Один из раскаявшихся чиновников рассказал пророку, что власти провинции, перестав надеяться на помощь государя, отправили доверенных лиц к соседнему варварскому князю Варай Алому. Рехетта ужаснулся и сказал Даттаму:
      - Возьми сокровища наместника, отправься к варварам и отговори их вмешиваться в дела ойкумены. Мы - не предатели родины. Мы не допустим, чтобы копыта варварских коней топтали нашу страну!
      - Про копыта коней, - сказал Даттам, - говори на общем совете. Просто ты думаешь, что Бажар - тоже варвар, и они сговорятся с ним, а не с тобой.
      Рехетта промолчал.
      Плохие советчики отговаривали Даттама ехать к варварам, говорили, что Рехетта просто хочет спровадить его из Варнарайна. Даттам, однако, явился на следующий день к пророку и сказал:
      - Я поеду, и вот почему: для успеха восстания нужно продовольствие. Народ пойдет за тем, кто даст ему еды. Если зерна нет в Варнарайне, надо купить его у варваров... Дай мне два миллиона золотых государей, и я привезу зерна на всю летнюю кампанию.
      Рехетта сказал:
      - Хорошо.
      Думается мне, что Даттам был глуп, а Рехетта - благороден.
      Почему Рехетта был благороден? Потому что поставил интересы народа выше собственных. Ибо деньги для зерна надо было изъять тайно от Бажара и других: станут говорить, что Рехетта утаил золото... А зерно привезет Даттам - станут говорить: Даттам накормил народ.
      Почему же Даттам был глуп? Потому что ему все казалось, что восстание - это предприятие, и что кто накормит народ хлебом, тот и получит прибыль властью. Разве, однако, законы войны - законы хозяйства?
      Воистину восстание: время, когда отмирают силлогизмы и господствуют чары! И народ не отличает правду от насмешки над правдой. Поднимаются люди во имя изобилия вещей и радости жизни - а меж тем, поглядишь, какое равнодушие к вещам и жизням...
      По приезде Даттама к варварам выяснилось, что варвары совершенно не понимают дел империи. Послов правительства они называли "вассалами императора", а послов мятежников "вассалами Небесного Кузнеца".
      Король Шадаур Алом раскрыл Даттаму врата гостеприимства, подарил рабов и меха, а молодой сын его стал побратимом Даттама. Послы правительства встревожились и прибавили денег королю. Даттам тоже встревожился и дал королю еще больше денег. Послы правительства посовещались и подарили королю черноногого коня стоимостью в две тысячи золотых. Король этого и добивался. Золото он раздал дружине и двинулся в поход на инуваков, вторгшихся в его край с северо-востока.
      Даттам спросил, может ли король продать ему зерно. Тот удивился:
      - Откуда у меня запасы зерна? Я - господин свободных людей, а оброк платят только рабы... Рабов, кстати, могу продать...
      Даттам удивился:
      - Если у вас нет запасов, что же вы делаете, если в стране неурожай?
      - Я иду войной на соседей, - отвечал король, - и вообще сдается мне, что свободному человеку не подобает добывать трудом то, что можно добыть разбоем.
      Тогда Даттам решил купить зерно у владельцев поместий и поехал по стране варваров. Надо сказать, что завоеватели ее тоже в некотором роде были колдунами: села превратили в поместья, каналы во рвы, города - в леса и топи. С тех пор у аломов все наоборот. Земля тоже общая, но не с тем, чтоб была справедливость, а с тем, чтоб хранить боеспособность. Торговцев презирают - но не потому, что те алчны и вороваты, а потому, что не склонны к вооруженному грабежу. Церемоний и мер не знают, счет времени спутан. Золото считают богом и зарывают его в землю. Живут очень бедно, потому что в древности, когда раздавали священные вещи, варвары опоздали: злаки и треножники уже разобрали, остался только меч и конь.
      Так близки к звериной природе, что многие в бою, вопреки своей воле, обращаются в рысей и волков. Однако, надо сказать, что когда две рыси дерутся, они дерутся по правилам: сначала шипят, бранятся, брюшко показывают, потом сходятся в поединке. А звери миролюбивые, как зимородок, дерутся насмерть и без правил.
      А у варваров, если кто побежден в поединке, становится лучшим другом победившего. Даттам приобрел очень много друзей, но все равно считал, что лучший способ борьбы - не поединок, а резня, ибо в глубине души был миролюбив.
      Господа, охотясь, разоряют поля, а воюя - все остальное. Крестьяне поэтому запасов не делают. Все выращенное сверх необходимого идет не государству, а на корм скоту и господам. На пирах едят сверх меры, предусмотрительность и бережливость считается позором, как знание грамоты. Так что оказалось, что зерна на продажу нет ни у короля, ни у господ, ни у крестьян.
      Король подарил Даттаму поместье, к нему многие пристали в дружину. Одевался и вел себя Даттам, как варвар. Говорил: "Как свободный человек".
      Про золотые глаза Даттама все говорили: "большой шакун".
      Дело в том, что у варваров, как и в империи почитали Шакуника, но почитали неправильно, вертелись и пели, как в бою. Это слово, "шакун", на вейский даже не переведешь, как, скажем, слово "сущее" - на аломский.
      Шакун - это вроде силы, мощи и судьбы. Сущее без существующего, субстанция без акциденции, чистая значимость и чистая форма. Растекается по мирозданию, как масло по гадательному ковшу, но как бы задерживается в складках бытия, удачливых людях и чудесных предметах. Большой шакун, - это и плодовитая корова, и урожайный год, и удачливый воин. Большой шакун - в мечах и конях, которыми король одаряет своих верных. Король как бы не средоточие закона, а средоточие удачи.
      Даттам принес в жертву Шакунику сто баранов: догадался, что его после этого будут очень почитать. А самому богу сказал так:
      - Мне надоели боги-чиновники, боги-неудачники, боги-сумасшедшие и боги-трансцендентные. Я нашел тебя, и я буду владеть тобой, как своей волей и собственностью.
      Несколько раз Даттам встречался с монахами-шакуниками из империи. Дело в том, что служителям бога, почитаемого по обе стороны границы, было как-то легче ходить из империи к варварам. А так как храм был весьма склонен к наживанию денег, то поговаривали, что монахи ходят туда и обратно с контрабандой.
      Однажды разыскавший Даттама монах-шакуник передал Даттаму письма от Бажара и Рехетты. Рехетта писал: "Весной поля остались пустыми. Крестьяне разучились сеять рис и не научились воевать. Правительственные войска стоят на границах и ждут, пока бунтовщики сдадутся сами. Если ты не вернешься с зерном, - восстание обречено".
      Бажар писал: "Рехетта хочет задержать вас у варваров под любым предлогом. Он оттер всех, кто начинал с ним восстание, и окружил себя бывшими чиновниками. Не имея убеждений и заслуг перед народом, они зависят лишь от милости Рехетты. Принялись за прежнее: понуждают крестьян сеять рис и платить налоги, а не сражаться за свободу. Возвращайтесь немедленно - нам нужны вы, оружие и кони".
      Письма были запечатаны, однако монах спросил, когда Даттам их дочитал:
      - Что вы собираетесь везти: оружие или зерно?
      Даттам помолчал и ответил:
      - Вернусь, как закуплю зерно. Но, увы, это очень трудно.
      - Сколько вам нужно?
      - Десять тысяч иршахчановых горстей.
      - Если вы согласны заплатить десять ишевиков за горсть, можете возвращаться завтра. Храм привезет рис прямо в Анхель.
      - Храмовые земли, - возразил Даттам, - совсем рядом с освобожденными районами. Стоит нам пойти на юг - и зерно достанется нам даром. Четыре ишевика.
      - А что скажут в столице, если узнают, что храм продает зерно бунтовщикам? Большой риск - большая цена.
      Сошлись, однако, на восьми ишевиках.
      ПОВЕСТЬ О ЗОЛОТОМ ГОСУДАРЕ. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      Меж тем в ойкумене случилось вот что: весной Бажар захватил земли на левом Орхе. Велел выпороть реку и разрушить дамбы. Реку пороли, пока вода не стала кровью. Тогда воду спустили через сети и поймали в них зеленого червя в шестьсот локтей. Бажар сказал:
      - Проклятая тварь! Ты сожрал тысячи, а теперь боишься плетки!
      Червя зарубили и сварили: хватило на трехтысячный отряд. Мясо было необыкновенно нежным, и многие у Бажара хвастались, что они съели бога и сами стали богами.
      Надобно сказать, что этот червь был племянником одной из любимых наложниц Небесного Государя, ясноликой Ди.
      Через неделю Великий Государь устроил праздник в яшмовых покоях: ткали дворцы из дыма, катались на радужной змее. Государь, расшалившись, ухватил ясноликую за ножку. Та внезапно заплакала.
      - Ах, - сказала она, - государь! Вы наслаждаетесь музыкой и вином, забыли о делах управления, а меж тем Небесный Кузнец Мереник покушается на ваш трон. Он подкупил всех при дворе, они молчат. Епарх Орха подал доклад - доклад сгноили, его самого на земле зажарили и съели...
      Государь встревожился и приказал произвести расследование. Мереника схватили, оборвали печать с пояса, швырнули к государеву трону. Тот заплакал:
      - Увы мне, государь! Полтора года, как я изгнан из своих храмов! Обманщики и колдуны, прикрывшись моим именем, сеют смуту в мире людей. А один из них назвал меня неудачником и сумасшедшим! Я слал доклад за докладом - но чиновники нынче нерадивы, никто не осмеливался вас тревожить.
      Государь призвал к себе Парчового Старца Бужву. Тот рассмотрел дело и доложил:
      "Экзарх Варнарайна, наследник Падашна, пренебрегал законами и бесчинствовал. Чиновники его действовали несвоевременно, одевались вызывающе, нарушали церемонии и ели кости народа. Увы! Они заслужили кару.
      О трех руководителях восстания доложу следующее:
      Рехетта, сын Небесного Кузнеца, пытался унять бесчинства, но разве проехать смертному верхом на урагане! В поисках спасения прибегал к недозволенному, стремясь выпрямить ветви, затронул корень. Однако добрая его природа еще может взять верх над злом. Племянник его, Даттам, разумом гнусен, в богов не верит, волшебной силой не обладает, а только морочит народ. Бажар - негодяй и святотатец. Расправляется не только с земными, но и с небесными чиновниками".
      Зашатались деревья, свились тучи, государь, заплакав, молвил:
      - Суд Неба медленен, но неотвратим, - и велел Парчовому Бужве принять меры.
      Даттам вернулся в Анхель в конце весны, привел с собой отряд аломов. Рабов - не рабов, а так, странных людей: они вроде как заключили договор с богом драться за Даттама и после смерти его не жить. Варвары смотрели на мир вокруг и дивились: "Ежели Анхель так хорош, - то каков же должен быть Небесный Город?"
      В Анхеле в это время пророк истребил пустоцвет, укрепил корни, стер следы расточительства. Чиновники - честны, торговцев - нет. Заложен храм: в ширину - двести локтей пророка Рехетты, в высоту - двадцать ростов пророка...
      Одна девочка из деревни собирала хворост, заснула. Вдруг с неба скок большая тушечница на медной ножке. Поклонилась, доложила:
      - Я - сам Именет со стола Парчового Старца, отнеси меня пророку.
      С тех пор, как пророк стал пользоваться этой тушечницей, все указы на столбах были оборваны: крестьяне срывали и ели их на счастье.
      В одном из своих путешествий на небо пророк победил Дракона-Хранителя Небес и превратил его в белую лошадь с черной гривой. На этой лошади он везде появлялся перед народом, и часто самые восторженные видели, как у лошади вырастают крылья и она распластывается над толпой.
      Крестьяне также повсюду нападали на продовольственные отрады повстанцев, утверждая, что это грабители, выдающие себя за повстанцев. Что же до самих повстанцев, то им нет нужды конфисковывать зерно, потому что стоит Рехетте нарисовать мешок, и этот мешок можно будет развязывать и печь из его содержимого лепешки для всей армии.
      Много народу было казнено, но каждому истраченному человеку был заведен строгий учет. А гравировальный станок Даттама - работал. Людей в цехе стало мало, а повстанцам требовалось очень много печатей.
      Также нашли волшебный камень: в полночь, в центральной зале, Рехетта видел в нем прошлое и будущее. Утром камень выносили на площадь, и пророк толковал усмотренное. На площади камень свойства менял: люди видели в нем не мир, а себя; каялись прелюбодеи, исповедовались преступники...
      Пророк погрузнел, устал. Старые одежды наместника ему стали малы. Один из чиновников подал ему доклад: пророк-де, не пророк, а сам Мереник, а других богов нет. Едино имущество - едино стадо - един и бог. Предлагал обесчестить другие храмы. Пророк, однако, его повесил.
      Услышав от Даттама о сделке, Рехетта сказал:
      - Воистину торговля - кладезь обмана. Изобилие или нехватка - разве изменится от этого количество труда, вложенного в производство одной меры риса? Все товары исчисляют в переводе на рис - а шакуники продают рис за золото! И не государственный, а храмовый, предназначенный для даровых раздач.
      Даттам засмеялся:
      - Бросьте, дядя, мы купили ворованное зерно за награбленные деньги.
      Вечером Рехетта созвал совет в бывшей управе наместника. Стены залы, как при древних государях, были покрыты тростником, окна затянуты промасленной бумагой, а не стеклами. Посереди залы - старый мраморный стол, бронзовые треножники, мереников лик; при отдельном столике: бумага с кистями, секретарь, тушечница простая-простая: медный Именет на гнутой ножке. Даттам по уговору с Рехеттой ничего не сказал о купленном рисе, а только доложил:
      - Варвары не придут на помощь правительству.
      - Но и к нам на помощь не придут, - уточнил Мехвер.
      Мехвер был силач: так велик, что на все тело ума не хватает. Раньше он был инспектором при военных поселениях, а теперь командовал пятитысячным отрядом и всюду держал сторону Бажара.
      Даттам помолчал и сказал:
      - Король Алом - не придет. Но король - не государь, и королевство не государство. У меня там есть друзья с пятитысячными армиями, они придут, если я позову.
      - Странно было бы, - заметил Бажар, - тем, кто не признает частной собственности, звать на помощь частные войска. Ведь это войска должников и рабов!
      Мехвер поддержал его:
      - Варвары будут грабить народ, невозможно звать их на помощь.
      На самом деле Мехвер и Бажар думали не о народе, а о том, что союзники - личные друзья Даттама.
      Потом стали составлять воззвание. В это время многие жители бежали из захваченной бунтовщиками столицы провинции. Чтобы бороться с этим, Даттам предложил восстановить деление по шестидворкам и предупредить, что за побег одного несут ответственность остальные. Это предложение было принято единогласно. Также написали о необходимости бороться против воров и разбойников. Надо сказать, что к этому времени слово "вор" употреблялось у правительства и повстанцев как местоимение "вы", и ничего особенного, кроме противной стороны, не обозначало.
      Рехетта стал подписывать воззвание. Вдруг Мехвер своей лапой - хвать у него тушечницу, и кричит:
      - Пусть первым подпишет Бажар.
      Рехетта усмехнулся, протянул прибор. Потом помолчал и говорит:
      - Мы опоздали с воззваниями! Как восстановить древние порядки, если народ испорчен до мозга костей и изменил путям неба? Ему неведом голос справедливости, ему ведом лишь шепот зависти. В Варнарайне взяточники не давали людям наживаться, - зависть заговорила в полный голос и толкнула людей на бунт. А в соседних провинциях бунтовать некому - те, у кого есть имущество, не хотят им делиться, а те, у кого имущества нет, не прочь завладеть чужим, но не хотят ничего делать общим.
      Бажар стал смеяться:
      - При чем тут народ! Ваша личная стража ходит в бархатном тряпье! Вы тыкаете пальцем в баб на улицах! Нет женщины в городе, с которой бы вы не переблудили! Вы не раздаете народу и десятой доли того, что забираете себе! Куда вы подевали половину казны наместника? Отправили в горы вместе с Даттамом... Новые чиновники бьют народ палками, чтобы люди сеяли рис!
      Тут секретарь выронил тушечницу, и один из телохранителей Бажара отшвырнул ее носком сапога. А пророк спокойно сказал:
      - Новые чиновники приводят народ в чувство, потому что войскам и народу нечего есть. Войскам и народу нечего есть потому, что вы, Бажар, разрушили дамбы на Левом Орхе. А дамбы вы разрушили потому, что продались правительству.
      - Это ты продался властям, - закричал Мехвер. - Ты не назвал себя императором, чтобы легче было примириться с этими подонками из столицы!
      Телохранители Бажара обнажили клинки. Чиновники Рехетты попятились, понимая, что сейчас их зарежут. Тогда Даттам свистнул: в окнах разорвалась промасленная бумага, и в зал начали прыгать варвары его свиты.
      Телохранители Бажара окаменели, ведь варвары Даттама были не совсем людьми, и так близки к животной природе, что в пылу битвы помимо воли превращались в медведей и рысей.
      - Ладно, - молвил Бажар. - Не хотел я с тобой ссориться, Рехетта, это как-то случайно вышло. Но уж коли стряслась такая беда, нам лучше расстаться.
      Ночью войска Бажара выступили на юг, в направлении столицы империи.
      В суматохе тушечница пропала. Решили: кто-то из охранников позарился на талисман. Но, как помнит слушатель, тушечница эта была не кто иной, как сам Именет. Предстал перед Парчовым Старцем, скакнул ножкой, доложил:
      - Бунтовщики поссорились... И лишь благодаря мне.
      Увы! И на небе чиновники преувеличивают свои заслуги!
      Вечером Даттам свиделся с Рехеттой наедине. Тот сидел в кресле обрюзгший и поседевший, как больная сова.
      Надобно сказать, что слухе о блуде пророка были совершенным вздором. Просто бабы сами научились: надо взять пыль из следа пророка, сжечь в курильнице, и тогда ночью его подобие придет и совокупится.
      - Ну, и что теперь будет? - спросил Даттам.
      - У всякого восстания - три этапа, - сказал пророк. - Сначала голодные следуют за теми, кто убивает сытых. Потом они следуют за теми, кто голодает вместе с ними. Потом они следуют за теми, кто накормит их... Ты был прав - чье зерно, того и власть... Если бы у правительства была хоть капля здравого смысла, - они бы выиграли бой, обещав нам помилование и раздав зерно...
      Даттам подумал: "Здравого смысла в Варнарайне давно нет, и богов нет, остались одни колдуны". Но спросил:
      - И ты бы помилование принял?
      - Я разрешу это сделать другим... Это касается и тебя, - слышишь... Меня хоть и называют воплощением государя Амара, однако я не хочу, как твои варвары, забирать с собой людей в могилу.
      А через неделю случилось вот что: почти вся провинция была в руках кузнецов; те чиновники, что не были истреблены толпой, повсеместно раскаивались и переходили на их сторону. Не могли взять только город Шемавер в сорока иршахчановых шагах от Анхеля. Осаждал город бунтовщик Нейен, а оборонял - чиновник по имени Баршарг, кстати, из варварского рода, который совершенно почти иссяк при государе Иршахчане за недостаток почтительности.
      Баршарг сражался доблестно. Он осыпал бунтовщиков камнями. По его приказу рабочие смешивали серу с асфальтом, смолой и оливковым маслом, а затем поджигали и выливали эту смесь на осаждающий, которых как бы осыпал огненный дождь. Чтобы обезопасить себя от зелья, применяемого бунтовщиками, он внимательно следил за подкопами и тут же рыл контрмины. Однажды, когда мина и контрмина встретились, под землей началось сражение, и Баршаргу удалось захватить в плен двух мастеровых, знавших секрет огненного зелья: одного мастерового Баршарг замучил безо всякого толку, а второй не выдержал пыток и все рассказал.
      Нейен предлагал Баршаргу перейти на сторону повстанцев и командовать десятитысячным отрядом, но тот ответил: "Я потомок Белых Кречетов, и мечом не торгую". И предложил через гонца: "Сойдемся в поединке у городских ворот. Кто кого убьет - тому и владеть городом". Нейен рассердился, обрезал гонцу уши и послал обратно со словами: "Мы не варвары, чтоб решать судьбы ойкумены поединками".
      Тем временем лазутчики донесли: правительство собрало наконец войско, солдаты поднимаются на лодках к Шемаверу. Узнав об этом, Рехетта кликнул своих "маленьких человечков", позвал тысячников и затворился с ними в кабинете.
      В этот день Даттам отправился в городской храм Шакуника; двое его варваров-телохранителей везли в седельных сумках золото. Это была предоплата за зерно, в размере двух третей общей суммы. Даттам спросил, когда придут баржи с зерном, и шакуники сказали, что не позже, чем послезавтра. Даттам сказал, что если послезавтра барж не будет, то он прикажет своим солдатам сравнять храм с землей.
      Когда Даттам ушел, настоятель долго сидел, глядя ему вслед.
      - Дельный молодой человек, хотя и бунтовщик, - сказал настоятель, жаль его голову.
      - На что прикажете употребить деньги, полученные за зерно? справился эконом.
      - На ссуду правительству, - ответил настоятель.
      А в кабинете пророка происходило вот что. Перво-наперво Рехетта очертил вокруг себя круг, зажег курильницы, исписал бумажки заклинаниями, поставил нефритовую печать.
      Сидели полночи. Наконец внутри круга стало густеть, грузнеть: ноги столпы, голова - как купол, глаза - не глаза, целое озеро, восьмибашенный пояс - душа города... Рехетта накинул белый капюшон, развязал восьмибашенный пояс - и прыгнул внутрь.
      Через два часа он появился, усталый и бледный.
      Руководители восстания стали расспрашивать его, что да как, но Рехетта только мрачно отмалчивался. Все решили, что ничего путного пророк на небесах не выпросил. Уже загасили свечи, как вдруг на окне разлетелась решетка и на пол спрыгнул какой-то незнакомец.
      Охрана схватилась за оружие, а незнакомец распахнул плащ и бросил меч с серебряной насечкой к ногам Нейена:
      - Я - Баршарг. Я спас для наследника город, и это не понравилось командующему наследника. Этот негодяй побоялся, что моя слава помешает ему, и донес, что, мол, я храбро оборонял город затем, чтобы во время осады продавать государственное зерно на городских рынках! Сегодня днем они подписали приказ о моем аресте!
      Тут стража опомнилась. Баршаргу скрутили руки за спиной, привязали к столбу. Нейен был сперва зол на Баршарга, хотел повесить его на виду у всего войска. Но Рехетта приказал развязать пленника и отдал ему меч. Все были поражены, поняли, что колдовство Рехетты опять их спасает. А Баршарг сказал:
      - Я хочу отомстить тем, кто меня предал. План мой состоит в следующем. Все думают, что я отправился навстречу правительственным войскам. Пусть Нейен завтра явится в Шемавер с пятитысячным отрядом, будто бы сдаться, и захватит город. В это же время мой младший брат проведет вас через Сизое ущелье в тыл правительственным войскам.
      Через Сизое ущелье Рехетта отправил Даттама с трехтысячным отрядом. Даттам умел обходиться с людьми: и полдня не прошло, а проводник, младший брат Баршарга, уже не сводил с него влюбленных глаз и болтал без умолку.
      У входа в ущелье росла огромная желтая катальпа. Отрад подошел глядят, на катальпе кто-то висит. Оказалось - мертвец. Ну, мертвец и мертвец, чего тут особенного? Даттама, однако, взяло сомнение:
      - Отчего это он такой свежий?
      Велел схватить проводника, повесить рядом и бить палками. Юноша сначала упорствовал, потом сознался:
      - Брат хотел заманить вас в ловушку, в ущелье - засада.
      - Видно, эта сволочь и в самом деле торговала зерном! - воскликнул тысячник Шемад.
      Даттам кинулся в Анхель, но было уже поздно: на пути столкнулся с бегущими повстанцами. Баршарг, увы, спрятал иглу в вате! Заманил Нейена в свой город, перерезал его людей, переодел солдат в их одежду и в ту же ночь на рассвете с безумной дерзостью проник в Анхель.
      И надо же было такому случиться, что именно в эту ночь в Анхель пришли храмовые баржи с рисом.
      Некоторые потом говорили, что Рехетта заранее через своих маленьких человечков знал, что Баршарг - изменник, и хотел погубить Нейена и Даттама. Достоверно известно только одно: как войска Даттама ушли от катальпы в зеленом ущелье, мертвец сорвался с ветки, хлопнулся оземь и предстал перед Парчовым Старцем Бужвой:
      - Даттам избег воли Неба. А почему? Потому что не верит не только в богов, но и в людей... Разве это может быть терпимо?
      Через неделю Даттам нарядился в зеленый плащ монаха-шакуника и отправился в столицу провинции выяснять у храма Шакуника судьбу купленного им риса. Была середина лета, сушь, в каналах и канавках сухой гной: это Бажар разрушил дамбы левого Орха, и еще под самым городом гусеницы перекрошили землю. Во рту у Даттама тоже стало сухо: он почувствовал, что болен.
      Даттам прошел по городу: объявлений новой власти никто не срывал и не ел. В одном из объявлений за его голову давали две тысячи и говорили, что это его огненные забавы спалили год назад рисовые склады. Вдруг раздались радостные клики, загустела толпа. Даттам подошел: посереди ликующего народа стоял человек в небесно-голубом кафтане и читал такой указ:
      - Отчего случилось восстание? Оттого, что чиновники прежней власти угнетали народ. Души их почернели от жадности, зубы народа - от гнилых корней. Увы! Мы, император Великого Света, небрежно исполняли веления богов! Почему же коварные царедворцы не укоряли нас за это? Если бы народ не угнетали и не обманывали - неужели бы взялись за оружие!
      Что это? - стал расспрашивать Даттам, - и что же услышал! Как раз в это время государь узнал о размерах бедствия и ужаснулся. Сместил виновников с должностей, а иные умерли от огорчения. Господин Падашна, мучимый раскаянием, отказался от должности наследника и удалился в монастырь, а наследником государь по совету людей благоразумных избрал своего троюродного племянника Харсому. Тот немедленно отправился в Варнарайн во главе войск.
      В списке чиновников, сопровождавших нового экзарха, значился и Арфарра - не стал-таки монахом... У Даттама в голове все как-то смеялось, он подумал: Харсома - мой друг, с Харсомой я договорюсь о сдаче. Как Баршарг... Баршарг, стало быть, действовал тоже по приказу Харсомы...
      Даттам отправился в храм Шакуника.
      У входа в храм людей было больше, чем травы в поле, - храм раздавал голодающим рис. Главное здание храма стояло на площади, по витой лесенке на колокольню бежал монах, и колокольня была такая высокая, что, казалось, вместо колокола на ней повешено солнце. А сам храм - как колесница: на восьми стенах - восемь колес, восемь колес о восьми спицах, в каждой спице восемь шагов. Воры побоялись, власти остереглись - хватать колесо за спицы...
      Вдруг рядом - женский голос:
      - Слышь, монашек, - а у входа в храм с утра чегой-то обыскивают...
      Даттам вздрогнул и понял, чей рис храм раздает голодающим... Пошел бочком из толпы. Глядь - в переулке конный патруль:
      - Что-то этот монах больно похож на мятежника.
      Тут же его схватили четверо за руки и поставили перед начальником. Тот сидел на коне и держал меч в левой руке, а щит в правой. А начальник, надо сказать, и не думал, что перед ним повстанец, а просто накануне проигрался в кости и хотел получить с прохожего на отыгрыш.
      - Ты кто таков?
      Даттам промолчал, а в народе стали кричать:
      - Совести у вас нет! Государь амнистию объявил, а вам - на аресте нажиться...
      Рядом со стражниками стоял мальчишка-разносчик, державший на голове плоскую корзину с салатовыми кочанами и жареным гусем. Один из стражников вытащил гуся из корзинки и начал есть. Тут разносчик обиделся, - шварк корзинкой о голову стражника. Кочны так запрыгали по мостовой. А Даттам вырвался из рук стражников, подскочил к начальнику и ударил по щиту ногой. Щит прыгнул и своротил тому всю челюсть. Другого стражника Даттам заколол ножом и бросился бежать.
      - Вот это молодец! - кричали в толпе.
      А Даттаму совсем стало плохо. Он добежал до городских ворот, принял степенный вид и даже понять не может - это желтые куртки или желтые пятна у ворот. Разобрался, наконец, что куртки. Потихоньку прошел колоннадой синего храма и вылез из города по старому водопроводу, разрушенному его машинами.
      Даттам побежал по дороге прочь от столицы: солнце палило над самой головой, все деревья покорежились и увяли, вдоль дороги - только столбы с предписаниями и без тени. И у самого седьмого столба прямо под иршахчановым оком - кучка всадников, и свернуть некуда. Поравнялись; на переднем всаднике бирюзовый кафтан, трехцветный шнур по оплечью, и глаза золотые, как яшмовая печать - секретарь экзарха, Арфарра.
      Арфарра оглядел бродячего монаха, побледнел и ткнул коня носком сапога. Всадники поскакали дальше. Вдруг один из них обернулся и говорит:
      - Слушай, божья птичка, где это ты по такой жаре промок по пояс? Неужто теперь из города выпускают только по водопроводу?
      Тут, однако, иршахчаново око со столба подмигнуло Даттаму, и дорога вспучилась, и Даттам вместо ответа упал ничком прямо в пыль...
      А дух дорожного столба задернул око и доложил:
      - Преступник схвачен. Обидно, однако, что обязанности за чиновников земных выполняет лихорадка, да еще из варварской страны...
      Даттаму чудились всякие ужасы, мертвецы на золотых ветвях, приходил Мереник и хохотал: "Ну, так кто из нас неудачник...", было видно, что у секретарей в управе Бужвы - сероводород вместо крови.
      Через неделю Даттам очнулся: каменный мешок, стены сочатся слезой, как соевый сыр, руки склеены веревкой, а волосы и платье - кровью и тухлым яйцом. Каждый день, пока он был без сознания, стражники обкладывали его бычьими потрохами и били над ним гусиные яйца, - лучшее средство против колдовства...
      Вечером на Даттама надели белый плащ и снесли в судебную залу, где по семи углам курились треножники и на письменном коврике прилежный секретарь растирал тушь. Однако, надо сказать, от Даттама так мерзко несло гусиной кровью, что даже аромат "мира и спокойствия" не помогал. А в восьмом углу сидит человек - в простом платье без знаков различия, брови - оправа, глаза - жемчужины, так и чувствуют собеседника. Исхудавший, озабоченный Харсома!
      Стали оглашать обвинение. Читали долго, однако, о покупке риса у храма не сказали ни слова, не сказали даже, что Даттама первый раз взяли у храма и в монашеском плаще, а написали, что колдун проник в город, чтоб навести порчу на цистерны с водой.
      - Ты согласен с этим? - спросил Харсома.
      Даттам вспомнил: не хватай колесо за спицы...