Храм Фортуны

Еще несколько минут они совещались, пока не обговорили все детали. Сеян немедленно отправился к своим преторианцам, чтобы отдать необходимые приказы и отвести их на позиции.

Ливия немного задержалась.

— Крепись, сын, — торжественно сказала она. — Скоро, очень скоро ты станешь единственным правителем величайшей в мире Империи.

— Да, — буркнул Тиберий. — А как же Германик?

— О Германике не беспокойся. Он слишком занят сейчас. Да я тебе уже объясняла — он не будет бунтовать, не имея на руках официального завещания Августа.

— Но куда же оно все-таки подевалось? — задумчиво спросил Тиберий. — Ведь принцепс сам говорил мне о том, что оно существует.

— Не думай об этом, — успокоила его Ливия. — Главное, что его еще никто не огласил. А после смерти Постума оно уже не будет представлять той опасности. Лучше помолись богам, чтобы наш сегодняшний план удался.

— Зря ты пришла с этим ко мне, — недовольно протянул Тиберий. — Могла бы и сама справиться. Я тут сидел, читал Ксенофонта...

— Ну и читай дальше, — со вздохом махнула рукой Ливия. — Действительно, мы бы и без тебя прекрасно справились... цезарь.

Она вышла и направилась в свою спальню, чтобы ждать там известий от Эвдема и Сеяна.

А сам префект претория в это время уже уводил своих воинов к Капенским воротам, где предполагалось встретить сторонников Агриппы Постума.

Сеян думал о Тиберий.

«И это наш повелитель? Слизняк и трус. Ну, подожди, цезарь, я еще приберу тебя к рукам. Ты будешь есть у меня с ладони и ходить на поводке, словно дрессированный медведь. А управлять страной буду я. Ну, конечно, не без помощи твоей достойной матушки. По крайней мере, первое время».

Глава XVIII

Расправа

Охваченный лихорадкой деятельности и жаждой мести, Постум быстро собрался и поскакал в Рим, чтобы поднять город на борьбу против кровавого тирана Тиберия и его змеи-матери. С ним отправились Секст Курион, Никомед и четверо надежных моряков из экипажа Куриона.

Все семеро вскочили на лошадей и понеслись по Остийской дороге. Никомед не привык ездить верхом, и немилосердно страдал; стойкости добавляла ему лишь мысль, что хоть на этот раз он, кажется, не подвел императрицу.

Моряки тоже не очень уютно чувствовали себя в седлах, но приходилось терпеть.

Постум рассчитывал добраться до города с наступлением темноты, проникнуть в его ворота и повидаться со своими тайными сторонниками. А часа через три-четыре должно было подойти остальное его войско — три тысячи моряков и столько же навербованных в последние недели разбойников, беглых рабов и бывших гладиаторов. Эта «армия» представляла собой разношерстную, бесформенную толпу, но располагала достаточной силой и желанием, чтобы сломить слабое — как предполагалось — сопротивление преторианцев и городских стражников и овладеть столицей.

Постум приказал в первую очередь захватить Палатинский дворец и арестовать Ливию, Тиберия и Сеяна.

Пока всадники мчались во весь дух по виа Остия, в самом порту шла лихорадочная подготовка к выступлению. Командование приняли морские офицеры; они распределяли оружие, формировали отряды и пытались заставить своих подчиненных хоть как-то придерживаться строя и выполнять команды.

Войско выступило через полтора часа после отъезда Постума. Его провожали напутственные крики горожан и рев труб, в которые изо всех сил дули оставшиеся на триремах матросы.

Небольшой отряд подскакал к Остийским воротам около полуночи. К удивлению бдительного Куриона, охраны там не было; дремал, опершись на копье, лишь какой-то инвалид из городской когорты. Но Постума это не насторожило.

— Веди на место, — приказал он Никомеду, когда они спрыгнули с лошадей.

Один из матросов поручил животных заботам сторожа из прокатной конторы и семеро мужчин вошли в ворота Рима.

Миновав акведуки Аппийского водопровода, они быстро направились в Субуру, где, по словам Никомеда, в доме одного из купцов их уже ждали надежные люди.

Куриону эта экспедиция нравилась все меньше и меньше, но, видя состояние Агриппы, который просто кипел от бешенства, офицер предпочитал не заводить с ним разговор на эту тему, а лишь пристально смотрел в спину Никомеда, сжимая под плащом рукоятку острого морского кортика.

— Ну, долго еще? — нетерпеливо спросил Постум, когда они преодолели несколько стадиев и углубились в плотно заставленный многоэтажными домами район.

— Уже скоро, господин, — ответил грек, внимательно и тревожно оглядываясь по сторонам.

С приближением решающего момента он трусил все сильнее и с трудом сдерживал дрожь в коленях. Никомед понимал, что, когда его предательство раскроется, шутить с ним никто не будет.

Постум нетерпеливо подергивал плечом, до боли закусывая губу. Как ему не терпелось отомстить, наконец, за всех — за мать, за братьев, за себя. Свести счеты с ненавистной Ливией и ее лживым сыночком. А потом наградить всех тех, кто не бросил его, кто помнил о нем, кто помогал. И нет разницы, был ли это патриций и сенатор Гней Сентий Сатурнин, или какой-то бродяга с виа Аппия. Они все поддержали его дело, справедливое дело, и получат по заслугам.

Никомед старательно вертел головой, вглядываясь в темноту. У него сейчас была только одна мысль — дойти до условленного места, где затаились головорезы Эвдема, подать сигнал и удрать подальше. Ему совсем не хотелось потом смотреть в глаза Агриппе Постуму или Куриону.

Каждый шаг приближал их к засаде. Громоздились по обеим сторонам улицы молчаливые, темные высокие инсулы; где-то вверху между ними мертвенно-бледным светом отливала луна.

Наконец, Никомед увидел то место, о котором ему говорили. Здесь! Пора!

"О, Зевс Громовержец и ты, Меркурий, мой покровитель, помогите. " — зашептал потный от страха грек.

Он дрожащей рукой нащупал на шее веревочку, на которой висел свисток, врученный ему Ливией. Потянул, сжал серебряную трубочку в кулаке.

И быстро коротко свистнул три раза.

А потом, словно заяц, за которым гонится свора собак, нырнул в заранее присмотренную подворотню.

Агриппа, Курион и матросы на миг замерли от неожиданности. А в следующее мгновение из каких-то дверей, из-за углов, из ниш в зданиях стремительно выскочили полтора десятка фигур и набросились на них. Люди двигались молча, без криков и шума. В их руках были дубинки и мечи.

— Предательство! — громко крикнул Постум. — Держитесь, друзья! За мной!

Он успел выхватить меч из ножен, но тут сильный удар по голове сбил его с ног. Агриппа полетел на землю, на него сразу же навалились несколько человек, посыпались еще удары, в руки впилась жесткая веревка.

Курион всадил свой острый кортик в живот одному из нападавших и бросился на помощь Постуму. Но чье-то лезвие вонзилось ему в спину. Перед глазами трибуна вспыхнули огни, голова закружилась. Оказавшийся рядом Эвдем резко рубанул его мечом по шее, и Курион рухнул на землю, истекая кровью. С моряками тоже было быстро покончено — те не успели даже оказать сопротивления.

У Эвдема был приказ живыми никого не брать, кроме Постума. И он его выполнил. Помощник Сеяна был очень доволен собой, он уже предвкушал награду, которую получит от своего господина. Хотя, конечно, голова его еще здорово гудела после удара дубинки Корникса. Но ничего, это скоро пройдет.

Агриппу — связанного и наполовину потерявшего сознание — подняли на ноги и швырнули в запряженную парой мулов крестьянскую повозку, которая ждала неподалеку. Тут же появился и Никомед, гордый, как павлин. Он воинственно хмурил брови, но к Постуму все ж близко не подходил.

Эвдем отдал короткий приказ, погонщик щелкнул плетью, и повозка медленно покатила по улицам Субуры. Остальные участники нападения пошли за ней пешком.

Трупы Куриона и матросов остались лежать на месте схватки. Черная в свете звезд кровь медленно растекалась из-под тел.

* * *

«Армия» Постума, не зная, что случилось с их предводителем, в назначенное время подошла к Остийским воротам Рима. По дороге к походу присоединялись все новые группы людей; нагнал войско и бывший пират Феликс с остатками своего отряда.

Таким образом, к городу прибыли около семи тысяч человек — неорганизованных, своевольных, плохо вооруженных и обученных, по большей части пьяных — но это была сила, с которой следовало считаться.

Сеян, который расставил своих преторианцев на позициях между Остийскими воротами и храмом Доброй богини и который каждые полчаса получал от агентов Ливии сведения о продвижении противника, начал уже опасаться за исход операции. Ведь он располагал лишь двумя с небольшим тысячами солдат. Правда, солдаты эти были прекрасно экипированы и подготовлены, но все же...

Если бы вдруг хоть часть горожан решила прийти на помощь людям Постума, преторианцам пришлось бы туго.

А на подкрепление им рассчитывать не приходилось — по приказу Ливии остальные гвардейские когорты, расквартированные в городе, должны были оставаться на месте и ни в коем случае не выходить на улицы. Императрица опасалась, что эти подразделения не будут особо рьяно защищать цезаря, а то и вообще могут перейти на сторону Агриппы. То же относилось и к отрядам префекта города.

Но когда толпа сторонников Постума подошла к Риму, у Сеяна не оставалось другого выхода, как только принять бой и повести его в соответствии с заранее намеченным планом.

Он отдал своим солдатам приказ соблюдать тишину и ждать, надеясь, что войску Постума скоро надоест торчать под стенами, и оно войдет в город, где не окажется уже того простора и где будет легче ударить на них сомкнутым строем железных когорт.

Так и получилось.

Выждав с полчаса, разбойники и гладиаторы подняли крик:

— Да чего мы тут стоим?

— Надо входить в город!

— Постум, небось, уже на Палатине вино пьет!

Напрасно морские офицеры пытались образумить их, говоря, что Агриппа еще не подал знак к нападению, что в темном городе их может ждать засада, — пьяные и охваченные жаждой грабежа вояки ничего не желали слушать.

Моряки пока молчали, но мысленно присоединялись к крикам своих соратников. Им тоже надоело стоять без дела и хотелось погулять вволю.

Наконец, самые нетерпеливые начали отделяться от общей массы и небольшими группами проникать в Рим, где сразу же разбегались по улицам в поисках какой-нибудь добычи.

Сеян учел и это: в темных переулках в районе Тригеминских ворот он расставил патрули, которые без шума и криков окружали мародеров и брали в плен или убивали на месте, если те пытались сопротивляться.

Но вот настал момент, когда терпение окончательно лопнуло, и плотная нестройная толпа повалила в открытые ворота, отчаянно вопя и размахивая мечами, палицами и топорами:

— Вперед!

— Смерть Тиберию!

— Слава Агриппе Постуму!

— На Палатин! На Палатин!

Этого момента и ждал Сеян. Его когорты — дождавшись, пока противник войдет в город — неожиданно атаковали с двух сторон, а сзади на обезумевших от страха людей ударили две конные центурии и отряд германцев из личной цезарской охраны.

Зажатые в кольце щитов и копий, моряки и разбойники в ужасе метались, топча и сбивая с ног друг друга. Крик отчаяния повис над местом побоища.

Преторианцы работали четко, как на учениях, — первая шеренга копьями сталкивала в кучу десяток-другой сторонников Агриппы, а вторая затем безжалостно рубила их мечами. Кровь потоками текла по земле, ноги бойцов скользили на выпавших из вспоротых животов внутренностях, слышались звуки ударов, короткие команды в стане гвардейцев, дикие вопли в толпе избиваемых, ржание лошадей и гортанные выкрики нумидийцев из кавалерийского отряда.

Около тысячи моряков с мизенских трирем все же сумели — под руководством своих, не потерявших головы, офицеров — сформировать боевую колонну. К ней пристроился и Феликс со своими людьми, которые в схватке с преторианцами на Аврелиевой дороге приобрели необходимый опыт, и тоже сохраняли хладнокровие.

Эта колонна с отчаянием обреченных ударила в то место, которое занимали германцы из цезарской охраны. Те не выдержали напора и расступились; в образовавшуюся брешь хлынул поток матросов.

Они в панике бросились бежать по Остийской дороге, оглашая окрестности криками и поливая землю кровью из полученных ран. В погоню за ними устремились конные нумидийцы, потрясая своими длинными гибкими копьями. А прорыв тут же замкнули преторианцы. Избиение продолжалось.

Но Феликсу вместе с несколькими разбойниками удалось выскользнуть. Он благоразумно решил, что не стоит пытаться уйти по дороге, где все равно конники догонят их и растопчут. Бывший пират махнул рукой своим людям и нырнул в какой-то темный переулок. В этом лабиринте нетрудно было затеряться. Их не преследовали, может, даже не обратили внимания на кучку беглецов.

Зажатые в тиски сторонники Агриппы, оставив всякую мысль о сопротивлении или спасении, стали швырять оружие на землю и молить о пощаде. Но гвардейцы продолжали остервенело рубить их и колоть остриями копий.

Сеян сообразил, что, если так пойдет дальше, Империя может остаться без своих морских кадров, и отдал приказ прекратить побоище. Люди падали на колени и протягивали руки, сдаваясь в плен.

Префект знал, что многие из них пошли за Постумом не по убеждению, а поддавшись стадному чувству или из желания погулять как следует, что разнообразило бы нудную службу на корабле. Ладно, их потом накажут и простят, а прочий сброд — бандитов и беглых рабов — и так будут ждать придорожные кресты.

Преторианцы строили пленных в колонны и по одной уводили с места боя, на котором осталось лежать две с лишним тысячи трупов. Все, дело сделано, победа одержана и теперь верных солдат цезаря ждет награда.

Сеян стащил с головы шлем и провел рукой по потному лбу. Слава богам! Он справился со своим заданием. Мятежник и бунтовщик Агриппа Постум более не угрожает основам государства. Императрица будет довольна.

Колонны пленных одна за другой исчезали в темноте; люди шли, понурив головы и тяжело переставляя ноги. Конвой нетерпеливо подталкивал их остриями копий.

С другой стороны уже подходили направленные Ливией похоронные команды, чтобы сразу же навести порядок возле Остийских ворот — проснувшись утром, горожане не должны знать, что тут произошло ночью.

А по дороге к Остии в панике бежали остатки моряков; нумидийцы настигали их, топтали копытами коней, пронзали копьями и рубили мечами. Но и эти кровожадные псы уже насытились смертью; то один, то другой всадник поворачивали лошадей обратно и скакали в город, предоставив уцелевшим сторонникам Агриппы продолжать свое бесславное отступление.

А Феликс и его товарищи осторожно пробирались сонными улицами в район Эсквилина, где можно было надежно укрыться от вигилов и стражников.

Им повезло — они не наткнулись ни на один из патрулей Сеяна и благополучно добрались до Кливус Вибриус.

Мятеж был подавлен. Тучи, сгустившиеся было над Империей и головой Тиберия, начали рассеиваться.

Глава XIX

Отчаяние

Когда Кассий Херея и Сабин вошли в палатку главнокомандующего Рейнской армией, Германик с улыбкой пошел им навстречу.

— Рад видеть тебя, Кассий, — сказал он. — Долго же ты путешествовал.

— Да уж, — буркнул трибун. — Я мог и вообще не вернуться, если бы не этот человек.

И он указал на Сабина.

Германик окинул того дружелюбным взглядом и жестом пригасил пройти.

— Садитесь вон там, — показал он. — Выпейте вина и расскажите мне все.

На небольшом походном столике стояли чаши с вином и подносы с закуской.

Оба трибуна присели на табуретки, Германик расположился рядом. Он очень устал за последнее время, похудел и осунулся, но в глазах по-прежнему горел огонь.

— Рассказывайте, — приказал он, когда гости сделали по нескольку глотков.

Кассий Херея начал говорить, Сабин дополнял его повествование. Германик слушал молча, иногда он хмурил брови, иногда закусывая губу, время от времени его пальцы сжимались в кулаки, а лицо покрывалось бледностью.

— Это все? — спросил он тихо, когда рассказ был окончен и Кассий замолчал.

— Да, командир, — ответил Херея. — Все, что нам известно. Выводы делай сам.

Германик обхватил голову руками и некоторое время сидел не шевелясь. Наконец, он выпрямился и посмотрел на Кассия.

— Так, значит, это действительно Постум? — спросил он. — Не беглый раб, как мне сообщил цезарь?

— Нет, — твердо ответил трибун. — Это действительно Марк Агриппа Постум. Мы можем поклясться всеми богами Рима.

— Значит, Сатурнин был прав, — прошептал Германик с болью. — А я еще сомневался...

Он горестно покачал головой, и в его глазах мелькнули искорки гнева.

— Так кому же я служу здесь? — воскликнул он. — Цезарю, Империи или убийцам и изменникам?

Оба трибуна промолчали. Да и что тут было сказать?

Германик вскочил на ноги и в возбуждении забегал по палатке.

— О, боги! — восклицал он. — Дайте мне силы во всем разобраться!

— В чем ты еще хочешь разобраться? — тихо спросил Кассий. — Прости, командир, но тут все ясно. Тебе надо немедленно спешить на помощь Постуму. Ты один можешь выполнить волю Божественного Августа. Только ты.

— А граница? — в отчаянии спросил Германик. — Разве я могу бросить сейчас провинцию? Ведь варвары в любой момент могут перейти реку. Да и искры бунта еще тлеют.

Он схватил себя за волосы, его лицо исказилось, словно от боли.

— Да и как я, приемный сын Тиберия, поведу легионы на Рим, на мой родной город?

Молодой полководец невыносимо страдал. Его чувство справедливости говорило, что надо идти на помощь Постуму, но обостренное чувство долга запрещало ему делать это. Как, развязать, по сути, гражданскую войну? Бросить границу и провинции на растерзание варварам? Невозможно!

Но Постум, Постум... Ведь он же брат его жены, да и самому ему был как брат. Бедный Агриппа и так семь лет провел на пустынном острове по ложному обвинению, а теперь может вообще жизни лишиться. В чем он виноват?

Эти мысли метались в голове Германика, рвали на кусочки его мозг. Оба офицера с сочувствием смотрели на него. Они понимали состояние своего командира. Что тут можно посоветовать?

У входа в палатку раздался лязг оружия, и появился дежурный центурион в полном вооружении.

— Достойный Германик, — возвестил он. — К тебе гонец из Рима с цезарской почтой.

Все трое напряглись, впившись глазами в центуриона. Вести из Рима! Какие? Хорошие или...

Сабин почувствовал, как страх холодной змеей вползает в сердце. Что-то случилось в столице, но что?

Кассий Херея залпом осушил свой кубок. Германик овладел собой и кивнул.

— Пусть войдет, — приказал он.

Появился запыленный и уставший курьер с кожаной сумкой на плече. Он по уставу приветствовал главнокомандующего и протянул ему восковые таблички, опечатанные перстнем с Диоскурами.

Германик нетерпеливо схватил письмо, сломал цезарскую печать и вонзил глаза в текст.

— О, Юпитер! — воскликнул он в следующий момент. — Цезарь Тиберий сообщает, что мятеж беглого раба Клемента подавлен, а сам главарь схвачен и ожидает казни!

Сабин и Херея переглянулись.

— Почему же он не подождал? — прошептал Кассий. — Почему?

— Видно, что-то заставило его действовать более решительно, — ответил Сабин.

Он чувствовал в душе полное опустошение, так же, как и тогда, после смерти Августа. Снова рушатся все надежды, снова он проиграл и остался ни с чем.

Германик посмотрел на них.

— Так кому же верить? — спросил он резко. — Вам или моему приемному отцу? Кто схвачен? Постум или Клемент?

Кассий отрешенно пожал плечами.

— Мы сказали тебе все, — негромко произнес он. — Решай сам.

Германик швырнул таблички на стол, опрокинув кубок с вином. Кроваво-красная жидкость брызнула на пол.

— Нет, я разберусь во всем! — в отчаянии крикнул командующий, грозя кому-то кулаком. — Я разберусь и узнаю правду! И тогда — берегитесь!

Он резко повернулся на месте и вновь заходил по палатке, на его щеках выступил нездоровый румянец.

— Берегитесь! — повторил он. — Кто бы ни оказался преступником и обманщиком, он мне за все заплатит. Будь это даже мой отец... — Германик посмотрел на Кассия. — Или мой верный друг, — добавил он тихо.

Кассий встал и с достоинством выпрямился.

— Командир, — сказал он твердо. — Прошу тебя и предупреждаю — не тяни. Ты должен во всем разобраться, это так, но действовать надо быстро. Иначе изменники сумеют замести следы и уничтожить доказательства своих преступлений.

Германик скрипнул зубами.

— Да я бы сейчас на крыльях полетел в Рим, — глухо сказал он. — Но я давал присягу, у меня есть долг, который я обязан выполнять, невзирая ни на что!

— Но ведь можно... — начал было Сабин.

В палатку шагнул все тот же дежурный центурион.

— Командир! — крикнул он в тревоге. — Донесение из Бонны. Варвары перешли Рейн. Их там целое племя, а ведет бандитов сам Арминий!

— Ну, вот видишь, — отрешенно сказал Германик и тут же оживился.

Действительно, сейчас для него существовала только проблема безопасности границы на западе, она вытеснила из головы все остальное, даже Постума.

— Я выезжаю через час, — сказал он центуриону. — Чтобы все было готово. Со мной пойдут три когорты Тринадцатого легиона — надо привести подкрепление. Слушай внимательно. Я приказываю...

Сабин и Кассий молча слушали, как Германик отдает распоряжения, полностью захваченный очередной опасностью. Ему явно было уже не до Рима.

Когда центурион вышел, Германик развернул на столе карту и начал водить по ней пальцем.

Кассий Херея наклонился к уху Сабина.

— Видишь, какой он? — шепнул трибун. — Ты уж меня прости, но, кажется, в столице меня не очень-то ждут. Я остаюсь здесь. Это моя жизнь, и будь проклят тот день, когда я влез в политические игры.

Сабин внимательно посмотрел на него.

— Что ж, — сказал он, — твое право выбирать свою дорогу. А я возвращаюсь.

— А может, тоже останешься? — с надеждой спросил Кассий. — Будешь служить в моем легионе. Мы с тобой славно повоюем.

— Нет, — покачал головой Сабин. — Не могу. Ты, я вижу, совсем забыл еще об одном.

— О чем? — удивленно спросил Кассий.

Сабин не ответил и шагнул к Германику.

— Прости, что отвлекаю тебя, командир, — сказал он. — Но я бы хотел закончить наш разговор.

Германик недовольно повернулся к нему.

— Говори, — бросил он нетерпеливо.

— Как быть с завещанием Августа? — спросил Сабин. — Разве ты забыл о нем?

— Нет, не забыл, — резко ответил Германик. — Но пока ничего не могу сделать.

— У меня есть одно предложение, — продолжал трибун. — Напиши письмо в сенат, письмо, которое я мог бы там зачитать от твоего имени... или нет, лучше, адресуй это письмо Гнею Сентию Сатурнину, он сможет успешнее справиться с этой ролью. Поручи ему огласить на заседании завещание Божественного Августа...

— А что это даст? — перебил его Кассий. — Ведь сейчас, после смерти Постума, именно Тиберий является законным наследником.

— Многое даст, — ответил Сабин. — Пусть все узнают о преступлениях Ливии и Тиберия. Тогда и сенат, и народ поднимутся против них и сметут изменников в Тибр. Справедливость восторжествует, Агриппа и все другие, безвинно убитые, будут отомщены.

А потом достойный Германик вернется в Рим — когда уже расправится с варварами — и примет верховную власть. Я думаю, Август одобрил бы такой план.

Германик думал несколько секунд.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я напишу такое письмо и ты отвезешь его в столицу. Пусть завещание будет оглашено, а Постума хотя бы похоронят с почестями.

Он снова задумался, а потом с горечью махнул рукой.

— А я не могу ехать, — произнес он. — Ведь здесь я служу даже не цезарю, а всему римскому народу. И не имею права не оправдать его доверия.

* * *

— Ну, прощай, — сказал Кассий Херея, обнимая Сабина. — Желаю тебе удачи. Пусть хранит тебя Фортуна.

— Спасибо, — тихо ответил Сабин. — И тебе того же, Надеюсь, мы еще увидимся.

— И я надеюсь.

Они крепко обнялись, Сабин вскочил на лошадь.

Кассий Херея махнул рукой Корниксу, который уже восседал на своем муле.

— Будь здоров, доблестный воин, — сказал он. — Береги своего хозяина.

— Пусть бога его берегут, — буркнул галл. — А мне все это уже до смерти надоело.

— Корникс собрался вернуться в родные места, — пояснил Сабин. — Что ж, это его дело. Хотя мне будет недоставать столь прославленного бойца.

Все трое расхохотались.

— Удачи, трибун, — повторил Кассий. — Буду ждать вестей из Рима. Когда мы вернемся из похода за Рейн, в столице не должно уже быть ни Ливии, ни Тиберия.

— Ни Сеяна, — добавил Сабин. — Ладно, постараюсь. Фортуна должна мне помочь.

— Ну-ну, — с сомнением покачал головой Корникс. — Что-то, судя по всему, не очень-то она нас любит.

— А мы заставим, — улыбнулся Сабин. — Она, ведь, что ни говори, женщина, а?

Глава XX

Последняя победа

На следующий день после разгрома попытки мятежа в Риме было спокойно. Правда, город полнился слухами, но ничего конкретного о ночных событиях никто не знал.

Опасаясь волнений и демонстраций, Ливия приказала вывести на улицы усиленные наряды вигилов и городских стражников. Преторианцы оставались на своих квартирах, но были приведены в состояние повышенной боевой готовности.

Однако меры предосторожности оказались напрасными — никто не пытался выступить в поддержку побежденного и схваченного Агриппы Постума; все чаще люди стали поговаривать, что никакой это был не внук Августа, а самый обыкновенный беглый раб-авантюрист, который собирался использовать поднятую им смуту в своих корыстных целях.

Многочисленные агенты Ливии, рассеянные по городу, старательно подогревали эти слухи.

* * *

В небольшом кабачке в Аполлинском квартале посетители, сидя за грубыми столами из неоструганных досок и прихлебывая вино из глиняных кубков, оживленно переговаривались.

На устах у всех были ночные события, но мало кто мог сказать что-то по существу, больше было догадок и предположений.

— Я тебе говорю — это был Постум. Ему удалось бежать, и скоро он снова поднимет бучу, — убеждал собеседника небритый гончар из Субуры.

— Да вранье это все, — сопротивлялся тот. — Я слышал, что того раба, который выдавал себя за Агриппу, сразу же вздернули прямо на воротах.

— Ничего вы не знаете, — встрял какой-то мелкий торговец. — Мой брат ночью привозил в город овощи, так он сам видел...

В углу комнаты сидел человек. Он молча прихлебывал из кружки фалернское, заедал виноградом. Этот человек многое мог бы порассказать о мятеже и о том, как и благодаря кому он был подавлен. Но он пока предпочитал помалкивать, хитро улыбаясь про себя. Вино еще не развязало ему язык.

То был шкипер Никомед.

Ливия выразила ему свою признательность, но приказала пока не толкаться во дворце — пусть пройдет время, пусть утихнут страсти. А уж тогда — обещанная награда.

Вот и сидел Никомед в кабачке, попивал винцо, слушал болтовню людей вокруг и улыбался приятным мыслям.

* * *

В два часа пополудни сенат собрался на экстренное заседание. Необходимо было решить, что сообщить народу, ибо пока еще не было никакого официального выступления по поводу ночных событий. Неизвестность вызывала ненужный ажиотаж, а этого — как сказала Ливия Тиберию — следовало избегать.

Послушный и благодарный сын тут же созвал сенаторов.

Помещение Юлийской курии заполнилось очень быстро — сенаторы не лучше простых горожан были осведомлены о происшедшем, и сгорали от любопытства.

Со многими из них, правда, императрица через своих людей уже провела необходимую подготовительную работу, некоторые и сами были достаточно сообразительны, чтобы правильно оценить ситуацию. Лишь немногие оставались в полном неведении, а еще меньше было таких, которые — возмущенные очередным преступлением — шли в курию, чтобы осудить расправу над сторонниками Агриппы.

Решительнее всех был настроен сенатор Гней Сентий Сатурнин. Когда он узнал о том, что Постум не внял советам и просьбам и все-таки пошел на Рим, и был разбит, то расстался с последними иллюзиями.

Он понял, что его дело теперь проиграно окончательно и бесповоротно. Ливия может торжествовать победу. Ей удалось справиться со старым врагом.

Но Сатурнин был слишком гордым и самолюбивым человеком, чтобы вот так просто сойти со сцены. Он решил показать, что не боится никого и ничего, и именно с этой целью шел сейчас на заседание сената в Юлийскую курию.

Впрочем, Ливия тоже понимала, что ей, наконец-то, представился шанс раз и навсегда разделаться с непокорным сенатором. И императрица не собиралась его упускать.

* * *

Большой зал заседаний был уже заполнен, жрецы принесли традиционную жертву на алтаре богини Победы и удалилась. Поднялся консул Секст Апулей.

— Почтенные сенаторы, — обратился он, — мы собрались здесь сегодня, чтобы обсудить достойные сожаления события, происшедшие ночью в нашем городе.

Всем вам хорошо известно, что вот уже несколько недель некий беглый раб, выдававший себя за покойного внука Августа Агриппу Постума, сеял смуту в народе и пытался спровоцировать беспорядки.

Вчера этот безумец собрал толпу бандитов и авантюристов и во главе ее двинулся на Рим. К счастью, наши доблестные преторианцы сумели дать проходимцу достойный отпор. Мятежники были частью перебиты, частью захвачены в плен и понесут заслуженное наказание.

Возблагодарим же богов и нашего достойного цезаря Тиберия Клавдия за то, что они стояли и стоят на страже, оберегая покой своих подданных.

Секст Апулей закончил свою короткую речь и сел, весьма довольный собой. Раздалось несколько жидких хлопков. Но сенаторам было этого мало. Они жаждали услышать подробности. Однако желающих выступить пока не находилось.