Полый Рог обрадовался случаю познакомиться с воинами молодого короля. Король и Полый Рог веселились всю ночь и под утро легли спать в одной палатке. Перед сном Полый Рог заметил: пьяный король сгреб со стола какие-то бумаги и сунул их себе под подушку. Ночью Полый Рог неслышно встал, зажег светильник и вытащил бумаги из-под короля. Это было письмо от Марбода Кукушонка. Тот писал королю, что не хочет сражаться против своего законного государя и ждет только случая, чтобы перекинуться.
      Сын герцога, вернувшись в замок, обвинил перед всеми Марбода в измене. Марбод Кукушонок возмутился и потребовал божьего суда - поединка. Противники сразились, Марбод, понятное дело, убил герцогского сына...
      Тут Шомад Верещатик сказал:
      - Мир совсем испортился. Марбод написал изменническое письмо, а божий суд выиграл.
      Таннах огорчился:
      - Неужели я так плохо рассказываю? В том-то и дело, что никаких писем Марбод не писал. А письмо написал королевский советник, и подучил короля, как сделать так, чтобы оно попало в руки сыну герцога.
      - Все оттого, - сказал старый Досон Ворчун, - что молодых людей учат читать и писать. Если бы сын герцога знал лишь то, что подобает рыцарю, то и никакой беды бы не было.
      Таннах продолжал:
      - Советник сказал королю: "Герцогский сын вызовет Марбода на божий суд. Марбод суд выиграет, но, конечно, не сможет служить герцогу, ставшему его кровником. Тогда он придет к вам и предложит свой меч. А вы ответите: "Из замка есть подземный ход, и он тебе известен. Проведи по нему дружину ночью, и перебей людей герцога". И как Арфарра сказал, так оно и вышло.
      Тут все посмотрели на Марбода Кукушонка, потому что хуже этого нет: убить и предать того, кому служил. Хуже этого бывает, только когда воин выпьет из колодца, куда ведьмы ночью бросили дохлого кролика.
      Таннах тоже посмотрел и увидел, что тот берет свой плащ королевского инспектора и расправляет так, чтобы меч не путался в складках одежды.
      Таннах смутился и молвил:
      - Так оно и вышло, только в одном советник ошибся. Марбод о подземном ходе отказался говорить, и сказал, что негоже брать замок бесчестным путем. Король, конечно, встал на его сторону. И что же? Арфарра колдовал три ночи; на четвертую сделался дождь и град, вся земля бормотала. Утром пошли на приступ: в замке нет ни одного живого, одни развороченные покойники, и листья с деревьев облетели... Горожане радовались, а люди негодовали, потому что в этом штурме никто не добыл себе ни имени, ни славы, только мухи да стервятники поживились.
      Тут внесли четвертую перемену блюд. Таннах продолжил: "Герцог, однако, ушел за подмогой накануне штурма, и поскольку он проиграл битву, очень многие стали на его сторону, испугавшись короля. Герцог разбил лагерь у Рябьей Реки. Военачальники короля стали держать совет: каждый радовался случаю отличиться на глазах короля. Но королевский советник Арфарра сказал: "Лагерь герцога - в речной пойме. Я запружу реку, и мы переловим его воинов корзинами, как лещей". "Аломы воюют не заступами, а мечами", - возразил дядя короля, Най Третий Енот. Но король послушался не его, а своего чародея. Арфарра дал в руки воинам лопаты, и в четвертую ночь лагерь герцога был затоплен. Арфарра расставил засады в укромных местах и горных проходах, и благородных воинов ловили корзинами, как лещей, и силками, как зайцев, и знамена плавали в воде, как листья. Герцога Нахии стащили с коня и привели в королевский шатер. Его поставили на колени перед королем, и герцог не знал, куда девать от стыда глаза, потому что его платье было в грязи и тине. Най Третий Енот сказал королю: "Пощади его, ибо побежденный противник - верный вассал и лучший друг". Королевский советник Арфарра возразил: "Следует мириться только с сильным врагом, но разбитого врага не оставляют в живых".
      А герцога в это время держали на коленях. Король решил послушаться дядиного совета и обратился к герцогу: "Признаешь ли ты себя вассалом короля?" - "Признаю", - ответил герцог. Тогда король сам снял с герцога веревки, посадил за стол и устроил большой пир. Советник Арфарра был недоволен, и король, заметив это и страшась за судьбу герцога, велел им пить вино из одной чаши. Вот Арфарра налил из серебряного чайника вина себе и герцогу и выпил с ним за дружбу. Но у чайника было двойное дно, и себе Арфарра налил хорошее вино, а герцогу налил яду, тот выпил у пал замертво. Король рыдал от горя всю ночь - его пир был опозорен.
      - Да, - сказал хозяин, - бывало и раньше, чтобы гостей убивали, спрятав воинов в двойных стенках шатра, но чтобы гостей убивали из чайника с двойными стенками...
      - А как королевский советник хотел сгубить Ная Третьего Енота под Кадумом, знаете? - спросил Росомаха.
      - Сделайте милость, расскажите, - отвечали ему.
      - Король держал совет, - продолжал Таннах, - почему так медленно растет Ламасса? "Потому что, - говорит Арфарра, - окрестные сеньоры чинят разбой над торговцами, а городские цеха притесняют новых ремесленников". "Потому что, - возражает Най Третий Енот, - в семи переходах от столицы вольный торговый город Кадум, и если разрушить город и ремесленников переселить в Ламассу, то и торговли в ней станет больше". Король увидел, что правду говорит Най Третий Енот, да и дружина требовала подарков. Он велел Арфарре взять Кадум.
      Третий Енот обрадовался, потому что стены Кадума были неприступны, и Арфарра провел бы под ними много времени. Но Арфарра сказал: "Если брать город снаружи, на это надо много людей, а если брать город изнутри, - надо гораздо меньше. Мой план таков: я наряжу часть дружинников торговцами, а часть посажу в бочки, якобы с бузой. Они пройдут за городские стены, а ночью перебьют стражу и откроют нам ворота". Тогда Най Третий Енот увидел, что дело и вправду сулит выгоду, и попросил поручить это ему. Арфарра согласился. Все удивились, но королевский советник сказал, "Этот человек мне все время мешает. Пускай его едет в Кадум. В Кадуме его дернут на базарной площади за бороду, он и зарубит обидчика. От Ная я избавлюсь, а Кадум все равно возьму". Эти слова передали Наю, и он только улыбнулся.
      Арфарра сказал, что торговцы не ездят на боевых конях, и заставил Ная и его людей пересесть на заморенных кляч. А потом он велел ему снять боевой кафтан и надеть зеленый, суконный. Памятуя о словах Арфарры, Най все стерпел.
      Вот подъехал Най с людьми и бочками к заставе перед городом, и начальник заставы окликнул его: "Эй, торговец! Это нечестно, что подлый мужик едет на таком коне!" Най Третий Енот закусил губу, но вспомнил о словах Арфарры и подарил начальнику коня.
      Вот проезжает Най через городские ворота, и начальник стражи окликает его: "Эй, торговец! Ты, видать, немало обжулил народу, что собрал такой большой караван. А мои дети мерзнут с голоду!" Най Третий Енот закусил губу, но вспомнил о словах Арфарры и дал золота простолюдину.
      Вот приехал Най на городскую площадь, а граф Кадума был в это время в городе и пришел посмотреть на новоприбывший караван. "Да ты как стоишь перед графом, мужлан!" - напустился на графа Ная граф Кадума. "Так стоит, - сказали в свите, - будто стоит втрое больше своего вергельда". "А коли так, - сказал граф, - так пусть он мне завтра пошлину заплатит втрое против обычной". "Я тебе прямо сейчас заплачу", - ответил граф Най, вытащил из сена меч и зарубил Кадума прямо на площади. Тут пошла веселая торговля: люди Третьего Енота стали отвешивать покупателям по полфунта хорошего удара, да отмерять по полвершка дубинного звона, а те платили им той же монетой. Горожане испугались, лишившись графа и видя доблесть нападающих, да и королевское войско было уже у стен. Так Най Третий Енот овладел Кадумом и поднес его королю. А Арфарра сказал, что тот не выполнил уговора, и потому король не имеет права отдать Наю земли графа Кадума. И с тех пор Най Третий Енот возненавидел Арфарру, ибо понял, что тот посылал его на верную гибель.
      А отец Адрамет слушал и улыбался. Он тоже хорошо знал, как обстояли дела, хотя и не воевал, потому что люди Даттама ходили за войском и скупали всю добычу, и он был среди них.
      - А ведь земли герцога Нахии тоже остались у короля, - заметил хозяин.
      - Завоеванная земля принадлежит королю, - возразил его сын.
      - Может, оно и так, - заметил Росомаха, - но только земля принадлежит королю затем, чтобы он пожаловал ею тем, кто завоевал эту землю, а если король будет сидеть над своей землей, как ростовщик над кубышкой, так кто же будет за него воевать?
      А Таннах Желтоглазый сказал:
      - Земли остались королю, и он отдал их простолюдинам, которые на них сидели, а участники похода получили свою долю деньгами. А деньги отдали своим же бывшим рабам в Ламассе!
      Тут Лух Медведь поглядел на хозяйского сына. А у того, надо сказать, на кафтане по червленому бархату шли накладки вроде хвоста ската - не очень искусной работы и серебряные.
      - Да, - сказал Лух. - То ли король не доплатил своим воинам, то ли они переплатили ремесленникам.
      - Вы меня не так поняли, сударь, - сказал Таннах. - Я сказал не "заплатили", а "отдали". И не оружейнику, а, скажем, красильщику, чтоб он себе на эти деньги завел новую красильню, а потом с красильни отдавал долю с дохода. Это все Арфарра придумал и назвал "планом обогащения народа посредством ссуд и паев".
      Тут, однако, Кукушонок не выдержал и стал отгибать у плаща роговые застежки:
      - Мои деньги, - говорит, - все ушли на виры. А что осталось - отдам вашей родне.
      - Я о вас, сударь не говорю, - возразил Таннах. - Кречеты - совсем другое дело. Кречеты - королевский род, и весь Мертвый город в Ламассе принадлежит, слава Лахут, роду Кречетов. Не во всей Ламассе королевский колдун распоряжается.
      Надобно сказать, что Таннах не знал, что старый Зомин, ленник Кречетов, владевший Мертвым городом, три луны как умер. И что по новым законам выморочный лен перешел к королю. Если бы он это заранее знал, то ничего бы не произошло. Но когда ему указали на ошибку прилюдно, он взял и уперся:
      - Что за чепуха! Пусть король пользуется землей, владеют-то ей все равно Кречеты. Как король, Варай Алом, конечно, сеньор Кречетов, а как держатель Мертвого города - он теперь их вассал.
      Тут все обомлели, потому что, действительно, получалось, что король теперь - вассал Кречетов.
      А хозяйский сын заметил:
      - Это по наущению Арфарры король не приносит вассальной клятвы.
      Тут языки у всех развязались, люди стали Арфарру поносить, как могли, потому что было за что.
      Надо сказать, что всю эту ругань чужеземцы слушали, прямо-таки разинув рот... Но мы ее пересказывать не беремся, да и невозможно. Ведь даже о битве у Рачьей реки можно сложить песню, хотя бы и хулительную. А как сложить песню о том, как Арфарра-советник учредил при дворе новые должности, насажал туда простолюдинов, а старых титулов хоть и не отменил, но превратил в пустое место?
      Шардаш Кривой Сучок даже так разошелся, что заявил:
      - В конце концов, Кречеты не виноваты, что крестьяне молятся ржаному корольку, - однако понял, что сказал совсем не то, сконфузился и сунул палец в рот.
      И вот, когда все наругались и перепились, встал Шодом Опоссум, хозяин, и сказал:
      - Я так думаю, что если король хочет иметь верных воинов, по обычаю, то и сам должен обычаи соблюдать. И уж если мы все тут собрались, и те, кто будет на Весеннем Совете, и те, кто не будет, - нам надо составить грамоту, и сказать в этой грамоте: если король не принесет Кречетам вассальной клятвы - то и мы ему ничем не обязаны.
      И если король принесет вассальную клятву - это значит, что он уважает обычаи королевства и свободу сеньоров, а если нет - то тогда сеньорам придется самим защищать свою свободу, и, клянусь божьим зобом, мы ее защитим, ибо свобода - эта такая штука, которая слаще, чем перепелка в шафранном соусе и девственница в брачную ночь!
      Все были пьяны, составили грамоту и подписали.
      Впоследствии, как только советник Арфарра узнал о пире, он кинулся доказывать королю, что это Марбод Кукушонок сговорился насчет грамоты с Опоссумом и подзуживал остальных. Но король только рассмеялся и заявил, что советник вечно считает: раз что-то произошло, значит, кто-то это замышлял.
      Поскольку, однако, ничего случайного в мире не бывает, то и выходит, что пир сглазили чужестранцы.
      Потому что бывает, что пир кончается поединком или кровной местью. Бывает также, что кто-то повздорит с королем и убьет его людей, а Шемка Алома, прадеда нынешнего короля, за обиду подстерег и убил на охоте Каш Одноглазка. Бывает, что кто-то не повинуется королю и поэтому не едет на Весенний Совет: для отсутствующих решения совета как бы не обязательны.
      Но чтобы благородные люди собрались и уговорились явиться на совет для неповиновения, да еще бумажку какую-то подписали, словно судейские крючки, - такого никто не помнит, и сколько же бед должно из таких вещей выйти!
      Утром следующего дня, весьма благоприятного для начала путешествий, чужеземцы, снабженные письмом к господину Даттаму, отплыли в королевский город Ламассу. Сорок четыре дня оставалось до весенней ярмарки, и шестьдесят два - до Весеннего Совета.
      Погадали на прощанье, и прутья легли так, что лучше бы, право, не гадать. Шодом Опоссум спросил у чужеземца, как ему вчерашний пир?
      Ванвейлен сказал:
      - Я был очень удивлен. Я думал - у вас ничего не происходит, и нет такого человека, который осмелится все исправить.
      Таннах Желтоглазый удивился:
      - Как ничего не происходит? Вон - дочь у хозяина выросла, вон - новый флигель построили. А вы надолго собираетесь оставаться в Ламассе?
      - Нет, - сказал Ванвейлен, - я постараюсь убраться из нее до этого вашего Весеннего Совета, так как сдается мне, что не все, приехавшие на Весенний Совет, оттуда уедут.
      А прутья у шамана легли скверно потому, что Марбод Кукушонок не пришел прощаться с чужеземцем и подарок его вернул. Сказал:
      - За позавчерашнее оскорбление я с него ничего не возьму, потому что мало чести убивать человека, который так дерется. Однако, сдается мне, пути наши еще встретятся, и, клянусь божьим зобом, я сыграю с ним не в "сто полей", а в игру свободных людей.
      Все нашли, что Марбод Кукушонок говорил так с досады. Потому что Ванвейлен дрался не так плохо и даже делал "летящую ящерицу". А из лука стрелял совсем хорошо, если не считать того, что подстрелил однажды зайца в ста шагах. А в зайцев стрелять гнусно, потому что заяц - это крестьянская еда, а охота - господское искусство.
      Марбод глядел со скал, как отплывает корабль с птичьим лицом и настланными друг на дружку ребрами. Ни один колдун, даже чужеземный, не захотел иметь дела с Арфаррой. Почему? Или есть в этом проклятом кащее что-то, кроме колдовства, и интриг, и неподаренного коня?
      Какими зельями он завораживает смердов, что они бегут в Ламассу, какими заклинаниями заморочил он короля, что тот поднимается против знати?
      Дунул порыв сильного ветра. Марбод покрепче закутался в плащ - ему показалось, что это черная тень, шпион Арфарры, пролетела, спеша, с рассказом о вчерашнем пире.
      Марбод схватил лук и выстрелил: черная тень пискнула, сгинула в море.
      Ну, береги перышки, советник Арфарра!
      4
      А теперь мы покинем Золотой Улей и больше туда не вернемся, а расскажем о том, что происходило в королевском городе Ламассе. Не спутайте, однако: королевский город - это не столица, а город, чьи вольности подтверждены королем. А столицы в королевстве не было вообще, двор жил в замках и ездил по всей стране, так что нельзя было даже начертить правильную карту, непонятно, где у карты центр.
      Утро в час малого прилива было хмурым.
      За окном шел дождь, и в комнате тоже шел дождь: это капали секунды в водяных часах.
      Водяные часы - вещь удобная для "ста полей". Играли двое королевский побратим Даттам и королевский советник Арфарра, а часы были двойные, - розовая пирамидка отмечала время Даттама, а синяя - время Арфарры.
      Высоко над головой советника, на спинке его кресла, сидела белая мангуста, а в углу, на циновке, занимался рукодельем его послушник Неревен.
      Господин Даттам зябко потер руки, переставил фигурку и сказал:
      - Сад.
      Арфарра склонился над доской, и мангуста недовольно заурчала и спрыгнула со спинки кресла на игровой столик.
      Господин Даттам рассказывал неторопливо о скандале, свидетелем которого стал вчера в городской ратуше один из храмовых экономов. Скандал устроили торговцы, приведшие корабль из Западной Земли. Городские магистраты очень удивились, потому что привыкли считать Западную Землю скверной выдумкой. Но быстро оправились, учуяли конкурента, осмотрели товар и назначили такую низкую цену, что даже зяблик, и тот бы возмутился, а торговцы подняли жуткий хай.
      Им на это: "Жалуйтесь королю".
      А они: "На что нам король? Нам барыш нужен. Не будем с вами торговать, и все. Мы в стране Великого Света за свои товары в пятьдесят раз больше выручим..."
      Королевский советник внимательно разглядывал доску. О торговом скандале он не знал, зато знал о пире у Шодома Опоссума и о том, с кем Марбод Кукушонок лазил в подземный храм.
      После этого - была ссора. Белого Кречета назвали наемником при торговцах - демонстративно и беспричинно. Арфарра-советник не любил демонстративных и беспричинных ссор. Бойся друзей, бойся начальства, но более всего бойся беспричинных ссор, ибо беспричинные ссоры происходят по предварительному сговору. Каков, однако, наглец Марбод! Знатный бандит отыскал себе дикаря-колдуна и думает, что дикарь этот может совладать со знаниями Храма!
      - Да, - сказал рассеянно советник, - городские цеха только и знают, что охранять свою монополию. Сначала жгут у чужаков мастерские, а потому удивляются, отчего в империи ткани лучшего качества. Петицию вон недавно подали: мол, имперские шелка так заколдованы, что перетяжек на них не видно, запретите их ввозить...
      - Да, - так же рассеянно сказал Даттам, которому упоминание об этой петиции было чрезвычайно неприятно, потому что он ввозил в королевство все шелка, кроме тех, которые ввозились контрабандой, и даже некоторую часть последних. - Так я их решил взять в империю с собой... Вопрос о монополии мы уладим. Сегодня обещали явиться, расспросить о договоре.
      Арфарра-советник завозился в кресле, накинул поверх шелкового монашеского паллия меховую накидку, потом щелкнул пальцами:
      - Неревен!
      Из угла по знаку выбрался послушник Арфарры, поспешил к камину.
      Неревену, послушнику Арфарры, было не больше семнадцати. Он был как-то недокормлен и хрупок, как фигурка на фарфоровых чайниках, расписанных травяным письмом. На нем был грубый синий балахон послушника, и на тонком запястье - железное кольцо ученика.
      Мальчик покончил с дровами, собрал разноцветные клубки и коклюшки и пересел с рукодельем поближе к огню, прямо под тяжелое, обшитое желтой бахромой знамя бога Шакуника. От огня ему теплей не стало: камин грел комнату не больше, чем солнце на знамени.
      Мальчик огляделся. Учитель Арфарра перестроил уже половину королевского дворца, господин Даттам, однако, поселился в неперестроенном крыле. Он ничего не менял, только на второй уровень вместо квадратной лестницы велел поставить винтовую, потому что варвары сильно мочились по углам.
      Роспись на стенах была варварская, о времени, когда люди помрут, а боги, заскучав, вернутся на небо. Очень глупо, потому что земля и небо как дом и крыша дома, и ясно, что крышу прежде дома не строят и если земля обвалится, то и небо не уцелеет. Роспись, однако, облупилась и пошла складками, как кожа старой женщины, в золоченых окнах - слюдяные бельма, на мраморном полу - солома для тепла. Пахло запахами, тяжелыми для человека ойкумены - нежилой плесенью, разрушенной канализацией и близким морем.
      Неревен щурился, набирая петлю за петлей озябшими пальцами, косил глазами на окно.
      Триста лет назад, когда королевский дворец был управой наместника, окон в нем было триста пятьдесят восемь, по числу дней в году, стекла в окнах были большие и прозрачные.
      Варварам, однако, нужны были не окна, чтобы смотреть, а бойницы, чтобы стрелять. Они заложили окна камнем, укрепили в них решетки. Потом куда-то пропали стекольщики, и варвары стали вставлять в решетки вместо больших стекол маленькие и цветные. Свет померк и рассыпался на части, словно в призме в кабинете учителя.
      Время тоже рассыпалось. А стертые рисунки на стене были как заброшенный сад за стеной: прогалина в мироздании, пустое место, опасное место. Через них-то в комнату и просачивалась вся нечисть: души военных чиновников, убитых при штурме, души лукавых засеченных рабов, души непокорных вассалов, зарубленных во дворце, и может быть, душа самого Ирвена Ятуна, последнего короля из рода Белых Кречетов, который считал, что лучше слушаться бога, нежели вассалов, сердилась и прыгала в очаге, почему-то он не грел.
      Неревен прислушивался к разговору между учителем и господином Даттамом.
      Господин Даттам явился в Ламассу неделю назад с караваном и, как королевский побратим, расположился во дворце, дожидаясь короля.
      А учитель прибыл в королевский город только сегодня утром, вперед короля, чтоб подготовить дворец к очистительной церемонии и прогнать нечисть и сырость.
      Господин Даттам был самым богатым человеком королевства, а, может, и всей ойкумены. Господин Арфарра стал самым влиятельным человеком королевства.
      Они знали друг друга двадцать лет, подружились в столичном лицее, и друг другу были обязаны жизнью. Много перемен произошло в королевстве с тех пор, как Арфарра стал королевским чародеем. Много перемен, говорят, происходит в империи, откуда приехал Даттам, умирает старый государь, наследник и государыня недовольны друг другом... Друзьям говорить и говорить, а они молчат и играют в "сто полей". Ох, как скверно! Ну при чем тут заморские торговцы? Хорошо, если эти двое не доверяют друг другу... А если Неревену?
      Золотые искры от камина прыгали в больших кошачьих глазах Неревена, озябшие пальцы перебирали спицы.
      Холодно.
      Ой как холодно!
      Страны за пределами ойкумены всегда хиреют от холода или жары, без благой государевой силы. Когда страна аломов была Горным Варнарайном, это был край винограда и оливок. А теперь растут ячмень и пшеница среди вырубленных оливковых плантаций. Лохматые козлы и собаки помыкают стрижеными баранами, нечесаные рабы помыкают собаками, а нестриженые бароны помыкают нечесаными рабами.
      Неревен тоже не стриг волос: но это потому, что человек за пределами ойкумены не должен ни стричься, ни умащаться, если хочет вернуться живым, а борода у Неревена еще не росла.
      Неревен вздохнул и поглядел на людей за яшмовым столиком. Холодное, усталое лицо Арфарры было тщательно выбрито, так что можно пересчитать каждую морщинку у рта. Зеленый монашеский паллий, простой, безо всякого шитья, однако столь тонкий, что можно было разглядеть под ним завитки кольчуги. Пальцы длинные, холеные, на среднем пальце яшмовый перстень-печать, похожий на третий глаз: Боги чародею не указ.
      Но господин Даттам!
      Борода короткая, как у знатного варвара, волосы в золотой сетке, пятицветный кафтан, шитый золотом в прикреп, конные сапоги выше колен: не подданный империи, а вассал короля. Он и ведет себя за чертой ойкумены, как варвар. "Как свободный человек", по-здешнему.
      И хотя глаза у обоих называются золотыми, очень удачливые глаза по здешним приметам, видно, что глаза все-таки разные: у Арфарры глаза, как у мангусты, с яшмовыми прожилками, а вот у Даттама, действительно, - золото.
      Даттам, однако, не чародей - Даттам вор и бунтовщик, а теперь и того хуже - торговец.
      Даттам шевельнулся над доской.
      Левый купец его завладел седьмым зеленым полем. Ах, нет! Пешка учителя побывала там раньше. Стало быть, не завладел, а только получил право пользования.
      Купец - странная фигура: трижды за игру ходит вкривь. Да и "сто полей", если призадуматься, странная игра. Говорят: в Небесном Городе зал приемов зовется "сто полей". Говорят: игре две тысячи лет, и принес ее с рисом и с тремя таблицами сам государь Иршахчан. А как, если подумать, мог государь Иршахчан принести игру с купцами, если он отменил "твое" и "мое"?
      И еще при государе Меенуне купцов и торговцев не было, все в деревне говорили, что они завелись в Варнарайне только после восстания Белых Кузнецов, двенадцать лет назад.
      Арфарра-советник перевернул одну из фигурок и нажал на планку в водяных часах.
      Синяя пирамидка перестала плакать, а розовая, наоборот, заплакала. По уровням воды было видно, что Даттам играет гораздо быстрее, чем королевский советник, а по доске было видно, что Даттам играет, не давая себе труда подумать.
      Тут мангуста насторожила уши и обернулась к окошку: где-то в перестроенных покоях началась суета. Арфарра сделал знак Неревену, тот поднялся и побежал анфиладой пустых залов.
      Король действительно въезжал во двор с верными, дамами и горожанами. Дождь перестал, как и предсказывал учитель, едва показался король, с крыши уже кто-то сбрасывал зерно, солнце плясало на копейных значках и боевых веерах.
      Кафтан на короле был белого государева цвета, однако намок под дождем, и под ним проступил бордовый лакированный панцирь. Дамы королевской свиты, распаренные и крепко сбитые, били сапогами по конским ребрам, а мечи за спинами верных вовсе не походили на церемониальные.
      Ах! Разве можно сравнить это с Государевым Дворцом! Государев Дворец - весь под серебряной сеткой, дождь над ним не идет, и по слову государя цветы склоняют свои головки, и звери приводят к нему своих детенышей!
      И Неревену на мгновение представилось, как в Зале Ста Полей государь кивает ему головой и жалует чиновничий кафтан, и Неревен покидает залу, пятится, пятится, потому что поворачиваться к государю спиной нельзя, - и идет от одной дворцовой управы к другой в платье, украшенном изображением единорога и феникса...
      Тут грязь из-под чьих-то копыт облепила его с головы до ног, а всадник сказал:
      - Простите.
      Неревен удивился, что всадник извиняется, забрызгав пешего, поднял голову и увидел, что владелец голоса сидит на лошади, как мешок с рисом. Неревен спросил по-вейски:
      - Вы - веец?
      Незнакомец задергал узду, понапрасну мучая коня, чтобы тот стоял на месте.
      - Нет, - сказал он. - Наш корабль, - тут он запнулся, ища слово, пришел из-за моря.
      По-вейски человек говорил так же скверно, как по-аломски.
      Тут король Варай Алом заметил послушника и закричал на весь двор, чтоб тот известил хозяина. "Не хозяина, а учителя", - обиделся Неревен. Поклонился, однако, отошел, пятясь и побежал обратно через сырые покои.
      Вслед засмеялись, потому что перед королями не то что пятясь не ходили, - короли во весь двор кричали, - однако Неревен ничего не мог с собой поделать.
      На обратном пути, убедившись, что крыло пустынно, а учитель и Даттам сидят в гостиной, Неревен прикрыл дверь в спальню Даттама и принялся ее обыскивать.
      Неревен осмотрел ступеньки лестниц, пощупал за коврами, а потом завозился с замком у большого ларя. Ларь стерегла птица Цок. Чтобы она стерегла его целиком, резчик растянул крылья прямоугольником, голову и хвост завернул на брюшко, а когти и перья усеял десятками глаз. Поэтому-то Неревен и не боялся варварских богов на ларях: по рисунку было видно, что не бог - повелитель ларя, а ларь - владелец бога, ишь, растянули, как на дыбе.
      Крышка подалась и растворилась, Неревен стал перебирать содержимое, потом насторожился.
      Ага! Только варвары так шумно ходят по каменным полам. Неревен выскользнул из комнаты и изогнулся у косяка.
      В дверях показался давешний торговец из-за моря с товарищем. Одеты оба были очень богато. Первый, главный, был широк в плечах, узок в поясе, белокурый, нос прямой, глаза серые, вид надменный, потому что расстояние между верхней губой и носом чуть великовато, больше примет нет.
      Второй был помельче, чуть сутуловат, рыжий, нос с горбинкой, губы углами вниз, как у людей мягких и суеверных. Для двух соплеменников они были решительно непохожи друг на друга. В лицах их, однако, одинаково недоставало ни решительности горца, ни воспитанности вейца. Белокурый огляделся, ступил к стене и воткнул что-то в розовый пух ковра.
      Неревен осклабился. Он внезапно понял, отчего Даттам не к месту просил за чужеземцев: у них был приворотный амулет! Точно, - ходили уже слухи на рынке, что эти люди заядлые колдуны!
      Неревен, улыбаясь, показался в проеме. Варвар отскочил от ковра, будто обварившись кипятком, виновато глянул в глаза.
      - Вот, господин Даттам звал нас к полудню... - повертел головой и добавил: - Глупое строение. Всякая комната - проходная, никакого понятия о личном уединении. Немудрено, что король от замка по всей стране бегает.
      Неревен, склонив голову набок, очень странно смотрел на торговца.
      - Это не замок, - сказал Неревен, - а управа. Его строили для наместника провинции, когда страна была частью ойкумены. А когда король Ятун брал город, он поклялся, что не оставит в нем ни одной живой мангусты. Дом наместника они сожгли, а управу оставили, приняв ее за храм и испугавшись гнева богов.
      Белая мангуста вышла из-под занавесей и уставилась на незнакомцев. Усики у розового носа вздрогнули, короткий толстый хвост часто застучал по полу.
      Рыжий варвар в испуге отступил. Варвары видали, как мангуста всюду ходит с Арфаррой, и считали, что она-то и есть его бог. Неревен знал, что это не так: бог был один, а мангуст у Арфарры было две. И сейчас одна сидела в храме, а другая была с Арфаррой во дворце.
      Мангуста подняла на Неревена желтые прозрачные глаза.
      - Жителю ойкумены, - прочитал Неревен в глазах мангусты, - плохо жить в казенных анфиладах, он тоскует без своего угла. Но какое понятие об уединении имеют варвары? И еще - какой варвар скажет: "к полудню"? Он скажет: "когда солнце будет плавать над головой", а придет, когда солнце утонет.
      И Неревен мысленно связал в уме первую петельку...
      Мангуста пошла в соседний зал, и Неревен повел заморских гостей за ней. Там он усадил их и велел ждать, пока вернется.
      - Как вас представить? - спросил он.
      - Сайлас Бредшо, - сказал рыжий.