Через полчаса Нан был в кабинете Нарая. Императорский любимец сидел за столом, а в коробочке перед ним лежали фальшивые банкноты. Господин Нарай показал одну из них Нану. Это была "розовая" ассигнация, стоимостью в десять журавлей. Ассигнацию выкрасили в пурпурный цвет, цифрам подрисовали ножку, и превратили "десять" в "сто".
      - Удивительное дело, - сказал Нарай. - Каждый человек понимает, что, если перекрасить ассигнацию и подрисовать на ней цифры, - это преступление. Но если, допустим, человек покупает за десять журавлей штуку шелка, а потом перепродает ее за сто журавлей, - чем это отличается от перекрашивания ассигнаций? Некоторые говорят, что перекупщик затратил время, проявил хитрость и смекалку. Но разве тот, кто перекрашивал ассигнацию, не затратил времени и смекалки?
      Нан согласился с рассуждением господина Нарая.
      - Хотел бы доложить вам о результатах своей поездки, - сказал Нан, кланяясь и протягивая доклад.
      - Оставьте, господин Нан! - поморщился Нарай. - Дрязги рабов и сплетни женщин, мелкие раздоры большого дома, господин, который стравливает слуг, как петухов: мудрено ли, что любой из них перегрыз бы ему шею, если б нашел способ уберечь при этом свою? Государственному мужу не подобает забивать голову пустяками, все его мысли должны быть о благе народа.
      Чиновники сели и заговорили о тринадцати видах учета. Суждения господина Нана все были самые проницательные.
      Вдруг советник Нарай полюбопытствовал:
      - Что вы думаете о торговле с Осуей?
      Молодой чиновник поклонился:
      - В настоящее время существует три способа торговли между империей и Осуей. Первый, самый прибыльный - это когда патриции из банка Осуи отправляют товары под видом подарков государю. Прибыль от этой торговли делят между собой верхушка осуйского банка и высокопоставленные чиновники Дворца. Они, используя свое влияние, побуждают казну возмещать дары в дцадцатикратном размере, наносят непоправимый вред государству.
      Второй вид торговли, - это когда провинциальные чиновники и люди из столичных ведомств снабжают осуйские корабли своими пропусками. Этим занимаются люди среднего положения.
      Третий вид торговли, - это контрабанда на границе, когда крестьяне ходят по горам туда и сюда, носят с собой то гвозди, то соль. Этой торговлей люди занимаются от нищеты.
      Советник Нарай подошел к окну и развернул шторы: вдали лениво блеснула излучина реки, и круглые суда на пристани: окна кабинета выходили прямо на Осуйский квартал.
      - Они грабят народ, - закричал Нарай, - они сосут костный мозг государства, и они делают это руками наших же собственных чиновников, и они используют наши же мысли и установления! Бедствий народа, возникающих от этого, не перечислишь! Прибылей взяточников не сочтешь! В стране есть все: она не нуждается во внешней торговле! Если на то пошло, она не нуждается и во внутренней! Необходимо запретить обмен с Осуей и конфисковать все товары осуйских торговцев, а показания их, данные при допросах, использовать для того, чтобы расправиться с негодяями, нажившимся на крови государства! Девять лет я вынашивал подобный доклад, три месяца я держу его готовым: завтра же я представлю доклад императору!
      Был уже час Овцы, когда Нан вышел из управы советника Нарая и так раскричался на носильщиков, что те в четверть часа добежали до дворца господина Андарза.
      Эконома Дии за обедом не было: Нан заметил в углу, среди стеклянных фигурок часов, давешнего мальчишку, Шаваша.
      За второй переменой блюд Андарз вдруг указал на Шаваша:
      - Знаете, Нан, как мальчишка научился читать? Слушал глашатаев, запоминал слова указа и сличал звуки с буквами на столбе!
      - Советник Нарай доставил ему изрядную практику, - заметил Теннак.
      - Быть такого не может, - злобно вскричал Иммани, - чтобы глупый мальчишка научился читать по указам!
      - А ну-ка прочти последний указ, - потребовал Андарз.
      Шаваш сделал глупую мину и сказал:
      - В целях искоренения неправедности и поощрения праведности! Чтобы добрые смеялись, а злые плакали! Повелеваю: каждой хозяйке взять четверик красноречия, да полфунта ключевой воды, да полфунта целомудрия, купленного в веселом доме, да полфунта справедливости, купленной в судебной управе, да и питаться этим для экономии риса. А когда придут в управу за полуфунтом справедливости, брать с пришедших по ишевику за порцию, а тех, кто не придет, сослать в каменоломни.
      Андарз и Теннак захохотали, Иммани захихикал по-девичьи. Астак, сын Андарза, вскочил из-за стола:
      - Стыдно, - закричал юноша, - стыдно! Справедливый чиновник пытается навести порядок в государстве, - продажные твари осыпают его насмешками и клеветой!
      И выбежал вон. Нан подумал, встал и вышел за ним. Андарз, с совершенно бледным лицом, созерцал Шаваша.
      - Надобно доучить его грамоте, господин Иммани, - сказал Андарз.
      Иммани покраснел от обиды, как рак, брошенный в кипяток.
      - Я доучу его грамоте, - сказал огромный Теннак.
      Через десять минут Нан вернулся: нити кружев его кафтана намокли и прилипли к темно-красным обшлагам, как бывает, если прижать к себе плачущего. Андарз проводил эти мокрые рукава завистливым взглядом.
      Уже подали сладкую дыню, и орешки, сваренные с маслом и сахаром, когда Андарз спросил, о чем Нан беседовал с господином Нараем.
      - О, - сказал Нан, - он поручил мне обработку проекта об украшении города.
      - И какие практические меры он предлагает?
      Нан усмехнулся.
      - Я еще не дочитал до конца. Я застрял на седьмой странице, где господин Нарай делится своими познаниями в зоологии и сообщает, что животное под названием "небесный огонек" имеет черную блестящую шкурку, и, в присутствии императора склоняет свою голову, а в присутствии злого чиновника закрывает глаза лапками и поворачивается к нему спиной. Где-то там в конце было про запрет есть на городских площадях фиги, и заплевывать мостовую косточками.
      - А причем здесь животное? - ошеломленно спросил Андарз.
      - Вот и я тоже читал и думал, - причем здесь животное, - усмехнулся Нан.
      - Черт знает что, - сказал Андарз, - Ивин, вы когда-нибудь слыхали о животном "небесный огонек"?
      - Конечно, - сказал секретарь, - с пяти лет и до пятнадцати. У нас в деревне шаман все о нем рассказывал. Я полагаю, что господин Нарай употребляет имя этого животного метафорически: как преамбулу для государственных постановлений.
      - Государственные постановления не нуждаются в метафорах. Они нуждаются в здравом смысле, - пробормотал Андарз, страдальчески сморщившись. - Все, господа, прошу меня извинить, - у меня болит голова. Мой дом - ваш дом, располагайте всем.
      И с этими словами императорский наставник быстро встал и вышел из зала.
      Шаваш, в своем уголке, подумал, что господин Нан, конечно, небрежно высмеял указ Нарая, но ничего не сказал о его содержании. И что когда указ выйдет, господин Андарз не сможет упрекнуть Нана за то, что тот скрыл от него свое участие в указе.
      Господин Иммани заторопился переодеться в дворцовую одежду, и Нан сказал, что подождет его в саду.
      В глубине сада тек заколдованный источник, уничтожающий все грехи: так, по крайней мере, извещала надпись на источнике. Около источника Нан заметил секретаря Теннака: варвар сидел верхом на желтом камне и лущил дынные семечки. Он уже заплевал всю траву вокруг.
      - Почему вы так ненавидите Иммани, - спросил Нан Теннака.
      - В этом человеке совести не больше, чем костей в медузе, - ответил Теннак.
      Молодой чиновник недоверчиво засмеялся.
      - И все?
      - Ага.
      - Скажите, Теннак, кем был Иммани до того, как он перешел в дом Андарза?
      - Секретарем Савара.
      - Секретарем Савара или его любовником?
      Варвар встал с желтого камня и справился:
      - Что вы хотите сказать?
      Нан тоже поднялся на ноги:
      - Я хочу сказать, мягко произнес Нан, - что вы в конце-концов обнаружили, что убили не того человека. Что наместник Савар мог, конечно, увешать трупами берега реки или бросить пленников в ров и засыпать их землей: но что совет перебить на пире варварских вождей он получил от своего молодого любовника Иммани. И...
      Нан не договорил: варвар одной рукой взял чиновника за плечо, а другой крепко и страшно ударил его в лицо. Послышался треск раздираемой ткани: Нан пискнул и сел на землю, а кусок кружевного оплечья из кафтана чиновника остался у Теннака в лапе. Теннак повернулся и пошел прочь. За поворотом дорожки он встретил Иммани.
      - Эй, - сказал Теннак, - там сидит этот чиновник, Нан, подберите его.
      - А что с ним? - встревожился Иммани.
      - Ушибся, - сказал Теннак.
      - Обо что?!
      - О мой кулак.
      Секретарь Иммани нашел Нана вполне живым: молодой чиновник купал лицо в источнике. Он встряхнулся, как утка, вынул из рукава расческу, пригладил волосы, и предложил Иммани свой паланкин. Тот, сгорая от любопытства, согласился.
      В паланкине Нан откинулся на подушку и, вынув кружевной платок, время от времени промакивал нос, из которого сочились кровь и сопли. Искоса он поглядывал на Иммани. Иммани сиял от удовольствия, что путешествует с высоким чиновником: секретарь был, как всегда, надушен и одет с тщанием, если не с кокетливостью. Нан представил себе, каким хорошеньким было его капризное, женственное лицо двенадцать лет назад. Интересно, Андарз взял к себе любимца своего брата только потому, что об этом просил умирающий Савар, или и сам положил глаз на Иммани? Впрочем, господин Андарз только что женился и написал для женщины цикл стихотворений. Андарз не такой человек, чтобы молчать о том, что может шокировать публику. Но самое странное - Нану показалось, что он задал Теннаку не тот вопрос об Иммани, и что Теннак расквасил ему губу именно затем, чтобы убедить, что вопрос был именно тот и попал в точку.
      - Однако, - сказал Нан, - этот Теннак не так силен, как кажется. Удивительно, что в одиннадцатилетнем возрасте он смог убить такого сильного человека, как Савар. Неужели нельзя доказать, что рана была не смертельной, и что наместник Савар ни за что бы не умер через десять дней, если бы за ним не взялся лично ухаживать его любящий брат, которому после смерти Савара достался титул наместника?
      У Иммани похолодели руки.
      - Великий Вей, - прошептал он, - где вы это услышали?
      - Как, - ошеломился Нан, - но это же ваши слова! Правда, мы были оба пьяны: но я прекрасно помню, как вы сказали, что Андарз никого не пускал к раненному брату, и что вообще эта история пошла Андарзу на пользу. С его пути исчезли два главных соперника: король ласов и наместник Савар!
      Иммани пучил глаза. Что он, в пьяном виде, говорил о людях не то, что есть, а то, что ему хотелось, - это он за собой знал. Но неужели он болтал, будто Андарз убил брата?
      - Великий Вей, - пробормотал он, - если Андарз об этом услышит...
      - Да, - сказал Нан, - если Андарз об этом услышит, правда ему не понравится. Правда вообще никому не нравится, кроме одного человека.
      - Кого?
      - Советника Нарая.
      Господин Нарай принял Нана в своем кабинете.
      - Что это за человек был с вами в паланкине, - спросил Нана Нарай, не отрывая взгляда от разбитой губы чиновника. - Наряженный, как павлин, туфли с круглым кончиком!
      - Это был любовник наместника Савара, секретарь Андарза, некто Иммани. Он совершил множество преступлений, но он считает себя не преступником, а неудачником. Я только что уговаривал его обвинить Андарза в убийстве Савара: как ближайший к Савару человек, он вполне может подтвердить, что рана, нанесенная Савару одиннадцатилетним мальчишкой, не была смертельной. Самое поразительное, что он не только согласился это сделать, но почти убедил себя, что так оно и было! Если письмо находится у этого человека, то через три дня он убедит себя, что, если он отдаст это письмо вам, вы накажете всех его врагов, а его сделаете чиновником девятого ранга.
      Глаза Нарая задумчиво сощурились.
      Остаток дня Нан провел, письменно излагая свои соображения об осуйской торговле. За стеной советник Нарай медленно, четко диктовал писцу новое уголовное уложение: "Тому, кто бросался камнями на площади, - штраф в пять розовых или десять плетей. Тому, кто бросался камнями в месте, где есть стеклянные окна, - штраф в десять розовых или пятнадцать плетей. Тому, кто в драке вымазал человека собачьим дерьмом, - штраф пять розовых. Тому, кто схватил человека за волосы и сунул его в колодец - штраф шесть розовых или двенадцать плетей..
      В раскрытые окна управы било заходящее солнце, под окном садовник, задрав задницу, полол клумбу с росовяником, в прудике возле храма Бужвы весело кувыркались утки, где-то далеко, за семью воротами, бранились визгливыми волосами просители, и размеренный голос Нарая говорил: "Если бродяга украл хлеба до пяти грошей, - смягчить наказание до трех ударов плетьми, если же при этом в кармане бродяги найдется пяти и больше грошей, дать ему двадцать плетей".
      Нан прекрасно понимал, зачем господин Нарай заставляет его писать эту бумагу. Нарай был уверен в преданности Нана, но ему хотелось, чтобы в случае, если Нан найдет лазоревое письмо, подпись Нана стояла под двумя-тремя такими документами, которые делали бы примирение Нана и Андарза совершенно невозможным.
      После обеда Теннак повел Шаваша в свой кабинет и дал ему переписывать стихотворение Андарза. Это были недавние стихи, посвященные новой госпоже. Госпожа сравнивалась в них с лилией и с луной, и Шавашу особенно понравились строчки, где Андарз говорил, что он взглянул на заколку в ее волосах, и ему показалось, что она воткнута ему прямо в сердце.
      - А вы сами когда-нибудь любили? - спросил Шаваш.
      - Не знаю, - сказал Теннак, - а вот про моего старшего брата есть очень хорошая песня.
      Шаваш попросил рассказать историю про старшего брата, и Теннак рассказал:
      - Жена моего брата была дочерью князя даттов, и в нее влюбился один раб, черный и кривой как репа, но прекрасный певец. Он сложил такие песни о ее красоте и уме, что их пели даже мыши в своих норах, и множество людей влюбилось в нее из-за этих песен. Когда мой старший брат услышал эти песни, он потерял сон и покой, он ворочался на постели ночами, но отец запретил ему свататься к ней, потому что наши роды враждовали. Вот однажды, когда отец и брат охотились в горах, на них напала засада. Отец вынул меч и стал драться, а брат только вертелся за щитом, не вынимая меча. "Вынимай меч!" - закричал отец. А брат: "Клянусь, я обнажу свой меч не раньше, чем ты разрешишь мне посвататься к дочери даттского князя!" "Сватайся, - заорал отец, - пусть лучше ты будешь женатый, чем мертвый".
      Брат стал снаряжать послов и вдруг засомневался. "А что, если этот певец врал! - подумал он, - в конце концов, я влюбился в нее со слов какого-то раба? Вдруг моя возлюбленная похожа на щербатого карася или на овощ баклажан? Отправлюсь-ка я сам в числе своих сватов, и погляжу на невесту!" Он взял меня, и поехал с собственными сватами. К его изумлению, отец девушки согласился на свадьбу, и невеста вышла к послам. Брат увидел девушку и сказал себе "Поистине, этого певца мало повесить, ибо все его сравнения взяты у вещей, уже существующих, а такой красоты не было и не будет".
      А невеста, желая расспросить посла о своем женихе, позвала его в свои покои вечером играть в резаный квадрат. Брата моего бросало то в жар, то в холод. Он выиграл первую партию и спохватился: "А на что мы играем?" "На деньги, - ответила невеста". "Нет, на поцелуй! - закричал брат. - Я выиграл партию, а значит, и поцелуй!" С этими словами он схватил ее в руки и стал целовать, а потом, осознав опасность происшедшего, выскочил в окошко и ускакал домой. Девушка, плача, пришла к няньке и рассказала ей о странном поведении свата. "Не бойся, - сказала нянька, - этот сват был сам молодой князь, иначе бы он не осмелился сделать того, что сделал".
      И так они любили друг друга и были счастливы, - сказал Теннак, - а когда Савар убил моего брата, она умерла с горя.
      "Надо же, - подумал Шаваш, - а эти варвары совсем как люди."
      А Теннак погладил Шаваша и сказал:
      - Я научу тебя писать и считать, и выделывать с числами удивительные штуки, от которых радуется сердце, но в вашей империи ничего не делают даром. И взамен ты будешь следить для меня за экономом Дией и за молодым господином, потому что молодой господин находится всецело под влиянием покойницы, и как бы он не навредил отцу.
      7
      Усадьба, где хозяйничал господин Дия, спускалась к самой реке. У пристани виднелись корабли с парусами в форме свиного уха. Напротив ворот, похожих на лошадиную подкову, виднелся независимый кабачок, с верандой, приподнятой над землей и уставленной лимонными деревьями в красных кадках. Шаваш заметил на веранде нескольких рабочих из усадьбы, и среди них одного своего знакомого. Человек этот был раньше художником и расписывал простую бумагу так, что она походила на билеты государственного казначейства. После того, как его брата сварили за это в кипящем масле, он исправился.
      Шаваш взошел на веранду и завел со своим знакомым разговор об экономе Дие и о фабрике. Тот рассказал ему множество интересного. О том, что Дия произошел от свиньи, съевшей императорский персик, рабочие слышали, но сомневались.
      - А много ли он платит, - спросил Шаваш.
      - Двести розовых в месяц, отвечал бывший художник, - в полнолуние и в первый день молодой луны.
      До полнолуния оставалось два дня, и художник горько вздохнул, вспоминая те времена, когда брат его был жив.
      В это время ворота усадьбы, похожие на лошадиную подкову, раскрылись, и в них показалась супруга эконома с жертвенной корзинкой, а за ней и сам Дия. В корзинку был воткнут шестиухий флаг: судя по надписи на флаге, оба они направлялись в храм Двенадцати Слив.
      Шаваш распрощался с собеседниками и осторожно последовал за экономом. Шаваш осторожно последовал за ними. Удивительное дело, - подумал Шаваш, вспоминая золотистые башенки и утопающие в зелени павильоны городской усадьбы императорского наставника: поистине по красоте это место было приближено к небу, и если рай есть на самом деле, то не иначе, как он расположен над усадьбой Андарза. Между тем он не пробыл в усадьбе и пяти дней, как молодой господин велел ему шпионить за Иммани, Теннак - за молодым господином, а Андарз и Нан - за Иммани, Теннаком, и Дией вместе взятыми. "Если дело пойдет так дальше - подумал Шаваш, - то сегодня Дия должен попросить меня следить за Теннаком".
      Храм Двенадцати Слив находился по ту сторону реки, посереди четырехугольного пруда, поросшего белыми тысячелистными кувшинками. К храму вела дамба, чья узость напоминала об узости добродетели. Середина храма была перетянута золотой аркой, а за ней стояла статуя Бога Правосудия с весами в руках. Наверное, он измерял, кто больше даст. В дальнем углу пустого храма играла кучка детей. Эконом поставил перед богом жертвенную корзинку, стукнулся носом о пол, испещренный молитвами, и молился довольно долго.
      После этого супруга его направилась в часовню Исии-ратуфы, а эконом ушел в домик для еды. Перед домиком продавали связки прутьев, приносящие счастье, и эконом Дия купил себе несколько связок. В домике для еды пожилой монах поставил перед ним целое блюдо ароматных блинов, свернутых трубочкой. Блины плавали в соусе из масла, сахара и шафрана. Дия принялся жадно есть блины. Немного погодя он поднял голову: над столом стоял осуйский посланник, Айр-Незим.
      - Какая неожиданная встреча! - сказал осуйский посланник, оглядываясь, нет ли вокруг свидетелей.
      Они уселись за стол и стали есть блины. Служка принес им вино в белом кувшине, и Дия вылил первую чашку в священный прудик и сказал, что делает это во здравие Осуи. Дело в том, что, как уже было замечено, эконом Дия очень хотел бы перебраться в Осую. Он устал от непрерывных притеснений со стороны императорских чиновников, и ему казалось, что, как только он приедет в Осую, он сможет застроить своими станками половину города и одеть ими половину мира.
      - Я обдумал ваше предложение, - сказал торговец, - и мне оно показалось разумным. Но вы знаете, что я ничего не могу делать без совета мудрых людей. Я написал старейшинам нашего города, и оказалось, что я ошибся. Нам нет надобности в вашем станке. Во-первых, цеха запрещают иметь такие станки, и тому, кто заведет такой станок, придется иметь дело с законами и судами. Можно, конечно, изменить законы, но эти законы сделаны не столько ради выгоды, сколько ради стабильности. Наши подмастерья и так не очень-то любят своих хозяев. А ваш станок превратит отношения между между мастерами и подмастерьями в отношения между господами и наемными рабами, наполнит город всяким отребьем, которое промышляет неквалифицированным трудом, как-то: работой на станках, грабежами и революциями. Нынче трудные времена. Варвары хотят съесть Осую, империя хочет съесть Осую, и, признаться, члены Совета хотят съесть друг друга. Мы не можем позволить себе заводить станки, которые превратят наших подмастерьев в наших главных врагов. К тому же, - добавил со вздохом осуец, - едва кто-то из членов Совета заведет станки, как другие члены Совета, менее предприимчивые, но более честолюбивые, возглавят народное недовольство.
      Круглое лицо Дии вытянулось.
      - Я обсудил, - сказал Айр-Незим, - ваше предложение с заинтересованными лицами, и они нашли, что мы не можем предоставить гражданство за то, что знает господин Дия, но мы можем предоставить гражданство за то, что знает господин Амасса.
      Дия вздрогнул и спросил:
      - Это кто такой?
      - Этот человек, Амасса, ответил осуец, был молоденький чиновник, поразительного таланта. Десять лет назад он заведовал строительством ходов и укреплений дворца. Он был старший над строительством, и старше него были только Андарз и государыня Касия. Государыня Касия к старости стала немного вздорной. После конца строительства она отдала приказ - убить всех рабочих и надзирателей, и Амассу в том числе. Господин Андарз обманул государство, сохранил молодому механику жизнь, раздобыл ему новое имя, позволил ему изобретать любые механизмы. И вдруг - что скажет Андарз, когда узнает, что человек, обязанный ему жизнью и возможностью заниматься любимым делом, хочет убежать в Осую!
      Осуец замолчал и стал с наслаждением слушать, как щебечут птицы.
      - Великий Вей, - прошептал, побелев, Дия, - что вы хотите?
      - Пусть господин Амасса нарисует нам план секретных укреплений Небесного Дворца.
      Домоправитель побледнел и сказал:
      - Вряд ли господин Амасса это сделает. Чертежи станков должны принадлежать всем, а чертежи секретных укреплений должны принадлежать государству.
      - Если вы нарисуете нам этот план, - сказал осуец, - вы получите осуйское гражданство. Если вы его не нарисуете, вы погубите господина Андарза. Что скажет советник Нарай государю, узнав о вашей прежней жизни? Он скажет: "Андарз скрывает у себя мертвого преступника, ради собственной выгоды подвергает опасности государство! Зачем он держит при себе человека, которому известны все секреты дворца? Уж не этими ли секретами он собирается торговать с Осуей, когда не сможет торговать потом и кровью народа?"
      - Убирайтесь! - зашипел домоправитель.
      Осуец тоже зашипел:
      - Чего вы ломаетесь, - кому вы верны? Государству - так надо было умереть, когда приказали! Андарзу, который вас спас? Так не надо было его обманывать! Стоит сделать обыск в заречном поместье, и окажется, что едва ли треть кружев из числа находящихся на складе объявлена вами Андарзу и государству!
      - Вряд ли стоит делать обыск в поместье, - возразил домоправитель. После этого обыска вы, господин Айр-Незим, лишитесь изрядной части дохода, и вдобавок вас вышвырнут из империи, если не арестуют.
      - Именно так, - согласился господин Айр-Незим. - Мне этот обыск ужасно невыгоден. Но жители нашего города не могут действовать, думая о собственной выгоде. Жители нашего города действуют, исходя из общей выгоды. Совет написал мне, что если я не сумею убедить господина Амассу принять наше предложение, то я буду отозван из империи. А как только меня отзовут, городу будет очень полезно, если новый посланник изобличит все мошенничества в торговле между Осуей и империей и тем самым приобретет благоволение советника Нарая.
      Домоправитель молчал. Жирное, добродушное лицо его все покрылось потом. Главные свои деньги домоправитель, на случай опасной перемены судьбы, держал в осуйском банке. Он полагал, что эти деньги в безопасности от чиновников империи. Он совершенно забыл, что чиновники Осуи тоже имеют длинные когти. Он представил себе, что эти деньги могут пропасть, и мир исчез из его глаз.
      Домоправитель сел на скамейку и закрыл лицо руками.
      - Но зачем вам мое предательство, - жалобно спросил он. - Чертежи, может быть, уже устарели.
      Осуец выпучил глаза.
      - Помилуйте, - изумился он, - о каком предательстве идет речь? Разве у Осуи есть войско, чтобы воевать с империей? Мы думаем не о чужих городах, а о своем собственном! Нет такого войска, которое бы добралось через тысячи гор и рек до Небесного Города! А стоит варварам забраться на горы, нависающие над Осуей, как нашему городу придет конец! Мы бы хотели поглядеть на эти чертежи и сделать себе такие же укрепления и подземные ходы!
      Тут бедный Дия разрыдался - и кивнул головой.
      Вечером Шаваш доложил Андарзу, что эконом Дия встречался в храме с Айр-Незимом из Осуи.
      - Только я не один наблюдал за этой встречей, - сказал Шаваш. - Там еще был один продавец лапши, который пошел со своим коромыслом прочь, едва Айр-Незим вышел из храма, и не прошло и десяти минут, как у этого продавца купил лапши сыщик из управы Нана.
      В то самое время, когда несчастный Дия вел с осуйским консулом свой предательский разговор, молодой судья Нан сидел в трактире в одном из кварталов Нижнего Города, именуемого Болоки. Это было гнусное место с тесными домами, промежутки между которыми использовались как уборные, и с выцветшим кусочком неба в вышине.
      Нан знал, что для здоровья судейских чиновников вредно появляться в этом квартале, и поэтому он предусмотрительно оставил дома служебные шапку и плащ. Молодой чиновник был одет залихватским осуйским купцом, и его рукава, сшитые по последней моде, были так длинны, что он то и дело окунал их в суп.
      Стукнула дверь, и на террасу трактира взошел еще один посетитель, черный старик с маленьким и сморщенным, как персиковая косточка, лицом. С собой старик тащил изрядную, пахнувшую лекарственными травами, и стакан для гадания. Хозяйка трактира что-то торопливо прошептала ему, указывая на молодого осуйского купца.
      Старик подошел к Нану, сел напротив и сказал:
      - Вы хотели меня видеть?
      Молодой купец ужасно сконфузился, а потом сказал:
      - Я со своим товаром впервые в Небесном Городе. Хотел бы, чтобы почтенный учитель указал на благоприятный день для отплытия, а если возможно, то составил бы и гороскоп.
      Старик принялся его расспрашивать, и Нан охотно рассказал, что отец с детства попрекал его глупостью, и наконец, по просьбам матери, отпустил в первое самостоятельное путешествие, и что астрологией Нан никогда не занимался, поелику какие в Осуе астрологи? Там душа у людей забита мыслями о деньгах, окорока там, а не астрологи, разве можно Осую сравнить с Небесным Городом?! Итак, Нан попросил сделать гадание об отплытии и спросил, хватит ли на это пяти золотых.
      Астролог посмотрел на деньги, которых хватило бы на пятьсот гаданий, и сразу понял, что отец недаром попрекал юношу глупостью.
      - Для меня будет истинным удовольствием, - сказал старик, - оказать услугу такому умному юноше, а что до денег - я не нуждаюсь в золоте. Я и сам могу его добыть, сколько угодно.
      - Уж не обладаете ли вы философским камнем, - полюбопытствовал Нан.
      - Именно так.
      Нан изумился:
      - Но мой батюшка говорил, что этой штуки нет на свете, и что это только уловка, посредством которой плуты-алхимики добывают золото из карманов дураков!
      Алхимик оскорбился.
      - Если вы мне не верите, могу доказать! А что бы вы не заподозрили обмана, давайте сделаем так: извольте сами добыть какую-нибудь дрянь, железные опилки, или ртуть, любой металл, да и приходите с этим ко мне домой: я покажу вам, где я живу.
      Через час Нан явился по указанному адресу с баночкой ртути, приобретенной им неподалеку в лавке, где торговали разными ухищрениями для алхимиков.
      Дом владельца философского камня вонял наподобие сгнившего баклажана. Кабинет был украшен черными треугольниками и заставлен книгами для гаданья по звездам. Нан с любопытством вертелся по комнате, оглядывая снасти для насилия над природой.
      Старик тем временем развел огонь в камине, поставил на огонь круглый горшок, прочел несколько заклинаний из книжки, и, когда ртуть в горшке закипела, высыпал туда небольшую щепотку красного порошка.
      Закричал, замахал рукавами, вывалил горшок в ванну с холодной водой, и, достав щипцами небольшой слиток, показал его Нану.
      - Серебро! - изумился Нан.
      - Возьмите, - сказал старик, протягивая слиток.
      Нан окинул взглядом комнату, отличавшуюся чрезвычайным запустением.
      - Ни в коем случае, - запротестовал Нан, - вы могли бы употребить это на благоустройство вашего жилища!
      - Ба, - возразил старик, - я мог бы выстроить эти стены из золотых кирпичей! Но зачем? О золоте мечтают лишь те, кто не имеет его в достаточном количестве. Я же могу набрать золото так же легко, как вы можете набрать, к примеру, грязи на улице. Вы же не станете украшать стены своего дома грязью?
      На лице Нана изобразилось крайнее почтение к человеку, которому так же легко раздобыть ведро золота, как другим - ведро грязи.
      - Впрочем, - тут старик вздохнул и провел рукой по корешкам книг, есть кое-какие вещи, на которые я трачу золото - книги! Вот за этот трактат я отдал столько золота, сколько он весил, - а вот эту книгу продиктовал мне сам чернокнижник Даттам, сидя в кувшине и с жабой, вцепившейся в детородный член, - и, так как при жизни он был человеком жадным, он потребовал за эту диктовку тысячу мер золота.