Храм Фортуны

Dies Imperii[4]

С места поднялся консул Секст Апулей.

— Ставлю на обсуждение сената вопрос о полном обожествлении цезаря Августа, — сказал он и сел.

По залу пробежало движение. Консул сказал то, о чем думали многие, но никто пока не решался предложить.

Культ Августа — как нового полубога — был создан уже довольно давно. Эту идею подал ближайший друг цезаря Мунаций Планк. Но до сих пор божеские почести ему воздавались лишь в провинциях; в Италии и в самом Риме это было запрещено по требованию принцепса. Римляне постоянно воздвигали храмы очередным небожителям — заимствуя их у покоренных народов, изобретая новых или модифицируя старых. И вот так возникла священная троица — Рома, покровительница Вечного города, и полубоги Август и Юлий, олицетворявший Юлия Цезаря. Точно так же. как главные олимпийцы — Юпитер, Юнона и Минерва охраняли и поддерживали самих римлян, — новые божества выполняли ту же роль вне Италии, служа делу цивилизации среди варваров и диких племен.

Теперь же, когда Август скончался, вполне логичным выглядело бы полностью обожествить его и распространить культ на всю территорию Империи. Вот с этим предложением и выступил консул Секст Апулей, надеясь заслужить благосклонность Тиберия. Приятно все же иметь отцом, хоть и приемным, — бога. Пусть теперь кто-нибудь осмелится оспаривать его право на власть.

Сенаторы особенно не возражали. Им тоже польстило, что один из них — а ведь Август считался формально лишь первым среди сенаторов — засядет вместе с Юпитером и прочими бессмертными на Олимпе. Только несколько человек — и среди них старый упрямец Гатерий — попытались возражать.

— Все мы ценим и уважаем Августа, — сказал он, поднявшись, — мы глубоко благодарны ему за то, что он сделал для страны. Но, насколько мне известно, нельзя вот так просто превратить обычного человека в бога, пусть даже и очень заслуженного человека. Согласно законам, должны быть какие-то вещие знаки, подтверждающие то, что наш цезарь удостоился чести вознестись на небо. Что по этому поводу говорят жрецы? Что отметили авгуры? Что прочли по внутренностям жертв гаруспики?

Оппоненты замолчали. Никто не мог припомнить каких-нибудь явных доказательств того, что Август стал богом.

Тиберий медленно подвигал челюстями и глухо кашлянул. Его, собственно, не очень волновало, будет ли обожествлен цезарь — он не отличался религиозностью и вообще сомневался в существовании олимпийцев. Но это был первый день его правления; сейчас он покажет всем, что сумеет настоять на своем. Пусть запомнят на будущее.

— Был такой знак, — глухо сказал от — Правда, тогда никто не обратил на него внимания, но сейчас, в новой ситуации, думаю, это послужит достаточным доказательством.

Напомню, что примерно четыре месяца назад мы с Августом приносили традиционные жертвы и давали обеты на следующее пятилетие у храма Близнецов. И когда церемония закончилась, неожиданно разразилась гроза и молния ударила в статую Божественного Юлия Цезаря. Она расплавила первую букву его имени — букву "С" в слове «CAESAR».

Теперь скажите мне, что в нашем латинском написании означает эта буква? Я отвечу — она означает цифру «сто». Если вы сейчас займетесь подсчетами, то увидите, что Август умер ровно через сто дней после этого случая.

А что означает оставшееся слово «AESAR»? Этого вы, наверное, не знаете, но я могу вам сказать. «AESAR» по-этрусски означает «бог». По-моему, все ясно. Через сто дней Август скончался и стал богом. Можно ли пожелать более убедительного предзнаменования? Жду вашего ответа, почтенные сенаторы.

На случай с расплавленной буквой обратил внимание Фрасилл и истолковал его Тиберию. Тот приказал астрологу никому больше об этом не говорить — он приберег этот веский аргумент для особого момента, и такой представился. Что тут можно возразить? Крикунам придется прикрыть рты.

Но Гатерий тоже был не лыком шит. Он ничего не имел против обожествления Августа, которого любил и уважал, хотя и открыто критиковал за то, что тот не спешит восстанавливать республику. Но старый сенатор, в свою очередь, хотел показать Тиберию, что не все присутствующие в Юлийской курии готовы лизать ему подметки. Пусть приучается доказывать свою правоту цивилизованными методами, а не окриками и кулаками, как он делал в армии.

— Действительно, это серьезное знамение, — согласился Гатерий. — Но возникает несколько вопросов. Почему жрецы, по долгу службы обязанные следить за такого рода явлениями и отмечать их, не занесли сей факт в свои книги? Почему Юпитер вдруг решил выразить свою волю по-этрусски, на языке мертвом, которого уже почти никто, кроме ученых и астрологов, не знает? Чем ему не угодила латынь или хотя бы греческий?

И, наконец, не сочтите мои слова кощунством, но мы ведь разумные люди, а не дикие варвары, и не можем слепо и односторонне истолковывать знамения — давайте взглянем на сей вещий знак под другим углом.

Всем известно, что молнии — это оружие богов, они пользуются ими, когда разгневаются на кого-нибудь. И вот, молния ударила в статую Юлия Цезаря, приемного отца Августа. Не означает ли это, наоборот, предостережение, чтобы мы не спешили заполнять небеса смертными людьми, пусть даже и самыми достойными из нас?

И Гатерий сел, весьма довольный своей речью. Действительно, она произвела сильное впечатление. Сенаторы принялись нерешительно оглядываться и перешептываться, никто не пожелал выступить с опровержением. Конечно, им хотелось подольститься к Тиберию, но, все-таки, с богами задираться опасно. Кто его знает, вот сейчас обидится Юпитер да и долбанет молнией в курию. Кому нужна тогда милость нового правителя?

Тиберий и сам растерялся. Он был уверен, что аргумент со статуей снимет все возражения и на тебе — откуда-то взялся этот въедливый Гатерий. «Ну, подожди, — подумал Тиберий, — я до тебя доберусь, старая пиявка».

Положение спас Курций Аттик. Он добросовестно отрабатывал благорасположение и деньги императрицы Ливии. Тем более, что она обещала в следующем году сделать его проконсулом Испании, а там с одних только серебряных рудников можно выкачивать столько денег, что на три жизни хватит. Курций Аттик был жаден и не скрывал этого, а императрица с успехом использовала его алчность.

— Прошу слова, достойные сенаторы, — произнес он торжественно громким голосом. — Я могу доказать, что Август стал богом.

В зале стало совсем тихо. Все головы повернулись к Аттику. А тот сделал эффектную паузу и продолжал:

— Когда мы все стояли вокруг погребального костра, на котором лежало тело нашего повелителя, я видел нечто, о чем не осмеливался сказать до сих пор, ибо не предполагал, что среди нас найдутся такие маловеры, которые не захотят признавать очевидного.

Так вот, когда пламя уже охватило носилки, я, повинуясь какому-то внутреннему толчку, поднял голову, и хотя глаза мои — как и ваши — застилали слезы, вызванные невосполнимой утратой, увидел все же, как с неба спустилось облако, а душа Августа ступила на него и вознеслась вверх. С того момента я уже не сомневался. Ведь именно так, как говорят легенды, были взяты с земли на небо Ромул и Геркулес — смертные, которых боги приняли в свое общество.

Гатерий презрительно фыркнул.

— Тоже мне, доказательство! — воскликнул он. — Придумай что-нибудь получше.

Аттик был серьезен. Он не ответил на насмешку Гатерия и продолжал стоять с выражением благоговейного экстаза на лице.

— Это правда, почтенные сенаторы, — произнес он. — И я готов поклясться всеми богами Рима, что действительно видел то, что сказал. Пусть меня сейчас приведут к присяге!

Аттик соврал. Ничего он не видел и видеть не мог, ибо в то время, когда пламя пожирало тело цезаря, он был занят другим — подсчитывал прибыль, которую получил в результате нескольких ловких финансовых операций, проведенных через подставных лиц. Независимо от приказа Ливии, у него была и своя причина быть благодарным Августу и почтить его за это даже обожествлением.

Дело в том, что Аттик, когда одним из первых узнал о смерти принцепса, при первом же удобном случае отправил в Рим доверенного вольноотпущенника с секретными инструкциями. Об этом не проведал никто, даже Ливия. Аттик правильно рассчитал, что известия о кончине цезаря вызовут панику на Бирже, и можно будет использовать ее с выгодой для себя. Ведь имя Августа для римских граждан являлось синонимом стабильности, а когда умирает стабильность, наступает хаос. И предприимчивый сенатор не ошибся — его агенты быстро провернули несколько сделок, а он положил в карман кругленькую сумму и остался весьма доволен своей изобретательностью.

Но его заявление в сенате произвело впечатление. Неизвестно, поверили ли собравшиеся словам Аттика или нет, но возражать больше никто не стал. Даже Гатерий лишь махнул рукой:

— Ну, пошло-поехало, — сказал он Сатурнину. — Таким болванам впору молиться не Августу, а дубовым колодам., как варвары в Британии. Что ж, они сами роют себе яму. Помяни мои слова, скоро в Риме плюнуть будет нельзя, чтоб не попасть в какого-нибудь нового бога, придуманного нашими почтенными коллегами-сенаторами. А когда не хватит места для очередного идола, они начнут ломать старых. И тогда уж даже Юпитеру может не поздоровиться.

Значительным большинством голосов сенат принял решение считать цезаря Августа богом и воздвигнуть ему храмы и алтари во всех городах Италии, не исключая столицы. Тут же была создана коллегия жрецов для попечительства над новым культом, а во главе ее — по предложению того же Аттика — поставили Ливию, как жену и самого близкого Августу человека.

Плавтий Сильван, пользуясь случаем, предложил присвоить Ливии титул Августы, дабы приблизить ее к божественному супругу. И это было принято и официально оформлено.

Еще один лизоблюд хотел даже немедленно наградить Тиберия титулом Отца Отечества (самым почитаемым после императора званием в Риме; Август получил его лишь спустя годы тяжелого труда на благо страны). А Ливию, соответственно, именовать Матерью Отечества в честь ее огромных заслуг в деле укрепления государства.

Но поскольку еще ни одна женщина в истории не носила подобного титула, Тиберий почел за лучшее отказаться от таких почестей от имени обоих. Он сказал, что его почтенной матери врожденная скромность не позволяет воспользоваться теми искренними чувствами, которые питает к ней римский народ, а он сам еще слишком мало сделал и не заслуживает пока столь громкого титула. Может, попозже...

Подхалимы отлично его поняли и начали аплодировать. Сенатор Сатурнин сидел, безучастный ко всему. Но неугомонный Гатерий снова пустил свою стрелу:

— Достойные коллега, — сказал он с гробовой серьезностью. — Позвольте и мне внести предложение. Тут очень много говорилось о заслугах почтенной Ливии, но не была почему-то упомянута одна из них, на мой взгляд — очень важная. Ведь кто, как не она, больше всех способствовал тому, что мы сейчас имеем удовольствие приветствовать здесь нашего повелителя, кто, как не она, потратил столько сил, чтобы верховная власть, в конце-концов, попала в руки сего достойного мужа, который сейчас стоит перед нами? Именно Ливия сделала для этого все, что могла, а мы, достойные сенаторы, словно забыли о ее самоотверженности.

Так вот, чтобы исправить это досадное упущение, прошу вас позволить почтенному Тиберию носить не только имя отца, как то принято у римлян, но и имя матери. Тиберий Цезарь Август Ливиген! Звучит, а?

И старый наглец уселся на место, язвительно улыбаясь. Это была уже прямая насмешка — хлесткая, жестокая. Зал отреагировал испуганным молчанием. Только глупый Сильван сгоряча хлопнул несколько раз в ладоши, но и он быстро понял истинный смысл слов Гатерия.

После долгой напряженной паузы Тиберий снова задвигал челюстями и произнес, глядя в пол:

— Благодарю, почтенный Гатерий. Но думаю, что можно обойтись и без этого. Обещаю, скоро ты узнаешь причины моего отказа. А теперь, достойный сенат, давайте закончим на сегодня. Объявляю заседание закрытым.

Он тяжело спустился с трибуны и направился к выходу, ни на кого не глядя. Сенаторы начали вставать со скамей; они молча поправляли складки своих тог, пристальными взглядами провожая удаляющуюся фигуру Тиберия. Потом тоже стали спускаться по ступенькам и — по одному или группами — покидать помещение Юлийской курии, где сегодня было принято столько важных, поворотных в римской истории, решений.

* * *

— Ну, что? — спросила с интересом Ливия, когда Тиберий вернулся на Палатин после заседания сената. — Как прошел первый день в новой роли?

— Нормально, — буркнул Тиберий и приказал рабу принести крепкого тронтского вина.

— Ты не в духе? — проницательно заметила мать. — Неужели неприятно быть всесильным правителем?

— Что случилось с Агриппой Постумом? — угрюмо спросил Тиберий. — Откуда взялся этот приказ? А если сенат потребует установить подлинность документа, что тогда?

— Успокойся, — улыбнулась императрица. — С приказом все в порядке. Цезарь сам написал его, при мне.

— Да ну? — Тиберий с сомнением посмотрел на мать, но в дальнейшие подробности предпочел не вдаваться. Так спокойнее.

Слуги принесли вино и легкую закуску, и новый цезарь тут же осушил полный кубок.

— О чем еще шла речь на заседании? — спросила; Ливия.

Она старалась держаться непринужденно, свободно и раскованно. Еще не пришло время как следует надавить на сына. Пусть поглубже заглотит крючок. А уж потом...

— Тебе присвоили титул Августы, — нехотя сообщил Тиберий. — И назначили главной жрицей бога Августа. Надеюсь, твое тщеславие теперь удовлетворено?

— Не совсем, — краем рта усмехнулась Ливия. — А почему ты не захотел, чтобы меня именовали Матерью Отечества? Разве я не достойна этого?

«Уже все знает, — подумал Тиберий с невольным уважением. — Надо с ней держать ухо востро. Ну, ничего, дай мне только немного укрепить свое положение, и тогда я покажу, кто настоящий хозяин в Риме».

Сейчас оба они хотели, чтобы Тиберий покрепче взялся за государственный руль, но цели при этом преследовали каждый свою, а значит — конфликт в будущем был неизбежен. Ливия уже сейчас начинала это понимать, ее сыну еще предстояло сделать подобный неутешительный вывод.

— Ты достойна любого титула, матушка, — примирительно ответил он. — Но дай срок. Сейчас еще рано, а уж потом, когда мы с тобой как следует придавим этих крикунов, я. присвою тебе все звания, которые ты только пожелаешь.

— Мне нравится, когда ты так говоришь, — заметила императрица. — Это уже слова настоящего правителя. Но почему ты злишься? Что случилось?

Тиберий скрипнул зубами.

— Да этот негодяй Гатерий... Он посмел издеваться надо мной. И над тобой тоже, — добавил он поспешно, чтобы мать не очень радовалась.

— О, это пустяки, — пренебрежительно махнула рукой Ливия. — Дай им погалдеть в последний раз, пусть напоследок почувствуют себя свободными людьми. А потом поставь их на место, которое они заслуживают. На место рабов! — резко закончила Ливия и хищно усмехнулась.

Тиберий мрачно посмотрел на нее и налил себе еще вина. Сделал большой глоток.

— У меня есть к тебе просьба, сынок, — вкрадчиво сказала вдруг императрица. — Небольшая. Надеюсь, ты мне не откажешь сейчас, после того, как мы — хвала богам — восстановили наши теплые и доверительные отношения?

«Начинается, — с тоской подумал Тиберий. — Но пока надо терпеть. Доверительные отношения... еще чего! Змеям нельзя доверять, никогда. Это смерть».

— Слушаю тебя, матушка, — покорно сказал он. — Только не проси того, чего я не смогу выполнить. Ведь пока еще руки у меня связаны довольно прочно.

— Ну, это-то вполне тебе по силам, — усмехнулась Ливия. — Я прошу, всего-навсего, отдать мне сенатора Гнея Сентия Сатурнина.

— Как это — отдать? — не понял Тиберий. — Разве он мой раб или государственный преступник?

— Нет, но я ненавижу этого человека, и хочу отомстить ему. Мне просто нужно, чтобы ты мне в этом не мешал.

— Но что ты собираешься с ним сделать? И как я могу остаться в стороне? Сатурнин, все-таки, сенатор, римский гражданин...

— Это ерунда. Казнить можно и сенатора. Почему бы нам не вспомнить старый добрый закон об оскорблении величия римского народа? Он такой расплывчатый, что под него можно подвести любой проступок. В общем, предоставь это мне. Обещаю, что не буду убивать его из-за угла, это слишком примитивно. Я хочу насладиться местью сполна, и он должен почувствовать это.

— Неужели ты так его ненавидишь? — недоверчиво спросил Тиберий.

— Да, — протянула Ливия злобно. — Вот именно. Не прикидывайся, что не понимаешь меня. Ведь и тебе знакомо чувство ненависти, не так ли?

Она пристально посмотрела на Тиберия, и тот опустил глаза. Мать могла читать его мысли, и это всегда пугало и раздражало.

— Юлия... — сочувственно сказала императрица словно сама себе. — О боги, какую страшную душевную рану нанесла тебе эта женщина, если ты до сих пор не можешь думать о ней без содрогания.

— Проклятая распутница! — в бешенстве крикнул Тиберий. — Да, я ненавижу ее! Это она виновата в том, что лучшие годы моей жизни я провел в изгнании, всеми презираемый. И родосское пятно позора еще не смыто с меня.

— Так давай поменяемся, — предложила практичная Ливия. — Ты отдашь мне Сатурнина, а я тебе — Юлию. Я слышала, что в последнее время Август смягчил условия ссылки, и эта бесстыдница весьма привольно живет в Регии.

Это была ложь, но Тиберий уже не контролировал себя. Он стукнул кулаком по резному столику так, что тот раскололся надвое. Кубок упал на пол, вино разлилось по ковру.

— Нет, я не допущу этого! — крикнул он, — Она еще запомнит меня, потаскуха!

— Значит, договорились? — весело спросила Ливия. — Ну и отлично. Видишь, какая хорошая штука власть. Ты можешь делать с людьми все, что захочешь, и не нести никакой ответственности за это. Даже если совершишь преступление. Что позволено Юпитеру, не позволено быку. До сих пор ты был быком, дорогой сын, но теперь с моей помощью...

За дверью послышался какой-то шум, и появился испуганный раб-номенклатор.

— Госпожа, — сказал он торопливо, — там прибыл курьер из Далмации. У него срочное донесение.

Тиберий недовольно поморщился. Ливия заметила это и ободряюще погладила сына по плечу.

— Ничего, теперь придется терпеть. Ты же повелитель Империи, а это накладывает свои обязанности. Пусть войдет, — бросила она рабу.

Тот исчез, и тут же на пороге появился молодой центурион в запыленных доспехах. Он отсалютовал, переводя взгляд с Ливии на Тиберия, но потом, все же, выбрал цезаря.

— Донесение от легата Седьмого легиона достойного Юния Блеза! — громко возвестил центурион.

— Что там, говори, — нетерпеливо бросил Тиберий. — Как чувствует себя мой сын?

— Хвала богам, хорошо, — ответил центурион. — Легат просил сообщить...

— А почему легат? — насторожился вдруг Тиберий. — Почему не Друз?

Офицер смутился.

— Твой достойный сын, цезарь, еще не добрался до места. Я встретил его по дороге...

— Как не добрался? — рявкнул Тиберий, вскакивая на ноги. — Да за это время можно было до Александрии пешком дойти! Где он сейчас?

— В Брундизии, цезарь. Когда я выезжал, он как раз готовился сесть на корабль.

— В Брундизии? — заорал Тиберий, позабыв о своей всегдашней невозмутимости. — Да я его под суд отдам!

Ливия положила руку ему на плечо.

— Успокойся, — шепнула она так, чтобы не слышал центурион. — Ты же знаешь Друза — он наверняка не пропустил ни одного кабака и ни одного публичного дома по дороге. Сам виноват — нашел кого назначить главнокомандующим.

— А что, у меня был выбор? — огрызнулся Тиберий, понемногу успокаиваясь.

Посланец терпеливо ждал, когда они закончат переговариваться и соизволят выслушать донесение Юния Блеза.

— Ну, — спохватилась, наконец, Ливия, — докладывай, центурион. Что там еще случилось?

— Данувийская армия взбунтовалась, — выпалил офицер, выпучивая глаза. — Солдаты требуют увеличения жалования и сокращения срока службы. Убиты несколько трибунов и центурионов. Легат просит дать ему инструкции...

Это известие, как громом, поразило Тиберия и даже Ливию. Три далматийских легиона — серьезная сила, с которой надо считаться. А что, если они бросят границу и двинутся на Рим, чтобы силой заставить цезаря выполнить их требования?

Не говоря уж об угрозе вторжения варваров из-за Данувия, которые только и ждут удобного момента, самому Тиберию тоже придется очень туго.

Ливия, опомнившись первой, начала расспрашивать центуриона о подробностях. Тот охотно отвечал.

Он сказал, что письменного донесения не привез, поскольку вынужден был пробираться через лагерь бунтовщиков, и опасался, как бы его не обыскали и не нашли документ. В подтверждение своих слов он предъявил лишь дубликат печати легиона, данный ему легатом Блезом.

Дело обстояло так: при известии о смерти Августа кто-то распустил слух, что покойный цезарь распорядился сократить срок службы с двадцати до шестнадцати лет, а жалование увеличить на треть, но сенат воспротивился этому да еще и урезал сумму денежного подарка, предназначенного для легионеров. Легат Седьмого легиона Юний Блез, выполнявший обязанности командующего, заявил, что ему на сей счет ничего не известно, и предложил подождать официального сообщения из столицы. А чтобы успокоить солдат, дал им три дня отдохнуть от службы.

Но это лишь ухудшило ситуацию — легионеры смогли вволю пообщаться друг с другом и выработать план действий. Когда на четвертый день они отказались возвращаться в строй, легат приказал офицерам навести порядок. Однако их усилия ни к чему не привели, а при попытке арестовать зачинщиков бунта солдаты оказали вооруженное сопротивление. Погибли два трибуна и пять центурионов. Ситуация ухудшается день ото дня.

Выслушав посланца, Ливия отпустила его и повернулась к Тиберию, который сидел на стуле и выглядел чернее ночи. Он нервно поигрывал желваками.

— Ничего страшного, — небрежно сказала императрица, желая успокоить сына, хотя и сама пребывала в немалой тревоге. — Обычные беспорядки...

— Вот она — твоя власть! — не выдержал вдруг Тиберий. — Зачем я тебя послушался? Ведь это же все равно, что схватить волка за уши — в любой момент он может вырваться и напасть, Да лучше быть быком, чем таким Юпитером!

— Не паникуй! — резко оборвала Ливия. — Ты цезарь, а не раб-плакальщик. Ты должен и можешь справиться с любой ситуацией. Надеюсь, в дальнейшем ты будешь держать себя в руках. А пока я займусь этим.

Она подошла к столу, взяла навощенные таблички и стала быстро писать.

— Твой сын и мой внук способен только усугубить ситуацию, — говорила она одновременно. — Там нужен другой человек. Я отправлю в Далмацию Сеяна с тремя когортами гвардии. Уж он наведет порядок, гарантирую...

За дверью опять послышался шум, и появился все тот же номенклатор.

— Достойный цезарь, — сказал он неуверенно, — к тебе прибыл курьер из Германии. Позвать?

Тиберий впился своими пронзительными глазами в лицо раба, словно пытаясь прочесть, что же привез очередной посланец. Но на невозмутимой физиономии упитанного сирийца не отражались никакие эмоции.

— Пусть войдет, — хрипло сказал Тиберий. — И позови сюда Фрасилла. Скажи, что я хочу посоветоваться с ним.

При этих словах Ливия недовольно поморщилась, но возражать не стала.

На пороге возник высокий, широкоплечий мужчина в мундире центуриона. Он выбросил руку в приветствии и устало шагнул в комнату. Его глаза были красными и слезились. Пахло от офицера лошадиным потом и пылью.

— Говори, — нетерпеливо бросил Тиберий, вцепившись побелевшими пальцами в стул. — Что Германик хочет мне сообщить?

Ливия тоже отложила таблички и повернула голову, внимательно слушая.

— Достойный Германик находился в Лугдуне, когда я выезжал из Могонциака, — ответил центурион. — Я с ним не виделся. Меня прислал его заместитель, Публий Вителлий.

Он шагнул вперед и протянул цезарю письмо, которое достал из-за пазухи.

— Вот донесение. На словах Вителлий просил передать, что ситуация очень серьезная. Медлить нельзя, иначе можно потерять все.

— Да в чем дело? — крикнул Тиберий, сердце которого стиснуло холодом от страшного предчувствия. — Варвары перешли Рейн?

Он словно забыл о письме, которое держал в руках, и не сводил взгляда с лица офицера.

— Хуже, — мрачно ответил тот. — Армия взбунтовалась, вся, до последнего солдата. Даже многие офицеры солидарны с ними. Вителлий, его штаб и командиры легионов буквально осаждены в лагере. Мне только хитростью удалось прорваться и уйти от погони.

Тиберий отрешенно помотал головой, так, словно его только что огрели дубинкой. Ливия бросила на него быстрый взгляд и нахмурилась.

«Слюнтяй, — подумала она с презрением. — Сейчас совсем раскиснет, и, чего доброго, натворит каких-нибудь непоправимых глупостей. Надо брать инициативу».

— Солдаты требуют... — нерешительно пробормотал центурион, видя, что цезарь словно погрузился в транс, — чтобы...

— Мы знаем, — небрежно махнула рукой Ливия. В ее голосе звучало деланное спокойствие. — Чтобы им увеличили жалованье и сократили срок службы, да? Вот как они хотят воспользоваться тем горем, которое обрушилось на весь римский народ! И это наши доблестные защитники!

— Да, госпожа, — кивнул посланец. — Но это еще не все...

Он замялся.

— Говори, — глухо произнес Тиберий. — Говори правду...

Центурион набрал в грудь побольше воздуха.

— Армия, — выдохнул он, — провозгласила цезарем твоего приемного сына Германика. Солдаты требуют вести их на Рим.

Волна горячей крови ударила в голову Тиберия; он почувствовал, что теряет сознание. Заметив, в каком он состоянии, Ливия жестом приказала центуриону удалиться и шагнула к сыну.

— Успокойся, — сказала она властно. — Германик не пойдет на это. Он подчинится воле Августа. Уверяю, мой внук не станет главарем мятежа. Он ни за что не бросит без защиты границу. Возьми себя в руки. Сейчас мы напишем ему, и все будет в порядке. Это какое-то недоразумение.

Действительно, Ливия была уверена, что Германик останется лояльным преемнику, которого назначил Август. Лишь одно могло заставить его нарушить присягу. И это «одно», к сожалению, уже свершилось.

«Когда он узнает об убийстве Постума, — со страхом подумала императрица, — то может пойти на все. Нет человека, честнее и надежнее Германика, но и от других он требует того же. И убедить его, что Агриппу казнили по собственноручному приказу Августа, будет очень непросто. Зачем я так поторопилась?»

Тиберий по-прежнему сидел молча, безучастный ко всему. Его глаза были полузакрыты, пальцы сжались в кулаки, кадык судорожно дергался.

— Успокойся, — еще раз приказала Ливия. — Ты же мужчина, римлянин, цезарь! Перестань жалеть себя и давай вместе подумаем, как исправить положение.

Увидев, что сын не реагирует, Ливия быстро подошла к двери и крикнула пронзительно:

— Эй, немедленно позовите сюда Элия Сеяна! Скажите, пусть бросит все и идет во дворец!

«Вот кто мне нужен, — немного успокоившись, подумала императрица. — Этот не подведет. Только бы он пришел поскорее, пока Тиберий не очнулся, и не побежал отдавать власть первому встречному».

— Я здесь, госпожа! — раздался зычный голос, и в комнату вошел Элий Сеян.

Ливия отшатнулась при виде его напряженного бледного лица и нахмуренных бровей.

— Хорошо, что ты уже тут, — сказала она машинально. — Мы должны действовать. Заходи, я объясню тебе ситуацию.

— Позволь, сначала я тебе кое-что объясню, госпожа, — глухо сказал Сеян, входя в помещение.

Он бросил взгляд на Тиберия, который даже не пошевелился, и вопросительно посмотрел на императрицу.

— Мы теперь все в одной лодке, — шепнула та. — Говори смело. Ему от нас уже никуда не деться. Чем ты встревожен? У нас и так достаточно неприятностей.

— Не могу тебя утешить, госпожа, — с расстановкой произнес Сеян. — Сейчас ко мне примчался один человек... Шкипер Никомед, помнишь, я тебе говорил о нем... Так вот, он прискакал из Остии и уверяет, что видел своими глазами...

Сеян умолк и устало провел ладонью по лицу.

— Что видел? — резко спросила Ливия. — Воскресшего Августа или птицу Феникс?

— Нет, госпожа, — качнул головой новый префект преторианцев. — Воскресшего Агриппу Постума.

— Это ложь! — истерически взвизгнула Ливия. — Этого не может быть! Ведь ты же сам убил его!

Сеян пожал плечами.

— Кажется, произошла ошибка. Август перехитрил нас — на месте Агриппы он оставил какого-то раба-двойника. Кто мог предположить такое?

— Нет! — решительно отрубила императрица. — Вот наше спасение. Агриппа был казнен по приказу цезаря, а теперь этот раб мутит народ. Так и объявим...

— Думаю, не выйдет, — угрюмо сказал Сеян. — Его опознали офицеры военных трирем, с которыми он когда-то служил. По какому-то родимому пятну...

Ливия еще больше побледнела.

— Да, было у него пятно, — пробормотала она и вдруг вытянула руки, словно собираясь схватить Сеяна за горло. — А почему же ты не убедился?

— А откуда я знал об этом? — устало спросил префект. — Выслушай меня до конца, госпожа. Похоже, мы здорово влипли.

Позади них раздался протяжный стон. Они обернулись и увидели, как Тиберий раскачивается из стороны в сторону, держась руками за голову.

— Не обращай внимания, — быстро сказала Ливия. — Говори дальше.

— Агриппа появился в Остии утром, — продолжал Сеян. — С ним большой вооруженный отряд. Люди встретили его овацией. Моряки мизенской эскадры присягнули ему на верность. Постум объявил, что собирается идти на Рим и силой взять украденное у него наследство. Он обещал богатые подарки народу и солдатам. До столицы слухи еще не дошли, но это может случиться в любую минуту. И я не уверен, что мои преторианцы будут защищать вас. Мы можем рассчитывать только на данувийские легионы, но надо как можно быстрее подтянуть их сюда, иначе...

— Мы не можем рассчитывать даже на данувийские легионы, — тихо сказала Ливия и закрыла лицо руками.

Тиберий с трудом встал и сделал шаг. Его лицо напоминало гипсовую маску, которые носят в похоронных процессиях. Все трое замерли. Повисла звенящая тишина.