Неревен помолчал и добавил:
      - А еще там найдут мертвым - меня, потому что советник Арфарра сильно рассердился на меня за соглядатайство. И когда я это услышал, я решил пойти и рассказать ему про Ванвейлена, чтобы он если не меня простил, то хотя бы его допросил. А Арфарры не было, и я пошел, как он велел, ловить вышивку.
      - Итак, - еще раз спросил Марбод, - что же случится у Золотой Горы?
      - В Золотой Горе, - ответил Неревен, - есть ход. Этим ходом еще Золотой Государь ходил из города на гору молиться богам. Хаммар Кобчик со слугой приведут через ход Ванвейлена, в таком деле не нужно много свидетелей, и я был бы с ними, а как теперь, - не знаю. У Золотой Горы есть глаза - станут через них смотреть. От Храма проедет человек в плаще советника, тот, что уехал туда позавчера, оставит лошадь и уйдет в скалу. Вы приедете к часовне, не дождетесь Ванвейлена и уедете. А надо сказать, что в это время на поле возле часовни пойдет процессия из деревни, а это государев лес и государевы егеря. Они вас встретят по дороге, а потом найдут мертвого, теплого, по обстоятельствам, и ваши следы, и лошадь. Ну, теперь, конечно, и меня...
      - Так! - сказал Кукушонок. - Однако, если через два часа Ванвейлен будет теплый, то сейчас он - еще живой.
      Неревен улыбнулся. Кукушонок на лету все схватывал!
      - Не совсем живой, - сказал Неревен, - так, сильно сонный. Это тоже магия второго рода, однако преходящая. Времени поэтому, - продолжал Неревен, - у нас нет, и подмоги тоже. И я вам предлагаю вот что: к речной часовне мы сейчас не пойдем, а пойдем наискосок к левому боку Золотой Горы. Там есть еще один ход в гору, в подземный храм Ятуна. Государев ход ведет через этот храм, другого хода нет. Я вас там научу, где спрятаться, потому что вы без меня и в храм не попадете, и в храме пропадете, и нас будет трое против них двоих.
      Неревен говорил быстро. Он понимал: если не все рассказать Кукушонку не понадобится живой Ванвейлен. Если все рассказать - Кукушонок возьмет его с собой проводником. А потом, когда освободят Ванвейлена, тот никогда не позволит убить Неревена. Он такой, - добрый, как зимородок.
      - Не трое против двоих, - горько сказал Неревену Эльсил, а один меч против двух мечей.
      - Да, ты хорошо придумал, - сказал Марбод. - Но я придумал еще лучше. Золотой Горы я, правда, не знаю, - а вот ятунов храм и без тебя найду. Стало быть, все правильно предсказала мне колдунья, что в родовом храме я найду солнечный меч... А вот времени у меня мало - это ты прав.
      Тут-то Неревен хотел закричать, да разве успеешь?
      У Эльсила с собой было два кинжала, и один он оставил в спине Неревена. Во-первых, чтобы зря ни на кого не думали, во-вторых, чтобы отвести беду от нарушенного слова. Ну и, конечно, кто вытащит кинжал, тот берет на себя месть, если найдутся охотники.
      Через час полезли в Золотую Гору. Эльсил видел, как трудно лезть Кукушонку, и подумал: "Хаммар Кобчик - кровный враг Марбода... Стало быть, он мне не позволит убить его, будет драться сам, с такими руками".
      И сказал вслух:
      - Вот я гляжу на Даттама и Арфарру, и сдается мне, что магия второго рода сильно портит человека. И если советник Ванвейлен в ней сильней, чем они, то как бы ты не раскаялся, связавшись с ним. То-то он третьего дня бранился, что мы смотрим на жизнь, как на поединок. В поединке, однако, спорят на равных, а если сыпать с воздуха голубые мечи...
      Марбод ответил:
      - Молчи! Я-то угадал с самого начала, что чужеземец может мне помочь. А он - не угадал.
      Усмехнулся и прибавил:
      - А Хаммара Кобчика постарайся застрелить первым. Потому что есть в мире вещи поважнее моей чести.
      В это самое время, в час, когда ставят вторую закваску для хлеба, через два часа после того, как Марбод Кукушонок и Белый Эльсил незаметно уехали из замка, в замок явился Даттам.
      Увидев, сколько вооруженных людей вокруг, Даттам сделался очень задумчив.
      Даттам, как и никто вокруг, не понимал, что происходит, однако, в отличие от многих, отдавал себе в этом отчет. Он знал, что историю нельзя предсказывать, и именно поэтому можно делать.
      Неожиданная прыть городских властей немало поразила его. Короли и прежде приглашали бюргеров в свой совет. Расходы на поездку приходилось оплачивать городу, представитель города вез королю подарки и привозил известие о новом налоге, и немудрено, что эта повинность была из самых ненавистных. А теперь граждане Ламассы торопились сказать, что от них представителей должно быть втрое больше, чем от прочих.
      Даттам посматривал на юго-восток, в сторону дамбы, и понимал, что холодная вода смоет весь их пыл, но, заодно, и доброе имя Арфарры.
      Даттам всю ночь разглядывал мысль Кукушонка, как привык разглядывать мысль, кипящую в пробирке: выйдет прибыль или не выйдет? "Я ведь хорошая повивальная бабка", - думал он.
      В конце концов Даттам решил, что выборные представители ничуть не хуже вассальных рыцарей. Стоить Даттаму они будут, конечно, дороже. Зато преимущество их в том, что свои, то есть оплаченные, решения, они будут навязывать стране не мечом, а словом, и что такой механизм контроля над законами если и не менее разорителен, чем казенная инспекция, то, во всяком случае, менее разрушителен, чем гражданская война.
      Основные сомнения, мучившие Даттама, заключались в том, что представители местечек будут стоить дешево, а вот представители городских цехов - очень дорого, много дороже государева чиновника, ибо чиновник хочет лишь кусок пирога, а представитель цеха метит на место того, кто печет пирог.
      Итак, Даттам приехал в замок, чтоб поговорить с Кукушонком. Вышел брат Кукушонка, Киссур Ятун, провел к себе и попросил подождать:
      - Марбод спит. Лекари чем-то его напоили, от рук.
      Даттам кивнул, спустился в залу и стал ходить меж гостей.
      Через полчаса он вновь предстал перед Киссуром Ятуном и сказал, холодно улыбаясь:
      - Есть, однако, обстоятельства, из-за которых я должен переговорить с вашим братом тотчас же.
      - Какие именно?
      - Такие, что я не бог, и когда я выбираю, кому выиграть, я не гадаю на черепахе.
      Тогда Киссур Ятун, рассудив, что Марбода уже не догнать, протянул Даттаму записку.
      Даттам прочитал ее, повертел, поднес к носу и долго нюхал. Его тонкое обоняние, обоняние жителя империи, химика и эстета, уловило, как ему показалось, характерный запах храмовых подземелий, - смесь старинных благовоний и химических реактивов. Даттам вспомнил о подземных ходах в Золотой Горе, усмехнулся и подумал: "Ну, ладно. Какой строй будет в этой стране, это мы еще посмотрим, но Арфарру-советника я из нее при всех случаях выкину."
      - Эту записку, - сказал Даттам, - советник Ванвейлен писал с разрешения советника Арфарры. И уверяю вас, что честь будущего наместника, или аравана, или еще какого чиновника будущей провинции Горный Варнарайн, Клайда Ванвейлена, не пострадает от того, каким способом он расправится с вашим братом.
      Не прошло и времени, потребного для того, чтоб сварить горшок каши, Даттам, Киссур Ятун, Шодом Опоссум и еще десятеро вылетели из ворот замка, и кони их перепрыгивали прямо через столы, расставленные во дворе.
      Когда Марбод и Эльсил пришли в пещерный храм, Эльсил поначалу испугался. Морок! Высятся стены там, где их нет, цветут и опадают небесные своды, девушки танцуют с мечами на стенах.
      - Клянусь божьим зобом! - сказал Эльсил, показав на золотого юношу с золотым луком, нарисованного вверху. Это сам Ятун!
      - Не сам Ятун, - усмехнулся Марбод, - а его Свойство, или Атрибут. Сам Ятун, писали, безобразный и бесконечный, тела у него нет. Стало быть, и рук тоже нет, - злобно добавил Марбод. Он очень устал.
      Отыскали конец подземного хода, договорились, что делать. Эльсил встал в божьем саду за серебристым лопухом в сорок локтей, упер в основание лопуха лук, обмотанный лакированным пальмовым волокном, вынул из колчана две стрелы и наложил их на тетиву. Стрелы были рогатые, из белого тростника, с лебединым оперением, и два пера были окрашены в зеленый цвет храма, а остальные были белые, как и полагалось вассалу экзарха Харсомы.
      Потом Эльсил покачал головой, вышел из-за лопуха и промерил расстояние до входа на пальцах; зеркальный морок сильно мешал.
      Слева от входа, на приступке у белого столба, стоял идол. Марбод пихнул его и встал на его место. Идол свалился вниз, а рук у него было целых восемь.
      Прошло столько времени, сколько нужно, чтобы зажарить среднего гуся. Послышались шаги. В залу вошел Хаммар Кобчик, а за ним целых трое стражников вели советника Ванвейлена. Ванвейлен был несвязанный, однако квелый, как тритон зимой.
      Белый Эльсил спустил тетиву. Он метил одной стрелой в Хаммара Кобчика, а другой - в стражника. В стражника он попал точно, а Хаммару Кобчику только оцарапал руку, - морок мешал. Тут Марбод со своего приступка метнул в Хаммара дротик. Это был хороший бросок для человека, у которого руки были как два шелковых яйца, но Хаммар уже был настороже и успел повернуться на пятке, и дротик пролетел мимо.
      Тут Марбод прыгнул на Кобчика, потому что в глубине души он был рад, что Эльсил в него не попал, а Эльсил стал драться с обоими дружинниками. Те выпустили Ванвейлена, а советник сел на землю и начал спать.
      - Клянусь божьим зобом, - сказал Эльсил. - Вот опять мы деремся за чужеземца, а он сидит и спит, словно это его не касается.
      А Кобчик выхватил меч и ударил Марбода. И это был бы смертельный удар, если бы Эльсил не вскрикнул:
      - Смотри! Сбоку!
      Так у них было условлено, и Марбод не повернул головы, а Кобчик повернул, меч его поскользнулся в бронзовых шишках на щите Марбода. Марбод дернул щит: Кобчик напоролся на свой собственный клинок и упал.
      Однако он тут же вскочил, перехватил меч покрепче и сказал:
      - Как, однако, это мы не подумали, что Марбод Кукушонок знает здешние горы не хуже рудокопа! И сдается мне, что тебе самое время найти солнечный меч Ятуна, потому что больше тебе ничто не поможет!
      Тут Хаммар Кобчик размахнулся и ударил. Марбод отскочил, но удар снес у щита навершие и две шишки светлой бронзы, так что верх его стал гладким, как девичья щека, а так как щит был, против обыкновения, привязан к локтю Марбода, тот полетел на пол.
      Хаммар Кобчик наступил ему каблуком на забинтованную руку и сказал:
      - Это хорошо, Кукушонок, что мы встретились здесь, а не у Золотой Горы, потому что лучше, чтоб ты погиб от хорошего меча, чем от козней Арфарры-советника.
      А Марбод закусил губу, потому что руке было очень больно, и сказал:
      - Арфарра, однако, сильно облегчил твой труд.
      Тут Хаммар Кобчик осклабился и отвел руку для удара, и вдруг Марбод увидел, как меч разлетелся в его руках от цветного луча, а луч пошел дальше, разрезал панцирь, как ниткой режут бобовый сыр, и лак на пластинах пошел пузырями. Кобчик удивился и упал, а цветной луч ушел далеко за ним в каменный столб, и со столба посыпались каменные листья и ягоды.
      Марбод вскочил на ноги и увидел, что Эльсил и двое стражников лежат на камне, а третий стражник собирается бежать. Тут, однако, Клайд Ванвейлен опять поднял руку: цветной луч рассек стражника издали и еще сдул каменную чашу, как золу с обгоревшего пня.
      Марбод подошел к Эльсилу и увидел, что он лежит со стражником в обнимку, и меч стражника - в груди Эльсила, а меч Эльсила - в груди стражника.
      Другой стражник тоже был мертв. Марбод поглядел на рассеченную каменную чашу и вернулся к Хаммару Кобчику. Тот был еще жив, однако было ясно, что очень скоро он кончится как человек и снова начнется как Кобчик. За его спиной луч из рук Ванвейлена сильно порезал гранитный столб, но не перерубил, завяз в локте от поверхности.
      Марбод побоялся сделать Хаммару Кобчику дурное, добивая его такими руками, а Ванвейлена ему просить не хотелось: это, действительно, не поединок, а как курицу резать.
      Марбод подошел к Ванвейлену и сел рядом. Зрачки у чужеземца были страшно сужены, лицо бледное и потное. Марбод потрогал лицо губами действительно, не совсем живой.
      Марбод похолодел: он понял, что вдвоем им из подземного храма не выбраться, потому что оружие в руках Ванвейлена все-таки завязло в каменной стене и гору не разрубит.
      Ванвейлен попробовал улыбнуться и сказал:
      - Это пройдет. Посидим и пойдем. Как вы, однако, меня нашли?
      Тогда Кукушонок стал пересказывать свой разговор с Неревеном. Ванвейлен слушал, свесив голову и плохо дыша.
      - Верно? - спросил, кончив, Марбод.
      - В целом - да, - ответил Ванвейлен. - А что вы сделали с Неревеном?
      - А что мы могли с ним сделать? - возмутился Марбод. - Он же как разбитое яйцо: и дома не оставишь и в дорогу не возьмешь.
      - Да, - сказал тихо Ванвейлен, - убить безоружного королевского советника - это, видите ли, крах политической карьеры, а убить безоружного мальчишку... Впрочем, ладно.
      Марбод снял кое-как с убитого стражника плащ, подоткнул его под Ванвейлена и помог тому сесть. Советник явно не мог еще идти, и руки-ноги у него были холодные. Кроме того, Хаммар Кобчик был еще жив, и Кукушонку хотелось посмотреть, как умрет его кровник.
      - Что же, - сказал Кукушонок, сев рядом с Ванвейленом, у каменного цветка, - можете вы устроить Арфарре потеху, как в Голубых Горах?
      - Прежде всего, - сказал Ванвейлен, - надо окружить и отбить дамбу. Она вся нашпигована динамитом.
      - Чем? - спросил Марбод.
      - Такой штукой, от которой взрываются даже скалы, как это было у Даттама в Голубых Горах. В случае чего, мы еще закидаем этим динамитом весь храм.
      - Не надо закидывать храм, - сказал Кукушонок. - Господин Даттам и так не знает, с какой стороны лепешка масляней. Он к нам перебежит быстрей, чем утка переплывает заводь.
      - Да. Вы правы, - сказал Ванвейлен. - Это очень важно, даже важней, чем выборный совет. Будет время - это мы будем ввозить в империю не меха и не шерсть, а готовую ткань... Еще, - сказал Ванвейлен, - надо догнать позавчерашний караван и вернуть моих товарищей. Нечего им ходить одним в империю. Если экзарх Харсома здесь умел свой дела устроить, он у себя под носом разберется, что к чему... Впрочем, нам скоро придется нанести ему вооруженный визит. Есть в империи одна штучка, я очень не хочу ее оставлять в любопытных лапах экзарха... Если она уже не пробыла в них слишком долго.
      Ванвейлен говорил все тише и тише, наконец, выдохся и замолк. Ему было холодно, одежда липла к потной коже. "Какой же дрянью меня опоили, подумал он. - Видно, это не просто эфир". Вслух он сказал:
      - Да, коготок увяз - всей птичке пропасть. Вы, однако, не можете дать мне воды?
      Кукушонок поднялся, нашел на полу довольно большой черепок, принюхался к ближней луже: вода была зеленая и старая, но вполне пригодная для питья. Кое-как окунул черепок в лужу и стал поить Ванвейлена.
      - А мне? - сказал в углу Хаммар Кобчик.
      Кукушонок подумал, что тот скоро умрет, и нехорошо отказывать мертвецу в просьбе. Кукушонок наполнил черепок и отнес его Кобчику. Тот завозился, приподнимаясь, протянул руку.
      - Это, - сказал он слабо, - за ваш успех. Ваш и чужеземца!
      Однако не удержал черепок, выронил и разлил. Кукушонок отыскал другой черепок, но на этот раз встал на колени и нагнулся над умирающим. Тот напился.
      - Жалко, однако, - сказал Кобчик, - что во главе такого дела будет стоять мой кровник.
      Тут он вскинул руку с кинжалом и всадил его Кукушонку точно в сердце.
      Последнее, что заметил Кукушонок, падая, была страшная белая вспышка, - но тут уже трудно было решить, отчего она.
      Через час Даттам с товарищами вломился в подземный храм. Посмотрел и сказал:
      - Все - померли.
      Померли, однако, не все. Советник Ванвейлен был только без сознания и даже не оцарапан, а на кинжале в его руках не было ни капли крови. В остальном крови было много, рубка была большая, мечи напились вдоволь. Всего, однако, труднее было понять, кто и как убил Хаммара Кобчика, потому что его сначала смертельно ранили, а потом развалили страшным ударом от головы до бедра, меж тем как у Кукушонка меча не было, а Эльсил лежал далеко и умер раньше. Многие говорили, что, поскольку дело было в родовом храме Кречетов, Марбод взмолился перед смертью, бог исцелил ему руки и вложил в них пропавший Ятунов меч, который покойник столько искал.
      Даттам только кривился и считал, что Кобчика убил Эльсил. В чудеса он не верил, цветного луча в храме Виноградного Лу своими глазами не видел, и, кроме того, в отличие от маленького послушника Неревена, отлично знал, что нерассеивающийся пучок света сделать невозможно, потому что даже если он будет монохроматический, - как добиться одной фазы?
      Сайлас Бредшо мирно читал "Сиреневую повесть", один в большом доме, когда к нему явился человек от сыщика Доня.
      - Друг ваш, - сказал он, - лежит в королевском замке, в покоях Даттама. Жив, не ранен, но немножко нездоров. Собирайтесь!
      И вытряхнул из мешка крестьянский балахон. Сам он был в таком же.
      - Я скоро, - сказал Бредшо, имея в виду спуститься в подвал, проверить замки, связаться с товарищами.
      - Не скоро, а сейчас, - наставительно сказал сыщик и распахнул окно.
      - Эка, - сказал он, - кричат! И петухов теперь не нужно!
      Бредшо с сыщиком выскочили во двор, а толпа была уже у ворот. Сыщик пихнул Бредшо в дворовую кухню и сам вскочил за ним. Через минуту в кухню ворвалась толпа.
      - Экая, - сказал сыщик, - у хозяев отличная буза! А ну, ребята, выкатываем бочку.
      Бочку вынесли и не столько распили, сколько пролили. Люди уже облепили дом, как муравьи - гнилую смокву.
      - Куда! - Тихо сказал сыщик, заметив, что Бредшо норовит утечь за ворота. Не ходи поперек толпы, ходи с толпой!
      Через два часа, когда у дома уже занялась крыша, и можно было расходиться, Сайлас Бредшо застенчиво осведомился у окружающих:
      - А чего мы его собственно, жжем, братцы?
      Знали не все, и один человек, от которого пахло морем и водорослями, разъяснил:
      - Три часа назад королевский советник Ванвейлен и начальник тайной стражи Хаммар Кобчик заманили Белого Кречета в подземный храм и там, безрукого, убили. Бог, однако, на них разгневался: Хаммара Кобчика рассек на две половинки, а советника, говорят, поразил безумием.
      Кто-то заметил:
      - В этом деле, видать, и Арфарра-советник не без греха.
      На него цыкнули:
      - Не говори, чего не знаешь! - Кречета оттого и убили, что он был с Арфаррой-советником за народ.
      У курятника всем желающим раздавали битую птицу.
      - А живого куренка можно? - потупясь, осведомился сыщик.
      Получил живого куренка, сунул его под мышку и сказал:
      - Эх! Жалко, что не свинья! А ну, пошли отсюда!
      Когда Даттам со своими людьми и со спутниками нашел мертвецов, Киссур Ятун понял, что Даттам был прав, и что Ванвейлен заманил брата в ловушку и хотел убить Ванвейлена.
      Даттам, однако, узнал симптомы отравления эфиром, и сказал:
      - Погодите. Этот человек в таком состоянии, что вряд ли он мог за последние сутки кого-то убить... и во всем этом деле слишком много неясностей. Как Марбод и Эльсил попали сюда, в подземный храм? Мы - по пути, а они как?
      Даттам велел нести Ванвейлена в королевский замок, в свои покои: он опять перебрался в место, с его точки зрения, наиболее безопасное и наиболее близкое к центру событий. Спешно послал за Сайласом Бредшо.
      Положение еще больше запуталось, когда в храме Виноградного Лу нашли Неревена...
      Даттам ходил из угла в угол около постели Ванвейлена. Над постелью висел огромный ковер из голубых и розовых полос.
      Ванвейлен спал. Что-то он скажет?
      Даттам подошел к окну и отогнул занавеску.
      В замковый двор въезжал советник Арфарра. Перед конем стелили дорожку из цветных квадратов, пели мальчики, люди были расставлены в надлежащем порядке, как фигурки для "ста полей". На Арфарре был длинный бирюзовый плащ, затканный золотыми шестиугольниками и пчелами меж веток и листьев. Из-под плаща едва выглядывал зеленый монашеский паллий. На поясе у Арфарры висела круглая яшмовая печать. Такие плащи полагалось носить отправленным в провинцию чрезвычайным посланцам государя Великого Света.
      Даттам обернулся от окна и увидел, что глаза Ванвейлена открыты, хотя и безумны.
      Даттам поговорил с Ванвейленом полчаса, велел своим людям не пускать в покои даже муху, не только Арфарру, и спустился вниз.
      Церемония встречи только что закончилась. Даттам вдруг со злорадством сообразил, что никто не осмелился нарушать заведенного чина и сообщать дурные вести: и жертву боги не примут, и советник Арфарра обидится за традицию.
      Даттам подождал, пока советник распутает последний из церемониальных узлов, увлек его в сторону и сказал:
      - Если вам еще не сообщили: в храме Виноградного Лу лежит Неревен, и в спине у него - кинжал Белого Эльсила. Если хотите, можете вытащить. Далее: Неревен перед смертью рассказал Кукушонку все о вас, об экзархе, о засаде в Золотой Горе, и даже о том, что вы его тоже велели убить. Далее: советник Ванвейлен жив, а Хаммар Кобчик подох, и хотя Ванвейлен изрядно надышался эфира - Кукушонок его спас, потому что Кукушонку очень понравился рассказ Неревена о последнем разговоре между вами и Ванвейленом.
      Даттам развел руками и сказал:
      - Это, собственно, все.
      И это действительно было все, что Ванвейлен рассказал Даттаму.
      - Из этого следует, - продолжал Даттам, что вы через два дня вернетесь в империю, а вот дамба ваша останется на месте.
      И поскакал со двора.
      Даттам ехал Мертвым городом. Но Мертвый город был теперь ложным именем - весь застроен домиками и усадьбами, а в промежутках - палатки, землянки, котлы.
      Даттам ехал и думал, что хорошая повивальная бабка может принять роды и у мертвеца. Шодом Опоссум, Киссур Ятун - тоже вполне нормальные люди.
      В замке стоял стон и крик, и еще точили оружие. Киссур Ятун встретил Даттама с плачем, провел его к столам, составленным посреди двора. Мертвый Марбод Белый Кречет был по-прежнему дьявольски красив. Эльда-горожанка, овдовевшая второй раз за два месяца, сидела у окна в той же нарядной юбке, и никто не осмеливался велеть ей переодеться.
      - Она думает, что он еще оживет, - шепнул Киссур Ятун.
      - Я тоже так думаю, - сказал Даттам.
      - Вы были правы, - сказал Киссур Ятун, - удержав меня от того, чтобы убить Ванвейлена. Обвинитель Ойвен предложил прекрасную идею: судить убийц публично, его и Арфарру. Против империи надо бороться ее собственным оружием!
      Даттам внимательно оглядел Киссур Ятуна и сухо сказал:
      - Друг мой! Вас кто-то обманул. В империи не бывает публичных судов, - только публичные казни.
      - Ну все равно! Клайд Ванвейлен еще не очнулся?
      Даттам, однако, не расслышал последнего вопроса и спросил:
      - А где обвинитель Ойвен?
      Обвинитель Ойвен говорил в серединной зале, и Даттам долго и внимательно слушал его из-за колонны.
      Киссур Ятун стоял рядом и глядел, нет ли каких упущений в убранстве: челядь крепила красные траурные ленты к рукоятям мечей, развешанных по стенам, раскрывали окна, чтоб духи ходили свободно.
      - А что это, - спросил Даттам минут через двадцать "делопроизводитель"?
      Киссур Ятун молчал озадаченно, потом сказал:
      - Ну, - писец, секретарь... Как это вы не знаете? Брат мой был прав, надо поделиться властью с горожанами, пусть действительно, помогают.
      Даттам послушал и спросил опять:
      - А что, говорят, ходили к Золотому Государю и тот напророчил городу гибель, если будет рыпаться. Обвинитель Ойвен не боится гнева богов?
      Киссур Ятун обиделся даже:
      - Если, - сказал он, - бог и разгневается, то из-за лиц более достойных, чем судейский крючок.
      Даттам страшно осклабился в полутьме и сказал:
      - Да. Я всегда думал: если за что кара божья и падет на эти места, так это за вашу бесовскую гордость. И это будет ужасно смешно, если боги покарают вас за обвинителя Ойвена.
      Даттам попрощался с мертвецом и уехал, пообещав известить немедленно, если проснется Ванвейлен.
      Уже вечерело. По всему Мертвому городу зажигались костры, пели, варили ужин. Особенно много костров было в удобном старом русле. Даттам ехал, не торопясь и спокойно дыша.
      - Вы что-то выяснили? - спросил его монах-спутник, отец Адрамет.
      - Да, - рассмеялся Даттам, - я выяснил, что мне больше всего не нравится в замысле Кукушонка.
      Вечером во дворец явилась делегация граждан Ламассы. Возглавлял делегацию обвинитель Ойвен.
      Обвинитель Ойвен был, в целом, счастлив. Он был верным учеником Арфарры и всегда знал, что интересы богатых и бедных в городе противоположны. Теперь он, однако, обнаружил, что они могут быть объединены в благородном деле защиты независимости, и, что еще важнее, объединить эти интересы должен он, Ойвен.
      Он не мог простить ни советнику Арфарре, ни советнику Ванвейлену двух вещей: того, что это Ванвейлен, а не Ойвен выступал от городского сословия; и того, что советник Арфарра запретил ему иметь собственную охрану. Что приказ исходил от Арфарры, а не от Ванвейлена, - в этом гражданин обвинитель ни мгновения не сомневался.
      Теперь у Ойвена была собственная охрана. Он думал о том, что, если бы Даттам вздумал бить его по щекам сейчас - нашлось бы кому заступиться.
      Услышав о случившемся в Золотой Горе, Ойвен позвал к себе сыщика Доня и сказал тому, что, если хоть одна балка в городском доме советника через три часа будет цела - пусть Донь пеняет на себя. Услышал о разграблении дома и окончательно уверился, что Ванвейлен заманил Марбода Кукушонка в ловушку, потому что мнение народное не может ошибаться. Его, однако, чрезвычайно раздражала косность, с которой народ пытался отрицать участие Арфарры в этом деле.
      Итак, обвинитель Ойвен стоял перед Арфаррой-советником.
      Он заявил, что Марбод Кукушонок убит, но дело его живо. Что граждане Ламассы и свободные люди страны требуют суда над убийцами Белого Кречета. Что выборный совет при короле-вассале еще более необходим, чтобы сохранить древнюю автономию городов, и что до того, как соберется выборный совет, власть должна принадлежать комиссии по его избранию, составленной из рыцарей и граждан Ламассы, с ним, Ойвеном, в качестве делопроизводителя.
      Идея комиссии была личной идеей Ойвена, и он особенно гордился словом "делопроизводитель", потому что и в замке Кречетов, и в городской ратуше не нашлось охотников на должность с таким названием.
      Советник Арфарра слушал молча. На нем был тяжелый, бирюзовый с золотыми пчелами, плащ государева посланца. В руке он держал золотой гранат. Курильницы из золоченной бронзы за его спиной имели форму крыльев. Над его головой вставал огромный купол, расписанный с точным соблюдением традиции, Небесным Городом, Садом, Океаном и Свитком, и советнику Арфарре не нравилась эта роспись за ее противоречивость. Потому что, хотя в боге могут быть соединены самые противоречивые вещи, наши высказывания о боге не должны содержать противоречий.
      Обвинитель Ойвен и прочие делегаты стояли в строгих черных кафтанах и плащах с капюшонами. Капюшоны были, из уважения к хозяевам, откинуты, и лица цеховиков были взволнованные и красные. Арфарра усмехнулся и спросил:
      - Я слышал, что граждане Ламассы посылали сегодня в храм Золотого Государя и узнали, что трещина в его статуе, расколовшая мир и прошедшая через сердце каменного идола, срослась, но что она раскроется вновь, дабы поглотить всех, кто осмелится противиться небесной воле.
      Обвинитель Ойвен возразил, что ставит свободу выше гнева богов, и готов ему подвергнуться ради общего блага.
      Тогда Арфарра-советник попросил позволения говорить с ним наедине. Ойвен отказался наотрез.
      Тогда представитель империи Арфарра приказал удалиться всем, кроме городских делегатов, и в приемном зале, кроме него и обвинителя, остались только бургомистр, городской судья и шесть цеховых мастеров.
      Арфарра сказал:
      - Я знаю, обвинитель, вы ненавидите меня, а вы, остальные, боитесь моего влияния в городе. Ваша комиссия нужна вам лишь для того, чтобы избавиться от меня. Я предлагаю большее: вы можете отдать меня под суд за убийство Марбода Белого Кречета, но - от имени экзарха Варнарайна.
      Бургомистр и другие, люди благоразумные, посовещались и согласились.
      Обвинитель Ойвен стукнул по столу кулаком и вскричал:
      - Народу нужна свобода, а не суд над предателями народа!
      Обвинитель Ойвен обладал драгоценным качеством народного вождя: он не только увлекал людей, но и сам увлекался, и при этом действовал совершенно бескорыстно, если под бескорыстием разуметь забвение своих первоначальных интересов.
      Тогда Арфарра, в шитом плаще государева посланца, упал в ноги обвинителю Ойвену и закричал:
      - Смилуйтесь над городом! Верьте пророчествам! Вы обрекаете его на гибель!
      Обвинитель Ойвен запрокинул голову и расхохотался.
      Арфарра встал, взял из рук обвинителя городское прошение, разорвал его и бросил клочки на пол.
      - Я буду молиться, - сказал он, - чтоб Золотой Государь пощадил город. Молитесь и вы, чтобы утром мы все узнали, что выше - городская свобода или гнев Золотого Государя.
      Делегация вернулась в город, а советник Арфарра заперся в своих покоях. Впрочем, не один, а распоряжаясь. Подошел час третьего прилива, над городом взошла вторая луна, - советник велел оседлать коня и уехал один.
      Через час часовой из надвратной башни в замке Кречетов пришел к Киссуру Ятуну и сказал:
      - Господин, к замку едет человек в бирюзовом плаще с золотыми пчелами, и он совсем один.
      Киссур Ятун побледнел и сказал:
      - Непростому испытанию подвергает нашу честь Арфарра-советник, и он за это потом заплатит.
      Когда советник Арфарра въехал в раскрытые ворота замка, все там было, как три часа назад, только женщина уже переоделась. Погребальные столы во дворе заложили вязанками и засыпали всяким добром. Женщины несли свои украшения, мужчины - лучшие одежды, и многие отдавали последнее. Все говорили, что не помнят такого хорошего костра.