А после этого Даттам взглянул на ту сторону и увидел, что повсюду стоят вооруженные люди, и они вовсе не считают, что суд кончился, если стороны еще не подрались. Община стояла в основном на островке, а дружинники графа - на берегу.
      Даттам поглядел на зеленое смрадное дно между ними, и подумал: "Плохо будет драться в этой грязи и иле, потому что графские конники не будут иметь тут преимущества".
      Даттам стоял рядом с графом, к ним подошел дружинник и сказал:
      - Смотрите! А кто это скачет вместе с людьми Лавви Голошейки, на буланом коне с белой звездой, и в такой богатой одежде?
      Граф посмотрел и сказал:
      - Клянусь божьим зобом, Даттам, это ваш больной гость, Бредшо. И сдается мне, что это не к добру. Потому что он не кажется мне человеком разумным и удачливым, и, как бы он, помимо этого замечательно буланого седла, не попросил у вас за проповедника еще чего-нибудь.
      Бредшо ехал три часа один в густом горном лесу, потом нагнал общинника. На спутнике была кроличья шапка, плащ с роговой пряжкой, за пояс заткнута секира, а на плечах, - лук и колчан со стрелами. Он также ехал на суд к Серединному Океану и был очень неразговорчив. Потом пристали еще трое на лошадях и с оружием.
      За поворотом дороги показалась маленькая часовня Варайорта, из которой вышел жрец с девятью глазами на шапке. Волосы у него были заткнуты за пояс.
      Охотник Каани, тот, что был в кроличьей шапке, вытащил из переметной сумы кроличью шкурку и отдал ее жрецу.
      Тот взял и сказал:
      - Не одна, небось, шкурка-то.
      Каани ответил:
      - Совсем пустые стоят силки.
      Тогда жрец подошел к лошади и сам стал рыться в переметной суме и вытащил еще много добра.
      - Дожадничаешься с богом, - сказал жрец. - А бог воздаст сторицей.
      - Мне сторицей с Варайорта не надо, - сказал Каани. - Мне хватит двух ишевиков с Даттама.
      Тут Бредшо подъехал ближе и спросил:
      - А с меня трех ишевиков достаточно?
      Каани согласился. Бредшо уплатил за три шкурки и подарил их богу.
      Охотник ехал молча, потом сказал:
      - Какой же грех - обмануть обманщика? Горы делал - шапку украл, потом штраф в Небесной Управе платил глупым серебром взамен настоящего.
      Каани был, конечно, прав. Если человек верит в Варайорта, то на нем греха никогда не будет, потому что нет греха в том, чтобы делать, как бог.
      Поехали дальше. Бредшо глядел по сторонам: лес в ущелье, палые листья совершенно покрыли черную жирную землю, на скале беззаботно блестит хромистый железняк. Зажиточная земля, и свобода общинная, первозданная, богом сбереженная и от государей, и от королей, и от графов - но не от Даттама.
      Спутник Бредшо заметил на ветке белку-ратуфу и подстрелил ее. Стрела попала точно в глаз, так что шкурка не была испорчена, и Каани подумал, что плохо стрелять в людей и хорошо стрелять в животных: потому что за убитого зверя получаешь деньги, а за убитого человека приходится платить.
      Поднял белку, повесил лук через плечо и сказал, обращаясь к Бредшо:
      - Спасибо тебе за золото, потому что этот лук очень хорошо стреляет. А если платить виру за всех, за кого сегодня придется заплатить виру, то мой кошелек совсем опустеет.
      Бредшо спросил:
      - А как ты думаешь, чем кончится божий суд?
      Тот ответил:
      - Не стоит верить всем слухам, которые распускают. Однако сдается мне, что не все, кто отправился на остров, вернется с него, чтобы рассказать о сегодняшнем дне.
      Бредшо поглядел на охотника и подумал: "Эх, где же вы были неделю назад?" Хотя не ему, конечно, было на это сетовать.
      - Да, - сказал один из спутников. - Давно все к этому шло, и чему быть, того не миновать. Сдается мне, многие женщины будут плакать после сегодняшнего дня, а для мужчин найдется занятие подостойней.
      - Значит, - сказал Бредшо, - свободные люди не побоятся драться против графов и колдунов?
      - Я, - сказал охотник, - буду драться за того, за кого будет драться Латто Голошейка. И хотя я еще точно не знаю, на чьей он стороне, по-моему, он будет драться за Даттама.
      - Так, - сказал Бредшо, - а за свободу ты драться не будешь?
      Каани возмутился про себя, потому что свобода была вещью увлекательной, но убыточной, как охота на людей. За то, чтобы не ходить в ополчение, Каани каждый год отдавал пять соболей. Столько же - за то, чтобы не ходить на суд. За неявку на сегодняшнее собрание, однако, назначили тройную виру, и притом Латто Голошейка велел собираться всем своим людям. Притом, будь община под графом, ее бы никто не трогал, а так каждый год устраивали засады и грабили.
      Охотник Каани всего этого, конечно, не сказал, но все-таки сказал достаточно.
      - Так что же, - спросил Бредшо, - если посад потеряет свободу, так никто об этом и не пожалеет?
      Каани хлестнул лошадь и сказал:
      - За других не скажу, а я не пожалею.
      Выехали из леса, миновали рудники, стали спускаться к озеру. Тут страшно ухнуло, налетел вихрь, в небе закружились золотые мечи, всадников побросало на землю.
      Путники повскакивали на ноги, и увидели, что озеро мелеет.
      - Клянусь варайортовым брюхом, - сказал охотник Каани, - если бы озеро осталось цело, - многие бы получили сегодня отметины на память. А так, может быть, все обойдется.
      А Бредшо встал, отряхнулся, оправил на поясе меч и сказал:
      - Я гляжу, господин Даттам неплохо разбирается что к чему в здешних местах, и не стоит посторонним соваться в чужие дела.
      В этом он, конечно, был прав.
      Когда вода уже схлынула, Даттам и граф подошли к желтой катальпе. На Даттаме был паллий, затканный золотыми листьями, и накидка из птичьих перьев, а на графе красный лакированный панцирь и боевой кафтан, расшитый узором из рысьих пастей и ушей. На поясе у графа был меч Белый Бок, украшенный золотой и серебряной насечкой, который подарил ему Даттам. У Даттама тоже был меч, однако под накидкой было не видно, как он украшен. С ними были люди, и среди прочих - Бредшо. Бредшо ничего не говорил.
      Под желтой катальпой на скамье закона сидел Шамми Одноглазый. Он был самым умным человеком из тех, кто не может предвидеть будущее, потому что никто не мог отвести ему глаза. Он был тройным судьей и человеком влиятельным. Рядом сидел его брат, служитель Варайорта, и еще несколько уважаемых людей, а слева и справа стоял народ.
      Шамми сидел, весь обсыпанный желтыми цветами, потому что он все это время не двигался.
      - Ну что же, - спросил Даттам, - кончим ли дело миром?
      - Назовите ваши условия, - сказал Шамми.
      Тогда Даттам оперся, как полагается, на резной посох для тяжбы, и сказал, обращаясь к народу:
      - Я так думаю, - сказал Даттам, - что не стоит спорить, Варайорту или Шакунику должны принадлежать рудники, а надо записать, что это - один и тот же бог. Надо отдать рудники в лен графу, чтобы тот охранял и судил, а собственность каждого должна остаться неприкосновенной. И еще я думаю, что тот, кто с этим не согласен, хочет не общего блага, а жадничает из-за судебных сборов и прочих выгод.
      Тогда Шамми Одноглазый встряхнулся так, что все цветы слетели на землю, и сказал:
      - Сдается мне, что многие захотят узнать: было ли чудо или чуда не было.
      А другой тройной судья возразил:
      - В словах закона, однако, нигде не сказано, что озеро должно пропасть чудом, так что какой от этого прок?
      Шамми встал с лавки и сказал:
      - Ты родился на циновке для еды, Даттам. И все же я думаю, что сегодняшний день принесет тебе большую неудачу.
      Даттам тогда вытащил меч: рукоятка меча была перевита жемчугом и изумрудом, а по клинку шла головастиковая надпись.
      - Выбирай, Шамми, - сказал Даттам. - Или ты сядешь на лавку и перестанешь говорить глупости, или твои кишки съедят твои же собаки.
      Тогда Шамми испугался и сел на лавку.
      Соглашение заключили, как предложил Даттам, и многие были очень довольны.
      Этим вечером Хотта, жена Шамми Одноглазого, женщина вздорная, не пустила мужа к себе и сказала:
      - Думается мне, что даже женщины вели бы себя на народном собрании менее трусливо, чем вы.
      Шамми сказал:
      - Помолчи. Если бы озеро не сгинуло, покойников было бы довольно... и добавил: - Даттам - удачливый человек. Но, говорят, что в королевском городе Ламассе есть еще более удачливый человек, по имени Арфарра, и что ему нравятся свободные люди и хорошие законы.
      От островка Даттам и граф поехали в рудники. Бредшо увязался за ними. Рудник был устроен так же, как рудники на Западном Берегу: примитивней амебы. Трое горняков перестилали крепь.
      - Какое же это чудо? - сказал один из них. - Чудо бы не повредило горному брюху, а тут все клинья повылазили.
      Бредшо поглядел на переклады под потолком и увидел, что они едва держатся.
      - А в империи, - спросил Бредшо, - рудники так же скверно устроены?
      Даттам поглядел на чужеземца и вдруг с беспокойством подумал, что тот тоже может разбираться в рудах.
      - В Нижнем Варнарайне, - ответил Даттам, - рудники устроены так же, но работают на них государственные преступники. А большинство шахт закрыто, чтоб не обижать народ и не подвергать опасности чиновников.
      Бредшо вспомнил сегодняшнее собрание, вспомнил, почему Даттам здесь, а не в империи стрижет овец, и ужаснулся. Об этой стороне жизни Великого Света он как-то не задумывался. Боже! Стало быть, Даттам считает, что свободных людей в королевстве усмирить легче, чем безоружных общинников империи?
      Бредшо нагнулся и стал перебирать куски руды с серебряным проблеском. "Забавно, - подумал он, - я-то думал, они это просто выкидывают!"
      Граф, стоявший за плечом, заметил его интерес.
      - А это, - сказал граф, - глупое серебро. То, которым Варайорт штраф платил. Похоже, но ничего не стоит.
      И в это мгновение Бредшо понял, что все три дня беспокоило его в Даттамовой сделке, и что любой человек, хоть немного сведущий в торговле, осознал бы немедленно. Ну хорошо, Даттам обменял свое серебро с выгодой. Но если серебро в империи в три раза дешевле золота, то какого черта он вообще везет его в империю?
      - Серебро-то серебро, - сказал Бредшо, усмехаясь, - а удельный вес как у золота.
      Даттам и мастер замерли. Граф, может быть, ничего бы и не понял, но вдруг припомнил слова колдуна, нахмурился и побежал из забоя.
      Вечером граф позвал чужеземца в свою горницу. Лицо графа было все в красных пятнах, ученая обходительность исчезла.
      - Значит, ты разбираешься в рудах? - спросил граф.
      Бредшо понял, что утвердительный ответ сильно повредит ему, потому что благородный человек должен разбираться в мечах, а не в металлах, но ответил:
      - Разбираюсь.
      - Я правильно понял: то, что добывают в шахте - не серебро, а золото?
      Бредшо покачал головой:
      - Не серебро и не золото, а совсем другой металл. Он, однако, тоже не ржавеет.
      Из стены возле поставца торчал небольшой швырковый топорик с черненой рукояткой. Граф вытащил этот топорик, перекинул из руки в руку и спросил:
      - Мне сказали, что это - глупое серебро, а в империи его можно превратить в настоящее. Можно ли?
      - Ни в коем случае, - сказал Бредшо. - Серебра из этого металла не выйдет. Но если подмешать его в золото, то фальшивая монета будет совершенно неотличима от настоящей.
      Тут граф запустил топорик в большого бронзового Шакуника, стоявшего в западном углу. Топорик попал богу в плечо, разрубил ключицу и глубоко ушел в грудь; бог зашатался и упал, а князь подхватил со стены меч и выбежал из гостиницы.
      Бредшо с легким ужасом глядел ему вслед. Да, Даттам не зря решил не связываться с рудниками империи.
      Все было очень просто. Серебро стоит в тринадцать раз меньше золота. Глупое серебро стоит совсем дешево. В империи храм Шакуника имеет право чеканить золотые монеты. Даттам извлекает из этого дополнительную прибыль, добавляя в состав платину. Для надежности чеканят не новую монету, а старые золотые государи.
      А в рудниках - в рудниках некоторые забои так узки, что в них могут работать только дети, и жители варят в одних и тех же горшках рис и серебро, - собираются вокруг и дуют через трубочки, - и храм, которому известен динамит, употребляет динамит только на жуткие фокусы и не озаботится приспособить архимедов винт для подъема руды.
      На следующее утро Бредшо справился, чем кончилась ссора Даттама и графа.
      - Я думаю, - сказала служанка, - что ссора кончилась миром, потому что ночью у бога Шакуника в графской горнице срослись ключица и ребро.
      - Я думаю, - возразила другая, - что ссора кончилась миром, потому что поздно вечером прискакали два гонца из страны Великого Света и, наверное, много важного рассказали.
      Бредшо вздрогнул и подумал: уж не рассказали ли, в числе прочего, об упавшем с неба корабле?
      В это время принесли богатые подарки от Даттама, а в полдень явился он сам, в бархатном кафтане и с ларцом под мышкой.
      - Я хотел бы, чтобы мы остались друзьями, - сказал Даттам.
      - Остались друзьями! - взвился Бредшо, - да как вы смеете, Даттам! Вы меня надули на триста тысяч ишевиков! Опоили снотворным! Повесили человека, которого мне подарили! Сделали фальшивомонетчиком!
      - Еще нет, - возразил Даттам. - Фальшивомонетчиком вы станете, только если из этой платины будут изготовлены монеты. Покамест вы не фальшивомонетчик, а владелец глупого серебра, которое, кстати, вообще ничего не стоит. Кстати, как вы догадались о платине?
      - Так уж догадался, - буркнул Бредшо. - Раньше надо было догадываться. Надо было спросить себя: а какого черта Даттам везет серебро туда, где оно дешевле, чем здесь?
      И махнул рукой.
      - Но неужели граф ничего не знает?
      Даттам усмехнулся:
      - Граф алчен и суеверен. Граф думал, что я подделываю серебро. А серебром и медью расплачиваются простолюдины, серебро называют "перьями пестрой дрофы". Это - металл ночи, женщины и торговли. Золото же приносит не прибыль, а удачу. Это металл солнца и сокровище вождей. Его зарывают в землю и раздают дружине. Граф не позволил бы мне подделывать золото, как не позволил бы спать со своей женой, прибыльно ли это или нет. Граф, добавил Даттам, - возмутился святотатством, а не правонарушением.
      - В теперь?
      - Золото - не свобода. Попробовал - не отвыкнешь...
      Даттам усмехнулся, вспомнив, как кричал и бился вчера граф. Кончилось все кубками, выпитыми рука в руку, и еще граф потребовал от храма сундучок с фальшивой монетой, расплачиваться с недругами.
      - А чиновники империи, - спросил Бредшо, - тоже, в случае чего, обидятся лишь за оскорбленное мироздание?
      Даттам постоял, усмехаясь.
      - Или ты не понял, Сайлас, что в империи правят не чиновники, а мы? Видел, что было с чернью, которая на нас напала? С законом, который нас не устроил? Ты ехал сквозь земли королевства, - и половина из них принадлежит храму. Ты думаешь, в империи по-другому? Император стар и слаб, а наследник престола, экзарх Варнарайна, - про него в народе говорят, что его душа в хрустальном кувшине, а кувшин в храме Шакуника. Нам ведомы духи разрушения и духи созидания, мы знаем имена звезд, неизвестных никому в империи, и знание превращает наше золото в новое знание. Что с тобой? Тебе плохо?
      Бредшо и в самом деле побледнел, запрокинул голову.
      - Ничего, - сказал Бредшо.
      Он глядел на Даттама с ужасом. Он вдруг понял, почему химическое оружие - есть, а огнестрельного - нет. Потому что выстрелившая пушка - это оружие, а взорванная гора - это чудо. Он подумал: "Науки в империи все-таки нет. Как звать оксиды - мертвыми металлами или еще как - это неважно. Важно, что люди действуют не как ученые, а как колдуны. Не публикуют результаты экспериментов, а морочат головы. У них одна область применения открытий - шарлатанство. Все, что не является общедоступным есть магия, на какие бы принципы оно ни опиралось. Бедняжка Белый Ключник был прав: какое же это колдовство, если оно известно всем? Стало быть, динамитом распоряжается не империя, а один лишь храм. Чиновники - любители справедливости, и монахи - любители чудес. И кто из них и на что употребит упавший с неба корабль?
      - Это красивые слова для фальшивомонетчика, - сказал Бредшо. - Но я не думаю, что души чиновников империи сидят у вас в стеклянных кувшинах. Во всяком случае, господина Арфарру вам вряд ли удастся посадить в кувшин... И неужели вы не боитесь, что я расскажу в империи о глупом серебре?
      - Но это же ваше серебро, Бредшо, а не мое. Расскажете - так не получите за него ни гроша.
      Бредшо - уже в который раз - представил себе реакцию Ванвейлена на его покупку.
      - Однако слова о всемогуществе храма несколько противоречат принятым вами предосторожностям.
      Даттам усмехнулся и встал.
      - У храма есть враги и есть завистники, но я вам не советую, Бредшо, становиться на их сторону. Для них вы останетесь человеком храма, а для нас станете предателем. К тому же они ненавидят чужеземцев... Вам придется во всем слушаться меня, Бредшо, иначе вы вообще не попадете в империю, для чего бы вам ни было нужно туда попасть, - заморский торговец!
      И с этими словами Даттам повернулся и исчез в двери.
      Бредшо встал и выглянул в окно: там, во дворе, перешучивались с бабами двое вчерашних гонцов из империи. Вот так. "Для чего бы вам ни было нужно туда попасть..." Что привезли эти гонцы? Известия о врагах храма? Известия о скорой смуте? Или известия о том, что, да, шлепнулся с неба стальной бочонок без людей, и не видели ли вы, господин Даттам, странных людей, которые отчего-либо хотят в империю? Ибо много замечательного есть в этом бочонке, и всего нашим инженерам и алхимикам не понять, но вот если заполучить его экипаж и подвесить к потолочной балке, то, может статься, нашего ума как раз достанет разобраться в бочонке. И тогда мы станем такими колдунами, такими колдунами, что куда вам шуточки с динамитом или отравляющим газом! Звезды посадим в хрустальный кувшин, всю империю поставим на колени, из государственного социализма сделаем государственную теократию!
      Вы ведь это умеете, господин Даттам, подвесить людей к балке...
      ПОВЕСТЬ О ЗОЛОТОМ ГОСУДАРЕ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      Когда умер основатель династии Амар, наследник по наущению других распорядился: слуг и женщин из дворца не прогонять, захоронить вместе с покойным. Сделали в Яшмовой Горе дворец, оставили там государя и свиту. Мастеров тоже замуровали. Вскоре столицу перенесли, Варнарайн стал провинцией, а наследник запретил варварский язык и прическу, возродил законы Иршахчана и принял его имя.
      Через год, однако, наместнику Варнарайна доложили: на рынках торгуют вещами из государевой усыпальницы. Схватили одного человека, другого. Те, как по волшебству, исчезали. В народе стали поговаривать недоброе.
      Однажды арестовали человека, продававшего яшмовое ожерелье. Наместник лично распорядился привести негодяя для допроса в сад под дуб. Взглянул и обомлел: вылитый покойный император. Наместник помолчал и сказал:
      - Не было случая, чтоб боги торговали на рынке.
      И велел принести тиски. Принесли тиски, зажали, - преступник улыбнулся, а наместник закричал от боли.
      - Э, - сказал покойник, - ты меня не узнал, а ведь раньше в одной палатке спали! Скоро встретимся.
      Арестованный встряхнулся, обломил с дуба ветку, та превратилась в меч. Взмахнул мечом - сделалось темно, запрыгали голубые молнии, листья посыпались вниз. Арестант исчез. Присутствующие очнулись, смотрят: на всех дубовых листьях мечом вырезано государево имя.
      Наместник велел выпустить всех, задержанных по подозрению в осквернении могилы. Понял, что это слуги и наложницы государя. Много молился. Впрочем, некоторые не верили всей этой чертовщине и считали, что все это были проделки обыкновенного колдуна.
      Вскоре новый государь под каким-то предлогом отозвал наместника в столицу и казнил. Потом покончил с родом. Потом заменил всех варваров, пришедших с отцом, справедливыми чиновниками. Потом рынки запретили, и покойники больше не торговали.
      Из этой истории следует, что усопшие государи могут вернуться на землю в неподобающем обличье и даже иногда принуждены продавать свое имущество скупщикам краденого. Рассказываю я это к тому, что в народе много странного болтали о Рехетте и Даттаме, и даже поговаривали, что в их-де облике на землю возвратились древние государи. На священных треножниках высечено: "Народ всегда прав".
      О, не сомнительно ли это?
      В 2167 году царствования государя Иршахчана в провинции Варнарайн объявился кафтан. Никто не знал, что такое, а только по вечерам сядут во дворе чай пить: влетит, руками машет, лепешки ворует. Народ волновался и ругал из-за этого государя. Начальство приказало произвести расследование: слухи о кафтане прекратились совершенно.
      Одна женщина из цеха оружейников, однако, проснулась ночью, чувствует: она в кафтане. Тот копошится так рукавами, старается. Женщина потихоньку схватила со стола булавку и воткнула ее в обшлаг. Кафтан пискнул и пропал. На следующее утро пошла искать: у камня для стирки белья лежит непонятно что: не то еж, не то ихневмон, иголка в боку, глаза золотые, мертвые.
      Через девять месяцев у женщины родился мальчик. Назвали Даттамом. Мальчик рос здоровым, очень умным. Хорошо дрался. Мать его, однако, боялась: глаза у него были совсем как у ихневмона, золотые и мертвые.
      Тогда еще люди из цехов жили только в казенных шестидворках: шесть домов, седьмой сад. Заработки на стороне имели редко. Ворота между кварталами ночью закрывались, так что мальчишки меж собой по ночам не дрались. Каждый сезон государь дарил цеху двух баранов.
      Оружейников в Анхеле, столице провинции, боялись, как людей пришлых и колдунов. К тому же считают, что колдун должен держать своих, так сказать "маленьких человечков", всегда занятыми, а то они начнут безобразничать. А у оружейников "маленькие человечки" остались без работы.
      При начале династии община оружейников жила в Голубых Горах, у рудников. Когда приемный сын государя Иршахчана, государь Меенун, искоренил войско, цеху запретили делать мечи и копья. Чтобы удобней было соблюдать запрет, общину перевели в столицу провинции, Анхель. Однако не распустили, чтоб не оставить народ без работы. Потом испортились сами рудники: не иссякли, а именно кто-то навел порчу на людей, и люди стали непочтительны к правительству. Справились по книгам и узнали, что такая порча была уже в конце прошлой династии: горнорабочие мерли в шахтах, а потом мертвецы ночью душили чиновников, а живые кричали: "Нету правды, как ног у змеи." - восстали и дошли с варварами до столицы. Государь Иршахчан, впрочем, впоследствии казнил рудознатца Шехеда по делу "о серебре и яшме."
      Поэтому, когда в 2103 царствования государя Иршахчана неглубокие выработки кончились, из столицы распорядились: переселить людей на равнину, возвести между Орхом и Дивом дамбы и обучить рисоводству. Выделили ссуды и семена, предписали чиновникам наблюдать за посевами и церемониями.
      Когда переселялись, начальнику округа попался человек верхом на лошади, половина золотая, половина - пепел, и не уступил чиновникам дорогу. На него набросились с бранью, он вскричал:
      - Эгей!
      Чиновники узнали Ишевика, Золотого Государя, который правил Варнарайном пятьсот лет назад, когда ойкумена простиралась за моря. Золотой Государь указал на пепельную половину и молвил:
      - После смерти я был пожалован на должность бога-хранителя Варнарайна. Теперь, после завоевания, провинция распалась на две части. И пока Верхний Варнарайн и Нижний Варнарайн будут раздельно, у всех моих подчиненных будет скверный характер. И горные боги будут людям вредить, и речные.
      Начальник округа протер глаза, смотрит - посреди торной дороги вырос трехсотлетний ясень, одна половина зеленая, другая засохла...
      Как и обещал бог-хранитель, из переселения рудокопов проку не вышло. Каждый год плотины приходилось обновлять: подмоет и снесет, подмоет и снесет, гибли и люди, и скот. Говорили, что это от казнокрадства на строительстве.
      А цеху оружейников стали поставлять сырье из соседней провинции. Утвердили новые образцы и расценки: тот теперь занимался тонкой работой для храмов и управ.
      В городе была шайка скобяных торговцев, портили цену, промышляли схожим товаром, продавали его по цене ниже справедливой. Никак не могли вывести их на чистую воду - те давали большие взятки городскому судье. Рехетта, староста цеха, от этого ужасно горевал.
      Городской судья, человек легкомысленный, однажды на казенном празднике стал смеяться над старостой цеха Рехеттой.
      - Говорят, вы колдун. Покажите свое умение.
      Тот, сорвав листок с грецкого ореха, протянул оный судье. Судья поглядел, - а это не листок, а список всей воровской шайки, на разноцветной бумаге, с золотой кистью.
      - Ну и что, - говорит судья, - эти имена даже мне известны... При чем тут колдовство?
      И порвал список.
      Ночью судья умер. Прибежали бесы, выволокли душу серебряным крюком, подхватили под мышки и швырнули перед Парчовым Старцем. Парчовый Старец произвел дознание: все взятки до гроша подсчитали. Развели большой костер, стали лить золото прямо в глотку. Сначала сожгли рот, потом стало вариться в животе. Раньше чиновник радовался, если получал не бумажными деньгами, а золотом - а теперь так скорбел!
      Вдруг вбегает порученец.
      - Вы кого взяли, - кричит. - Судья, да не тот! Опять этот Рехетта подкупил приказных, чтобы напутали в списках!
      Судью прогнали, утром он ожил. Встает: а сожженный список лежит на столе. Судья испугался, дал делу ход: преступники все отправились в каменоломни. С тех пор оружейников-кузнецов в городе еще больше боялись, а те, кто покупал у злоумышленников дешевый товар, их прямо-таки возненавидели.
      Многие смеются над суевериями. Думается, однако - если не знамения и не приметы, что ограничивало бы произвол иных чиновников и даже, увы, Того, кто выше?
      Даттам рос мальчиком сообразительным. Вышел императорский указ о том, чтоб заводить при городских управах часы, чиновники стали тоже заказывать себе часы. Вот Даттам и сделал баловство: часы размером с голубиное яйцо. Посмеялись. Потому что время вещь общая, как язык или земля, зачем она одному человеку? Цех подарил часы своему епарху.
      Даттам был племянником Рехетты, старосты цеха и сына Небесного Кузнеца. Как известно, существует два рода колдунов - черные и белые. Белые колдуны - те, что значатся в государственных списках, а черные - те, что не значатся. Ремесло кузнеца тысячи лет окружено тайной, и Рехетта, староста цеха, значился белым кузнецом.
      Для чего это делалось? А вот для чего: когда в управах составляют справедливые цены, исходят из количества труда, нужного для изготовления вещи. При этом в графу "труд священнодействия" смело ставят любую цифру, и поэтому ремесла, связанные с колдовством, не в пример выгоднее прочим. Однажды, говорят, даже столичные золотари сложились на взятку городскому чиновнику, чтобы тот разрешил завести им колдуна, но тут уж чиновник осерчал и воскликнул: "Не раньше, чем ваш колдун превратит при мне дерьмо в соловья, и не меньше, чем за двести тысяч!"
      Когда Даттаму исполнилось пятнадцать лет, Рехетта повез его в горы, в заброшенный храм Небесного Кузнеца. Крыша обвалилась, поросла травой, смотришь вверх, как из могилы. А на стенах роспись: колонны, залы, Золотой Государь, волосы девушек полны жемчугами и бирюзой.
      Ночью Рехетта разбудил Даттама. Было темно, хоть глаз выколи. Рехетта вырезал из бумаги кружок, прилепил к руке: оказалась луна. Вскоре дошли до Яшмовой Горы: двери распахнуты, кругом нефритовые колонны, жемчужные пологи... их уже ждали.
      - Вот, - сказал Рехетта, - привел.
      Золотой Государь Ишевик взял Даттама за подбородок, засмеялся:
      - Не зря я с твоей матерью грешил!
      И надел на шею печатку со своим ликом. Воротились только к утру, легли спать. Утром Даттам проснулся: глядь, у него на шее золотой ишевик на шелковом шнурке. Даттам показал ишевик дяде. Тот раскричался:
      - Что за чушь? Никуда я тебя не водил, и вообще тебе все приснилось! Не для того мы, щенок, сюда приехали!
      "Золотые государи" тогда были вещью запретной. Во-первых, золото в частных руках, во-вторых, императорский лик на деньгах - как можно?
      На следующее утро Даттам узнал, для чего они явились в горы.
      Дядя велел оседлать лошадей, взял Даттама и еще двоих человек из столицы, и поехал к заброшенным штольням. Один человек служил при императорских конюшнях, другой - при печатном цехе. Надо сказать, что тогда лошади были только у государства. Однако чиновники, по нерадивости, если надо было подковать лошадь, оставляли ее в кузнечном цехе на много дней, и Даттам, как и другие мальчишки, умел на них ездить.
      Даттам был в цехе приучен к порядку и бережливости, все вокруг ему очень не понравилось. Земля жирная, а пропадает втуне. Деревья растут совершенно вразброд: не Садом, а Лесом. Камни тоже сложены неправильно: не Город, а Гора. Гора, правда, служит водонапорной башней, но реки бездельничают, без плотин...
      Приехали к заброшенным шахтам, скормили духам лепешку и сами полезли вниз. Навстречу - летучие мыши.
      Рехетта сказал:
      - А ведь это, наверное, как раз те горные чиновники, которых по приказу государя Аттаха сюда сбросили.
      Гость возразил:
      - Души умерших чиновников не летают, а ползают. Стелются в штольнях по дну, и убьют, только если станешь на колени или открытым огнем ткнешь.
      В царстве мертвых ходили весь день. Человек из императорских конюшен оказался куда как знаком с горным ремеслом. Тыкал пальцем: "гнезда", "складки", "кровавик". Говорил, что горы умеют зачинать и рожать так же, как поля и люди. Даттам смотрел во все глаза: он ведь раньше имел дело только со взрослым металлом, а теперь, так сказать, ходил у железа в материнской утробе. Наконец человек из императорских конюшен сказал:
      - Не стоит нам добывать здесь железо, потому что все сливки съедены.
      - А проложить новые штольни? - спросил товарищ.
      - А тут нужны такие взятки, что, как говорится, отдашь масло, получишь сыворотку.