами ни за что не напали бы на Аракку, если бы их не подкупили торговцы Осуи! Всю эту беду навлекло неумеренное пристрастие наместника к торговле, и торговое соперничество между Араккой и Осуей!