- За храбрость аломов! За наших предков, которые овладели страной Великого Света, и за то, чтобы дети оказались достойны предков!
      Все восторженно закричали. Даттам нахмурился. Король оборотился к нему и с насмешкой сказал:
      - Или вам не кажется, названый брат мой, что империя погибла от храбрости аломов?
      Даттам улыбнулся и сказал:
      - Нет, ваше величество, мне не кажется, что империя погибла от храбрости аломов. Она погибла от глупости Золотого Государя.
      Тут все присутствующие изумились, потому что, надо сказать, несмотря на то, что Золотой Государь был из паршивых вейцев, репутация у него оставалась самая высокая.
      - Сделайте милость, расскажите, - раздались отовсюду голоса, ибо никто не слышал рассказа о глупости Золотого Государя, и всем казалось, что рассказ будет интересен, и наверняка Даттам расскажет о некстати подслушанном разговоре, или о мести придворного, или о несчастной любви, и тому подобных вещах, составляющих предмет истории и песни.
      - Великого государя Ишевика, - сказал королевский побратим и храмовый торговец Даттам, - не зря прозвали Золотым Государем. Золотой Государь всегда заботился о выгоде государства и благосостоянии народа. Негодовал, видя, как богачи, скупая зерно по дешевке, прячут его на случай голода и продают втридорога. Радея о благе народа, он учредил амбары милосердия и выдавал из них зерно после голодных зим. А радея о выгоде государства, он повелел крестьянам весной обязательно брать семена из этих амбаров, а осенью обязательно отдавать все с процентами. Богачи, скупавшие зерно, были, действительно, разорены, но мелкие люди были неблагодарны и шептались, что государство разорило богачей, чтобы занять их место. Если бы они только шептались! Но они бежали с земель. Тогда, чтобы государство не страдало от уменьшения числа налогоплательщиков, Золотой Государь установил круговую поруку. Он рассудил, что односельчане будут крепче скорбеть о разлуке с беглецами, если им придется вносить за беглецов подать, и вообще он мечтал о строе, при коем интересы народа и государства едины. Но бездельники убегали все равно, а люди состоятельные перестали трудиться: "Охота нам собственным имуществом отвечать за чужие проступки", - шептались они. Казна таяла. Тогда Золотой Государь взял в свои руки торговлю солью и чаем и повысил цену на них в пять раз. Доходы государства упали в полтора раза.
      - Как - упали? - удивился кто-то за столом. - Это даже я могу подсчитать прибыль.
      Даттам махнул шелковым рукавом: жест недоуменной насмешки.
      - Это прибыль вот какого рода: как если бы пастух зарезал хозяйскую корову и съел, а шкуру продал и купил козу. И пропажу коровы скрыл бы, а козу записал как нежданный прибыток. Цены, конечно, стали выше; но раньше государство получало налоги с частных торговцев, а теперь оно платило чиновникам и проверяющим... Тогда Золотой Государь приказал установить по всей империи единые справедливые цены, а жалованье чиновникам выплачивать натурой и квитанциями на получение зерна. Монета портилась, а зерно оставалось зерном. Квитанции превратились в бумажные деньги. Курс их по отношению к золоту был принудителен.
      Ламасса - город златокузнецов и ювелиров - жила торговлей золотом с Западных Берегов. Наместник Ламассы, любимец Золотого Государя, объявил справедливую цену на золото. Продававших золото выше справедливой цены он арестовывал, а государю он объяснил: люди в цехах разорятся, и вся торговля золотом сама собой перейдет в руки государства. Так и случилось. Наместник добыл монополию государству, а разницу между ценой честной и частной положил себе в кошель.
      Обложили пошлинами морскую торговлю. Раньше пошлины взимали только в самой Козьей Гавани, а теперь брали и в Белом Проливе, и у Кроличьего Мыса. Государю доложили, что торговцы до того своевольничают, что поворачивают корабли и возвращаются, откуда плывут. Или жгут корабли. Золотой Государь приказал казнить за поджог корабля. Представьте себе, не помогло.
      Золотой Государь умер. Сын его казнил наместника Ламассы, отобрал имущество. Государю, однако, представили доклад о том, что золото на Западном Берегу кончилось, и о возобновлении бумажных денег.
      Государь приказал убрать, ввиду неспокойных времен, военные гарнизоны с Западного Берега. Доброхоты посоветовали городским магистратам на Западном Берегу подать петицию о том, что без гарнизонов они будут беззащитны. Петицию подали. Государь прослезился и велел позаботиться о своих подданных: пусть оставляют вслед за солдатами города и переселяются на восток...
      Даттам подумал и прибавил, с эамаслившимися глазами:
      - Страшно подумать, сколько должно быть кладов в приморских городах. Люди ведь знали, что на том берегу их обыщут, и не знали, что уезжают навсегда. Но тут повсюду по улицам стали разбрасывать черепки, и на них были написаны пророчества о гибели с Западного Берега. Одни говорят, что черепки разбрасывали сектанты, другие - что государевы шпионы. И государь приказал истреблять корабли и корабельные цеха, чтоб не ввезли контрабандой эту самую гибель.
      И вот тогда, ваше величество, началась эпоха храбрости аломов. Храбрость их была ведома всем, и императоры именно их предпочитали звать в свои владения для защиты от прочих племен и от собственных бунтовщиков. Сначала вождям платили деньги, а потом казна истощилась, и стали платить землей для поселения. И если вдуматься, это удивительное дело, ваше величество, что человек пытался укрепить государство, а получилось у него с точностью до наоборот.
      Арфарра-советник оправил складку одежды и спросил вкрадчиво:
      - Однако, господин Даттам. Какая начитанность! Вы не могли бы назвать названия книг, в которых вы выискали подобные вещи? Почту за честь ознакомиться с ними.
      Господин Даттам неожиданно поднял руки и бросил на огромное опустевшее блюдо два "золотых государя". Один, большой и важный, был чеканен при самом Золотом Государе, а другой, тощий, - тридцать лет спустя.
      - Я не изучаю историю по книгам, - ответил торговец. - Я изучаю ее по монетам.
      Король закусил губу. Это что же, торговец вздумал его учить управлять страной? Клянусь божьим зобом! Отчего погибают страны? Господин Даттам уверяет: оттого, что сильное государство заело среднего человека. Арфарра-советник уверяет: оттого, что слабое государство не защитило среднего человека! И вот они смеются над легендами и песнями аломов, потому что одна легенда противоречит другой, а когда начинают рассуждать о собственной истории, то их мысли лаются друг с другом, как кобели из-за суки. Вот хотя бы те же сожженные корабли. Арфарра-советник сам показывал книгу: корабли страховали, как с отборным грузом, а потом грузили камнями и топили, получали прибыль с гибели.
      Король встал.
      - Вы потешили нас прекрасной историей, названный брат мой, - сказал король, - хотя и не столь занимательной, как наши песни. Так почему же я не завоюю империю?
      И тогда Даттам бросил на стол третью монету, - это была монета, чеканенная экзархом Харсомой, и были у этой монеты круглые бока и ребристый ободок, и отличный вес, и отменно чеканенная голова человека с красивым, слегка капризным лицом и большими пустыми глазами.
      - Потому что экзарх Харсома не чеканит фальшивых монет, - сказал торговец.
      Перед полуденным сном советник явился к королю и швырнул на стол копии даттамовых дарственных.
      - Эти земли, - закричал он, - не стоили Даттаму ни гроша, он присвоил их насилием и обманом, он сделал их собственников своими рабами, а теперь вы даже не имеете права взять их обратно, если он вам изменит, потому что по вашим законам отбирают только ленные земли, но не частные!
      Король усмехнулся. Король вправе отобрать лишь ленные земли, но государь вправе конфисковать земли любые - ленные ли, частные ли.
      - Когда я стану государем Великого Света, я не буду подписывать таких бумаг. Где гороскоп?
      Советник только хлопнул дверью.
      Король в глубине души был в ужасе. Кинулся к старой женщине, рассказал ей о ночном гадании.
      Потом пошел к сестре. Хотел сообщить о сватовстве экзарха Варнарайна, а вместо этого стал жаловаться:
      - Я боюсь, - сказал он, - что звезды сулят мне что-то ужасное.
      - Знаете, брат мой, - сказала Айлиль. - Ведь Марбод Ятун недаром хотел похитить послушника. Этот мальчик днем и ночью при Арфарре, и сам немножко волшебник, хотя и раб. Сегодня вечером он будет играть в моих покоях на лютне. Я могу спросить его о гороскопе. - Девушка улыбнулась и глянула на себя в зеркало. - Он исполнит любое мое желание.
      Говорят: в стенах есть мыши, у мышей есть уши.
      Через десять минут после этого разговора Арфарра позвал к себе Неревена:
      - Ты сегодня будешь играть на лютне в покоях Айлиль. Девушка спросит тебя, почему Арфарра не несет гороскопа? Ты ответишь ей следующее...
      Кто его знает, может, и не одни бывшие наместники умеют подслушивать. Кончились послеобеденные сны, к королю пришел старый сенешаль и упал на колени:
      - Ваше величество, я видел сон: я и граф Най Енот перед Золотым Государем, и тот спрашивает: "Тот чиновник, который вчера был с королем что такое? Раб и шпион империи. Это от его колдовства чуть не лопнула печать". И велел передать мне вам вот это, - сенешаль протянул королю старую яшмовую печать Золотого Государя Ишевика.
      Король кликнул графа Ная. Граф видел тот же сон.
      А согласитесь, если двое людей видят один и тот же сон, так похоже на то, что Золотой Государь и вправду забеспокоился.
      Послал стражу за советником - тот, оказывается, уехал на строительство дамбы.
      В это время Ванвейлен в городской ратуше пил за процветание Ламассы вообще и за удачу ее новых граждан, то есть самих себя, в частности.
      Стать гражданином Ламассы было весьма просто. Нужно было лишь желание, и дом, или виноградник, или иная недвижимость, дабы в случае жалобы на гражданина суд мог располагать его имуществом, а также дабы гражданин имел возможность действовать и рассуждать самостоятельно, и в найме ни у кого не состоял.
      Конечно, не так-то легко с ходу купить подходящий участок. Но в это время в ратушу явился Даттам, как раз по поводу виноградников, сторгованных им за городом, узнал о затруднениях, заулыбался, и тут же с согласия продавца, вымарал в договоре свое имя и вписал как совладельцев Ванвейлена и Бредшо.
      Подписи на контракте обсохли, и Ванвейлен спросил:
      - Мой товарищ Бредшо ищет убежища в Золотом Храме, потому что он здесь без роду, без племени. Но если гражданин, так уже и не посторонний?
      Седой бургомистр, вздыхая, объяснил, что гражданство продается, а членства в роду купить нельзя, и поединок с Марбодом - дело рода и королевского суда. Вот если бы корабль торговцев, к примеру, ограбили, или драка была хотя бы в черте города - тогда это дело суда городского.
      - Уж у города, - прибавил староста игольного цеха, - Марбод Кукушонок так просто не отделался бы. Городские законы не признают рабства!
      Ванвейлен расчувствовался и произнес небольшую речь о справедливости, запрещающей человеку владеть человеком.
      - Беспременно, - согласился помощник бургомистра, - справедливость прежде всего. А как, например, сможет цех брать справедливую цену, если рядом по дешевке трудятся рабы?
      После этого Ванвейлен поехал вместе с Даттамом и городскими магистратами осматривать новоприобретенное владение. Покупка, по общему мнению, была выгодна необыкновенно: дамба, сооружаемая Арфаррой, должна была вскоре увеличить урожай вдвое и осушить ближние нездоровые болота.
      На городских улицах толпился тощий народ, из тех, кто продавал свой труд и потому не мог купить право гражданства. Тощий народ глазел на чужеземца, друг которого победил самого Марбода Кукушонка; средств массовой информации в городе не было, и потому люди знали о всем произошедшем гораздо полнее, быстрее и достовернее. Ванвейлен обнаружил вокруг себя целую свиту из вооруженных молодых горожан; законопослушные бюргеры нуждались в законном поводе подраться с вассалами наглого знатного рода.
      Уважение городских магистратов все росло и росло.
      Ванвейлен ехал неторопливо, всей грудью вдыхая парной воздух, вокруг тянулись ровные, пустые после зимы виноградники.
      Даттам выбранил выскочившего к нему арендатора за кучу камней, неубранных с виноградника, и велел сложить их в изгородь. Арендатор расплакался, и Даттам вытянул его плеткой.
      - Знаете, что это за камни? - спросил Даттам у Ванвейлена, когда они поехали дальше.
      Красиво выглядел Даттам, ничего не скажешь: породистая лошадь (это уже Ванвейлен научился отличать), в хвост лошади вплетены конские сережки, кафтан усыпан драгоценными камнями, в золотые кольца на воротнике продет шелковый шнурок, а из-под колец глядит крепкая, жилистая шея и упрямая голова. Было, было что-то в Даттама, несмотря на все его миллионы, от мелкого ремесленника империи, хотя бы неуемное желание перещеголять даже здешних сеньоров, запорошить глаза золотом. И даже дорогие благовония никак не в силах были заглушить животный запах пота и власти, исходивший от цепких и здоровенных, как грабли, рук Даттама, от его лица с квадратной челюстью и чуть обозначившегося брюшка, - любил Даттам поесть, но и с седла не слезал порой сутками.
      - Здешние короли так войска пересчитывают. Созовут войско на Весенний Совет перед войной, велят каждому тащить камень в кучу; воротятся с войны - велят камень из кучи забрать. Которые остаются - те покойники.
      Ванвейлен с интересом поглядел на камни, из которых Даттам велел сложить стену. Камней было много.
      - Ну, так что же вы решили о нашем договоре?
      - Я думаю.
      - Думайте-думайте. Только я вам не советую связываться с Шаддой и Лахером-ростовщиком. Что же касается Ганета, то вы зря к нему обратились, - это мелкий контрабандист, и его племянника недавно повесили на границе с империей.
      - За проколотые лодыжки? Как пятилетнюю дочку Зана?
      Даттам весело рассмеялся и широкая, жаркая его рука легла на плечи Ванвейлену.
      - Клайд, - я правильно выговариваю ваше имя? - Клайд, какое нам дело до Дутышей? Где вы проводите сегодня вечер? Ах да, вы званы к королевской сестре... Ну все равно, - завтра. Я зову вас к себе. Сколько девушек вы любите? Или вы предпочитаете мальчиков? Здесь это не считают грехом, можно иметь любого мальчика при дворе, за исключением Неревена...
      Ванвейлен дернул ртом.
      - За что изгнали из империи советника Арфарру?
      Даттам нахмурился.
      - Клайд, зачем вам Арфарра? Он сумасшедший.
      - Чем? Тем, что не пьет вина и не спит с мальчиками?
      - И этим тоже... Это безумный чиновник, Клайд. Сын мелкого провинциального служаки, математик, который до сих пор не подозревает, что мир сложнее тех уравнений, за которых он девятнадцати лет попал в академию... И учите, Клайд, он ненавидит торговцев, он убежден, что в правильно устроенном государстве не должно быть трех разновидностей воров, как-то, - взяточников, сеньоров, и предпринимателей...
      - Местные горожане, кажется, не так о нем думают.
      - Он им лжет. Арфарра способен на все, если речь идет не о его личной выгоде.
      - А вы на все, если речь идет о вашей выгоде?
      Даттам усмехнулся.
      - Да, господин Ванвейлен. Советую вам иметь это в виду, если вы все-таки решите воспользоваться услугами Ганета-контрабандиста...
      Плотина была выстроена на славу: уберечь город от наводнений, и, как говорится, оросить левое и осушить правое. Даже пленные работали на совесть; их обещали посадить на новые земли.
      Воспользовавшись суматохой, вызванной встречей Даттама и Арфарры, как же, мигом принялись целоваться на виду у городских магистратов, Ванвейлен медленно пошел вдоль прочного, серпообразного края плотины, на котором через каждые два метра уже были высажены аккуратные кустики.
      Да-с! Это вам не местные плотиночки на ручьях, это тысячелетнее искусство империи, для которой постройка дамб стала инстинктом, как для бобра... Или - не инстинктом? Или это - чертежи Арфарры?
      Что там ни говори, а в империи наука в большем почете. В империи математический трактат приводит юношу в академию, а в королевстве за мальчишку, умеющего читать и писать, платят дешевле, как за увечного.
      В дальнем конце плотины стоял навес, и, обогнув его, Ванвейлен буквально оцепенел: под навесом громоздились два огромных, литых водолазных колокола. Рядом, облокотившись на шершавую бронзу, пили бузу несколько рабочих. Ванвейлен вежливо справился у них о плотине.
      - А, обязательно рухнет, - беззлобно сказал молодой чернявый парень.
      - Почему? - удивился Ванвейлен.
      - У нас дом в деревне строят, - сказал парень, - и то кошку под порог кладут. А здесь - разве такая громадина без строительной жертвы проживет?
      Сосед его расхохотался злобно и визгливо.
      - А то мало тут народу погибло, - сказал он.
      Ванвейлен поглядел на говорившего. Голова у него была как стесанный пень: ни ушей, ни носа. Вряд ли, однако, то был строительный инцидент.
      - Вот именно, - сказал парень. - По недосмотру столько людей ушло, а чтобы по обычаю одного человека потратить - этого королевский советник не допустил. Разве это называется милосердием?
      Ванвейлен наклонился к человеку-обрубку. Шитый его кафтан на мгновение соприкоснулся с грязными джутовыми лохмотьями. Ванвейлен поспешно отдернул руку.
      - Эти колокола строили по чертежам Арфарры? - спросил Ванвейлен.
      В глазах человека-обрубка внезапно вспыхнула страшная и нестерпимая обида.
      - Да, - сказал он.
      Тяжелая монета из руки Ванвейлена незаметно скользнула на землю, и человек-обрубок тут же поставил на нее ногу.
      - Я хотел бы осмотреть колокола или их чертежи, - проговорил Ванвейлен.
      Человек-обрубок изумленно вскинул брови: варвар, дикарь, и хочет смотреть не вещь, а ее чертеж?
      - У меня есть друзья, - тихо ответил обрубок, - которые принесут вам чертежи колоколов, и самой дамбы, и очень интересных вещей, которые Арфарра держит в глубокой тайне. Однако это будет стоить не одну монету.
      - Господин Ванвейлен! Да что же вы отстали?
      Ванвейлен обернулся. Отец Шавия, - а именно ему принадлежал укоризненный возглас, - уже подхватил любопытствующего варвара под ручку, повлек прочь от водолазных колоколов.
      Храм показывает варварам чудеса, а водолазные колокола показывать нечего, пройдемте, господа варвары, там для вас зажарили гуся с изюмом...
      - Господин Ванвейлен, я слыхал, что вы скупаете за свое золото драгоценные камни.
      - Слухи преувеличены. Я просто люблю камни, к тому же они имеют волшебную силу...
      - И занимают так мало места, что их легче ввести в империю контрабандой...
      Ах, чтоб тебя!
      - Я могу продать вам двенадцать отборных изумрудов, самый маленький из которых величиной с хороший боб, - мурлыкал дальше отец Шавия, - и ручаюсь вам, что это абсолютно чистые камни, ни у кого не украдены...
      Вот так. Преданность храму - преданностью храму, но бизнес есть бизнес. Откуда у отца Шавии камни - трудно сказать, но ни как подданному империи, ни как монаху храма ему эти камни иметь не полагается...
      - Пойдемте, нам пора возвращаться во дворец, - по дороге и поговорим. Возможно, не один Даттам сможет провезти ваш товар в империю...
      Гусь с изюмом был действительно превосходен.
      Вечерело. Город и залив светились вдали фонарями: праздничное время подобралось к городу, с утренним приливом начинались заповедные дни ярмарки. Выпито было уже довольно много, пахло тиной и свежей известкой, над людьми завились комары. Бургомистр раздавил одного:
      - Экая малая тварь, а какая поганая! И создана, дабы всемогущие ощущали свое бессилие!
      - А при Золотом Государе комаров не было, - сказал один из молоденьких послушников-варваров, - при Золотом Государе птицы несли яйца сообразно его приказу, и овцы кормили молоком львят.
      Голова послушника лежала на коленях Даттама, ворот рубашки его был расстегнут, и пальцы Даттама, просунувшись под рубашку, гладили мальчишку. Даттам был видимо пьян.
      Слегка скандализированные бюргеры старались не глядеть на эту парочку, Арфарра же толковал о чем-то с отцом Шавией, всем своим видом давая понять, что не хочет замечать прилюдного рукоблудства.
      Ванвейлен еще ближе подсел к Арфарре. Ему хотелось поговорить с советником.
      - Вот построим плотину, и комаров опять не станет, - заявил один из горожан.
      Плечи Арфарры раздраженно вздрогнули.
      - Да, прекрасная плотина, - проговорил, улыбаясь, пьяный Даттам, будет, однако, великое несчастье, если она рухнет, а, господин Арфарра?
      Арфарра обернулся и сухо возразил:
      - Если небеса рухнут на землю, несчастье будет еще больше.
      Даттам пьяно расхохотался. Рука его продолжала лезть под рубашку захмелевшего послушника.
      - Прекратите! - вдруг вскрикнул Арфарра, - вы монах и подданный империи!
      Даттам хихикнул.
      - Фарри, - ну почему тебе можно с Неревеном, а мне нельзя?
      Арфарра побледнел, потом почему-то схватился рукой за сердце.
      - Какая же ты сволочь, - скорее прочитал по губам, чем услышал Ванвейлен.
      Ванвейлену пора было ехать, - если он хотел поспеть на ужин к королевской сестре.
      Поговорить с Арфаррой? О чем, - предостерегать его против Даттама? К черту, - он же, Ванвейлен, посторонний!
      8
      Вечером Неревен явился в женские покои. Там было полно разноцветных гостей, а самой Айлиль не было. Неревен сел в уголок на резной ларь. Ну и страна! Даже мебель не затем, чтобы человеку сидеть, а затем, чтобы что-то внутрь положить. В животе сидел морской еж, в голове - еж поменьше. Неревена в детстве мать охаживала вальком, но никто его так умело, как Кукушонок, не бил.
      Заморский торговец Ванвейлен явился одним из первых, - приехал с дамбы, и спросил, словно у государя, как Неревен себя чувствует. Неревен насторожился: чего ему надо?
      Чужеземец сообразил, что у комаров о здоровье не спрашивают, отошел и стал рассматривать стенную роспись - книгу для неграмотных.
      - Это о чем? - спросил он.
      - Это об одном небесном суде, - сказал Неревен, - а судятся трое: Михаран, сын Золотого Государя Ишевика, второй его сын Аттах и их сводный брат Бардид. Вот эти клейма на желтом фоне, - показал Неревен, - то, что произошло воистину. Вот оба брата в мире и согласии, и страна цветет золотыми яблоками. Вот наушник Бардид воспылал страстью к жене брата и клевещет на него перед государем. Вот государь, поверив клевете, обезглавил своего брата Аттаха. Вот он узнает все обстоятельства дела, велит наушника казнить, а жену покойного берет за себя. Вот он постится и молится, чтобы брат воскрес. Вот боги, услышав его молитвы, воскрешают Аттаха. Вот Аттах, воскресший, идет войной на брата и убивает его.
      - Дело было такое запутанное, - продолжал Неревен, - что Парчовый Старец Бужва разбирал его двести лет. Видите, на красном фоне - это лжесвидетели. Вот один утверждает, будто Аттах и в самом деле злоумышлял против брата. Вот другой утверждает, будто государь Михаран сам польстился на чужую жену. А вот этот говорит, будто воскресший Аттах - на деле простой пастух. А вот это - взяткодатели и ходатаи.
      - Гм, - сказал чужеземец. - Да, большой реализм. И что же постановил небесный суд?
      - Негодяю и клеветнику Даваку - воплотиться в последнего государя предыдущей династии, выпить кровь и жир страны и умереть нехорошей смертью от рук того, кого он убил в предыдущей жизни. А двум братьям Михарану и Аттаху - стать братьями Ятуном и Амаром, и завоевать империю. Но так как Ятун был слабым государем, внимал наушникам - быть его уделу маленьким и проклятым. А так как Аттах, хоть и был справедливым государем, однако убил своего брата, - то и справедливость в империи восстановить не ему, а его сыну Иршахчану.
      - Гм, - сказал чужеземец. - Слыхал я о судах, которые судят преступления, но чтоб суд постановлял, какие именно преступления должны совершиться в будущем...
      Чужеземец не умел скрыть своей досады, как рак в кипятке, и нахальства у него было, как у Марбода Кукушонка, а глаза - глаза, как у столичного инспектора. Неревен подумал: "Он дикарь, а судит об истории, как Даттам или Арфарра. Для него, наверное, в истории бывают сильные и слабые государи, и не бывает государей прелюбодействующих, ревнующих, безумствующих и воскресающих. Он, наверное, думает, что история ходит, как луна, по непреложным законам, как это думают Даттам и Арфарра. И получается, что не очень-то он умен, потому что даже лепешки не съешь без неожиданностей, а уж истории без неожиданностей не бывает."
      Наконец явилась королевская сестра Айлиль со служанками. Неревена усадили петь. Королевна похвалила песню, и еж из живота убежал, и небо стало мило, и земля хороша, и даже чужой мир - неплох. Разве пустили бы его в империи в женские улицы во дворце?
      Девицы затормошили Неревена:
      - Тебе паневу надеть - будешь как девушка!
      Королевна разглядывала вышивку:
      - Смешно: в империи мужчины, как женщины - даже вышивают.
      Неревен стал объяснять, что так умеют вышивать только в их деревне, не узорами, а заветным письмом. Когда государь Аттах восстановил буквы и запретил иероглифы, старосты выхлопотали специальное постановление, что-де такой-то деревне дозволяется учить неисправные письмена для шитья оберегов и покровов во дворец.
      Чужеземец, Ванвейлен, потянул к себе дымчатые ленты.
      - А что же, - спросил он, - государь Аттах сделал с неисправными книгами? Сжег?
      Неревен глядел, как чужеземец перебирает паучки и отвивные петли - и тут душа его задрожала, как яйцо на кончике рога. А ну как поймет?..
      - Как же могут быть старинные книги - неисправными, - удивился вежливо Неревен. - Книги были все правильные, только письмена неисправные. Государь Аттах сам лично следил за перепиской, чтобы ни одного слова не потратилось.
      - Гениально, - с тоской почему-то сказал чужеземец, - зачем жечь старые книги, если можно запретить старый алфавит?
      Королевна показывала гостям новые покои.
      - А правда, - спросила она эконома Шавию, - что дворец государыни Касии в Небесном Городе - как восходящее солнце и изумрудная гора, как роса на лепестках лилии?
      Шавия хитро прищурился.
      - Спросите у королевского советника. Он-то там побывал, правда, недоволен остался.
      Неревен вздрогнул. Арфарру сослали первый раз, когда он подал государю доклад о том, как строили государынин дворец. Доклад бродячим актерам понравился, а государя смутили злые люди.
      - Королевский советник, - сказал другой монах-шакуник, управляющий Даттама, - не дворцом был недоволен, а самой государыней. Знаете, что он сказал? "Если женщина домогается власти, - это хуже, чем мятежник на троне. Оба должны думать не об общем благе, а об укреплении незаконной власти".
      Но королевна неожиданно сухо возразила:
      - Арфарра прав. Государыня Касия - говорят, простая мужичка. И ведьма. Ибо разве может мужичка обладать красотой, от которой падают города и царства?
      Шавия прикусил язык.
      Но за чаем со сластями собравшиеся глядели на Неревена и шептались, что королевский советник, видать, утром был у короля в опале.
      - А правда, что господин Арфарра был наместником Иниссы? - спросил усатый, как креветка, граф Шеха у эконома.
      Тот важно кивнул.
      - А правда, что он - соученик нынешнего наследника престола, экзарха Варнарайна?
      - Вот именно, - значительно сказал эконом Шавия, - император его сослал, наследник его прогнал - а король его в почете держит.
      "Ах ты, тыква с требухой, и глаза твои скользкие, как тыквенные семечки, и душа такая же!" - мысленно воскликнул Неревен.
      - Нет, - сказала одна из девушек, - он все-таки большой чародей. А какие хоромы построил!
      - Если бы он был чародей, - сказал эконом, - он бы дворец за ночь выстроил. А если б он был верноподданный - так знал бы, что это честь для подданных - отдавать свой труд государю бесплатно! А он? Разве он дворец построил? Он предоставил цехам возможность заработать так, как они двести лет не зарабатывали!
      Неревен вздохнул про себя. Шавия был, конечно, прав. Бывшей управе не сравниться с государевым домом. Государев дом - город как дворец, и дворец как мир: нефритовые улицы, мраморные переулки. И откуда быть в мире благоденствию, если государь хвор или дворец запущен? А государыня Касия? Ведь и вправду простая крестьянка.
      Неревен вздохнул.
      Четыре года назад вышел указ представлять в столицу наложниц. Сестра Неревена была первой красавицей в деревне, - тут же вбила себе невесть что в голову, выпросила у тетки зеркало, стала растираться имбирем. Родители переполошились и готовы были ее хоть за горшок просватать.
      Через год Неревен явился в столицу провинции сдавать экзамены. Сочинение его было лучшим, а имени в списках не оказалось. Неревен не вернулся в деревню, поселился в Нижнем Городе. Обратился к гадальщику. Явился бесенок, объяснил: начальнику области донесли об утайке красавицы, вот Неревена и засыпали. "Я, - сказал бесенок, - мелкая сошка в Небесной Управе, связей у меня нет, однако, чем могу, поспособствую."
      Через месяц Неревена разыскал молодой чиновник. Мальчишка из их же деревни, на восемь лет старше Неревена, а уже любимый секретарь экзарха. Сказал ему: "Теперь тебе все равно экзаменов не сдать. Ступай послушником в храм Шакуника, жалуйся, что обижен властями. Вышивать, - спросил, - еще не разучился?"
      А Шавия рассуждал громко:
      - У Арфарры каждое слово - оборотень, как фигурка в "ста полях". И слова вроде бы правильные, как в докладе, а толкования - возмутительные. Вот и сегодня - сказал: "государева воля - закон", а потом перевернул все с ног на голову: "Стало быть, государь не вправе желать ничего незаконного". Или, например, поощряет торговлю и пишет: "Надо укреплять корни и обрывать пустоцвет. В ремесле корни - производство полезного, а пустоцвет - роскошные безделушки; в торговле корни - обмен повседневным, а пустоцвет - сбыт редкостных вещиц".
      Какой, однако, может быть "корень" в торговле, когда по древним толкованиям она-то и есть самый главный пустоцвет!
      Неревену почудилось - что-то мелькнуло за стеклом. Он оторвался от вышивки, стал исподтишка всматриваться, но в темноте не разглядишь.