Задумался и добавил:
      - К тому же глубокие штольни зальет водой.
      - Воду можно откачать, - сказал маленький Даттам.
      Конюший посмотрел на него и засмеялся:
      - Еще нет такой машины, чтобы откачивала воду в столь глубоких штольнях.
      На обратном пути Даттам думал, почему такой машины нет и нельзя ли ее построить. А человек из конюшен, Арравет, очень много рассказывал о Верхнем Варнарайне, который варвары захватили двести лет назад.
      - Вот там, - говорил, - рудники должны быть очень плодородные. Во-первых, варвары их забросили, а во-вторых, руда от крови жиреет. А варвары, страшно сказать, сколько людей перебили.
      - Да, - сказал Рехетта. - О варварах неизвестно, существуют они или нет, но слухи о них ходят омерзительные.
      Теперь надо сказать, что Рехетта был в глубине души рад, что грязная затея с заброшенными рудниками провалилась. Предполагалось, что человек из конюшен, имевший много неопознанных денег, займется добычей руды; цех в Анхеле будет изготовлять черный товар, а сбыт товара в столице конюший тоже брал на себя. Что касается рабочей силы для рудников, то конюший собирался организовать там исправительное поселение, так как этот род работников особенно бесправен и сам свой труд не считает. Люди в цехе все время хотели денег от нечистой работы, а грех на душу приходилось брать Рехетте.
      Пятнадцати лет от роду Даттам уехал в Небесный Город и поступил в лицей Белого Бужвы.
      В этом, семьдесят втором году, государь Неевик отдал своему сыну Падашне в экзархат провинцию Варнарайн. Люди рассудительные предостерегали государя, что Падашна-де глуп и неспособен. Один чиновник подал доклад, в котором писал "Иршахчан усыновил Неевика, Неевик усыновил Миена. Власть-де наследуют достойные, а не сыновья". "Что же сын мой - недостоин власти?" молвил государь, и чиновника побили тушечницами.
      В провинции Иниссе был мор, а над Голубыми Горами видели в небе девятиглавого барсука.
      В столице, однако, чудес не происходило. Император послушался недобросовестных советчиков и в Государев День окончательно провозгласил сына наследником.
      В честь назначения устроили праздник. Государь отдал приказ расцвести деревьям и птицам вить брачные гнезда. Птицы и деревья повиновались, так как была весна. По улицам пустили бегать богов в диковинных масках, а над яшмовыми прудами выстроили карусель в виде Золотого Дерева, - на ветвях дерева катали народ.
      Даттам тоже пошел покататься на карусели. Залез на самый верх, оглянулся... Красота! Звенят-шелестят бронзовые листья, щебечут серебряные птицы, ветви кружатся, и народу с высоты видно все: и небо, и землю, и небесный дворец под серебряной сеткой... Вдруг раздался сильный треск; в механизме что-то заело, дернуло, - перильца пошли ломаться: люди сыпались в воду. Впоследствии обнаружилось, что чиновники, ведавшие праздничным зодчеством, съели, что называется, слишком много.
      День был теплый, Даттам плавал хорошо, видит, рядом бьется и тонет юноша. Даттам выволок его на берег, стал расстегивать студенческое платье: так худ, что просто жалко, ногти желтые, изъеденные, а глаза - глаза тоже золотые! - и на влажном лбу - кровь. Даттам совсем испугался, но тут сверху кто-то говорит:
      - Не бойтесь, кровь у него от волнения...
      Даттам поднял глаза на говорившего. Почти ровесник; в чертах лица дышит благородство, брови - оправа, глаза - жемчужины, так и ловят мысль собеседника. Строен, мягок в обращении, скромное чиновничье платье, обшлага с серебряной нитью, - дворцовый, значит, чиновник.
      - Харсома. А это товарищ мой, Арфарра. Пойдемте отсюда быстрей, а то сейчас будут переписывать злоумышлявших на эту бесову карусель...
      Харсома привел обоих обсушиться и обогреться в веселое заведение. Им подали верченого гуся, пирожки, вино, печенье в серебряной плетенке. Девушки ходили, подкидывая ножками подолы. Арфарра, впрочем, от вина и мяса отказался. Даттам заметил, что у Харсомы денег не по платью много. Ели, пили, сожалели о дурном предзнаменовании: всем было ясно, что без казнокрадства тут не обошлось.
      - А вы что скажете, - поинтересовался у Даттама новый знакомый, Харсома.
      Даттам взял салфетку и попросил тушечницу, - насилу нашли таковую в этом заведении, начертил на салфетке чертеж и сказал:
      - Золотое дерево, - это просто большая игрушка, которая вертится с помощью тросиков и коленчатых валов. В позапрошлом году у карусели размер ветвей был десять шагов, а диаметр ствола - шесть.
      Не знаю, много ли в этот раз украли, но думаю, что истинная причина крылась в самой конструкции. Со времени восшествия на престол государя Меенуна каждый год делают дерево выше на одну мерку и шире на одну мерку. Из-за этого нарушились пропорции, и механизм, вращающий ветви, оказался слишком слаб. И мне жалко будет, если все дело сегодня кончится тем, что найдут проворовавшихся чиновников, и не обратят внимание на недостатки конструкции.
      - Вы смотрели чертежи старых деревьев? - заинтересовался Арфарра.
      Даттам кивнул и начал новый чертеж, и тут эти двое сели друг к дружке и стали толковать, отставив еду и девушек, так что хозяйка заведения даже обиделась: ну, в самом деле, разве люди приходят в ее заведение потолковать о шатунах и кривошипах?. А третий юноша, Харсома, сидел рядом и потягивал через соломинку вино, и так зевал, что Арфарра с упреком воскликнул:
      - Харсома, да вы хоть понимаете, о чем мы говорим?
      - Вполне понимаю, - сказал Харсома, - вы говорите, что для того, чтобы предотвратить подобные происшествия, нужно бороться не с казнокрадством чиновников, а с коренными недостатками самого механизма.
      Даттам с опаской на него посмотрел, а Харсома улыбнулся и продолжал:
      - А знаете ли, господин Даттам, почему при первой династии Золотое Дерево было таким низким?
      Даттам не знал, и Харсома объяснил:
      - Дело в том, что при первой династии Государев День справляли по-другому. В деревне выбирали людей, и те съезжались в столицу для обсуждения действий властей. Эти же люди привозили деньги, добровольно собранные народом для праздника, и хотя народ наш щедр, выстроенное на добровольные взносы Дерево было слишком мало, чтобы упасть под собственной тяжестью.
      Тут одна из девушек села Арфарре на колени, запрокинула головку и хихикнула:
      - Не тронь, - укушу.
      Харсома посмотрел на девушку, усмехнулся и добавил:
      - Так выпьем же за государя Миена, который из скромности отменил обычай, дабы не отягощать народ лишними тратами.
      Арфарра процедил сквозь зубы:
      - Правильно сделал государь Миен. Они зачем съезжались жаловаться... Жаловаться и сейчас можно, доносные ящики на каждом шагу... Народ должен не жаловаться, а принимать законы...
      И спихнул девицу с колен. Парень рядом обиделся:
      - Слушай, костяная ножка, ты колдун или "розовенький"? Ты чего казенную девушку обижаешь? Вот я сейчас стражу кликну!
      Парень, конечно, хотел их напугать. Все закричали, поднялась свалка. Арфарра брезгливо усмехнулся, говорит Даттаму: держись за меня. Махнул рукавом - из печенья полез белый дым, лавка взлетела под потолок...
      Даттам очнулся, - над ним небо в серебряную сетку, на деревьях золотые яблоки, - небесный дворец!
      Спутник, Харсома, сказал Арфарре с досадой:
      - И для таких-то фокусов я вас пускаю к тайным книгам!
      Даттам часто встречался с новыми друзьями. Харсома был троюродный племянник вдовствующей государыни, инспектор по налогам. Как описать? Незлобив, незаметен.... Совершенный чиновник подобен истине: нельзя говорить об истине, но лишь благодаря истине возможна речь.
      Арфарра был сыном мелкого сельского чиновника, и после экзаменов хотел стать монахом в храме Шакуника.
      Монахи-шакуники тогда не могли рассчитывать на карьеру при дворе. Шакуник пришел в империю вместе с варварами, и при государе Амаре знатные люди переполнили храм деньгами и землями, взятыми со всей ойкумены. Когда государь Иршахчан возобновил древние законы и вернул захваченные земли народу, отменив "твое" и "мое", храм был, увы, на стороне тех, кто проявил непочтительность к государю. Государь указал, что храмовые земли принадлежат ему, как воплощению Шакуника, разорил храмовые мастерские и пощадил только сокровищницу.
      - А чем занимаются монахи сейчас? - спросил как-то Даттам.
      - Осмысляют сущее и существующее, - ответил Арфарра.
      А Харсома прибавил:
      - Деньги дают в рост.
      Увы! И сказать постыдно, и умолчать нельзя. Казалось бы: уничтожили в империи торговцев, отменили корыстолюбие, ни один частный человек не смеет завести себе мастерскую. И что же? Иные храмы обратили сокровищницы в ссудные кассы, стали вести себя хуже торговцев. Даже те впадают в соблазн, которым вера предписывает презирать мирское. А Шакуник - варварский бог, бог грабежа и богатства. Монахи говорят: Шакуник предшествует субъекту и объекту, действию и состоянию, различает вещи друг от друга, придает им смысл и форму, и нет в мире ничего, что было бы чуждо ему - золото, серебро, камни... И копят, и приумножают, а золото - проклятая вещь: сколько ни съешь, все мало. А Арфарра всего этого тогда не замечал.
      Государь Иршахчан, как известно, поощрял изобретателей, особенно искателей золота и вечности. Бесчестные люди, однако, наживались на страсти Основателя, толпами стекались в столицу. При испытаниях все шло хорошо: и золото из меди вываривалось, и новые водоотливные колеса вертелись...
      Однако если общиннику будет в два раза легче поливать, разве он станет в два раза больше сеять? Нет, он будет в два раза меньше работать.
      И вот, когда последние проявления непочтительности были истреблены, инспектор Шайшорда подал доклад. "Нынче в государстве мир, механизмы же родятся от войны и корысти отдельных лиц, а рождают народную леность...". В результате доклада государь изволил запретить недобросовестные изобретения.
      После этого некоторые книги попали в государеву сокровищницу, как и все редкостное. Однако Даттам и Арфарра, по ходатайству Харсомы, имели доступ в Небесный Сад. Ходили туда каждый день: книги - плод проклятый: сколько ни ешь - все голоден.
      Трое друзей были совершенно неразлучны. Ели вместе, спали вместе, вместе ходили в веселые переулки. Даттаму как-то раз понравилась барышня Харсомы, тот немедленно уступил ему барышню, и еще два месяца платил за домик, где она жила. Вообще у Харсомы денег было удивительно много, гораздо больше, чем полагалось дальнему родственнику императора.
      Как-то Харсома показал Даттаму бумагу о делах, творящихся в Варнарайне. Сообщалось, что некто Хариз, доверенное лицо наследника, даром велел цеху кузнецов отделать его новый загородный дворец, угрожая в противном случае снизить расценки и довести цех до полной нищеты. А спустя два месяца тот же Хариз подал заявление о том, что-де баржа, груженная светильниками для столицы, утопла. Кузнецам из-за этого не выплатили денег за светильники, а между тем светильники и не думали утопать, - они были тайно выгружены в одном из поместий наследника, а баржу затопили пустую, чтобы скрыть казнокрадство. Назывались также имена девиц, которых Хариз держал у себе на подушке, стращая их арестом семьи.
      Даттам изумился:
      - Как это к тебе попало?
      Харсома махнул рукой:
      - На жалобном столбе висело... Это правда, что тут написано?
      - Да откуда же я знаю? - изумился Даттам, - хоть писал-то кто?
      - Да дядя твой, голова твоя соленая! Что он за человек? Это правда, что он поссорился с Харизом из-за взятки? Сам - умелец все пять пальцев в масле держать... Что это за история с ушками треножника?
      Но Даттам об ушках треножника ничего не знал.
      Его интересовали лишь механизмы - числа, обросшие плотью. Любил он их за то, что, если что-то не так, - можно было разобрать на части и переложить по-правильному. А мир механизмом не был, и потому Даттама не занимал. Черна ли, бела ли душа правителя - Даттаму, увы, было все равно. Он думал так: черной ли, белой краской выкрашу я модель, - разве изменит это свойства и связи?
      - Да не знаю я ничего, - пробормотал Даттам.
      - Ну, - сказал с досадой Харсома, - ты, Датти, право, не человек, а канарейка, - если тебя не кормить, так с голоду у корма умрешь! Это правда хоть, что дядя твой очень влиятелен среди черни? Чуть ли, говорят, не пророк?
      - Да что такое пророк?
      - Если человек лжет другим, а сам про себя все знает, его называют обманщиком, - пояснил Харсома, - а если он лжет другим и верит в свою ложь сам, его называют пророком.
      Даттам после этого останавливался у жалобных столбов доклада нигде не видел.
      Даттам сделал механический гравировальный станок и по рекомендации Харсомы принес его одному человеку. Это оказался тот самый императорский конюший Арравет, который вместе с Рехеттой лазил по заброшенным шахтам.
      Арравет обрадовался.
      Конюший Арравет тоже был в некотором роде колдуном: дом, где он жил, в земляном кадастре значился частью государева парка. А приглядишься: высятся стены там, где по описи пустошь для выездки лошадей, резные перила соткутся над призрачным озером... и я так скажу: если всякая магия, помимо казенных чародеев, черная, то и это черная магия.
      Арравета называли одним из самых богатых людей империи. Однажды поймали вора, который показал, что унес у Арравета двадцать тысяч. Арравет, конечно, отперся: "Я - мелкий чиновник, откуда у меня такие деньги?" Наутро вора нашли в городской тюрьме задохнувшимся.
      Арравет стал печатать на станке ходовой товар, - городские истории и непристойные картинки, причем прямо приспособил под это официальный цех.
      О том, что количество труда в гравюре теперь уменьшилось, не доложили, справедливую цену нарушили, деньги разделили между сообщниками, - разве может все это хорошо кончиться?
      Харсома, увидев картинки, расхохотался, и тут же закричал Даттаму, что пойдет в веселый дом и не успокоится, пока не перепробует каждой позиции. Арравет дал Даттаму и Харсоме целую кучу денег, да-да, прямо-таки мешок. Даттам поблагодарил Харсому и сказал:
      - Сдается мне, что если бы не ты, я бы ни гроша не получил от такого человека, как Арравет.
      Записные книжки Даттама в это время были наполнены рисунками и чертежами. В них были военные повозки с приделанными к ним мельничными крыльями, движимыми ветром, и с хитроумной системой трансмиссии к колесам; была лодка, в которой весла были заменены пропеллером, вращаемым двумя лодочниками, мосты, в которых настил покоился не на сваях, а плавал на бурдюках с воздухом, - Даттам услышал, что варвары переправлялись через реки на мехах, и попытался рассчитать количество воздуха и выдерживаемый им вес; было изображение вечного двигателя со ртутью в семи подвешенных к колесу мешочках - этот двигатель Даттам срисовал с манускрипта в Небесной Книге, но двигатель не работал. Была там и осадная башня с движущимися лестницами-платформами, которые сами поднимали солдат кверху. Эту башню Даттам придумал сам.
      Больше всего было набросков касательно машины для откачки воды из глубоких штолен. Арравет часто говорил о том, что такая машина ему очень нужна, потому что в стране мало железа сверху и много - внизу. В государственных рудниках воду откачивали с помощью древнего винта, изобретенного еще десять династий назад. Этот винт вращает под землей слепой осел или штрафник, а люди выливают в винт бадейки. Арравет такой винт использовать не мог. Во-первых, это стоило бы слишком дорого, во-вторых, Арравет и так боялся ареста, а если спустить сотню неквалифицированных рабочих под землю, только чтобы они черпали воду - как есть донесут!
      За два месяца до экзаменов Даттам принес Арравету модель машины для откачки воды и показал, как та работает.
      Несколько раз Харсома приносил к своему другу разные документы. Требовалось совсем немного - вытравить кислотой имя или цифру, и вписать другую, или состарить бумагу или шелк до подходящего возраста. Даттам с досадой спросил:
      - Почему ты не просишь об этом Арфарру? Он знает химию куда лучше меня!
      - Арфарра прекрасный человек, - ответил Харсома, - но он способен с этакой бумагой отправиться прямо к "желтым курткам", да еще и будет всю жизнь гордится своей верностью правопорядку.
      За месяц до выпускных экзаменов надежный гость передал Даттаму письмо от дяди. Отец Даттама умер, и было много хлопот с виноградником, купленным в Нижнем Городе на имя жены. Харсома выхлопотал Даттаму отпуск, и тот поехал в Варнарайн, но к его приезду все уже уладили.
      В эту поездку даже Даттам увидел, что влияние Рехетты сильно выросло. Так получилось, что он единственный из старшин цехов осмелился сцепиться со сворой наследника, и от этого имя его гремело весьма широко. Строгостью своей жизни он вызывал почитание народа, чем и пользовался для нападок на вышестоящие власти. Алтари патрона цеха, небесного кузнеца Мереника, стали появляться в самых разных уголках провинции.
      Несколько гулящих девиц сожгли свои наряды и стали вести святую жизнь из-за проповедей Рехетты, и в числе их была любовница наместника; это рассердило наместника до крайности.
      В честь Даттама Рехетта устроил молебен. Закололи барана, накормили Небесного Кузнеца запахом и огнем, оставшееся съели сами. Даттам от имени Арравета предложил мастерам из цеха использовать свой гравировальный станок, но те решительно воспротивились.
      - И думать не смей об этих станках, - заявил один из мастеров. Наш цех сейчас враждует с людьми экзарха. Если они прознают об этих станках, они тут же навяжут их нам, чтобы испортить цену и прогнать половину мастеров за ненадобностью.
      А дядя Даттама насупился и сказал:
      - Нынче в Варнарайне души чиновников почернели от алчности, а зубы народа почернели от лотосовых корней. Люди наследника, как оборотни, пьют кровь народа и сосут его мозг. В почетной охране наместника - две тысячи головорезов, рыщут по деревням и понуждают людей усыновлять чиновников... Луга и поля исчезают из земельных списков, общие амбары пустеют, и народ, будучи не в состоянии прокормиться, вынужден заниматься торговлей. Скоро в Варнарайне не останется свободных людей. Увы, страшно подумать, - что будет после смерти государя?
      И, взяв модель из рук Даттама, спалил ее в жертвенном костре небесному кузнецу Меренику.
      Вечером дядя спросил племянника:
      - Говорят, в столице ты связался со скверными людьми, которые делают деньги в обход государства?
      - Я изобретатель, - сказал Даттам, - и если выйдет так, что мои изобретения нужны только бесам, я буду работать на бесов.
      На следующий день Даттам пошел заверить подорожную. Казалось бы пустяковое дело, а чиновники в управе вдруг стали кланяться, как болванчики, и отвели Даттама в кабинет ко второму секретарю наместника, господину Харизу.
      Ах, какой кабинет был у господина Хариза!
      Яшма тушечницы белая, как бараний жир. Стол в золоте, на стенах гобелены, на гобеленах красавицы, от которых рушатся царства, перед гобеленами столик в золоте и нефрите, вино и фрукты, черепаховая шкатулка с благовониями: все, знаете ли, совершенно неподобающее чину и присутственному месту. Надо сказать, что Хариз был тот самый чиновник, который много нажился на Государевом Дне, но благодаря своей матери-колдунье избегнул правосудия.
      Сели, стали беседовать. Хариз все знал о Даттаме: поздравил его с успехами в учении, - будущий, как говорится, опора трона, слуга народа, и вдруг вынул из черепаховой шкатулки часы-яичко.
      - Какую, - говорит, - гадость написали: будто вы эти часы сделали в насмешку. Мол, епарх отдает деньги в рост. Часы считают время, а он на времени наживается: и то, и другое неправильно...
      Даттам побледнел и стал глядеть на гобелены. Говорили, будто Хариз решает за наместника все дела, городскому судье протоколы приносит на подпись пачками, а допрашивать любит прямо рядом с кабинетом, за красавицами, от которых рушатся царства. А господин Хариз взял персик и стал очищать кожицу. О слушатель! Разве справедливый человек, когда зубы крестьян почернели от весенних кореньев, будет есть тепличный персик?
      - А что вы, - спросил секретарь Хариз, - думаете о механизмах вообще?
      Даттам ответил:
      - Разве можно улучшить совершенное? Государь установил церемонии, расчислил цены, учредил цеха и села. Если бы государству требовалось вдвое больше, скажем, фарфоровых ваз, то людей в фарфоровом цеху было бы вдвое больше, или работали бы они не треть дня, а две трети. Но государство заботится не о вещах, а о людях, которые делают вещи. Если ныне удвоить производительность труда, то куда же деть лишних рабочих?
      - Это похвально, - сказал господин Хариз, - что в таком молодом возрасте вы думаете лишь о благе ойкумены. Я слыхал, вы построили водоотливное колесо... А вот епарх вашего цеха и в самом деле берет взятки. Ах, если бы такой человек, как вы, были на его месте...
      И господин Хариз любезно протянул очищенный персик юному гостю. Надо сказать, что никто из мира людей подслушать этого разговора не мог. Но в левом углу на полке стояли духи-хранители; господин Хариз побоялся оскорбить небо и потому предложил персик, что на языке плодов значит "десять тысяч". Но Даттам был непочтителен к богам и сказал:
      - А сколько получат мастера?
      Господин Хариз удивился:
      - Вы же сами заметили, что они больше трудиться не станут.
      - Я подумаю, - сказал Даттам.
      Тут глаза Хариза стали как дынные семечки.
      - Э, господин студент, что ж думать над очищенным персиком? Сейчас не съешь - через час испортится.
      Даттаму делать было нечего, он съел персик и откланялся с подорожной.
      Только ушел - из-за гобелена с красавицами вышла старуха, мать Хариза. Цоп, - косточку от персика, бросила ее в серебряную плошку, посмотрела и говорит:
      - В этом юноше три достоинства и один недостаток. Достоинства таковы: душа у него - пустая: вечно будет желать, чем наполнить. Любит число и разум: людей жалеть не будет. Таит внутри себя беса, - вечно, стало быть, будет снаружи... Недостаток же один: судьба его - с Рехеттой и твоими врагами. Он в душе решил: ты его сделаешь епархом цеха, а он тебя обманет...
      А у господина Хариза был близнец, только он сразу после родов умер. Старуха кликнула близнеца, пошепталась с ним, стукнула в лоб косточкой от персика:
      - В златом дворце - златой океан, в златом океане - златой остров, на златом острове - златое дерево, на златом дереве златые гранаты, в златом гранате - златой баран, в златом баране - покой и изобилие... Иди к тому океану, принеси мне того барана. А при входе предъявишь пропуск Даттама.
      По приезда Даттама вызвал к себе начальник училища и спросил:
      - Господин студент, отчего вы отлучились накануне экзаменов?
      - Но вы мне предоставили отпуск для устройства домашних дел, изумился Даттам.
      Начальник училища выпучил глаза и закричал:
      - Как вы смеете такое говорить! Никакого отпуска предоставлено не было! Самовольно покинув училище, вы лишили себя права сдавать экзамены!
      Даттам кинулся к Харсоме. Того не было. Даттам побежал к Арравету. Арравет принял его в гостиной: шелк, как облачная пелена, не стены золотая чешуя, в левом углу сейф - золотой баран с драконьим глазом. Арравет написал письмо начальнику училища, запечатал и отдал Даттаму:
      - Этот дурак не знал, кому чинит гадости. Успокойся, завтра же тебя восстановят!
      Помолчал и добавил:
      - Эти негодяи, приспешники Падашны, думают, что им все позволено. Но нельзя безнаказанно издеваться над законами судьбы и природой человека.
      - А в чем природа человека? - спросил Даттам.
      Арравет допил вино, распустил золотой шнурок у шеи:
      - Человеку свойственно стремиться к собственности, и люди объединились в государство затем, чтоб оно гарантировало каждому сохранность его имущества.
      Даттам расхохотался.
      - Вы напрасно смеетесь, - сказал с досадой Арравет.
      - Это не я, - возразил Даттам, - это государь Иршахчан смеется.
      Арравет помолчал, вдруг кивнул на барана в углу:
      - Полевка - не мангуста. Наследник Падашна - не Иршахчан. Вот, допустим, господин Хариз. Кажется - словно чародейством человек на свободе. Но в столице чародейства давно не бывает. А на самом деле каждый шаг его известен. И делам наследника опись готова.
      - Да, - сказал Даттам, - уж больно народ на них жалуется.
      Арравет даже рассердился:
      - Народ - это что! И уронят, и наступят... От собачьего лая гора не обвалится... А вот что в Варнарайне берут - да не дают, крадут - а не делятся...
      Помолчал, а потом:
      - Законы природы нельзя нарушать вообще. А законы общества нельзя нарушать безнаказанно. Можно долго голодать или болеть, но потом придется выздороветь...
      Вышли в сад. Заколдованный мир: высятся стены там, где по описи пустошь для выездки лошадей водяные орхидеи струят изысканный аромат, на воде резной утиный домик... Даттам вздохнул и спросил:
      - А сколько, господин Арравет, под вашим садом земли?
      Арравет ответил:
      - Вдвое больше, чем под шестидворкой. Целых полторы иршахчановых горсти.
      А пока Арравет и Даттам гуляли по заколдованному саду, в саду государевом двое стражников близ златого дерева развели костерок и принялись, чтоб не пропадало время, вощить башмаки. Вот один из них, молодой и из деревни, обтоптал башмак, поглядел на дерево и говорит:
      - А чего врут? В гранате, мол, баран, в баране - изобилие. Нет тут никакого златого барана, один златой гранат.
      - Дурак, - отвечает ему тот, кто постарше, с усами, как у креветки. Баран - это же символ.
      - Символ чего?
      - Изобилия.
      - А гранат?
      - А гранат - символ барана.
      - Не вижу я барана, - вздохнул деревенский.
      Вот они вощат башмаки и пьют вино, и вдруг деревенский как закричит:
      - Вот он, баран!
      Однако, то был не баран, а просто соткалось из воды одноногое и одноглазое - и - ужом по дереву. Усатый стражник онемел, а деревенский схватился за лук и выпустил одну за другой, по закону, три гудящие стрелы: с белой полоской, с желтой полоской, с синей полоской. Злоумышленник вскрикнул и исчез. Подбежали - нет никого, только валяется персиковая косточка, да пропуск в сокровищницу, как дынная корка. Креветка подобрал этот пропуск и вдруг говорит:
      - Да я же этого человека знаю! Как есть колдун.
      А младший пересчитал гранаты и говорит:
      - Гранаты все на месте. А вот интересно знать, можно украсть барана без граната? Или гранат без барана?
      Вечером Даттам вернулся к Арравету. Вошел в аллею: меж резных окошек свет, на террасах копошатся, как муравьи на кипящем чайнике, желтые куртки... Даттама притащили в гостиную, там все вверх дном, сейф в виде золотого барана раскурочен, и лицо у Арравета, как вареная тыква. Один стражник пригляделся к Даттаму и вдруг ахнул:
      - Стойте! Это ж колдун! Хотел стащить золотой гранат с дерева справедливости, да растаял в воздухе. Только с документом чары ничего не смогли поделать.
      - Ага! - говорит начальник с синей тесьмой. Ясно, откуда у хозяина столько золота, и кому этот студент таскал гранаты.
      Арравет засмеялся и говорит:
      - Ты еще передо мной поползаешь, желтая крыса. А колдовства не бывает.
      Начальник ухмыльнулся и говорит:
      - Собирали губкой золотую воду... Стали выжимать, а она пищит: "Мое, мое..." Откуда ж твое, когда государево?
      Размахнулся и ударил Арравета ногой в живот. Тут за стеной закричали, - глядь, стражники волокут старшую жену конюшего, - полосы паневы разошлись, из прически сыпятся шпильки. А за ней - командир стражи несет восковую куклу в белом нешитом хитоне.
      Командир сел за стол и стал заполнять протокол: колдовали, наводили порчу на наследника. Женщина заплакала:
      - Это не наследник, это соседка... Он мне изменял, - и показывает на мужа.
      - Нарушение супружеской верности - запишем. Только шурин ваш уже показал, что материя на кукле - с подола светлейшего наследника...
      Арравет закричал:
      - Женщина, что ты наделала!
      Тут охранник, державший Даттама, увидел, что все заняты, и наклонился, чтобы поднять с полу шпильку с изумрудом. А Даттам выхватил у него с пояса кинжал, скакнул на яшмовый стол, на подоконник, вышиб наборное стекло, и в сад, а в саду - в пруд. Обломил камышину, нырнул под утиный домик, и сидел там до следующей ночи, пока в сад не пустили народ посмотреть, как карают людей, подозреваемых в богатстве. А стражники решили, что колдун ушел по воздуху, как из государева сада.
      Арфарры в столице не было, Харсома был во дворце, - Даттам прокрался задами к "сорванной веточке", у которой часто бывал Харсома. Холодный, дрожащий, в волосах - водяной орех, золотые зрачки раздвоились, сквозь намокшее студенческое платье проступила подкладка, синяя, как у жениха или покойника.
      - Ну, - говорит девица, - ни дать ни взять - пастушок Хой от подводных прях.
      Она уже все знала, - заплакала, показала объявление, вынула маринованную курицу и вино, стала потчевать. Даттам ее совершенно не боялся. Казенные девушки хоть и обязаны рассказывать о гостях, однако платить им за это не платят, а за бесплатно кошку ловят не дальше печки. Разве это хорошо? Обманывают государство, искажают связи, - ведь если нет донесений, как узнать настроение народа?
      Даттам прочитал объявление и покачал головой:
      - Колдовство! Тоже мне, выдумают...
      Девица возразила:
      - Раз написано в докладе - значит, правда. Не докладу же лгать? Только это не тебя хотели сглазить, а Харсому, - ведь это он тебе пропуск дал...
      Даттам поглядел вокруг. Уютно! Ларчики, укладки, брошенное рукоделье. Над жаровней бегают огоньки, дымчатая кошка возится с клубком, занавесь с белыми глициниями чуть колышется от тепла...
      - Так что же, - сообразил Даттам, - у Харсомы тоже неприятности? Он, стало быть, не придет?
      Девица заплакала.
      - Придет, обязательно придет. Ты его совсем не знаешь. Ты думаешь, ему я или ты нужны? Нынче во дворце заведено проводить ночь за занавесью с белыми глициниями, вот он и хочет показать, что такой же, как все...
      Надо сказать, что девица просто не хотела говорить Даттаму правды: Харсома к ней ходил не только блудить, но и получать те самые сведения, которые девица не сообщала правительству.