Глава V

Война

Солнце уже начинало клониться к горизонту, когда отряд взобрался на какой-то горный хребет, и Такфаринат показал рукой вниз.

— Вон там мое селение.

Корнелия, киликиец и их спутники облегченно вздохнули. Наконец-то! Скоро можно будет слезть с лошадей и размять затекшие ноги. Нумидийцы тоже, казалось, были рады, что возвращаются домой. Селевк заметил, что бородатые воины не проявляют чрезмерного рвения на службе у римлян. Ну, да ладно, его это не касается. Он должен только доставить внучку Сатурнина в безопасное место, как обещал хозяину. А отношения с кочевниками — это проблема наместника Фурия Камилла.

Всадники начали осторожно спускаться по склону; хорошо знавшие дорогу кони шли уверенно, не спотыкаясь.

И вот перед ними появилось небольшое селение — несколько десятков конусообразных хижин; дома были сделаны из дерева и глины, крыши покрывала солома и трава.

Навстречу отряду с криками кинулись чумазые дети, затем появились женщины, с любопытством оглядывая незнакомых пришельцев. Степенные и важные старики, которые сидели, скрестив нога, у входа в дома, внешне ничем не проявляли своего интереса, но, конечно же, тоже были заинтересованы. Что за люди? Зачем они прибыли сюда? Сейчас вождь объяснит.

Действительно, Такфаринат что-то недолго говорил на своем наречии, жители внимательно слушали его. Затем он сделал знак Селевку и остальным следовать за ним и подъехал к дому в центре деревни, более высокому и просторному, чем остальные.

— Заходите, — пригласил вождь, соскакивая на землю. — Мужчины переночуют здесь, а женщины — рядом, вместе с моими женами.

Через несколько минут, когда киликиец, Хирхан, его помощник и матросы уселись на глиняный прохладный пол вокруг открытого каменистого очага в хижине, смуглокожие нумидийские девушки принесли теплой мутноватой воды, чтобы путники могли умыться. Корнелию и ее служанок увели в соседний дом.

Это слегка обеспокоило Селевка, но Корнелия не проявляла никакого страха. Она смело, держась с истинно римским достоинством, позволила трем женщинам — женам Такфарината — окружить себя и увести.

— О ней позаботятся, — сказал вождь, заметив настороженный взгляд киликийца. — Ей ничего не угрожает, пока она находится под моей защитой,

— Благодарю тебя, вождь, — ответил Селевк. — Родственники девушки по заслугам вознаградят тебя и твоих храбрых воинов.

Вскоре принесли еду: хлеб, финики, сыр, рыбу. Все с жадностью набросились на угощение.

На улице, между тем, стремительно темнело; ярко-желтые крупные звезды усыпали сиреневое небо.

После трапезы гости расположились на соломенных тюфяках, полукругом уложенных вдоль внутренней стены хижины.

— Спите, — сказал Такфаринат. — Завтра утром мои люди проводят вас до Рузикады, где стоит римская центурия. Там сейчас находится мой сын, Салех. Это очень храбрый воин.

В голосе вождя звучала отцовская гордость.

— Отдыхайте, — повторил он. — А у меня еще дела.

И Такфаринат вышел из хижины.

— Что-то не совсем я ему доверяю, — с сомнением прошептал Хирхан. — Эти варвары — коварный народ, от них всегда ждешь какой-то подлости.

— Не думаю, — ответил Селевк. — Он же служит Риму, и не захочет портить отношения с местными властями. Тем более, что награду и так получит. Сатурнин богат, и не пожалеет золота тому, кто помог его внучке.

— Будем надеяться, — пробурчал Хирхан, укладываясь на подстилке. — Ладно, надо спать. Завтра, похоже, предстоит еще один конный переход. Клянусь Ваалом, я здесь так наупражняюсь, что потом брошу море и пойду служить в кавалерию.

— Под начало доблестного Такфарината, — со смехом добавил помощник.

Мужчины растянулись на тюфяках, и вскоре помещение наполнил густой храп. Не спалось лишь одному Селевку. Хотя он и пытался рассеять подозрения капитана относительно намерений их гостеприимного хозяина, но сам отнюдь не был уверен в чистоте помыслов нумидийца. И уж совсем не нравились ему взгляды, которые Такфаринат бросал на Корнелию. Так хищный зверь поглядывает на беззащитную жертву, зная, что в любой момент может сделать ее своей добычей.

Селевк скрипнул зубами. Пусть только попробует чем-нибудь обидеть ее, такую благородную, смелую и одновременно нежную, трепетную, женственную...

Молодой киликиец резко перевернулся на подстилке. Нет, он не должен так думать. Кто он и кто она? Слишком велико расстояние между ними. Да служи он Сатурнину хоть сто лет, тому и в голову бы не пришло приблизить бывшего гладиатора к себе настолько, чтобы он мог в открытую посмотреть в глаза его внучке. Тем более, как говорили слуги, у нее есть жених — родовитый патриций, молодой, красивый, богатый.

Селевк вздохнул и перевернулся на спину. В хижине было душно, оглушительный храп моряков сотрясал стены. Киликиец решил выйти на воздух, проветриться немного.

Бесшумно, словно тень, он выскользнул из хижины, отошел на несколько шагов и уселся под невысокой корявой пальмой. Кругом было темно и тихо, лишь слабый ветерок шуршал листьями дерева, да где-то на краю селения проблескивали отсветы костра. С гор веяло прохладой, долетал даже соленый запах моря, оставшегося в нескольких милях к северу.

Постепенно Селевка начало клонить ко сну — сказывалась усталость. Голова медленно опустилась на грудь, глаза мягко закрылись, Морфей распростер свои невидимые крылья, и молодой киликиец плавно скользнул в небытие.

Но длилось это недолго. Внезапно ночную тишину разорвал резкий, как барабанная дробь, стук копыт — по горной дороге с юга к селению приближались несколько всадников.

Селевк недовольно встряхнулся. Принесло же их! Надо возвращаться в хижину, там хоть никто на тебя не налетит на лошади и не растопчет копытами.

Он поднялся на ноги и двинулся обратно, по пути без особого интереса оглядев троих людей, которые только что прискакали откуда-то с гор и теперь спешивались возле одного из домов. Навстречу им направились еще несколько человек. Все они стали возбужденно переговариваться.

Селевк вошел в хижину, отыскал свою подстилку и вытянулся на ней. Скорее бы утро наступило. С какой радостью увидят они красно-коричневые мундиры римских легионеров, услышат латинскую речь, отдохнут и расслабятся под защитой копий и мечей солдат Вечного города, вспомнят все свои приключения за кубком вина в портовом кабачке и принесут жертву богам, благодаря за спасение.

Между тем, в селении явно что-то происходило: ночь наполнилась шумом, топотом ног и копыт, приглушенными разговорами и лязгом металла.

Киликиец приподнял голову и прислушался. Да когда же они успокоятся? И в этот момент в уши ему ударил отчаянный, полный боли и горя, женский крик.

Селевк моментально вскочил на ноги, схватившись за рукоятку меча, который висел на поясе, моряки тоже зашевелились.

— Что там такое? — буркнул Хирхан. — Если это праздник в нашу честь, то совершенно некстати.

Селевк не ответил, напряженно прислушиваясь. Сначала ему показалось, что кричала Корнелия, но теперь он уже не был в этом уверен. Тем более, что сейчас ясно различал приглушенные причитания, которые доносились со стороны одного из соседних домов.

— У них какие-то неприятности, — хмуро сказал киликиец. — Как бы они не захотели отыграться на нас. Надо пойти к вождю, поговорить и узнать...

Он не закончил — в хижину шагнула мощная фигура, в которой все сразу узнали Такфарината. Лица вождя, правда, не было видно, но осанка не оставляла сомнений.

— Вы здесь, римляне? — глухо спросил он.

С ним явно что-то было не так: в голосе звучала злоба, боль, отчаяние. А слово «римляне» он произнес так, как суеверные люди произносят слово «змея» или «паук» — с ненавистью и отвращением.

— Мы здесь, — ответил за всех Селевк. — Но мы не римляне, я уже объяснял тебе. Я — грек из Киликии, а эти люди — финикийцы.

— Это неважно, — сказал Такфаринат. — Уже неважно...

— Что случилось, вождь? — спросил Хирхан. — Не мы же тебя обидели? И не девушка, надеюсь?

Несколько секунд Такфаринат стоял молча.

— Завтра утром мы едем в Рузикаду, — сказал он наконец, поворачиваясь, чтобы уйти. — Я сам провожу вас туда. И мое войско пойдет с нами. Спите, чужеземцы.

И он скрылся во тьме, а снаружи послышался лязг металла. Высунув голову в дверной проем, Селевк увидел, как хижину берут в кольцо несколько вооруженных нумидийцев. Один из них сделал ему знак войти внутрь.

— Похоже, мы стали пленниками, — сообщил киликиец своим товарищам, усаживаясь на подстилку. — Что же там случилось? Но, в конце концов, не посмеет же этот варвар поднять руку на внучку римского сенатора!

В ту ночь они так и не сомкнули глаз, нумидийцы, впрочем, тоже — до утра селение шумело, гомонило, причитало и звенело оружием. Когда рассвело, бородатый воин заглянул в хижину и дал им знак выходить.

Селевк, Хирхан, помощник капитана и двое матросов выбрались на воздух, щуря глаза от яркого африканского солнца. Они увидели, как собираются в кучу нумидийские всадники — серьезные, хмурые, злые — со своими длинными, упругими копьями и искривленными мечами. Увидели и самого Такфарината, который, ни на кого не глядя, быстро вышел из дома и тут же у порога вскочил на коня. Вслед ему неслись горестные стоны и рыдания женщин.

Наконец, Селевк увидел и Корнелию — девушка с испугом на лице выглядывала из примитивной двухколесной кибитки, запряженной парой лошадей. На одной из них сидел подвижный, жилистый мужчина с кнутом в руке. Рядом с Корнелией поместились и обе ее рабыни.

К морякам и киликийцу тоже подвели лошадей. Пришлось и им взбираться на спины животных. Через несколько минут отряд тронулся в путь,

Селевк попытался было подъехать к вождю, который возглавлял колонну, чтобы выяснить, в чем дело, но несколько нумидийцев молча оттеснили его и перекрыли дорогу своими конями.

— Да скажите, хоть, куда мы едем? — не выдержал Хирхан и показал рукой. — Куда? Карфаген? Цирта?

Его поняли. Один воин — с золотой серьгой в ухе и шрамом на пол-лица, отрицательно качнул головой.

— Рузикады, — ответил он со своим странным акцентом.

— Хорошо, если так, — пробормотал Селевк себе под нос. — Ох, не нравится мне все это.

Дальше они ехали молча. К удивлению киликийца и его товарищей, к их отряду постоянно присоединялись еще всадники. Они, словно призраки, появлялись вдруг неизвестно откуда и — поодиночке или группами — вливались в колонну. Через три часа пути войско Такфарината уже представляло из себя серьезную силу — около полутора тысяч кочевников следовали за своим вождем. Их хмурые, напряженные лица не сулили ничего хорошего тому, кто им чем-либо не угодит. Или уже не угодил.

Обрывистая дорога пролегла через скалистый горный перевал, окруженный со всех сторон снежными вершинами. Наверху плато вождь остановил своих людей и стал о чем-то совещаться с группой воинов — видимо, начальников рангом пониже.

Селевк смотрел вниз. Вскоре его глаза различили в долине очертания населенного пункта. Он был явно побольше, чем селение Такфарината.

«Наверное, это и есть Рузикады, — подумал киликиец. — И там римский гарнизон. Ладно, скоро выяснится, почему эти нумидийцы такие угрюмые».

И действительно, это скоро выяснилось. Закончив совещание, Такфаринат тронул коня пятками и подъехал ближе. По его знаку всадники взяли в кольцо моряков, Селевка и кибитку с женщинами. Глаза вождя злобно блестели под густыми бровями, борода воинственно топорщилась, рука то и дело прикасалась к мечу.

— Прошу тебя, объясни нам, что случилось, — сказал киликиец. — Мы же видим, что перестали быть твоими гостями. В чем мы виноваты?

Такфаринат медленно покачал головой.

— Я сказал тебе, что в Рузикадах с римлянами был мой сын Салех, — заговорил он глухо. — Вчера его убили.

— Кто? — с тревогой спросил Селевк. — И при чем здесь мы?

— Дай мне сказать, — перебил его вождь, махнув рукой. — Вчера римский трибун приказал забить его прутьями. Насмерть. Мой сын, мой первенец умер...

Селевк сразу понял, чем это им грозит. Дикий кочевник теперь будет мстить всем, кто имеет какое-то отношение к Риму. И они — главные кандидаты стать первыми жертвами нумидийца. Надо попытаться спасти положение.

— Но у римлян есть закон, — сказал он быстро. — Если трибун был не прав, ты можешь пожаловаться проконсулу. Уверяю, виновный понесет заслуженное наказание.

— Нет, — покачал головой Такфаринат. — У вас свой закон, а у нас свой. Мы не поймем друг друга.

— Но в чем провинился твой сын? — вмешалась вдруг Корнелия.

— Вчера Салех захватил в плен главаря банды разбойников, которая грабила окрестные селения, — ответил Такфаринат. — Римский командир приказал всех задержанных доставлять в лагерь живыми, чтобы потом судить их по вашим законам. Но этот человек когда-то убил нашего родственника, и мой сын не мог нарушить традиции номадов — его воины сняли с бандита кожу, а голову его на копье пронесли по округе, чтобы все видели — Салех отомстил.

Римлянин приказал арестовать моего сына и забрать у него оружие. Тогда Салех выхватил меч и заколол центуриона, который хотел это сделать. Солдаты окружили его и нумидийских воинов и схватили их, тех, кто остался в живых. Мой сын был ранен, и все равно римский трибун отдал его на казнь. Легионеры забили Салеха палками. За что, скажите мне?

Такфаринат поднял на девушку полные боли глаза, его губы дрожали.

На лице Корнелии появилось решительное выражение, ее ноздри чуть раздувались. Селевк сразу понял, что сейчас она скажет какую-нибудь глупость, но было уже поздно вмешиваться.

— Как это за что? — с вызовом спросила внучка сенатора. — А разве твой сын не нарушил приказ командира? Не убил центуриона? Он совершил преступление. Когда мой дед был наместником в Сирии, он однажды приказал казнить двадцать солдат за меньший проступок. Римляне — лучшие воины в мире как раз потому, что для них дисциплина превыше всего.

— Ну, какие они воины, мы сейчас посмотрим, — криво усмехнулся нумидиец. — Вы хорошо придумываете всякие законы, чтобы морочить голову неграмотным кочевникам, но меч в руке мы держим не хуже, чем ваши судьи и чиновники таблички для письма.

— Что ты собираешься делать, вождь? — с тревогой спросил Селевк. — Заклинаю тебя всеми нумидийскими богами — не торопись. Еще можно все уладить...

— Ничто не вернет мне сына, — отрубил вождь. — Я объявляю войну Риму. Сейчас мы нападем на Рузикады. Ни один враг не уйдет из города живым. А вы остаетесь моими пленниками.

— Это безумие... — прошептала Корнелия, побледнев. — Ты объявляешь войну Риму? На что ты надеешься?

Но как бы дерзко не звучали слова предводителя маленького кочевого племени, каким бы могущественным и величественным не казался Вечный город по сравнению с нищей, малолюдной Нумидией, сейчас именно вождь номадов Такфаринат был хозяином жизни и свободы нескольких десятков римских граждан. И это Селевк с горечью вынужден был признать.

Их оттеснили в сторону с дороги, на страже стал небольшой, но решительно настроенный конвой. Все пленники с ужасом смотрели вниз, на город, в котором вот-вот начнется безжалостная резня. Не было никаких сомнений, что огромное численное преимущество нумидийцев сыграет решающую роль, и маленький римский гарнизон обречен на истребление. А также мирные жители — купцы, чиновники, их семьи.

Такфаринат отдал несколько последних распоряжений; бородатые воины вскинули вверх руки с копьями и мечами, заржали лошади, единый вопль вырвался из двух тысяч глоток.

Черная лавина людей и коней обрушилась с гор на беззащитные Рузикады.

Бой был коротким. В распоряжении трибуна — командира гарнизона — находилось не более полутора сотен солдат; конечно, такие ничтожные силы не могли долго противостоять напору озверевших номадов, к которым сразу же присоединились и местные жители — соплеменники нападавших.

Засыпаемые градом копий и стрел, легионеры медленно отступали к своему укрепленному лагерю на окраине города (атака конницы застала их в процессе строительных работ — они чинили старую дорогу).

Но Такфаринат, знакомый с римской тактикой, прекрасно понимал — доберись те до лагеря, и осада может продлиться еще очень долго. А его воинам для поднятия боевого духа требовалась быстрая и безоговорочная победа. Иначе ведь и самого вождя могут прирезать — в лучших традициях нумидийских кочевых племен.

Яростно навалившись на сбившихся в кучу римлян, он отправил небольшой отряд в обход; всадники подлетели к лагерю и забросали деревянные укрепления горящими факелами. Частокол и постройки внутри его занялись огнем. Теперь спрятаться легионерам было негде.

Их сопротивление было быстро сломлено. Уцелело лишь две дюжины солдат, в основном — тяжело раненых. Трибун погиб одним из первых, и тем самым спас себя от страшных пыток, уготованных ему Такфаринатом. Но остальные легионеры и вытащенные из домов гражданские лица не избежали ужасной смерти

Все бесчеловечные приемы варваров пошли в ход — шипело на огне человеческое мясо, лоскутами опадала кожа, лилось в глотки кипящее масло. Нумидийцы справляли звериный пир, а их вождь, перепачканный с ног до головы кровью врагов, все оплакивал своего погибшего сына, принося ему в жертву новых и новых несчастных пленников. Стон и вопль стояли над Рузикадами, черные клубы дыма окутывали город, алела кровь и смерть витала в воздухе...

Так началась эта война.

Глава VI

Старый знакомый

Уже стемнело. Огромный город медленно погружался в сон. Страсти, днем бурлившие на улицах и на Римском Форуме, постепенно затихали. Еще, правда, хлопали двери кабаков, разрывали тишину пьяные выкрики и бесшабашные песни, раздававшиеся в грязных кривых переулках Субуры и Эсквилина, но более благополучные районы — Авентин и окрестности Большого Цирка — казались безжизненными и уснувшими.

Белым пятном выделялся в ночи дворец Августа на Палатине. Там тоже было тихо. Не до пиров сейчас, не до праздников. Столица жила в ожидании больших перемен.

Бывший трибун Первого легиона Гай Валерий Сабин сидел в небольшой комнатке дома, завещанного ему покойным дядей. Сумерки разгоняло лишь пламя одного светильника на бронзовой подставке, в здании не раздавались даже голоса и шаги слуг — чувствуя настроение хозяина, они пораньше забились в свои каморки, изредка переговариваясь шепотом.

А настроение у хозяина действительно было очень паршивое. Прошло уже немало времени с тех пор, как Сабин узнал о назначении префектом претория Сеяна, следующим ударом явилась смерть Агриппы Постума и принятие власти Тиберием. А это значило, что со своими смелыми надеждами трибун мог распрощаться раз и навсегда.

Правда, уже несколько дней по городу упорно ходили слухи, что Постум жив и готов к борьбе, что легионы на Рейне объявили цезарем Германика и собираются подтвердить это с оружием в руках, что и Данувийская армия не спешит приветствовать сына Ливии, но в самом Риме пока было спокойно, а это давало основания предполагать, что известия о волнениях в Остии и в войсках, по крайней мере, сильно преувеличены.

Сабин находился в глубокой депрессии, вызванной столь резким и неожиданным низвержением с Олимпа сладких грез в беспросветные будни.

Где теперь жезл префекта, где красавица Эмилия, где слава, власть и богатство? Все это осталось за невидимой чертой, в прошлом, так и не вырвавшись из розовых одежд мечтаний.

Трибун теперь искренне жалел, что ввязался в политические игры. Кроме разочарований и страданий они ничего ему не принесли. Ведь, действительно, гораздо лучше быть скромным, но независимым ни от чьих прихотей солдатом, чем мальчиком на побегушках у сильных мира сего, которого в любой момент могут прогнать с глаз долой, как надоевшую собачонку.

А то и похуже что-нибудь может случиться — вдруг Ливия захочет устранить неудобного свидетеля, знавшего тайные помыслы Августа. И жди тогда приговора: ссылка с конфискацией имущества. Или вообще прирежут где-нибудь за углом верные слуги императрицы.

Короче, поводов для радости у Сабина не было никаких. И теперь все дни после похорон Августа и сообщения о казни Постума он проводил дома, выпивая большие количества тускульского вина, от которого ломились подвалы запасливого дяди, и предаваясь мрачным размышлениям о своей печальной судьбе и вывертах коварной Фортуны, которая, видимо, никак не желала, чтобы ее запущенный храм на виа Аврелия приобрел приличный вид.

Новые знакомые — сенатор Гней Сентий Сатурнин и его юный приятель Либон больше не пытались с ним увидеться, занятые, вероятно, собственными проблемами. Во дворце о Сабине тоже пока не вспоминали, чему трибун был только рад. А веселый пьяница Друз до сих пор сидел в Далмации, безуспешно пытаясь уговорить взбунтовавшихся солдат успокоиться и вернуться к служебным обязанностям.

Больше в Риме Сабин, собственно, никого и не знал. А потому и сидел в одиночестве в полутемной зашторенной комнате дядиного дома, апатичный и подавленный.

Верный Корникс тоже был с ним здесь, но благоразумно предпочитал не попадаться на глаза хозяину. Он пользовался большим авторитетом среди прислуги, и не терял времени даром, регулярно вкушая хорошую свежую пищу и проводя короткие ночи в обществе хорошеньких молодых рабынь.

Сабин с угрюмым выражением лица поднял кубок и сделал большой глоток. Вино давно перестало ему помогать в тоске, и он пил его теперь больше по привычке. Голова просто становилась тяжелой, мысли путались, но это давало какую-то иллюзию алкогольной эйфории. Да ведь все равно больше заняться было нечем.

Одно время он подумывал о том, чтобы убраться до зимы в поместье в Этрурии, также оставленное ему дядей. Но апатия была настолько сильной, что трибун не смог заставить себя даже отдать необходимые распоряжения рабам.

Так что, приходилось сидеть в Риме.

Неожиданно в коридоре послышались быстрые шаги, и в комнату заглянул Коринкс, предупредительно кашлянув.

— Что такое? — качнул тяжелой головой Сабин. — Я же приказал мне не мешать.

— Там к тебе пришел человек, господин, — сказал галл. — Говорит, что ему очень нужно с тобой повидаться.

— Может быть, — буркнул трибун недовольно. — Вопрос в том, нужно ли это мне.

Корникс с глупым видом пожал плечами, показывая, что оставляет это на усмотрение хозяина.

— Что за человек? — спросил Сабин, сделав еще глоток.

— Да, судя по одежде, какой-то моряк или кто-то в этом роде, — ответил слуга. — Но что-то в нем есть знакомое...

— А имя ты не догадался спросить? — язвительно бросил Сабин. — Моряки мне ни к чему, я уже сыт морем по горло.

— Имени он не назвал, — обиженно сказал Корникс. — Но говорит, что ты его и так узнаешь.

Сабин вздохнул. Вязкие от вина мозги никак не могли подсказать ему правильное решение. Уж не старина ли это Никомед? Ну, тогда у него сегодня будет несчастливый день. Грека из Халкедона незамедлительно вытолкают в шею, дабы тот не осмеливался более будить в трибуне неприятные воспоминания.

Хотя Никомеда уж Корникс как-нибудь узнал бы.

— Давай его сюда, — равнодушно сказал Сабин. — Но смотри, если это какой-нибудь попрошайка, то я тебе не завидую. И принеси еще вина.

Корникс хмыкнул и удалился. Через несколько минут снова раздались шаги, и в комнату вошел человек.

Это был высокий, крепкий, широкоплечий мужчина, одетый в длинный матросский плащ с капюшоном, скрывавшим лицо. Его сильные длинные руки висели вдоль тела.

— Приветствую тебя, Гай Валерий Сабин, — с достоинством сказал он хриплым, простуженным голосом и кашлянул.

Но капюшона с лица не убрал.

— И я тебя приветствую, — со скукой ответил трибун. — Раздеться можно было в атрии. Кто ты такой и что тебе от меня нужно в такое позднее время?

Человек коротко рассмеялся и обнажил голову. Он не произнес ни слова, пристально глядя на Сабина. Тот внезапно напрягся, хмель словно испарился из головы.

Лицо пришельца несомненно было знакомо трибуну. Но где он его видел?

«Боги, что с моей памятью? — мимоходом подумал Сабин. — Нельзя так много пить... Но клянусь Геркулесом, этого парня я знаю. И более того, с ним связано что-то важное».

— Ты не узнал меня? — с некоторым вызовом спросил мужчина. — Что ж, в той каюте было не очень светло...

В каюте! Словно вспышка молнии озарила трибуна. Конечно, это тот самый человек!

— Ты — Клемент, раб Агриппы Постума, — сказал он с расстановкой. — Мы встречались на «Золотой стреле», когда Август плавал на Планацию повидаться с внуком.

Трибуну вовсе не понравилось, что какой-то раб запросто зашел к нему и ведет себя так фамильярно. Но, впрочем, сам Август обращался с ним, как с другом, так что...

— Ну, наконец-то, — улыбнулся мужчина. — Действительно, мы виделись тогда на корабле. Но только зовут меня не Клемент. Я — Марк Агриппа Постум.

Сабин недоверчиво покачал головой. Мысли его по-прежнему путались.

— Август назвал тебя Клементом, — с сомнением произнес он. — К тому же, Агриппа Постум уже отправлен в Царство теней усилиями своих милых родственничков. Об этом было официально сообщено.

— А разве ты еще не слышал, что Агриппа появился в Остии? Что его опознали вне всяких сомнений?

Сабин пожал плечами.

— Это пока непроверенные слухи. И ими может воспользоваться любой авантюрист.

— Не очень-то ты вежлив с наследником Божественного Августа, трибун, — в голосе мужчины зазвучали угрожающие нотки. — Смотри, как бы тебе не пожалеть....

Сабин тяжело вздохнул и протянул руку к кубку. Сосуд был пуст.

— Корникс! — рявкнул трибун со злостью. — Где вино?

Потом он вновь посмотрел на пришельца.

— Мне уже о стольком пришлось пожалеть за последнее время, что теперь меня трудно испугать, — сказал он апатично. — Ну, допустим даже, что ты действительно Марк Агриппа Постум. И что же? Ведь наследником Божественного Августа ты пока считаешь себя только сам, а в глазах закона ты ссыльный преступник, общение с которым запрещено. И если тебя найдут здесь, то нам обоим непоздоровится. Однажды я уже поддался на подобную уловку, но, поверь, отнюдь не желаю вновь лезть в эти игры.

Мужчина в гневе топнул ногой, так, что появившийся Корникс едва не уронил кувшин. Ничего себе, какой-то оборванец осмеливается так вести себя в присутствии достойного трибуна? Галл озадаченно замер на пороге.