А Шавия уже рассказывал, как наместника Иниссы в ответ на его доклад вызвали в Небесный Город:
      "Государыне Касии нездоровилось, - рассказывал эконом, - и она лежала под пологом, а государь сел у ее ног. Тут ввели Арфарру. Секретарь стал читать доклад. Он дошел до строк: "Под предлогом строительства дворца врывались в дома и забирали все, что понравится... и люди не смели жаловаться". "Что же, господин наместник, - спросила государыня, - вы имели в виду? Разве дома и земля не принадлежат государю? Разве можно ограбить свой собственный дом? И почему, спрашивается, эти люди не жаловались? Да потому, что чиновники не к простому народу приходили, а к тем, у кого было имущества сверх необходимого, кто его нажил насилием и воровством." Наместник поклонился и сказал: "Чиновники действовали по закону, но взятое они не отдавали в казну, а брали себе. В этом смысле я и писал о беззаконии." Но император лишь молвил: "Недостойно лгать государю! Если б вы имели в виду именно это, чернь не растащила бы ваш доклад на подзаборные стишки!"
      Неревен смотрел на чужеземца. Тот слушал, светлея глазами. Королевна и хмурилась. "Ах ты, тыква с требухой! - подумал Неревен. - Учитель писал доклад по указу Харсомы, наследника престола, экзарха Варнарайна. Экзарх и государыня Касия не ладили между собой. А тыква норовила намекнуть, будто учитель на само государство покушался!"
      - Тут государыня сказала...
      - Да неважно, что она сказала, - перебила с досадой Айлиль. Расскажите, как она была одета.
      Принесли чай со сластями, стали играть в резные квадраты и "сто полей". Вскоре все зашептались, что чужеземец играет отменно.
      - Где вы научились? - спросил Неревен.
      - У нас есть похожая игра, - отвечал Ванвейлен.
      Неревен смотрел, как ловко выстроил чужеземец Сад, а потом Дворец, и думал: если есть "сто полей", то и Зала Ста Полей должна быть. А откуда ей быть, если, как говорит учитель, город их еще совсем молоденький, с народовластием вроде кадумского?
      Ох, напрасно чужеземец смеялся над Парчовым Старцем! Это глупый судья разгадывает преступление после того, как оно произойдет, а умный разгадывает наперед. А почему? Потому что в мире нет случайного и непроисходившего тоже нет. И отсюда следует: чужеземцы явились не случайно, а по воле Бужвы, и недаром корабль их - как корабли мертвых. Не случайно - значит, к Весеннему Совету. И надо обязательно понять, что они значат. Не поймешь, что они значат - не поймешь, кого убьют на Весеннем Совете. Не поймешь, кого убьют на Весеннем Совете - может статься, убьют тебя.
      Наконец затеяли играть в прятки.
      В вогнутой нише, образованной гигантской ладонью богини Исии-ратуфы, Айлиль поймала Неревена, затеребила его.
      - А правда, - учитель твой знает все тайны неба?
      Неревен испуганно пискнул.
      - Он меня в лягушку превратит, если я скажу...
      Девушка затеребила его волосы, шепнула:
      - А я тебя - поцелую.
      Неревен замер.
      Девушка взяла его за ушки, и вдруг - впилась пахучими губами в губы мальчишки. Меж бедер у Неревена вспыхнуло и заломило, он страшно задышал и сел на ступеньки.
      - Ну, - сказала королевна.
      - Учитель составил гороскоп и увидел, что если начинать войну сейчас, то империю завоевать можно, но землю потом придется раздать знатным воинам. А если начать ее через шесть с половиной лет, ветви государева дерева достигнут знака черепахи, и король не только завоюет чужую империю, но и раздавит собственную знать.
      - А чего же твой учитель молчит?
      Неревен вздохнул.
      - Учитель поклялся отомстить экзарху Варнарайна. Тот отнял у него женщину и предал его. Но экзарх умрет через пять лет, и если начать войну после его смерти, то и мстить будет некому. Вот советник и мучается, если воевать сейчас, выйдет проруха королю, а если воевать через шесть лет, то пострадает его собственная честь.
      После этого в прятки играли недолго. Айлиль сказалась нездоровой и отпустила всех. Когда Неревен выходил из голубой залы, его нагнала напудренная служанка и передала шелковый отрез, намотанный на палочку, чтобы заткнуть за пояс.
      Это был не подарок гостю, это была плата рабу, и Неревен понял, что ему бы не заплатили, если бы сегодня утром закон не признал его рабом.
      Марбод Кукушонок стоял под окнами женских покоев. Ночь была дивно хороша, далеко внизу токовали глухари, и луна Ингаль была узкая, как лук, обмотанный лакированным пальмовым волокном.
      На Марбоде был синий шерстяной плащ королевского стражника, а под плащом - белый кафтан с пятицветной родовой вышивкой.
      Рядом, у столетних сосен и кипарисов, начиналось болотце. В болотце, меж ирисов и опавших сливовых лепестков, квакали лягушки, и из окон доносилась мелодия, такая тихая, что было ясно: играла сама Айлиль.
      Марбод заслушался, а потом полез на сосну, стараясь не измять темно-лиловых цветов глицинии вокруг ее ствола.
      Марбод глянул в освещенные окна, поблагодарив в душе советника Арфарру за цельные стекла вместо промасленной бумаги. Песню опавших лепестков пел маленький негодяй Неревен, а королевна слушала и играла расшитым поясом. Ах, как она была прекрасна! Брови - как летящие бабочки, и глаза как яхонты, и жемчужные подвески в ушах - как капли росы на лепестках айвы, и от красоты ее падали города и рушились царства.
      Ибо знатный человек сжигает из-за дамы города и замки. А простолюдин - даже хижину сжечь поскупится.
      Шло время. За окном стали играть в прятки. Марбод выждал, пока Айлиль досталась очередь водить, и бросил в золоченую щель камешек, обернутый бумагой. Айлиль, побледнев, стала вглядываться в темноту.
      Марбод соскользнул с дерева и затаился в густых рододендронах. Айлиль все не было и не было. Марбод проверил, чтобы складки плаща не мешали дотянуться до меча.
      Айлиль показалась на тропинке одна. Марбод спрятал меч, скинул плащ лучника и, взяв ее за руку, тихо увлек под дерево.
      - Ах, сударь, - сказала Айлиль, - все уверены, что вы бежали...
      - Ах, сударыня, - возразил Марбод, - я скроюсь куда угодно, чтобы вы могли без помех слушать, как поют маленькие послушники.
      Айлиль нахмурилась. О ком он говорит? Об игрушке? Рабе?
      - А я-то мечтал, - сказал Марбод, - надеть на луну пояс, послать брата с деревянным гусем...
      С деревянным гусем ездили свататься.
      Девушка заплакала.
      - И все это из-за какого-то торговца, - сказала она. - Ну почему, почему вам понадобилась эта шутка с мангустой!
      - Как почему? - удивился Марбод. - Потому, что я ненавижу Арфарру.
      Девушка стояла перед ним, и губы ее были как коралл, и брови, как стрелы, пронзали сердце, и оно билось часто-часто. Марбод наклонился и стал ее целовать.
      - Ах, нет, - сказала Айлиль. - Я боюсь Арфарры. Он чародей, и все видит и слышит, и язык у него мягкий, как кончик кисти.
      Марбод усмехнулся про себя. Арфарра - не чародей, а архитектор. Сколько он понаделал ходов во дворце, в добавление к старым, оставшимся от империи...
      - Слышите, как токуют глухари в Лисьих болотах? Им нет дела даже до охотников. Что мне за дело до Арфарры?
      Королевна возразила:
      - В будущем году Арфарра осушит Лисьи Болота, и не станет ни тетеревов, ни охотников.
      Они молчали и слушали ночные шорохи.
      - Неужели все из-за одного коня? - грустно сказала Айлиль.
      Марбод, вздохнув, подумал о буланом Черном Псе. Конь был так красив, что сердце едва не разрывалось, и все кругом смеялись: король-де пожалел для Кукушонка коня по совету Арфарры.
      - Что такое Арфарра? - пожал плечами Марбод. - Черный колдун. Черный - от слова "чернь". Он слаб - и хочет, чтобы слабые попирали сильных. Хочет, чтобы верность и равенство исчезли и чтобы должности во дворце занимали рабы, потому что рабы будут целиком от него зависеть.
      Айлиль подумала о государыне Касии, простой крестьянке.
      - Ах, сударь, - сказала она. - Вы напрасно презираете колдовство слабых. Женщинам иной раз больше видно, чем мужчинам. И проповедники Ятуна недаром говорят: "Слабые рушат города и наследуют царства". Как же получилось, - с упреком сказала Айлиль, - что вас победили в поединке?
      Марбод, сжав зубы, показал обломок меча:
      - Колдовство Арфарры. Так не рубят сталью сталь.
      Девушка провела пальцем по оплавленному срезу и кивнула, хотя мало что понимала.
      - Но он достойный противник, - шепнула она. - Мне сказали... - и осеклась. Она хотела повторить то, что говорил Неревен, но вспомнила, как теребила длинные волосы послушника - и замолкла. А вместо этого повторила рассказ эконома Шавии о сцене в покоях государыни Касии.
      - Как там, должно быть, красиво, - шепнула, поцеловала и пропала меж деревьев.
      Из заброшенной беседки на краю бывшего пруда Неревену было хорошо видно, как Марбод гладил Айлиль и мял ее платье, а о чем они говорили слышно не было. "Жалко, - подумал Неревен, - что шакуников глаз есть, а шакуникова уха - нет".
      Марбод завернулся в плащ королевского лучника, перемахнул через садовую стену, смешался с праздничной челядью и без помех прошел через замковые ворота. Никто даже не обратил внимания, что стрелы в колчане - с белым оперением, без положенной черной отметины.
      Марбод шел Мертвым Городом, осторожно оглядываясь: но никто за ним не следил. Только раз мелькнула чья-то тень, слишком большая для перепелки и слишком маленькая для человека. Марбоду показалось, что то был призрак убитого им проповедника-ржаного королька. Он тихонько вытащил из колчана заговоренную стрелу, - но тень пропала.
      Впрочем, вряд ли тень ржаного королька стала бы бродить в этих холмах. Вот уже триста лет, как короли хоронили под этими холмами головы побежденных противников, чтобы удача и счастье покойников перешли на землю победителей, и все эти высокопоставленные покойники, конечно, задали бы страшную трепку какому-то нищему проповеднику.
      Марбод тихо крякнул. Из-за свежего кургана герцога Нахии выскользнул и присоединился к Марбоду человек в городском кафтане. Марбод провел весь вчерашний день в маленькой усадьбе у городских стен, принадлежавшей одному из мелких вассалов рода, пожилому Илькуну. Илькун хлопотал, не зная, как угодить господину.
      Теперь Марбод и Илькун шагали по дороге меж живых могил, глядя на городские стены далеко внизу, освещенный залив, где качался корабль торговцев. Марбод вновь вспомнил о разрубленном клинке Остролиста. У него померкло в глазах, и он ухватился за шитую ладанку на шее. В мешочке была пестрая колючая раковина - личный его бог. Раковину он не унаследовал, не получил в дар и не купил - просто нашел. Сидел в засаде на морском берегу и подобрал на счастье, заметив, что колючие завитки закручены не влево, а вправо. Засада была удачной - Марбод оставил себе красивого божка.
      Спутник его заметил движение и сказал:
      - Я так думаю, что меч погиб из-за колдовства советника, и что это не последний меч, который будет погублен его колдовством.
      Марбод кивнул.
      - А почему, господин, - спросил немного погодя вассал, - Даттам уезжает от Весеннего Совета?
      А это, надо сказать, было очень странно. Путешествие во время золотого перемирия имело то сомнительное преимущество, что на караван никто не нападал. Недостаток же был в том, что караван сам не мог грабить. Впрочем, Даттам первым давно не нападал, зато довольно часто бывало так, что налетит шальной сеньор - и окажется связанным, у столба, на коленях. И, конечно, Даттам его простит и даже одарит, сделает своим вассалом.
      Марбод засмеялся.
      - Потому что он - шакал, как все торговцы. Хочет быть подальше от схватки и думает, что кто бы ни победил на Весеннем Совете - он получит свой кусок. А на самом деле, кто бы ни победил, - он получит пинок.
      - Господин, - сказал верный Илькун, указывая на далекий освещенный залив. - Ваш обидчик сейчас на своем корабле. Прикажите мне отомстить...
      В маленьком доме у городских ворот хозяин хлопотал, уставляя стол лучшими блюдами.
      - А где Лива? - спросил он служанку. Лива была дочерью Илькуна.
      Служанка смутилась. Илькун вскочил и выбежал в соседнюю комнату.
      - Никуда ты не пойдешь, - услышал Марбод через мгновение за перегородкой. - Господин в доме - женщина должна служить ему за столом и в комнатах.
      Марбод отставил непочатую чашку и шагнул в соседнюю горницу. Девушка стояла перед отцом в дорожной одежде, с белым платком на голове. Марбод усмехнулся. Он еще утром, по преувеличенно простой одежде и неприятной скованности догадался, что она ходит слушать ржаных проповедников.
      Марбод снова накинул плащ и взял в руки лук.
      - Сегодня праздничная ночь, - сказал он, - но все равно нехорошо бродить по городу одной. Я был бы счастлив сопровождать вас.
      Марбод и Лива, держась за руки, прошли через город, спустились в заброшенную гавань и влезли в какую-то дыру меж цветущих рододендронов. "Бывшие портовые склады", - догадался Марбод.
      Люди молча собирались в подземелье. Нанковые кафтаны, козловые башмаки... Марбод вспомнил слова Айлиль и усмехнулся. Белый кречет - и тот не одолел мангусту. Что может сделать с мангустой ржаной королек, птичка-помойка?
      У порога второго зала люди скидывали верхнее платье. Высокий человек, с лицом, сморщенным, как персиковая косточка, перевязывал каждого широким белым поясом и подавал каждому мутную одинаковую ряску.
      Марбод глянул в лицо привратника и слегка побледнел: тот был слишком похож на проповедника, убитого им две недели назад.
      Марбод хотел надеть ряску прямо на плащ королевского лучника, но ему жестом приказали снять верхнюю одежду. Марбод чуть усмехнулся и отогнул роговые застежки.
      Кто-то за его спиной сдержанно ахнул, глаза привратника-двойника чуть расширились. Марбод не успел переодеться после встречи с Айлиль. На нем был белый кафтан, вышитый изображениями дерущихся волков и перехваченный поясом из роговых пластинок. Слева на поясе висел кинжал в трехгранных позолоченных ножнах, справа - Марбод был левшой - сверкала рукоять меча, перевитая жемчугом. Даже если привратник не знал его в лицо, он должен был признать по одежде младшего сына Ятунов.
      Привратник молча обернул его белым поясом. Марбод поклонился, поцеловал протянутую ладонь. Привратник не шелохнулся, только поглядел на руки Марбода, где на на большом пальце блеснуло нефритовое кольцо с головой кречета, родовое кольцо младших сыновей Кречета. Такие кольца носили, чтобы удобней было оттягивать тетиву лука, - Марбод всегда был чудесным стрелком.
      Марбод завернулся в белый конопляный балахон и переступил через порог.
      Время шло. Комната наполнялась людьми и свечами. Украшений никаких, кроме известковых наростов на стенах бывшего склада. Ржаные корольки не признавали идолов; как заключить в кусок дерева того, кому весь мир мал?
      Бывший привратник закрыл дверь. Начались пения. Марбод хотел пропихнуться в первый ряд, но Лива с неженской силой вцепилась ему в руку и притиснула к стене.
      Все было чинно и скучно, никто не собирался творить блуд и пить собачью кровь: вздорные слухи. Марбод пригляделся. Великий Ятун! Сколько рабов!
      Подошло время проповеди. Проповедник вышел на середину и рассказал что-то о сотворении мира и о лукавом Фанне. Но сотворение мира было так давно, что оно совсем не интересовало Марбода, и он украдкой зевнул. После этого проповедник ткнул в собравшихся пальцем и спросил, о чем каждый из них должен просить бога. И сам же ответил, что нельзя просить ни денег, ни жены, ни детей, потому что все это может обернуться несчастьем, а надо просто просить бога делать добро, потому что бог знает лучше человека, что есть добро и что зло.
      И стал рассказывать притчу:
      Некий добрый человек, спасавшийся в пещере, ночью был разбужен огнями и криками; это разбойники убивали крестьян. "О господи, возроптал пустынник, - если ты всеблаг, как же ты допускаешь гибель невинных, - и пошел прочь из этого места. Господь послал ему спутника - Милосердие. Вот пришли двое путников к мосту и встретили там мужа весьма святого. Поговорили. Прошли они мост, и тут отшельник видит: его спутник взял и толкнул святого в реку. Тот упал и утонул. Отшельник смолчал.
      На ночь они остановились в бедном доме, и хозяин поделился с ними последним куском хлеба. Спутник же, уходя, взял единственную серебряную чашу в доме и унес ее с собой. Отшельник и тут смолчал. Следующую ночь провели они в доме, где хозяин встретил их бранью и послал на сеновал. Спутник же вынул из-за пазухи чашу и оставил ее дурному хозяину. Тут отшельник не выдержал и хотел спутника зарезать:
      - Ты, верно, бес, люди так не поступают!
      Тогда спутник его сказал:
      - Я не бес, а свойство господне. Узнай же, что серебряная чаша, которую я украл, едва не споила своего прежнего хозяина и была причиной его бедности. А богач, которому я ее отдал, впадет из-за нее в смертный грех и окончательно погубит душу.
      - А проповедник, которого ты убил, - возразил отшельник, В чем же он-то был грешен?
      - Он и вправду был безгрешен, - отвечал ангел. - Но пройди он еще несколько шагов, - и пришлось бы ему случайно убить человека и погубить свою душу. А сейчас он спасен, и подле господа.
      Посему, заключил проповедник, не стоит роптать на пути господа, одному ему ведомо все. И не стоит гордиться, ибо всякий гордец - только меч в руках господа".
      "Лучше б он меня убийцей назвал, - подумал Марбод, - чем мечом в чужой руке".
      Когда проповедь кончилась, все вышли в первую пещеру, составили длинные столы, разложили семь видов злаков и простоквашу. Белые балахоны сняли, а пояса оставили.
      Рядом с Марбодом за стол сел толстый лавочник в нанковом казакине.
      - Отец мой, - спросил он, тяжело дыша, - а как с имуществом? Иные говорят - все раздай. Стольких, говорят, убиваешь, сколько могло бы кормиться от твоего излишка...
      - Ересь, - коротко ответил привратник. - Пользуйся добром по совести, и все. Господь - наш верховный сеньор, и жаловал нам имущество в пользование, для нашего же блага. И грехом было бы обмануть доверие сеньора и присвоить пожалованное в собственность, и злоупотребить им. Потому-то, - продолжал монах, возвышая голос, - неугодны Господу грабежи и убийства, жадность, мошенничество, хищничество, чужеядство и страсть к насилию и чужому имуществу.
      Слова проповедника были пустыми, а от самого человека шла та же страшная сила, которую Марбод чувствовал в королевском советнике, и которая злила его больше, чем все, что Арфарра делал и хотел.
      Марбод разозлился и сказал:
      - Если я не буду отнимать и грабить, как же мне прокормить дружину? Если не хвастаться удалью, - кто ж пойдет за мной?
      Привратник в белом молча смотрел на него и на нефритовое кольцо с кречетом. Марбод стукнул кулаком по столу.
      - Мне, - сказал Кукушонок, - плохо, что я убил твоего родича. Он мне снится. Никто не снится - этот снится, ходит, и к горлу тянется. Я сжег барана - чего ему еще от меня надо?
      Сидящие за столом притихли, а монах все смотрел и смотрел.
      - Я не отрекусь от родовых богов!
      - Не надо отрекаться от родовых богов, ибо все они служат Единому и являются его свойствами.
      Вдруг глаза проповедника засверкали, как встающая луна, шея раздулась и налилась красным, и он закричал:
      - Ведомо, ведомо всем, что ты носишь на шее беса! Это не ты говоришь, а бес! Раздави его, - и говори голосом своим и господним!
      Марбод сунул руку за пазуху и вытащил оттуда раковину в парчовом мешочке.
      - Это не бес, - сказал Марбод, - это моя удача.
      При виде мешочка проповедник задергался, как курица над огнем.
      - Бес разбоя и грабежа, - закричал проповедник, - днем он ест с твоего меча, ночью пьет твою кровь, - раздави беса, или сегодня же погибнешь!
      И с этими словами проповедник выхватил из рук Марбода пестрый мешочек, бросил его на пол и заплясал на нем. Марбод потом думал, что ничего бы страшного и не произошло, отбери он раковину, - но Марбод только закрыл глаза и услышал, как бес, или бог, или удача его захрустела под деревянным башмаком.
      Тут же закричали снаружи, и в конце залы замахали руками сторожа. Людей сдуло, как золу с обгоревшего пня, куда-то в чрево холма. Марбод оттолкнул проповедника, подхватил лук и стрелы и выскочил из пещеры.
      Ванвейлен спускался вниз темными анфиладами бывшей управы, когда кто-то окликнул его. Ванвейлен обернулся: в проеме ниши стоял не кто иной, как королевский дядюшка, Най Третий Енот. Най был в темно-вишневом кафтане с круглым белым воротником и поясом из серебряных блях. Каждая бляха изображала какое-нибудь животное. Это был очень дорогой пояс, и сделали его в империи. Волосы старого сеньора были собраны в узел и заколоты золотой шпилькой. Над воротничком, чуть ниже шеи, виднелась татуировка в виде морды енота. Раньше все воины отмечали тело такими знаками. Это делалось для того, чтобы после битвы, если у мертвеца заберут голову и одежду, можно было опознать тело.
      Старый граф осмотрел купца с головы до ног:
      - Как тебя... Ван... Вай... - знаешь ли ты, что Арфарра-советник хотел тебя арестовать в день праздника? Отчего, по-твоему, за твоей спиной стояло четыре стражника?
      Ванвейлен озадачился.
      - Знаешь ли ты, - продолжал граф, - что ламасские цеха делают все по слову Арфарры? И если вам не дали торговать в городе Ламассе, то этого не могло произойти без приказания Арфарры?
      - Зачем вы мне это говорите?
      - Чтобы ты сейчас садился на лошадь не спеша, и упал бы с лошади, как ты это сделал позавчера у Медвяного Отрога. Может статься, что кругом засмеются, когда ты упадешь с лошади, и король выглянет из окна и позовет тебя к себе. И если король, позвав тебя, спросит, как ему быть, вспомни, что я тебе сказал.
      - Кто я такой, - изумился Ванвейлен, - чтобы король у меня о чем-то спрашивал?
      - Ты посторонний, - промолвил Най, - а о важных решениях гадают на постороннем.
      Старый граф повернулся, чтобы идти, и тут Ванвейлен схватил его за полу кафтана. Сеньор весь передернулся от отвращения.
      - Эй, - сказал Ванвейлен. - Такие вещи не делаются даром!
      Граф поглядел на купца и усмехнулся. "Клянусь божьим зобом, - подумал он, - любой знатный почел бы за счастье сделать это даром". Граф снял с шеи ожерелье крупного жемчуга и вложил его в руку Ванвейлена. Ванвейлен помахал ожерельем и сказал:
      - Приговор бога стоит дороже.
      - Что тебе надо?
      - У вас много земли юго-востоке. Напишите мне расписку, что я могу торговать беспошлинно во всех принадлежащих вам приморских городах.
      Граф заколебался, но, видя, что у купца в глазах так и рябит, так и пляшет золотом, увел его в соседнюю комнату и написал грамоту.
      Если бы не шакуников глаз да лунная ночь, Неревен наверняка упустил бы Кукушонка.
      Теперь же Неревен лежал за холмом и глядел в черепаховую трубку на две фигурки: в синем плаще и в серой епанче, спускающиеся к городу. И опять разговора не было слышно, - слышно было только, как шевелится трава, да ворочаются под ней знатные мертвецы. Неревен вытащил из-за пояса подаренный ему отрез шелка, поглядел на трехцветный узор и едва не заплакал от обиды. Ах, как бы ему хотелось услышать, о чем говорят эти два варвара-пса!
      И вдруг Неревен вспомнил о чужеземном талисмане, - стальной чечевичке, - и о том, как быстро вытащил талисман чужеземец - верно, за талисманом и прибежал? Как же он узнал, куда бежать? Может, этот талисман как раз вроде бусинки с четок бога Бужвы, небесный доносчик, который все слышит и рассказывает хозяину? Как шакуников глаз - тут лучше видно, а там лучше слышно.
      И тут Неревен вздрогнул: как же может быть талисман без узоров? Это только шакуников глаз и без узоров действует, а в талисмане узоры самое главное...
      Марбод и его спутник скрылись в домике у городских стен на берегу реки. Неревен побежал за ними, обошел крепкий тын, разобрал заклятье на воротах. Он уже совсем собирался уходить, когда калитка скрипнула, и в ней показался Марбод с какой-то женщиной.
      Неревен тихо последовал за ними сквозь толпу и костры на городских улицах.
      Через час Неревен сидел за столиком на освещенной лодочной веранде и пил чай. В голове у него все прыгало. Марбод Кукушонок - на радении ржаных корольков? Великий Бужва! Да от такой новости у него вся дружина разбежится!
      Неревен украдкой косился вправо. Там, через два стола, сидели трое со знаками городской охраны и пили вино. Смазливая служанка принесла новый кувшин и с ним подала записочку. Молодой охранник жадно схватил ее, развернул; В анонимной записочке сообщалось: так, мол, и так, нынче в нарушение законов страны ржаные корольки собрались в Охряных Складах.
      Охранник прочитал записку, захохотал и кинул в очаг.
      Неревен вздохнул и незаметно вышел.
      Вот представить себе, что в империи заведется такая секта: налоги не плати, власти - не служи, казенным богам - не кланяйся. Какое государство ее потерпит?
      Но увы: королевство - не государство. Законы, как ручные собачки: лают, да не кусаются. А ржаные корольки - как сорняк на казенном поле: ай-ай, какая гадость, а полоть некому. Указ есть - исполнителей нет.
      Разве это охранники? Это ж добровольцы, по жребию выполняют гражданский долг. Бесплатно. А за бесплатно кошку ловят не дальше печки. Разве ж побегут добровольцы из освещенной лодки ловить тех, кого они не ловят в будни?
      Неревен шагал по праздничной гавани. Кругом плясали и пели. Над освещенными лодками, как над курильницами, вились вкусные дымки. Меловые горы с той стороны залива были как белые ширмы с вышитыми кустиками и надписями, и далеко-далеко в глубине, прямо напротив заброшенных складов, качался заморский корабль с картинки. У кормы его лежала в воде луна Галь. Давным-давно койот сказал волке, что это не луна, а кусок бобового сыра на дне, - волк соблазнился сыром, стал пить море, чтоб достать луну, и подох.
      Как заставить волка выпить море?
      От заморского корабля отошла большая лодка и поплыла к освещенному берегу. Корабль опустел.
      Неревен шел мимо лодок, заглядывая на веранды.
      Воровской цех в городе был всегда, а сейчас, когда король отпустил грехи всем новопоселенцам, разросся необычайно. Кроме того, в городе было полно паломников к празднику Золотого Государя. А паломники - дело страшное: сплошь убийцы и воры. Мирской суд присуждал их к паломничеству во искупление грехов, а они грешили по пути по-старому, добывая деньги на дорогу: все равно за сколько грехов платить.
      У пятой лавки Неревен приостановился. Высокий белобрысый парень с мешком за плечами прошел на веранду. Хозяин приветствовал его, как родного.
      - Добро пожаловать, - сказал хозяин. - Моя лавка - твоя лавка, требуй, чего угодно!
      Парень поставил мешок под ноги, достал из него кувшин и осведомился о цене вина.
      - Для вас - бесплатно, - запел соловьем хозяин, - что - цена! Главное - услужить человеку! Платите, сколько пожелаете.
      Хозяин налил вина, и зачем-то отвернулся. Парень мигом сунул кувшин в мешок, и вытащил оттуда другой, такой же, который и поставил на прилавок.
      - Сдается мне, - сказал парень, ухмыляясь, - что десять грошей - не обидная цена.
      - Десять грошей, однако, - сказал хозяин. - Во всей Ламассе ты и за пятьдесят такого не купишь!
      - А мне говорили, что зять твой, Розовый Мешед, такое вино за пятнадцать грошей продает.
      - Слушай, парень, - сказал хозяин лавки, - ты кто такой? Ты чего почтенных людей оговариваешь? Цех не велит брать дешевле, чем по сорок пять.
      Вышла ссора, на которую парень и нарывался. "Себе в убыток торгую!" кричал торговец. "Воры вы все, воры!" - визжал парень. Собирались слушатели.
      - Ты платить будешь? - спросил торговец.
      - Лей вино обратно! - распорядился парень.
      Продавец со злостью выплеснул кувшин в бочку, парень, взмахнув мешком, выскочил из лавки.
      "Гм", - подумал Неревен и через две минуты вошел вслед за парнем на пеструю плавучую веранду.
      Парень вертел кувшин так и этак перед пьяной компанией и рассказывал, давясь от хохота.
      - А что в другом кувшине-то было? - спросили его.
      - Уксус, - засмеялся тот.
      Большая лодка с чужеземцами подходила к пристани.
      - А что это, - громко удивился Неревен. - Смотрите, заморские купцы все съехали со своего корабля. И с магистратами.
      - Гражданство отмечают, - зло сказали рядом. - Вчера лаялись, сегодня помирились. Богач с богачом всегда договорятся.
      Неревен глянул: визгливый голос принадлежал человеку, похожему на пузырь, без ушей, без носа, и кафтан бархатный, но грязный.
      - Гражданство, - разочарованно протянул Неревен. - Да уж, теперь им нечего бояться. Да и вору-то слабо в самый канун заповедного дня на корабль залезть. Опять же - охрана в гавани.
      Человек-обрубок со злостью плюнул в сторону освещенной харчевни с магистратами и торговцами.
      - Это кто же воры? - встрепенулся он. - Богач бедняка законно грабит, а возьмет бедняк свое назад - так уши рвут.
      Человек-обрубок заплакал. Он явно был пьян. Сосед его наклонился к Неревену и шепнул:
      - Выгнали его сегодня с работы - вот он и бесится.
      Неревен вздохнул. О богачах вообще-то человек-обрубок рассуждал правильно. Только вот уши у него были неправильные.
      - Да, - сказал Неревен. - Говорят, весь корабль завален золотом. Разве можно такие деньги добыть честным путем?
      - Колдовское золото, - горько сказал кто-то. - А его, если не дарить добровольно - пеплом станет.
      Неревен сощурился.
      - То-то и удивительно, что не колдовское. Сегодня в королевском суде их набольший на треножнике клялся, что не умеет колдовать.
      Лодка покачивалась, ночь продолжалась.
      Скрипнула дверь, на веранде показался еще один человек: желтый кафтан, бегающие глаза. Пристроился к честной компании, поманил пальцем "айвовый цветочек". Девушка, улыбаясь, села ему на колени.
      - Слышь, Джад, - сказал человек-обрубок, - а заморские торговцы, оказывается, не колдуны.
      - Пьян ты сегодня, Половинка, - сказал тот.
      Прошло столько времени, сколько надо, чтобы сварить горшок каши. Половинка и Джад куда-то исчезли.