Через день пришел Харсома. Девица, однако, спрятала Даттама в резной ларь и говорит:
      - Лежи смирно, что бы над тобой ни делалось.
      Вот они с Харсомой кормят друг друга "рисовыми пальчиками", как вдруг прибегает маленькая девочка:
      - Ой, тетя Висса! Там у соседнего колодца схватили этого, который к тебе захаживал... Даттама...
      - Ой, - говорит девица Харсоме, - что же делать?
      А Харсома побледнел и спросил:
      - Какая стража? Желтая или со шнурами?
      Девочка говорит:
      - Со шнурами, как у вашего дяди...
      Харсома кинул девочке монетку, та ушла. А Харсома сел на ларь и, улыбаясь, стал качать светильник так, что масло капало сквозь резные щели.
      - Все в порядке, - сказал Харсома. - Дядя мне обещал: раз колдун, значит, убьют при попытке к бегству.
      Помолчал и добавил:
      - Так я и знал, что попадется. Вот ведь - книжники! Механизмы делать умеют, а как до дела: еще не пошел, а уже споткнулся. И Арфарра такой же. И такие-то умники советовали Иршахчану!
      Тут, однако, девица расстелила шелковый матрасик, забралась за полог с глициниями, и им с Харсомой стало не до разговоров. Когда Харсома ушел, девица вынула Даттама из ларя и говорит:
      - Ну, как ты себя чувствуешь?
      - Да, - сказал Даттам. - Мне Арфарра рассказывал про истинное познание: исчезают слои и пелены, пропадают опоры и матицы, остаешься ты один на один с Великим Светом... Вот я, кажется, понял, что значит, без опоры, без матицы, один на один с Великим Светом.
      Свесил голову и добавил:
      - И умирать не хочется, и жить тошно...
      - Да за что ж ты ему так опасен? - полюбопытствовала девица.
      Даттам промолчал, а сам вспомнил документы, которые подделывал по просьбе Харсомы. Да еще Даттам мог показать, что это Харсома свел его с богачом Арраветом...
      Утром Даттам встал: девица укладывает узлы, на столе - палочки для гадания, рядом в черненой плошке - бульон с желтыми глазками.
      - Поешь на дорожку, - говорит девица.
      - Это из чего сварено? - говорит Даттам.
      - Это, - говорит девица, - меня мать учила, как человека хитрым сделать.
      Даттам пригляделся: а в одном из глазков свернулся каштановый волосок, совсем как у Харсомы.
      А девица продолжала:
      - Мне сегодня ночью Золотой Государь приснился. Говорит: брось все и иди с Даттамом в Иниссу, в деревню к бабке. Суп - супом, а без подорожной и один ты у третьей заставы сгинешь.
      Даттам доел суп, посмотрел на нее и подумал:
      "Верно, Харсома - большое дерево, что ты не хочешь стоять под ним во время грозы."
      До Иниссы дошли через месяц. Была весна: ночи усыпаны звездами, земля - цветами. Ручьи шелестят, деревья в зеленом пуху, плещутся в небе реки. Крестьяне пляшут у костров, ставят алтари государю и селу, и восходит колос, как храм, отстроенный с каждой весной.
      У Даттама сердце обросло кожурой, он научился обманывать людей особенно крестьян. Про крестьян он думал так: царство мертвых, еда для чиновников. За сколько времени постигнешь книгу - это зависит от тебя, а за сколько дней созреет зерно - от тебя не зависит. Механизм можно улучшить, а строение зерна неизменно, как планировка управ. Вот крестьянин и привыкает быть как зерно, разве что портится от голода и порой пишет доносы небесным чиновникам, именуя их молитвами.
      Даттам пожил в Иниссе неделю, семья девицы к нему пригляделась:
      - Ну что ж, работящий, дюжий. Кто возьмет в жены "сорванную веточку", как не тот, у кого и пест сломался, и ступка исчезла...
      На восьмой день девица с Даттамом работали в саду, обирали с персика лишние цветки, чтоб плоды были крупнее: он на земле, а она - на дереве. Девица говорит:
      - В третьем правом доме сын умер, - если хочешь, они тебя сыном запишут.
      Даттам усмехнулся и сказал:
      - Чиновником я быть не могу, а крестьянином - не хочу.
      - Если это из-за меня, - говорит девица, - так у меня сестренка есть, непорченная.
      - Нет, - говорит Даттам, - это из-за меня.
      - Ну что ж, - говорит девица, а сама плачет, - отшельники тоже мудрые люди.
      - В отшельники, - говорит Даттам, - уходят те, кто танцевать не умеет, а говорит - пол кривой.
      Тут девушка рассердилась.
      - Ах ты, умник! Я вот стою на дереве, хоть и на нижней ветке, а ты у корней. Если ты такой умник, смани меня вниз.
      Даттам сел на землю и говорит:
      - Вниз я тебя заманить не могу, а вверх - пожалуй, попробую.
      Девушка слезла, подбоченилась и говорит:
      - Ну, попробуй!
      А Даттам смеется:
      - Вот я тебя вниз и заманил, чего тебе еще надо.
      - Да, - вздохнула девушка, - накормила я тебя на свою беду, стал ты как Харсома... И куда ж ты пойдешь?
      - В Варнарайн, - говорит Даттам, - в родной цех. А там - посмотрим.
      ПОВЕСТЬ О ЗОЛОТОМ ГОСУДАРЕ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      Летом в Варнарайне появилось много небесных кузнецов. Ходили по деревням - махнет рукавом и вспашет за крестьянина поле, или ребенка вылечит. Бывало также: распадется казенный амбар, зерно исчезнет, - глядь, а оно уже в крестьянских закромах. Противозаконного, однако, не говорили, толковали амбары так: всякий человек имеет право на произведенное его трудом, и возникает все из труда, и отнимать труд не позволено никому. Власти же ныне кормятся не трудом, а насилием, ловят рыбу сплошною сетью, едят ворованное, носят краденое, перелили печати на половники. А народ как зерно на молотильном камне.
      Экзарх Варнарайна пребывал в столице, араван - тоже, наместник предпочитал ничего не делать, мол, лежа в постели, не споткнешься. Смеялся:
      - Мало ли какой вздор проповедуют? Горячей водой дом не сжечь.
      Летом стало совсем плохо: древний ясень на горной дороге стал сохнуть второй половиной, на сосне вырос дынный плод, в горах выпал синий град, а в заводи Козий-Гребень изловили человека с крысиным лицом. Многие смеются, когда ответственность за такие вещи возлагают на власти, я же скажу так: если власти блюдут церемонии и вовремя прочищают каналы, то откуда быть неурожаю? Если при недостатке привезут зерно из других областей и не разворуют, а раздадут, как и положено - то откуда взяться голоду?
      Наместник так бы и продолжал бездействовать, но осенью у него заболела пятилетняя дочь. Когда все усилия врачей изошли пустоцветами, тот в отчаянии позвал Рехетту.
      - Ежели ты колдун, сделай так, чтоб она выздоровела.
      Рехетта сказал:
      - Ежели ты в течение десяти дней извергнешь обратно награбленное и принесешь покаяние государю и небу - девочка выздоровеет.
      Через десять дней девочка умерла. Наместник приказал доставить к нему Рехетту и стал кричать:
      - Это ты ее убил!
      - Напротив, - отвечал пророк. - Дерево не отнимает тени даже у тех, кто пришел его срубить. Мереник продлил жизнь ребенка на десять дней, чтоб ты покаялся в ереси алчности. Ты, однако, предпочел расстаться с ребенком, а не с награбленным.
      Наместник, приводя в смущении присутствующих при сей сцене чиновников, стал кататься в отчаянии по полу, а потом набросился на пророка с плеткой.
      Секретарь Хариз стал подыскивать причину для ареста пророка:
      - Арестуешь, как колдуна - засмеют. Арестуешь, как бунтовщика, так интриганы при дворе скажут: "В целое яйцо муха не залетит, довольный народ без повода не бунтует".
      Нашли в цехе недостачу и посадили по ложному обвинению.
      Теперь мы расскажем о человеке по имени Бажар.
      Когда Падашна стал экзархом и наместником Варнарайна, Левый Орх так рассердился, что размыл Медвежью Дамбу. Новый наместник первым делом согнал людей на ее починку. Дамбу сооружали местные крестьяне и сосланные государственные преступники. Чиновники речного бога, то бишь малярия и лихорадка, трепали людей, воспротивившихся воле Левого Орха, а чиновники бога земного разворовали припасы и заполнили ведомости ложными цифрами. Выяснилось, что людей не хватает. Тогда донесли, что варвары из местного военного поселения хотят отложиться от ойкумены, и забрали всех варваров на строительство дамбы. Кто мог - бежал, кто не мог - помирал. Государственный преступник Бажар, бывший чиновник, алом по происхождению, утек в заброшенные рудники с двумя десятками соплеменников и стал грабителем. Грабил он, однако, лишь тех, кто сосал кровь народа, и пояснял свои действия следующей запиской: "В вашем доме - горы и сундуки... Разве не ясно, что такое богатство добыто нечестным путем? Почему же не раздать его нуждающимся?"
      Увы! Плохо, когда государство не может найти людям талантливым подобающего применения!
      Узнав об аресте Рехетты, Бажар и послал наместнику записку: не выпустишь праведника - изловлю тебя и вырежу твое сердце. Наместник переполошился, перебрался с семьей из загородной усадьбы в Верхний Город а в усадьбу вызвал людей из охранных поселений.
      Наутро подлетают к усадьбе молодцы в желтых куртках. Впереди - удалец в кафтане с голубой каймой, руки - как корни имбиря, скулы - как сучья, протягивает бумагу с печатью:
      - Мы - из поселения Черепаховый-Яр. Предписано: охранять усадьбу.
      Только растворили ворота: охранники сбросили желтые куртки и оказались людьми Бажара... Нагрузили телеги, согнали крестьян из соседних сел:
      - Забирайте остальное!
      Наместник, узнав обо всем, положил руку на сердце и упал без чувств, Так Бажар исполнил свое обещание - сердце наместника оказалось в сундуке с золотом.
      После этого Рехетту обвинили в связях с разбойниками и предписали казнить. Для воспитания народа казнь назначили на день Куюн. В это время в Варнарайне начинается весенняя ярмарка. Торгуют всем позволенным: предсказаниями, снами, судьбою, советами, талисманами, праздничными игрушками, и многим недозволенным, иногда даже маслом и рисом. В обычае также гадать о судьбах года. Крестьяне собрались на ярмарку отовсюду: кто просто поглазеть, а кто надеялся после казни достать кусочек святого - это очень помогает урожаю.
      Надобно сказать, что судебная управа в Анхеле изнутри уклонялась от предписанного образца, и венец на главе Бужвы поблек. По форме было все как полагается: управа, за управой - сад, подобный Небесному, в саду озеро - око Парчового Старца, в середине ока двойной зрачок алтаря, на берегу малый храм и казенное жилье для судьи.
      Судья, однако, жил в Нижнем Городе, в доме, записанном на имя жены, а из жилых покоев и малого храма устроили баню. Баня эта была особого рода: с девушками, большей частью из тех, кто приходил ходатайствовать за родственников.
      Девицы эти впоследствии показывали следующее:
      В ночь накануне казни господин Хариз и судья, и другие веселились в бане. Известно: первую чашу пьет человек, пятая чаша пьет человека... И вот, когда уже и пятая, и шестая чаша были выпиты, одной девице, Шайме, показалось, что каменный Бужва с островка не так на нее смотрит. Она стала драть со стены шитый бисером покров, норовя им прикрыться от Бужвы, и заплакала:
      - Такие вещи на глазах Парчового Старца добром не кончатся.
      Господин Хариз отобрал у нее занавеску и говорит:
      - На небе, как на земле! Бужва слушается секретарей, секретари слушаются взяток. Он за золото не то что мои грехи покроет - он воду молоком сделает.
      Гости усомнились. Хариз стал смеяться:
      - Вы думаете, только этот смутьян, которого завтра казнят, умеет колдовать?
      Тут все стали просить Хариза показать свое умение. Хариз говорит: "Хорошо". Принесли пять связок золотых государей. Хариз написал указ, предписывающей воде стать молоком и завернул в указ золото. Потом подозвал девицу Шайму и велел ей все это кинуть с островка в пруд.
      И надо же было такому случиться: девица пожалела, что деньги пропадут напрасно, и тайком сунула две связки в рукав.
      Вода зашумела, забелела... Кто-то зачерпнул ковшом и засмеялся:
      - Что за шутки! - говорит. - Это сыворотка.
      Судья рассердился на Бужву:
      - Ты чего меня позоришь перед гостями? Я тебе и так втрое больше дал! Отдавай деньги обратно.
      Однако разве Парчовый Старец, взяв, отдаст? Пьяные гости стали нырять в воду, надеясь выудить деньги, да не тут-то было. Кто-то вспомнил про Рехетту:
      - А вот кому надо велеть нырнуть за деньгами!
      Гости усомнились: не сбежит ли? Хариз заверил присутствующих:
      - Никакой опасности нет! Колдун, будь он хоть трижды искусен, не может перелететь за казенную стену! Три месяца назад его племянник в столице воровал златой гранат. По воздуху - пролетел, а через казенные стены пришлось пропуск показывать.
      Привели небесного кузнеца. Судья кричит:
      - Мы тут спьяну Бужве взятку дали, отбери у Бужвы взятку! Отберешь помилую.
      Колдун улыбнулся, встряхнулся: веревки поползли с него, как гнилое луковое перо. Одна взметнулась: к островку лег радужный мостик. Рехетта перебежал по мостику и нырнул прямо в рот Бужве. И тут же статуя начала расти, расти, вот она уже выросла выше ограды, вот начала клониться на сторону... Тут Хариз протрезвел и закричал:
      - Рубите! Уйдет за казенную стену, уйдет!
      Набежали стражники, стали рубить топором статую Бужвы!
      Тут загремел гром, заходили волны, небо покрылось тучами, стены управы поползли как плоть с костей мертвеца. Статуя пропала, а сквозь стены запрыгали молодцы с огненными крючьями. Девицы, однако, увидели, что это не люди Парчового Старца, а подмастерья Белого Кузнеца. Во-первых, одеты были точь-в-точь как на стенах кузнечного цеха, а во-вторых, ни женщин, ни золота не тронули, а стали рубить стражу, как капусту. Судью подтащили к алтарю Бужвы и оттяпали серебряным крюком голову. Господин Хариз испугался, прыгнул в пасть кувшину, - кувшин зашатался и взвился к луне. А больше в ту ночь никто из казенных людей не спасся.
      Снова сделался гром - и кузнецы пропали.
      Слушатель! Ты, конечно, не поверишь, что небесный кузнец раскрошил стены управы. Потому что если в священном сосуде прогоркло масло, то масло выливают, а сосуд наполняют вновь. Но какой безумец разобьет сосуд, вместо того, чтоб вылить масло? Если в управе завелись казнокрады, разве бог разобьет стены закона? Нет, он покарает казнокрадов. А колотить за этакое дело стены управы - это все равно, что разбивать сосуд за то, что в нем прогоркло масло.
      А дело было вот в чем: неделю назад в город вернулся Даттам. Он-то колдовать не умел, но в цеху к нему пристали: освободи-де Рехетту, иначе заявим на тебя властям. Тогда Даттам велел достать ему оливкового масла, вылил его в котел, нагрел с окисью свинца, перегнал, смешал с кислотой, какой в цехе травили офорты и разлил по горшкам. Эти-то горшки Даттам велел заложить под казенную стену, и он же велел заговорщикам натереть мечи фосфором.
      Девицы поняли, что спрашивать будут с них, разбежались, кто куда, разнесли весть о случившемся по всем деревням. Разнесли они весть и о записке, приколотой в ту ночь Даттамом к трупу убитого судьи: "Насилие по отношению к негодяю - не преступление, но заслуга перед Небесами". Страшные слова!
      Кроме того, в день Куюн начиналась ярмарка: крестьяне наутро скопились у управы, расхватали лопнувшие камни и потом продавали их везде, как талисманы. Продали столько, что если бы их сложить, то стена бы вышла до самого неба.
      Так началось восстание Небесных Кузнецов.
      От себя же прибавлю так. Вначале, когда мир находился в гармонии, и все пять путей были праведны и просторны, никаких демонов и колдунов не было, а были только боги. Потом, однако, вся эта нечисть выросла, как гриб-навозник, на непохороненных грехах.
      Если бы чиновники не бесчинствовали и царедворцы не обманывали государя, разве решились бы простые люди на мятеж? Разве можно мутить око Бужвы?
      Через две недели повстанцы взяли Охряный Посад. Не бесчинствовали. Зерно раздали голодающим. Однако, пока стояли в посаде, войско их возросло на шесть тысяч человек, и зерна на всех не хватило.
      Даттам обложил город Суену и предложил епарху Суены сдаться. Тот ответил: "Дело крестьян - копать землю, а воевать они не умеют". Тогда Даттам сказал: "Ну что ж, старый черт, я тебе накопают погибель", и раздал войску лопаты, отвел воду от западной стены, заложил под стену бочонки со слизью и взял город.
      Епарх Суены сказал Даттаму перед смертью:
      - Если бы крестьяне так копали оросительные каналы, как они копали у западной стены, - так вся провинция была бы и без тебя, колдун, сыта...
      Горожане Суены стали на сторону бунтовщиков и охотно указывали им на богатые дома. Слухи о богачах, гноивших зерно, чтоб сбыть его потом на черном рынке, оказались преувеличенными: зерна нашли триста иршахчановых горстей.
      Зерно раздали народу. Много грабили. Правительственных войск не было.
      Состоялся совет. Бажар сказал, что Рехетта должен надеть нешитые императорские одежды и взять в руки золотой гранат, по примеру Аттаха и Инана. Надобно сказать, что среди простолюдинов в Варнарайне есть вздорное суеверие, будто государь Аттах - не воскресший сын Золотого Государя, а добывал в детстве устриц и крабов. Что же до государя Инана, - он хоть и родился в пастушеской семье, но из золотого яйца. Но Рехетта отказался провозглашать себя императором и сказал:
      - Народ чтит династию. Если мы призовем к ее свержению, то люди решат, что мы стремимся к власти. Надо призывать к восстановлению справедливости, и, уничтожая богачей и казнокрадов, всячески подчеркивать свою верность императору. Тогда люди решат, что мы бескорыстны. Государь Иршахчан повелел, чтобы в мире не было ни богатых, ни бедных, и пока соблюдали его законы и церемонии, повсюду текли реки масла, и земля давала тринадцать урожаев в год. Следует всячески обещать народу, что, как только мы уничтожим богатеев, земля станет давать эти тринадцать урожаев, а нынешний голод объяснять происками богатеев.
      Даттам поглядел, как слушали Рехетту, и подумал:
      "Вот сидят неудачники и считают меня за своего, потому что я тоже неудачник. Вот сидят неудачники с блаженной улыбкой на лицах и собираются править ойкуменой..."
      Даттам сказал:
      - Нам надо управлять освобожденным областями. А как это сделать, если у нас нет чиновников? Надо временно предоставить избранникам общин право суда и управления. Так мы избегнем обвинений в своекорыстии и докажем верность императору. Кроме того, как только мы возьмем столицу провинции, мы может собрать туда всех выборных, и бьюсь об заклад, что эти общины, хлебнув свободы, навсегда станут на нашу сторону!
      Рехетта возразил:
      - Мы не вправе заставить разоренный народ тратиться на какие-то выборы и переезды!
      - Народ жаждет справедливости и свободы, - сказал Бажар, - а галдеть на сходках ему нужды нет.
      А на самом деле оба подумали одно: если народ соберется на сходку в столицу провинции, он на этой сходке выберет вождем Даттама...
      В это время распространилось такое суеверие: скоро будет время Небесного Кузнеца, и земля будет гладка, как яйцо, и чиста, как государевы помыслы. Доживут, однако, лишь праведные. Нынче же - время великих бедствий. Богатых и бедных уже нет, но есть праведные и неправедные. Как истребят неправедных - бедствия окончатся.
      Праведные шли к Небесным Кузнецам. Красили брови и становились невидимы. Услышав, что повстанцам не хватает железа, приносили с собой железные монеты. Все равно Рехетта обещал восстановить справедливость и отменить деньги. Верили, что чародеям это под силу. Многие чиновники стали переходить на сторону восставших.
      Приходили и из других областей, из числа обойденных и униженных. У Рехетты было зеркало - только взглянет, - и сразу отличит человека искреннего от лазутчика. Не ошибся ни разу.
      В шестом месяце Даттам подошел к столице провинции Анхель. Никто не думал, что Даттам так быстро переправится через реку, потому что наместник сжег все лодки.
      Но в Харайне крестьяне возят масло в деревянных долбленых кувшинах, затыкая их так прочно, что кувшины, связанные бечевой, сами плывут по воде вслед за лодкой, и вот эти-то кувшины наместник не догадался сжечь, так как никогда не видал, чтобы кувшины использовались вместо лодок. А Даттам конфисковал кувшины и навел из них сплошной мост, укрепив их якорями на воде и насыпав сверху сучья и хворост.
      В Анхеле были двухгодовые запасы продовольствия для всей провинции, и повстанцам надо было взять город до прихода войск и до зимних дождей. Больше продовольствия было добыть неоткуда. Те крестьяне, которым государь совсем недавно приказал сеять рис вместо винограда и справлять рисовые праздники, почти все сражались в их войсках.
      Наместник разорил окрестные поля, свез все, что можно, в город, вырезал тех, кто по доносам, сочувствовал разбойникам. Наместник был безбожником, но вывесил объявления, что Рехетта колдовать не умеет, а сам потихоньку велел распространять слухи, что у правительства колдуны лучше. И, действительно, старая женщина, мать Хариза, многое могла. Возьмет горшок, пошепчет, кинет уголья, - и тут же в лагере взрываются бочки с Даттамовым маслом... Против этого колдовства Даттам был бессилен. Велел, однако, построить деревянного идола выше городских стен: четыре рта плюются камнями, брюхо прикрыто кожаной плетенкой, в брюхе шестьсот человек. Еще наделали по чертежам черепах.
      Воистину: машины рождаются в мире, лишенном гармонии, и нужны тем, кто поедает людей: богачам и полководцам.
      Наместник увидел идола и рассмеялся:
      - У повстанцев все общее, даже щит один на всех.
      И велел готовить горючий хворост, чтоб забрасывать плетенку.
      В день Имень повстанцы помолились, попостились и пошли на штурм. Деревянный идол не горел, потому что Даттам пропитал плетенку какой-то гадостью. Вечером деревянного идола отвели. Проскакал Бажар, пустил в город стрелу о запиской:
      "Пусть-де наместник протопит хорошенько свои бани, завтра Бажар будет в них мыться".
      Наместник вздохнул и сказал:
      - Если не случится чуда, завтра город возьмут.
      Хариз бросился к матери. Та покачала головой:
      - Это в мирное время можно было колдовать с помощью косточек, а теперь война, бескровное колдовство на ней не поможет!
      Велела привести из тюрьмы трех мятежников, иссекла их в лапшу, набрала в рот крови, - как прыснет!
      Тут же загрохотал гром, налетели молнии, - зимние дожди начались на месяц раньше срока, и наутро колеса деревянного идола застряли в грязи.
      Мятежники стали предаваться грабежу.
      Среди повстанцев начались раздоры.
      Правительственных войск не было.
      Сам Бажар колдуном не был. Рехетта дал ему одного из небесных кузнецов, Аюна. Как-то Бажар переправлялся через реку. Был самый дождь, Бажар подъехал, видит: Аюн в палатке забавляется с девицей. Бажар рассердился:
      - Войско не может переправиться, а ты развратничаешь.
      Аюн засмеялся, махнул рукавом: вместо девицы стал кусок бамбука. Тогда Бажар велел связать Аюна и опустил по пояс в воду:
      - Сумеешь до вечера осушить реку, - помилую, не сумеешь - казню.
      Аюн реку выпил, и войска переправились как посуху. Бажар, однако, все равно его казнил. С этого времени, говорят, Бажар и Рехетта стали недолюбливать друг друга.
      Еще объявилось суеверие: братья длинного хлеба. Говорили, что не только имущество, но и жены должны быть общими. Сбрасывали о себя одежду, совокуплялись на глазах у всех. Каждый из них считал богом сам себя, и Рехетта не мог этого стерпеть, ибо считал, что богами бывают лишь избранные. Говорили: бог не может красть, потому что богу и так принадлежит все. Забирали добро не только у богачей, но и у бедняков, сопротивлявшихся убивали как святотатцев.
      Даттам взял отряд и загнал их в озеро. Те не защищались, потому что веровали в неуязвимость, только кричали: "Я бог, я мир сотворил, его без меня не будет!" Многие сильно визжали. Ну, чего ты визжишь! И отец твой, и мать твоя отправились туда, а ты все-таки визжишь...
      В деревнях священные деревья увесили в честь Мереника лентами и трупами. Жгли ведомости и чиновников. Сотник Маршерд как-то спросил Даттама, отчего он больше не заговаривает о совете выборных.
      Даттам помолчал и ответил:
      - Я хотел передать власть из рук неудачников в руки народа, а теперь неудачники - все.
      Между тем ему просто понравилась власть.
      Однажды вечером Даттам услышал, как его люди пели песню о будущем. В песне говорилось, что в будущем не будет ни твоего, ни моего. Пели так:
      Там ни будет ни гор, ни равнин,
      Все покроет песок золотистый,
      В реках - мед, а в каналах похлебка
      Только ложку носи, не зевай.
      Ну а рис будет зреть не в полях,
      А в амбарах, мешках или чанах,
      Там, где множатся нынче одни
      Казнокрады, жучки и приписки.
      Деревянная роспись карнизов
      Оживет и протянется вниз
      Виноградом, хурмой и орехом,
      Каждый сможет сорвать и сожрать.
      А кто хочет невиданных фруктов
      Или нежного мяса фазана
      Нарисует их прямо в пыли,
      И картинка тотчас оживет...
      И надо же было такому случиться, что Даттам узнал песню: а это была песня из древней комедии. Эта комедия была написана более чем две тысячи лет назад одним из придворных поэтов лахельского княжества после того, как поэту приказали осмеять крестьянских бунтовщиков.
      Даттам прибежал к Рехетте в палатку и потребовал повесить того, кто нашел эту песню. Рехетта страшно удивился:
      - Почему?
      - Потому что народ, который поет эту песню, так глуп, что не может отличить насмешки от правды, но книжник, который выискал эту комедию, знал, что к чему.
      Пророк усмехнулся и сказал:
      - Правда не была бы правдой, если б над ней не смеялись... А песню отыскал я - это самый древний из текстов о правде.
      Даттам вышел молча, только шваркнул в терновый куст соглядатая у выхода.
      - Вредно, - говорит, - народу подслушивать книгочеев... Яблоко познания - покрыто кожурой невежества.
      Даттаму показалось удивительным, что самый старинный текст о времени, в котором не будет ни богатых, ни бедных, написан поэтом, который хотел посмеяться над этакой глупостью. Он стал проверять по книгам - оказалось, действительно так.
      В этот год из-за дождей наружу вылезло необыкновенно много дождевых червей, красных и багровых.
      Даттам услышал, как кто-то говорит, что эти черви заколдованы наместником и ночью превращаются в скорпионов, и велел повесить говорившего, как правительственного шпиона. Тот перед смертью сказал юноше:
      - А все же черви наместника ползают там, где увязают твои машины.
      Даттама эта фраза очень поразила. Он сидел всю ночь и на следующее утро он велел делать червей из деревянных колодок, так чтоб колесо носило с собой собственную гать. Называли это "деревянными гусеницами".
      Через три дня машины на гусеницах взяли столицу провинции. Секретарь наместника покончил с собой, перед этим приказал поджечь государственные склады, и оставил записку: "Если Рехетта волшебник, пусть кормит людей нарисованным рисом..."
      Жители вывесили повсюду мерениковы флаги, вместе с повстанцами восстанавливали справедливость. Грабили лишь неправедно нажитое, делили поровну, однако, сообразно степени участия в восстании. В управе наместника были дивные ковры, шитые жемчугами. Рехетта разрезал ковры на кусочки с одной жемчужиной и раздал поровну. Некоторые носили эти жемчужины при себе, потому что считали, что в них сидит по маленькому Рехетте, а некоторые зарывали в землю и говорили, что, когда настанет час, из жемчужин вырастет дерево справедливости с золотыми лепешками.
      В садах при управах выловили и съели ручных белок и рыб, что, по древнему поверью, приносит удачу.
      Храмов, однако, не тронули. Бажар было окружил со своими всадниками местный храм Шакуника и потребовал у монахов Небесную Книгу. Эконом вышел, развел руками.
      - Волшебные вещи, - они как цифры, сила и смысл их зависит от местоположения. В ваших руках Небесная Книга заполнится лишь проклятиями...
      Бажар смирился. Крупных правительственных войск все не было.
      Учредили чины, упорядочили декреты.
      Вместо простонародного "возвращение к старому" стали употреблять книжное "революция". В Анхель тайком из столицы явился знаменитый книгочей Хаш, представил доклад: "Тысячи лет Небесный Кузнец Мереник плавит золото солнца в тигле востока, дабы солнечный свет служил нам примером общего достояния; тут никто не может ни получить больше других, ни отнять у ближнего..."
      Бажар смеялся над новыми чиновниками:
      - Обсуждают до третьего лада, как правильней: "избранные и неизбранные", или "уничтожаемые и уничтожающие"...
      А Даттам сидел с ними по ночам над казенными числами.
      В народе Даттама обожали, он теперь умел приказывать людям, как раньше - шестеренкам.
      Надо было узнать, что происходит во дворце, а как? Рехетта поступил с необычайной жестокостью. Он велел привести к себе наместника, взятого в плен, вырезал ему сердце и кровью окропил соломенного человечка. Соломенный человечек, однако, не знал, что он умер - только почувствовал, что его воля теперь - это воля Рехетты. Колдун приказал:
      - Пойдешь в Небесный Город, узнаешь у наследника, что творится, к вечеру вернешься. Но смотри - если наследник поднимет при тебе яшмовую печать - сразу же беги.
      Соломенная кукла в тот же день явилась в столице. Наследник Падашна спешно вызвал человечка к себе. Узнав о взятии Анхеля, пришел в ужас. Стали беседовать. Наследник Падашна сказал:
      - Государя пока не тревожили рассказами о мятеже, однако он отпустил на его подавление шесть миллионов. А теперь, знаете ли, эти деньги куда-то пропали. Не знаю, как отчитаться. Я думаю, надо написать, что Рехетта сражается колдовством и наслал град, погубивший стотысячное войско, собранное на эти деньги.
      А секретарь поддержал:
      - Вы, когда предстанете перед государем, скажете, что Рехетта делает войско из бобов и резаной бумаги, а так народ властями доволен.
      Тут же составили обманный доклад, наследник поставил подпись, секретарь привесил к бумаге багряную кисть и принес печать. Только наместник увидел печать:
      - Ах, - и упал на пол. Наследник Падашна обернулся: нет никакого наместника, на полу в луже крови лежит куколка не более локтя высотой! Тут Падашна ужаснулся по-настоящему, однако доклад все-таки представил.