Храм Фортуны

Несколько дней назад курьер привез ему письмо, в котором императрица лаконично требовала принять все меры к тому, чтобы Германик и думать забыл о возвращении в Рим. Как это сделать, она оставляла на усмотрение самого Агенобарба.

И тот нашел выход — надо спровоцировать столкновение между варварами и римскими войсками, чтобы Германик понял: обстановка сложная и уезжать ему сейчас никак нельзя.

Конечно, представитель рода Домициев — не уступавшего в знатности и самому цезарскому дому — не был в восторге от того, что ему предстоит призвать диких варваров на земли Империи. Но жизнь его и репутация были в руках Ливии, и Агенобарбу не оставалось ничего другого, как подчиниться.

Двенадцать лет назад молодой Домиций служил при штабе Гая Цезаря, наследника Августа. Он очень любил вино, и однажды это привело к нежелательным последствиям. Как-то Агенобарбу не с кем было выпить, и он заставил сесть за стол своего вольноотпущенника, хотя и знал, что тот испытывает отвращение к алкоголю.

Юный каппадокиец — из уважения к патрону — осилил пару кубков, но дальше пить отказался, мягко заметив, что он свободный человек, и волен сам решать, что ему делать.

Одуревший от крепкого вина и взбешенный неуступчивостью слуги, Домиций схватил кинжал и всадил его в грудь юноши. Тот умер на месте.

Когда Гай Цезарь узнал об этом, он резко заявил Агенобарбу, что более не желает видеть его рядом с собой, и приказал немедленно отправляться в Рим, где его будет ждать суд за убийство.

Кипящий от злости Домиций молча вскочил на лошадь и покинул лагерь. Бешенство сжигало его настолько, что уже при подъезде к столице, на Аппиевой дороге, он не стал сдерживать коня, увидев игравшегося на обочине ребенка. Копыта вмяли в землю семилетнего мальчика. А Домиций поскакал дальше, не останавливаясь.

Когда весть об этом поступке, достойном не римлянина, а парфянского вельможи, дошла до Августа, цезарь побледнел и пообещал отправить преступника на арену в качестве гладиатора.

Лишь заступничество Ливии и огромное богатство спасли тогда Домиция от сурового наказания. С тех пор он и чувствовал себя обязанным императрице.

Но за услугу надо платить — уже вскоре Ливия дала ему первое задание. Именно Гней Домиций вместе с Элием Сеяном и его наемниками организовали тогда засаду на армянской границе и с мечами в руках, скрыв лица под забралами высоких парфянских шлемов, набросились на Гая Цезаря и его свиту. Нанося удары, Агенобарб не только выполнял приказ своей покровительницы, но и мстил за собственную обиду. Храбрость Скрибония Либона не смогла спасти наследника — Гай был ранен и умер через несколько дней. А Домиций и Сеян удостоились похвалы Ливии, которая все сильнее опутывала их своими сетями.

И вот теперь у штабного офицера Рейнской армии Домиция Агенобарба не оставалось другого выхода — он должен был любой ценой задержать Германика, даже если для этого придется бросить к ногам Сигифрида всю провинцию.

И он не колебался — через верного Каллона Домиций связался с вождем херусков и пообещал тому богатую добычу. Глаза варвара жадно вспыхнули, и договор был заключен.

И вот теперь египтянин прибыл в лагерь германцев, чтобы показать и объяснить, как они смогут безопасно переправиться на римский берег и подвергнуть огню и разграблению несколько зажиточных галльских деревень в окрестностях Могонциака.

— Мой хозяин ручается за успех, — сказал Каллон. — Вот, посмотри.

Он развернул вытащенный из-под одежды лист пергамента.

— Это план. Вот здесь вы можете спокойно, незамеченными переплыть реку. Там нет постов — мой господин специально оставил свободное место. А отсюда, — палец египтянина скользил по карте, — вы пойдете вот так. Здесь рядом две деревни. Солдаты останутся далеко к северу, пока весть о нападении дойдет до лагеря, вы успеете сделать свое дело. Потом уйдете вот этим путем.

Сигифрид недоверчиво слушал пояснения Каллона. Его густая борода недовольно топорщилась. Вождь разбирался в картах — он научился этому во время пребывания в Риме, и понял, что хозяин Каллона выбрал хорошее место, но сомнения не покидали варвара. А если это ловушка? Если его специально заманивают, чтобы он привел своих лучших воинов под мечи легионеров?

Остальные германцы тихо переговаривались, ожидая, что скажет их вождь. Сигифрид думал. Что ж, наверное, надо рискнуть. Этот египтянин уже перетаскал ему целую кучу подарков от имени своего хозяина. Зачем ему сейчас обманывать? Видимо, у римлян, как, впрочем, и у самих германцев, личные амбиции порой перевешивают остальные чувства. Ладно, если враги готовы помочь ему истребить своих, то этим надо воспользоваться.

— Хорошо, — ответил Сигифрид. — Мы выступаем. Ты пойдешь с нами.

— Зачем? — испугался Каллон. — Хозяин приказал мне сразу же вернуться и передать твой ответ.

— Мой ответ он скоро увидит сам, — буркнул вождь. — А ты будешь нашей охранной грамотой — если это ловушка, я лично перережу тебе горло.

Каллон понял, что спорить бесполезно, и тяжело вздохнул. Что ж, остается только надеяться, что Гней Домиций Агенобарб не собирается водить германцев за нос и потом щедро заплатит верному слуге за его самоотверженность,

Сигифрид поднялся на ноги и что-то сказал на языке херусков. Темные кусты вокруг поляны зашевелились, выталкивая все новых и новых воинов — могучих бородачей с оружием в руках. Сидевшие у костра тоже встали, вытирая жирные руки о полотняные штаны и отрыгиваясь пивом. Варвары были готовы к походу.

Глава XVII

Нападение

Сигифрид повел с собой три тысячи бойцов — сильных, опытных, безжалостных. Они бесшумно вышли из лесу и спустились к реке, неся на плечах наполненные воздухом бычьи пузыри, чтобы на них переплыть Рейн.

И вот, началась переправа — один за другим исчезали во мраке варвары, отталкиваясь ногами от берега и потом подгребая руками. Оружие они привязали за спиной.

Каллон из вежливости предложил вождю воспользоваться его лодкой, но нимало не расстроился, когда германец лишь презрительно фыркнул в ответ и погрузился в воду, держась за свой надувной мешок. Египтянин сам забрался в свое суденышко и осторожно начал грести, стараясь не особенно задевать головы плывших рядом воинов. Так они перебрались на левый, римский берег.

Каллон, привыкший видеть дисциплинированных и прекрасно обученных военному делу легионеров, лишь поморщился, наблюдая, как бесформенная толпа германцев двинулась в указанном им направлении. Сигифрид — даже если бы захотел, не сумел бы заставить своих воинов подчиняться приказам. Германцы выбирали своих вождей лишь за личные качества — смелость, жестокость, умение сожрать целого кабана или одним духом высосать бочонок пива, но в остальном ничуть не чувствовали себя обязанными повиноваться ему; даже в бою каждый воин сам был себе командиром, сам принимал решения и в одиночку пытался выполнить общую задачу.

Вот потому-то короткие мечи и хрупкие пиллумы римлян довольно легко прокладывали себе дорогу сквозь ряды варваров, несмотря на огромное численное превосходство и звериную силу последних.

Первая деревня находилась в полумиле от реки. Жители ее спокойно спали после напряженного трудового дня, глубоко уверенные, что посты и караулы легионеров бодрствуют и всегда предупредят, если возникнет опасность. А тогда железные когорты пришельцев с юга грудью встанут, чтобы защитить их самих, их дома и семьи.

Местные жители — галлы и слегка романизированные мелкие германские племена — ненавидели дикарей из-за Рейна едва ли не сильнее, чем сами римляне. Ведь те постоянно мешали им спокойно жить, возделывать землю, пасти скот; они нападали на их дома, жгли, грабили, разоряли, убивали мужчин, насиловали женщин, а детей уводили с собой, чтобы потом в своих непролазных лесах вырастить из них таких же варваров.

Поэтому местное население было в основном лояльно настроено по отношению к римским властям и просило лишь одного — защитить их от набегов.

Германцам Сигифрида удалось незамеченными миновать линию постов и дозоров, не показался также ни один конный разъезд. Теперь уже можно было вздохнуть свободнее и немного расслабиться. В предвкушении добычи варвары мечтательно улыбались, скаля белые клыки, и ощупывали свое оружие, которое они готовились в ближайшее время пустить в ход.

Вот вдали мелькнул огонек, порыв ветра донес отголоски собачьего лая, пахнуло дымом и сеном.

Воины напряглись, Сигифрид сказал несколько слов на своем гортанном языке, а потом повернулся к Каллону, который шел рядом с ним под присмотром здоровенного бородатого мужика в кожаном нагруднике и с огромным боевым топором за спиной.

— Похоже, ты нас не обманул, — произнес вождь на ломаной латыни. — Если все будет хорошо, получишь свою долю добычи.

Каллон пренебрежительно махнул рукой: нужны ему старые горшки и вонючие шкуры. Хозяин заплатит куда больше. Конечно, деревенька была небедной, но ведь хитрые крестьяне денежки свои наверняка хранят не в комоде на виду, а закапывают где-то в огороде, да так, что их сам Цербер не сыщет.

И даже под пыткой не признаются они, где спрятали золото, добытое тяжким трудом. Тут терпение нужно, а порывистые варвары просто поотрубают им головы и побегут дальше — смотреть, где что плохо лежит.

— Спасибо, храбрый вождь, — сказал египтянин, чтобы не обижать заносчивого Сигифрида. — Но пусть добыча достанется твоим мужественным воинам. А я — маленький человек, изволит хозяин наградить меня — приму с благодарностью, нет — и так буду ему верно служить,

Сигифрид презрительно сморщился. Он не выносил униженного раболепия.

Отряд подошел уже совсем близко к деревне; теперь воины снова двигались очень осторожно, внимательно поглядывая по сторонам, чтобы не налететь ненароком на какого-нибудь пастуха или сторожа. Хотя жители и знали, что находятся под усиленной охраной римских войск, но могли и сами подстраховаться.

Сигифрид приказал остановиться, отозвал в сторону нескольких вождей рангом пониже и о чем-то посовещался с ними. Потом командиры вернулись к своим отрядам, и группы германцев стали одна за другой расходиться в стороны.

Каллон понял, что Сигифрид хочет окружить деревню сплошным кольцом своих воинов, дабы никто из жителей не смог ускользнуть и предупредить врага.

Затаившись во тьме, варвары ждали сигнала.

А в это время по ухабистой дороге, ведущей к реке, что есть духу бежал человек. Хриплое дыхание вырывалось из его рта, легкие горели от перенапряжения, ноги уже отказывались повиноваться, но человек все бежал и бежал...

Это был житель той самой деревни. Неделю назад он с изумлением обнаружил, что из его загона за околицей пропали два молодых козленка. Через день исчез еще один.

Подозрения обратились на соседа — давно ходили слухи, что тот нечист на руку, но поймать его с поличным никогда не удавалось. И обиженный собственник решил разоблачить негодяя, задержать того на месте преступления, возместить свои убытки и навсегда опозорить вора перед односельчанами.

Сегодня он нес свое второе ночное дежурство. Сосед, правда, не появился, зато вдруг из темноты, словно призраки, начали вырастать одна за другой могучие фигуры людей с оружием в руках.

Ужас охватил крестьянина. Он сразу понял, кто это такие и зачем пришли сюда.

Поначалу он хотел побежать в деревню и поднять тревогу, но тут же сообразил, что это ничего не даст. Возможно, кто-то и успеет скрыться в лесу или спрятать добро, но все равно селение будет разграблено и сожжено, а трупы многих жителей устелют пыльные улочки. Ведь конечно же, они не смогут оказать достойного сопротивления безжалостным варварам, у которых в крови была война и разбой.

Оставался только один выход — бежать к римлянам. Крестьянин вспомнил, как недавно староста успокаивал их, вернувшись из римского лагеря. Он говорил: солдаты будут день и ночь охранять нас, вдоль реки расставлены многочисленные посты — завидев разбойников, они сразу сообщат своим, и незваных гостей из-за Рейна будет ждать сердечный прием.

Что ж, теперь оставалось только на деле проверить боевую готовность римлян. Хотя, конечно, если они прохлопали такой большой отряд и позволили ему беспрепятственно подойти к самой деревне, то и на них надежды мало. Однако выбора не оставалось, и стоило попытаться — лишь это мог предпринять парализованный ужасом крестьянин.

В деревне у него осталась семья — жена, отец и двое детей. И мысль о них заставляла его сейчас мчаться вперед, из последних сил двигая ногами и судорожно глотая сырой тяжелый воздух.

* * *

Наконец кольцо германцев сомкнулось вокруг деревни, о чем Сигифриду сразу же сообщили.

— Хорошо, — глухо сказал вождь. — Начинаем. У нас все-таки не так много времени.

— А я, храбрейший? — спросил Каллон. — Теперь мне можно уйти к своему господину?

— Нет, — отрубил Сигифрид. — Ты останешься со мной. Мы отпустим тебя, когда уже вернемся к реке.

— Это невозможно! — испугался египтянин. — А если меня потом узнает кто-то из жителей деревни? Это погубит моего достойного хозяина, не говоря уж о моей жалкой жизни...

— Действительно, жалкой, — фыркнул Сигифрид. — Да и хозяин у тебя очень достойный.

Вождь ненавидел предателей, хотя — как все варвары — весьма почитал в человеке умение обманывать врагов.

— Ладно, — сказал он, подумав. — Подождешь здесь.

Он сказал что-то на своем языке, и двое воинов уселись на траву рядом с Каллоном. Судя по их лицам, им не очень-то по душе пришлось полученное задание, но они знали, что без добычи не останутся — другие справедливо поделят с ними награбленное. Таков был закон германцев.

Сигифрид подождал еще немного, а потом приставил ко рту свои огромные ладони, напрягся и резким вибрирующим звуком выбросил воздух из легких. Этот звук — словно крик какой-то сказочной птицы — далеко разнесся вокруг, и тут же ответил ему дикий яростный вой — германцы бросились на беззащитную деревню.

* * *

В двух стадиях от реки крестьянин наткнулся на конный разъезд. Это были его соплеменники-галлы, и объясниться с ними труда не составляло. Правда, слова с трудом давались обессилевшему мужчине, но командир отряда сразу понял, в чем дело.

Крестьянина втащили на седло, и всадники, пригнувшись к шеям лошадей, понеслись по направлению к лагерю.

Завидев первый же пост, они сообщили, что случилось, и поскакали дальше. Оглянувшись, крестьянин с облегчением увидел, как за их спинами вдруг вспыхнул сигнальный огонь, дальше по берегу почти сразу загорелся второй, потом еще и еще. Через несколько минут известие таким образом дойдет до Могонциака, и там поднимется тревога.

Сульпиций Руф как раз собирался в очередной раз бросить кости, когда полог палатки отлетел в сторону и внутрь буквально ворвался центурион Оленний.

— Командир, — крикнул он, выбрасывая руку в уставном приветствии. — Варвары перешли Рейн и напали на деревню в четырех милях отсюда.

Руф выругался, отшвырнул стаканчик с костями и вскочил на нога. Агенобарб и Вителлий тоже.

— Общая тревога! — скомандовал легат, цепляя к поясу меч. — Публий, Марк, — повернулся он к трибунам. — Берите свои когорты и быстро туда. Нельзя позволить им уйти.

Вителлий нахлобучил на голову шлем.

— Вот это подарок, — пробормотал он с горечью. — Германик очень обрадуется.

Сульпиций Руф взглянул на него.

— Достойный Вителлий, — сказал он, — не захочешь ли ты принять командование в лагере, пока я разберусь с варварами? Ты среди нас старший по должности.

— Хорошо, — согласился толстяк. — Я сообщу в город и попрошу прислать еще солдат. В случае чего — приду вам на помощь.

Будучи человеком веселым и добродушным, он не очень-то рвался в бой, хотя никто не посмел бы назвать Публия Вителлия трусом — в нужный момент на него всегда можно было положиться.

— Спасибо, — ответил Руф. — А ты, Гней, можешь повести союзников? Думаю, дополнительные силы нам не помешают.

Агенобарб кивнул, надевая шлем.

— Конечно. Я возьму когорту галлов. Батавы пусть остаются в лагере — они хорошие воины, но уж слишком неповоротливые. Да и варвары не такой уж грозный противник, чтобы вести против них все наши войска.

— Да, ты прав, — ответил Руф. — Ну, за дело.

Он вышел из палатки и двинулся туда, где две римские когорты уже выстраивались в походную колонну.

Домиций направился к месту дислокации галльских пехотинцев, которые, услышав сигнал тревоги, уже выбежали из палаток и толпились вокруг них.

К Агенобарбу подошел командир галлов — Риновист, высокий белокурый мужчина с голубыми глазами, и остановился, ожидая приказа.

— Так, — распорядился Агенобарб, — сейчас выходим. Варвары напали на деревню в четырех милях отсюда. Возьми свою первую когорту и прикажи пошевеливаться.

Риновист кивнул и стал отдавать приказы на своем певучем языке. Галлы, быстро разбирая щиты и копья, начали строиться в колонну.

Спустя несколько минут римляне и их союзники уже продвигались на север в темпе марш-броска — шесть миль в час.

* * *

Воины Сигифрида сразу подожгли несколько домов, чтобы стало светлее и никто не смог спрятаться от них. Безудержными волнами растекались они по узким кривым улочкам деревни, разрывая воздух диким торжествующим ревом.

Разбуженные среди ночи жители, завидев страшных гостей, в панике метались по своим дворам, тщетно пытаясь где-то укрыться. Визжали от ужаса женщины, плакали дети, ревел скот; а мужчины — понимая, что все равно обречены — хватались, все-таки, за оружие, которым, впрочем, владели довольно неважно — это были мирные люди, привыкшие уже к римскому порядку и цивилизации.

Кровавые языки пламени лизали крыши домов, пахло дымом и смертью. Бледно-желтая луна с ужасом взирала с высоты на страшную картину, то и дело словно вуалью закрываясь туманом облаков.

Каллон сидел под деревом на окраине леса, бросал хмурые взгляды на стороживших его воинов и думал, как бы ему поскорее унести отсюда ноги. Он чуял опасность.

И он не ошибался. Вдруг где-то рядом застучали копыта, и на дороге появился отряд всадников. Египтянин, проявив кошачью реакцию, упал на землю, прячась в густой траве, а его стражи, перетрусив, видимо, моментально исчезли в лесу.

Отряд скакал прямо в деревню.

Когда крестьянин предупредил римлян о нападении германцев и повсюду начали загораться сигнальные костры, командир одного из главных постов центурион Авл Стоний сразу оценил ситуацию. Основные силы подтянутся от Могонциака не ранее, чем через час. Богам известно, что может случиться к тому времени. Не исключено, что варвары ограничатся одной деревней и успеют уйти за реку. А этого допустить нельзя.

Стоний приказал своим вестовым немедленно собрать к нему ближайшие конные разъезды и людей с других постов. Вскоре он располагал уже сотней всадников-галлов и центурией легионеров. По его приказу каждый конник взял к себе на седло одного пехотинца и отряд поскакал к деревне.

Центурион, конечно, понимал, что сил у него маловато, но надеялся, по крайней мере, задержать разбойников, преградить им дорогу и отрезать пут отхода. А там, глядишь, подоспеют когорты из лагеря и в порошок сотрут обнаглевших бандитов.

Вот этот отряд и увидел Каллон. Египтянин понял, что дело повернулось не совсем так, как рассчитывал его хозяин — слишком рано появились римляне. Что ж, теперь уже ничего не изменишь. Надо уносить ноги. Каллон мысленно поручил Сигафрида заботе его германских богов, а сам бросился бежать по дороге, готовый в любой момент нырнуть в кусты, если вдруг покажется еще кто-то.

Варвары, опьяненные кровью и добычей, не заметили подхода врагов. На окраине деревни Авл Стоний приказал всем спешиться. Галлы, укрывшись за своими лошадьми, начали стягивать с плечей большие тугие луки, а римляне мгновенно выстроились в боевую колонну.

Первый удар легионеров был страшен — словно грозный носорог, отгородившись щитами и ощетинившись остриями пиллумов, центурия врезались в беспорядочную толпу германцев.

Те поначалу ничего не поняли — слишком стремительным было нападение. А потом взвыли от ярости и страха и бросились врассыпную. Напрасно надрывал глотку подоспевший Сигифрид, крича, что врагов лишь горстка, что сейчас они сомнут их, напрасно взывал он к мужеству своих воинов, напрасно заклинал великим богом Манном — германцы побежали, устилая улицы деревни своими трупами.

Центурия Авла Стония перла и перла вперед, а над головами легионеров протяжно пели галльские стрелы, насмерть разя обезумевших грабителей.

Жители деревни, воспрянув духом от неожиданно появившейся помощи, тоже взялись за оружие, и не один варвар свалился на землю от неожиданно обрушившегося на голову топора или острых вил, вонзившихся вдруг в спину.

И все же положение римлян и их союзников было крайне опасным. Германцы, опомнившись от первого испуга, увидели, что врагов действительно очень мало; эффект внезапности сыграл свою роль, но теперь решающее значение перешло к другим факторам. К тому же, сообразив, что пути к отступлению отрезаны, германцы — как всякий загнанный зверь — готовы были теперь сражаться до последнего.

И вот уже воющая толпа окружила центурию римлян, тыча в нее своими длинными фрамеями, швыряя горящие факелы, и тяжелыми мечами снося с древок острия пиллумов. А галлы теперь уже не могли помочь — все смешались в кучу, и невозможно было различить, где свой, где чужой. Тем более, что и на них устремились несколько сот германских воинов, и следовало подумать об обороне.

Узкие кривые улочки деревни очень мешали правильному выполнению маневров, и римлянам ничего не оставалось, как только стать спиной к спине и отражать все новые и новые удары, молясь Марсу, чтобы скорее подошла помощь.

* * *

А две когорты под командой легата Сулъпиция Руфа были уже совсем рядом. Вестовые сообщили ему, что центурий Стоний повел своих людей, чтобы задержать варваров, и Руф, понимая, что те попадут в хорошую переделку, резкими словами подгонял солдат, заставляя двигаться на пределе сил.

Когда на горизонте показалось зарево, которое отбрасывали горящие дома, Руф подозвал к себе двух трибунов и приказал обойти селение с двух сторон и потом атаковать. Сам он — с тремя центуриями — собирался ворваться в поселок с ходу, чтобы помочь людям Авла Стония.

«А вскоре подойдет Домиций, — подумал легат. — И вот тут-то мы им покажем».

Но Домиций не спешил подходить. Он повел свой отряд какой-то окольной дорогой, объяснив Риновисту, что хочет лишить варваров возможности уйти с добычей и собирается перекрыть вероятный путь отступления. Галл только пожал плечами. Начальству виднее, хотя, конечно, довольно странный получится маневр...

Агенобарба беспокоила судьба Каллона. Собственно, на Каллона ему было наплевать, но если тот попадет в руки римлян, то тогда они оба пропали. Германик не пощадит изменника — отдаст его под трибунал, и тогда уж ни богатство, ни знатность рода не помогут. А Ливия далеко, и просто не успеет вмешаться. Довольно скверное положение. Но — надо выкручиваться.

Галльские тяжеловооруженные пехотинцы послушно маршировали дорогой, которой повел их Гней Домиций.

Когда две когорты римлян — словно две железные черепахи — вошли в деревню, сметая всех на своем пути, солдаты Авла Стония, которых оставалось уже совсем немного и которые из последних сил сдерживали яростный напор варваров — издали торжествующий крик, заставивший германцев сжаться от ужаса.

Заметив, что враги окружают их, воины Сигифрида, как зайцы, заметались из стороны в сторону, думая теперь даже не о добыче, а только как бы унести ноги. Они бросились было в пространство между двумя колоннами легионеров, но тут их лоб в лоб встретили центурии под командой Сульпиция Руфа. И началось побоище.

Взлетали мечи, разили копья, с хриплыми выдохами валились на землю все новые тела варваров, римляне работали спокойно, слаженно, методично, как на учениях. А галлы, которых германцы — заметив опасность — сразу оставили в покое, вновь взялись за свои луки. И уже не торопясь, тщательно выбирали цель и выпускали стрелу за стрелой в беснующуюся, орущую, воющую, обезумевшую толпу варваров.

Сигифрид понял, что это конец. Все, что он мог сделать — это увести остатки своих людей обратно за Рейн. О каком-то достойном сопротивлении римлянам не могло быть и речи. Вождь хриплым, срывающимся голосом прокричал приказ об отходе, мечом указав в то место, где следовало прорвать окружение. С отчаянием обреченных германцы ударили на шеренги, которыми командовал трибун Марк Гортензий, грудью расталкивая пиллумы и лицами встречая лезвия мечей.

Сульпиций Руф видел, что победа близка. Беспокоило его только одно: куда подевался Домиций Агенобарб? Неужели он заблудился в темноте или, того хуже, наткнулся на еще какую-нибудь банду германцев?

А может, он уже здесь и просто перекрыл дороги вокруг деревни, чтобы никто из разбойников не ушел? Хорошо, если так. Но особенно размышлять Руфу было некогда — бой продолжался.

* * *

А Домиций Агенобарб все вел и вел своих людей какой-то заброшенной дорогой. Он знал, что всегда сможет оправдаться — мол, галлы, сволочи, сбили его с толку и потащили куда-то вбок. Откуда ему знать, где эта проклятая деревня? Он же здесь совсем недавно и еще не успел изучить местность.

Пехотинцы размеренно маршировали, постукивая сандалиями. К Домицию, который сидел на крепкой гнедой лошади, подъехал Риновист.

— Командир, — сказал он хмуро, — куда мы идем? Я же знаю здешние места. Эта дорога выведет нас совсем не туда...

— А ты знаешь, что такое воинская дисциплина? — с вызовом спросил Домиций. — Или еще не забыл свои варварские привычки? Приказы командира не обсуждаются — такой закон в римской армии. И если ты служишь Империи, будь добр соблюдать его.

По молодому лицу Риновиста промелькнула тень.

— Да, я служу Империи, — ответил он. — Я служу ей потому, что она обещала защищать мою семью и моих соплеменников. Но сейчас вот вижу, что ты почему-то не спешишь прийти на помощь своим, которые бьются с германцами.

— Что? — взорвался Агенобарб. — Ты смеешь в чем-то подозревать меня, патриция, сына консула?

— Да, ты римский патриций, — медленно сказал Риновист, — а я простой галльский солдат. Но долг-то у нас один, а вот выполняем мы его по-разному.

— Что ты хочешь этим сказать? — напрягся Домиций. — Уж не думаешь ли ты...

— Я ничего не думаю, — ответил галл. — Я вижу. Ты намеренно опаздываешь к месту сражения, где нужна наша помощь. Сейчас я обязан подчиняться твоим приказам, но будь уверен — я обязательно доложу об этом достойному Германику, когда он вернется.

Агенобарб почувствовал, как его сердце сжимается от страха. Если Германик узнает о его действиях, боги да помогут Гнею Домицию. Надо срочно что-то предпринять.

— Ха, — натянуто усмехнулся он. — Хвалю твою бдительность. Но только сейчас ты перестарался. Я ведь тоже выполняю приказ, а приказ Публия Вителлия — заместителя Германика — звучал так: мы должны выйти на дальние рубежи и преградить дорогу варварам, которых Руф обязательно разобьет и которые потом побегут прямо на нас,

— Не побегут, — упрямо сказал Риновист. — Они еще не сошли с ума. Отступать вглубь Галлии, где крестьяне потом перебьют их по одному как мух? Нет, ты выбрал неправильную дорогу, Гней Домиций.

Агенобарб понял, что обмануть галла ему не удастся. А это означало катастрофу.

— Ладно, — произнес он после недолгого размышления. — Делать нечего. Я получил секретный приказ, и обязан был хранить его в тайне. Но раз уж ты готов обвинить меня в предательстве и взбунтовать твоих людей, придется открыться тебе. Только давай отъедем в сторону — больше никто не должен нас слышать.

После секундного колебания честный Риновист кивнул.

— Хорошо. Но только предупреждаю — не надо рассказывать мне сказки. Если я не буду удовлетворен твоим объяснением, то немедленно сам поведу отряд к деревне, а на тебя подам рапорт. Сначала Вителлию, а потом Германику.

— Отличный ты солдат, — одними губами улыбнулся Домиций, примирительно похлопывая галла по плечу. — Приятно с тобой служить. Да ведь только устав не всегда заменяет здравый смысл.

Риновист пожал плечами и направил коня в сторону от дороги, в заросли кустов. А пехотинцы продолжали стучать сандалиями, двигаясь дальше.

«Ты действительно отличный солдат, — ухмыльнулся про себя Домиций. — Да только — как и всякий отличный солдат — слишком глуп. И будь я проклят, если этим не воспользуюсь».

Он дернул поводья своей лошади и последовал за галлом. Они отъехали футов на двадцать и остановились.

— Я слушаю, — мягко сказал Риновист. — Давай поторопимся, мне придется еще догонять колонну.

Домиций огляделся по сторонам. Тихо. Лишь изредка долетал слабый шум и лязг, оттуда, где по дороге продвигалась галльская когорта.

— Так вот, — сказал он, понизив голос, — у меня действительно есть секретный приказ. Но отдал его не Вителлий.

— А кто? — удивился Риновист.

— Неважно, — буркнул Агенобарб, кладя руку на левый бок и нащупывая рукоятку стилета. — Важно, что я его получил и должен выполнить. А ты мне мешаешь, — добавил он почти с сожалением.

— Я все еще не понимаю тебя, — нахмурился тот. — Давай поторопимся, — повторил он.

— Ладно, — согласился Домиций.

Он резко наклонился в седле и точным коротким ударом всадил острое, как бритва, лезвие Риновисту в бок. Тот вздрогнул, захрипел и медленно сполз на землю, цепляясь за гриву коня.

— Вот так, — тихо сказал Домиций. — Чувство долга — это хорошая штука, но только нужно знать, когда с ним вылезать, а когда и воздержаться.

Затем он накинул поводья коня галла на ветку, привязал их и поскакал обратно, туда, где колонна солдат продолжала свой неторопливый марш.

* * *

Варвары были разбиты, раздавлены, расплющены — римляне прошлись по ним железным катком своих когорт и теперь устало прятали в ножны зазубренные мечи, оглядывая залитые кровью и заваленные трупами улицы деревни.

Но Сигифриду с двумя сотнями воинов удалось все-таки уйти — они отчаянным ударом прорвали цепь окружения и со всех ног бросились в лес, спеша укрыться от погони, а длинные галльские стрелы летели им вслед, сшибая на землю то одного, то другого.