Храм Фортуны

Тиберий молча сидел на своем месте, как обычно, хмуря брови и глядя в пол.

Поднялся Квинт Гатерий.

— Достойные сенаторы, — сказал он. — Все мы радуемся, что удалось избежать очередной смуты, и благодарим цезаря за заботу о наших жизнях и имуществе. Но мы хотим знать, как могло дойти до того, что беглый раб сумел увлечь за собой несколько тысяч человек и войти в Рим. Мы хотим знать, что стало с ним самим. Если он мертв — надо осмотреть тело и дать официальное заключение, чтобы раз и навсегда пресечь пагубные для страны слухи о том, что это, якобы, был Агриппа Постум. А если этот человек жив — пусть предстанет перед нами и перед народом, чтобы каждый мог воочию убедиться в беспочвенности сплетен, распространяемых врагами цезаря.

Хитрый Гатерий намеренно поставил Тиберия в столь неловкое положение, и с интересом ждал, как же отреагирует цезарь. Ведь после таких слов он просто не мог не выступить — это выглядело бы подозрительно.

Недовольно кряхтя, Тиберий поднялся с места и поплелся на трибуну. Сенаторы молча следили за неуклюжей фигурой.

Поднявшись по ступенькам, цезарь оглядел зал и раздвинул свои тяжелые, медленные челюсти.

— Достойные сенаторы, — глухо произнес он. — Консул Секст Апулей сказал уже все, что следовало сказать. Могу лишь добавить, что у меня нет возможности предъявить вам зачинщика смуты ни живым, ни мертвым. Среди пленных его не оказалось, среди бежавших в Остию моряков — тоже. Вероятно, он погиб в ночном бою и вместе с телами остальных преступников был вывезен за город и похоронен.

Сенаторы загудели и начали перешептываться. Версия звучала весьма неправдоподобно. Ведь, казалось бы, Тиберий сам должен быть кровно заинтересован в том, чтобы пресечь слухи, и настоять на розыске самозванца. А тут выходило, что этим никто и не занимался. Странно, очень странно...

Тиберий замолчал. Молчали и сенаторы. Все понимали, что здесь что-то не так, но никто не осмеливался выступить. Избавившаяся от последних ограничений власть цезаря словно придавила их, не давая возможности подняться со скамьи.

Но тут встал сенатор Гней Сентий Сатурнин.

Несколько секунд он и Тиберий смотрели друг на друга; в глазах одного было презрение и неукротимая решимость, в глазах другого — страх и бессилие.

— Я хочу выступить, — негромко произнес Сатурнин.

Консул Апулей беспокойно заерзал на месте.

— У тебя есть какая-то дополнительная информация по поводу ночных событий, достойный сенатор? — спросил он.

— Нет, — ответил Сатурнин. — Об этих событиях мне, к сожалению, известно немного, хотя я и догадываюсь, что там действительно произошло. И я мог бы рассказать вам о том, чем были вызваны эти события, каковы их причины. Кто несет за них ответственность. Но сейчас я собираюсь выступить не для того, чтобы давать какие-либо пояснения достойному сенату. Нет, я хочу выдвинуть обвинение.

— Обвинение? — с удивлением переспросил консул. — Но в чем? И против кого?

— Обвинение в государственной измене, в убийстве и других преступлениях, — громко и отчетливо произнес сенатор. — Против цезаря Тиберия Клавдия и императрицы Ливии Августы.

Все замерли, словно громом пораженные. Тишина стояла несколько секунд, а потом по залу пробежало легкое движение. Сенаторы испуганно перешептывались, переводя взгляды с Тиберия на Сатурнина.

Цезарь словно окаменел; он опустил голову и не двигался с места.

"Ох, Гней, — прошептал Квинт Гатерий, — ты же погубишь себя. Сейчас уже поздно... "

Действительно, пока еще Агриппа стоял у городских стен, можно было позволять себе некоторые вольности, но сейчас, когда власть цезаря окрепла, лишь он один был хозяином жизни и смерти своих подданных. Он был волен делать все, что хотел.

Сатурнин прекрасно понимал это, но гордость и горечь поражения не позволяли ему молчать.

А Ливия, которая слушала все слова, звучавшие в курии — она сидела в углу за ширмой, как то нередко случалось при Августе, — лишь бессильно скрипела зубами и гневно сверкала глазами. Но, впрочем, у нее был еще один ход в запасе...

Повернувшись к слуге, который словно статуя стоял за спиной, императрица приказала немедленно позвать Сеяна.

А Сатурнин, тем временем, с достоинством направился к трибуне. Тиберий как побитая собака соскользнул со ступенек и отошел в сторону. Сенатор поднялся на возвышение, оглядел зал и заговорил, глядя прямо перед собой, четко произнося слова и высоко подняв голову. Его бледное лицо было спокойным и торжественным. День поражения он сейчас мог сделать днем своей победы. Пусть даже и последний.

Он говорил долго. Сенатор начал с того момента, когда Ливия вышла замуж за Августа и решила любой ценой дать верховную власть в стране своему сыну.

Он объяснил, почему умерли Марцелл, Гай, Луций и те, кто поддерживал их. Он говорил о мотивах, которыми руководствовалась Ливия, и о способах, которыми она достигала своей цели.

Сенаторы слушали, раскрыв рты; Тиберий съежился и поник; Ливия за ширмой в бессильной ярости скрипела зубами.

А Сатурнин все говорил. Его речь длилась больше часа, и ни разу никто его не прервал, настолько все — даже самые отъявленные прихлебатели императрицы — были ошеломлены услышанным.

— Таким образом, — закончил Сатурнин свое выступление, — я изложил вам здесь известные мне факты, касающиеся преступной деятельности цезаря Тиберия и его матери Ливии Августы. Теперь вы поняли, должны были понять и суть того, что происходило раньше, и того, что случилось вчера ночью.

К сожалению, у меня нет юридических доказательств, чтобы подтвердить мои слова, относившиеся к прежним преступлениям этих двоих. Но их последнее дело — дело Агриппы Постума — еще можно расследовать. Я уверен, что человек, который появился в Остии, был не рабом, а внуком Августа, и я уверен, что он еще жив и находится под стражей в надежном месте. И вы, достойные сенаторы, имеете право и даже обязаны потребовать от цезаря предъявить вам того человека и сделать собственные выводы.

А я, со своей стороны, официально обвиняю Тиберия и Ливию во всех тех преступлениях, которые я перечислил, и требую, чтобы они предстали перед гласным судом и оправдались. Если смогут.

Сатурнин замолчал и перевел дыхание. Некоторые сенаторы в зале уже успели опомниться. Они поняли, что Тиберий ни за что не простит им, если они сейчас промолчат. Ведь это было бы признанием обвинений Сатурнина.

— Да как он смеет? — закричал с места Аттик. — Он просто сошел с ума!

— Позор! — поддержал его Сильван. — В лице цезаря он оскорбляет всех нас!

— Это его надо судить! — раздались голоса.

Шум становился все громче, сенаторы постепенно от ходили от шока, они начали понимать, чем им может грозить пассивность на сегодняшнем заседании, и вовсю демонстрировали свои верноподданнические чувства.

Сатурнин с гордо поднятой головой продолжал стоять на трибуне, презрительно глядя в зал.

Гатерий сидел не месте, грустно качая головой. Он знал, что его друг обречен.

Сенаторы бесновались.

— Под суд его! — надрывались самые рьяные. — В тюрьму!

— Трусы и подонки, — с горечью сказал Сатурнин. — Вы не имеете права посадить меня в тюрьму, пока не будет доказано, что мои слова — клевета. А государственной измены я не совершил. Ну, где же ваше хваленое свободолюбие и демократические принципы? Вы не посмеете расправиться со мной.

В этот момент в зал вбежал секретарь сената, приблизился к консулу Апулею и что-то шепнул ему на ухо. Консул кивнул, жестом отпустил секретаря и встал.

— Ты верно заметил, почтенный Сатурнин, — сказал он, — что мы не имеем права осудить тебя, пока не докажем, что твои слова являются клеветой. А чтобы доказать это, нам придется сначала выслушать объяснения цезаря и достойной Ливии. Но есть закон, по которому человек, виновный в государственной измене, не может обвинять других людей в чем бы то ни было. Ты согласен со мной?

— Я знаю этот закон, — ответил Сатурнин. — Но я не совершал государственной измены.

— Вот как? — усмехнулся консул. — А я готов представить доказательства обратного.

Все замерли, пораженные. Сатурнин тоже.

— Пусть войдет префект претория Элий Сеян! — торжественно сказал Апулей.

Раздалось бряцание оружия, и в зал вошел Сеян в парадном мундире. Он с почтением поклонился сенаторам и стал возле трибуны, бросив взгляд на Сатурнина.

— Сообщи нам, префект, с чем ты пришел, — приказал консул.

— Я принес доказательство того, что сенатор Сатурнин виновен в государственной измене, — сразу сказал Сеян, — Вот оно.

И он поднял вверх руку, которая сжимала навощенные таблички.

— Что это, поясни, — попросил Апулей.

— Это письмо, — ответил Сеян, дерзко взглянув на Сатурнина. — Адресовано оно человеку, который до вчерашнего дня называл себя Агриппой Постумом, а отправил его стоящий здесь сенатор Гней Сентий Сатурнин.

Это было то самое письмо, которое Либон привез в Остию. Эвдем нашел его в кармане у Постума и немедленно передал Сеяну. И вот теперь оно должно было уничтожить того, кто его написал.

Гатерий схватился за голову. Все кончено! Против этого обвинения Сатурнину ж устоять. Ведь действительно, налицо государственная измена. И неважно, был ли адресат Постумом или беглым рабом — в глазах закона оба они являлись преступниками и всякое сношение с ними подпадало под статью об антигосударственной деятельности. Сатурнину нечего возразить. Он погиб окончательно и бесповоротно.

Сенатор и сам понял это.

— Что ты можешь сказать в свою защиту? — вопросил консул Апулей.

— Только то, — глухо ответил Сатурнин, — что письмо это я писал человеку, которого сам Божественный Август назвал в своем завещании главным наследником. И для меня Агриппа Постум не являлся и не является преступником.

— Вы посмотрите на него! — возмущенно крикнул Аттик. — Для него не является? А как же закон?

— Изменник! Изменник! — заорали сенаторы.

Сатурнин молчал.

— Dura Lex, sed Lex, — торжественно провозгласил консул Апулей. — Закон суров, но это закон. Стража, арестуйте этого человека!

В зал быстро, словно уже ждали за дверью, вошли несколько стражников. Цепи лязгнули на руках сенатора Сатурнина.

— Увести, — скомандовал Сеян.

Конвой повел арестованного к выходу.

— Прошу спокойствия! — крикнул консул Апулей. — Продолжаем наше заседание! Кто еще хочет выступить?

* * *

День клонился к вечеру, сумерки уже опустились на город. А в кабачке «Старая лошадь» в Аполлинском квартале по-прежнему кипели страсти, люди все обсуждали ночные события, которые обрастали самыми фантастическими и невероятными подробностями.

Наконец, Никомед, который выпил уже пару кувшинов вина, не выдержал.

— Да что вы тут болтаете? — взвился он. — Вот глупцы! Ведь никто из вас не знает, как все было на самом деле.

— А ты знаешь? — недоверчиво спросил кто-то.

Никомед обиделся.

— Еще бы, — гордо бросил он. — Уж кому, как не мне знать. Это я заманил в Рим того парня, уж не разберу, Агриппа он или Клемент. Это я предупредил преторианцев...

Его слова прервал оглушительный хохот.

— Иди проспись! — закричали ему.

— А за твое вино, наверное, сам цезарь платит, да? — издевались другие.

— Дурачье! — разъярился Никомед. — Не хотите, не надо. Больше ничего не скажу.

И он нетвердым шагом вышел из корчмы на темную улицу.

Лишь один человек в зале не разделял всеобщего веселья, а внимательно присматривался к греку. Заметив, что тот вышел, этот человек незаметно последовал за ним.

В кривом переулке он нагнал Никомеда и крепко схватил его за плечо.

— Постой-ка, приятель, — сказал он. — Так это ты, значит, предал Постума?

— Кто ты такой? — возмутился осторожный Никомед. — Никого я не предавал. Оставь меня в покое.

— Понятно, — сказал человек с нехорошей усмешкой. — А ты, случайно, не помнишь, как подобрал меня в море и хотел без суда вздернуть на рее, а?

Никомеду стало плохо.

— Пусти меня! — взвизгнул он и попытался вырваться.

— Вспомнил, — тихо, с ненавистью произнес мужчина. — Ну, тогда получай. Долг платежом красен.

И он с силой всадил в живот грека широкий, острый пастушеский нож. Никомед всхрапнул, его глаза полезли на лоб, изо рта выбежала струйка крови, и шкипер мешком повалился на землю.

Феликс вытер нож о хитон грека, спрятал его и неторопясь вернулся обратно в корчму.

Глава XXI

Pollise verso![7]

Ливия встретила сына после заседания сената.

— Что ж ты, — спросила она презрительно, — не мог дать отпор этому наглецу? Ведь он же прилюдно облил грязью и тебя, и меня. Если бы я не отправила Сеяна с письмом, ты бы еще и признался во всем.

— Замолчи, — рявкнул злой, как собака, Тиберий. — Кто мне обещал, что все уже в прошлом? Вот тебе, пожалуйста!

— Ничего, — улыбнулась Ливия. — Сатурнин — наша последняя головная боль. И можешь считать, что мы ее уже вылечили.

— Как же, — не согласился Тиберий. — Он еще должен будет предстать перед судом, и богам только известно, что там наговорит.

— Да ты рехнулся, — спокойно сказала Ливия, — Какой суд? Опомнись! Он просто не выйдет из тюрьмы.

— Думаю, сенаторам это не понравится, — задумчиво сказал Тиберий. — Все-таки патриций, консуляр...

— Да плевать тебе теперь на сенат! — взорвалась императрица. — Неужели ты настолько глуп, и ничего не понял? Ведь ты же цезарь! Настоящий цезарь! Ты и только ты будешь решать, что хорошо и что плохо, как поступить в том или ином случае, кого казнить, кого помиловать. И никто не посмеет возразить!

— А если посмеют? — с вызовом спросил Тиберий.

— Тогда ты не цезарь, — бросила Ливия, — и тебе самое место где-нибудь на Родосе в должности куратора водопроводов.

Тиберий молча проглотил обиду.

— А где этот... беглый раб? — спросил он.

— Здесь, в дворцовом подземелье, — ответила Ливия.

— Ты что? — ужаснулся цезарь. — Слышала, какой шум поднял Сатурнин? А если его вдруг найдут и опознают? Почему ты не убила его, как я требовал?

— Потому что хочу еще раз взглянуть на него, — ответила Ливия. — И приглашаю тебя вместе со мной навестить мятежника и смутьяна.

Тиберий несколько секунд колебался, но потом кивнул.

— Хорошо. Только чтобы сразу потом его... понятно?

— Понятно, — улыбнулась Ливия и взяла его под руку. — Ну, идем.

Они вышли из комнаты и направились к потайному ходу, который вел в подземелье Палатинского дворца.

— Под пыткой он ничего не сказал, как мне сообщили, — говорила императрица по дороге. — Да я и не надеялась...

— Совсем ничего? — удивился Тиберий. — Разве у нас так плохо пытают?

Ливия улыбнулась.

— Ну, нет, наговорил он достаточно, но все не о том, о чем его спрашивали. Мерзавец все время рассказывает разные гадости про нас с тобой.

Тиберий в ярости скрипнул зубами и умолк.

Они спустились в подвал, где несколько человек — палач и его помощники — трудились над Агриппой Постумом.

Молодой человек был привязан к поперечной балке, он был весь залит кровью, тело носило следы побоев. Лицо исказилось от боли, голова поникла, но глаза по-прежнему смотрели дерзко и вызывающе. При виде Тиберия и Ливии он сделал попытку улыбнуться.

— Ну, — надменно произнес цезарь, подходя ближе, — откуда ты такой взялся? Что-то не встречал я тебя раньше в роду Юлиев.

Он упорно делал вид, что не узнает Постума и принимает его за беглого раба Клемента.

— Оттуда же, откуда и ты, — хрипло ответил Агриппа. — Август усыновил нас в один день. Забыл уже? Старческий склероз начинается?

— Ах ты, мерзавец, — прошипела Ливия и повернулась к палачу. — Сказал что-нибудь?

— Нет, — ответил тот.

— Ну, тогда от его языка толку мало, — хищно оскалилась императрица. — И можно смело его отрезать. Очень уж он у него беспокойный.

Палач послушно кивнул и взял со стола узкий острый нож.

— Нет, — остановила его Ливия. — Лезвие слишком холодное. Подогрей его.

Тиберий побледнел.

— Что ты делаешь? — шепнул он. — Это же все-таки твой внук.

— Не мой, а Августа, — отрезала императрица. — Это большая разница.

— Пойдем отсюда, — сказал цезарь. — И прошу тебя, пусть этого мятежника казнят немедленно, но без мучений.

— Ты цезарь, — улыбнулась Ливия. — Твое слово закон. Привыкай, сынок.

Она повернулась к палачу.

— Ты слышал приказ своего повелителя?

— Да, госпожа, — ответил тот.

Он быстро подошел к Агриппе, который почти лишился сознания от боли и потери крови, и точным выверенным движением всадил ему нож в грудь. Голова Постума дернулась, тело обмякло и замерло.

— Вот и все, — прошептал Тиберий, отводя глаза.

— Да, — подтвердила Ливия. — Здесь — все. Ну, можешь идти отдыхать. Сегодня у нас был тяжелый день.

— А ты? — подозрительно спросил цезарь.

— А мне нужно нанести еще один визит, — с нехорошей улыбкой ответила императрица.

* * *

Сенатор Гней Сентий Сатурнин, скованный цепями, сидел на грязном полу в отдельной камере Мамертинской тюрьмы. Он тупо смотрел в пол и ни о чем не думал. Сенатор прекрасно понимал, что его долгая жизнь подошла к концу, но не жалел об этом. Он предвидел, какие страшные времена наступят, когда Тиберий и Ливия крепко ухватятся за власть, и не хотел быть свидетелем позора и унижения римского народа.

Беспокоила его лишь судьба жены и внучки, но он верил, что Луций Либон сумеет отыскать их и защитить.

В коридоре послышались легкие шаги, и к тюремной решетке подошла женщина. Тут было темно, но, даже не видя лица, Сатурнин сразу догадался, кто это такая.

Он гордо поднял голову.

— Зачем ты пришла? — спросил он глухо.

Ливия коротко засмеялась.

— Поговорить.

— О чем?

— О прошлом. Будущего у тебя уже нет.

— Уходи отсюда, — сказал Сатурнин. — Я не хочу с тобой разговаривать. Ты выиграла, чего тебе еще надо?

— А, так ты теперь признал, что я выиграла? — с торжеством воскликнула Ливия. — А помнишь, как ты смеялся надо мной? Помнишь, как я умоляла тебя не бросать меня, а ты что ответил?

Сатурнин промолчал.

— Вспоминай! — с пылом говорила Ливия. — Вспоминай Перузию и юную, беззащитную девчонку, которую ты...

Она всхлипнула.

— Я ведь полюбила тебя, — с горечью добавила императрица, — а ты меня бросил...

Сатурнин продолжал молчать.

— Ты посмеялся надо мной, над моими чувствами, и я поклялась тогда, что отомщу. И отомстила. Через пятьдесят лет.

— Скажи мне одно, — попросил Сатурнин. — Друз был моим сыном?

— Да! — крикнула Ливия. — Твоим! Но ты сам отказался от него. И теперь душа Друза в Подземном царстве, а мой Тиберий правит империей. Помнишь, как ты смеялся, когда я сказала тебе, что сделаю его цезарем?

Но Сатурнин не слушал ее.

— Так, значит, Германик мой внук? — спросил он.

— Ты догадлив, — нехорошо улыбнулась Ливия. — Но он никогда об этом не узнает, обещаю тебе. И цезарем тоже никогда не станет. Ты проиграл, Гней, и виноват в этом только сам.

Несколько секунд они молчали.

— Ладно, — сказала, наконец, императрица. — Мне пора. Вот, возьми.

На пол рядом с Сатурнином упал маленький золотой кружочек.

— Помнишь, как ты подарил мне эту монетку, когда мы еще думали, что любим друг друга? «На счастье», — сказал ты. Я хранила ее, я знала, что она еще пригодится. А теперь ты заплатишь ею Харону, чтобы он перевез твою душу через Стикс. Прощай.

Ливия резко повернулась и ушла. Ее шаги затихли. Сатурнин сидел не шевелясь и смотрел на монету. В его глазах появились слезы.

Но вот вновь послышался шум. К камере подошли двое мужчин, один открыл замок. Они вошли внутрь, приблизились к арестованному.

Тугая, жесткая веревочная петля захлестнула горло сенатора и консуляра Гнея Сентия Сатурнина.

Глава XXII

Горе побежденным!

Спустя три недели после вышеописанных событий, когда день уже клонился к вечеру, на пустынной виа Аврелия, недалеко от Рима, появился всадник.

Его сильный гнедой конь размашисто скакал по дороге, ударами крепких копыт взметая пыль и энергично встряхивая головой. Всадник уверенно держал поводья, всматриваясь в даль. По мере приближения к городу он начал внимательно оглядываться, словно выискивая что-то.

Это был Гай Валерий Сабин, который возвращался из Германии, чтобы огласить в сенате завещание Августа и потребовать наказания виновных в нарушении воли покойного цезаря.

Знакомый поворот неожиданно открылся его глазам. Да, правильно. Где-то здесь должен стоять храм Фортуны. Богини судьбы, которая все вертит и вертит свое колесо, играя людскими судьбами.

Сабин заметил поднимавшуюся над невысокими деревцами крышу святилища, которую уже окутывали сумерки, и направил коня к зданию.

Возле входа он спешился и вдруг остановился, пораженный.

Что-то здесь было не так.

Сначала трибун не мог понять, что именно, потом его ноздри уловили запах гари.

Он бросился вперед и вошел в храм.

Храма уже не было.

То есть, само здание сохранилось, но все, что находилось внутри, стало, видимо, жертвой сильного пожара. Закопченные стены, обгоревший алтарь и черная статуя богини...

Трибун провел ладонью по глазам, словно отгоняя наваждение, но картина осталась прежней. Храма Фортуны больше не существовало.

Сабин поспешно подошел к алтарю и сунул руку в потайное место, куда жрец при нем спрятал завещание Августа. Пусто. Лишь горстка пепла под пальцами.

Шатаясь, словно пьяный, Сабин вышел из святилища, взобрался на лошадь и выехал на дорогу. Там он остановился, не зная, что теперь делать.

Невдалеке послышался скрип и лязг, и вскоре рядом появилась телега, гружённая дровами. Низенький, щуплый крестьянин вел на поводу тощую лошадку.

— Подожди, — остановил его Сабин. — Тут был храм Фортуны. Ты не знаешь, что с ним случилось?

— Молния ударила, — равнодушно пояснил крестьянин. — Все и сгорело в одночасье. Видать, не угодили чем-то люди богине. Фортуна, она ведь дамочка капризная.

И крестьянин хлестнул лошадь, которая замедлила было шаг.

— А жрец? — крикнул ему вслед Сабин. — Тут был жрец. И с ним еще мальчик...

— Все сгорели, — донесся из темноты голос крестьянина. — Как дрова.

И он усмехнулся.

Сабин тронул коня и нагнал его.

— Когда это случилось? — спросил он напряженно.

— Когда? — мужик почесал затылок. — Да не припомню так точно... А, кажется, в ту ночь, когда преторианцы в Риме разделались с тем беглым рабом... или внуком Августа, кто их там разберет. Н-но! — причмокнул он губами и снова двинулся вперед.

Сабин остался на дороге один. Он слез с коня и опустился на землю. Мыслей в его голове не было, только пустота и туман. Он устал думать.

"Vae victis[8], — прошептал он, тупо глядя на дорогу. — Горе побежденным... "

Словарь малопонятных слов в порядке их появления в тексте

Курия — официальное помещение, в котором проходили какие-либо заседания.

Триумвират — форма государственного правления, когда вся власть находится в руках троих, поддерживающих друг друга людей. В истории Рима было два триумвирата: Цезарь, Красс, Помпеи и Октавиан, Антоний, Лепид.

Претор — один из высших чиновников; в его ведении находились, в частности, судопроизводство и надзор за правопорядком.

Виа — дорога; главные римские дороги назывались по имени их строителей; виа Аппия, виа Фламиния и т. д.

Трибун — должность; в Риме были военные трибуны — армейские офицеры и народные трибуны — выразители интересов плебеев.

Атрий — помещение в римском доме, типа прихожей.

Стола — женская одежда.

Календы — первые дни каждого месяца.

Лацерна — дорожный плащ.

Лугдун — нынешний Лион во Франции, в те времена — столица провинции Лугдунская Галлия.

Клепсидра — водяные или песочные часы.

Асс — мелкая медная монета; 400 ассов = 100 сестерциям = 25 денариям = 1 аурею.

Тога — официальная одежда свободных римлян; полукруг шерстяной материи, который драпировался на корпусе.

Поска — напиток, вода, смешанная с уксусом.

Харон — мифический лодочник, который перевозил души умерших через реку Стикс в Подземное царство.

Кремена — кожаный кошелек, который носили на шее или на поясе.

Консуляр — бывший консул, человек, который хоть один раз занимал эту высшую в Риме государственную должность.

Базилика — здание, которое использовалось для публичных церемоний — судебных заседаний, коммерческих собраний и т. д.

Перистиль — закрытый сад или дворик в римских домах, как правило, окруженный колоннадой.

Каррука — дорожная повозка.

Улисс — латинское название царя Итаки Одиссея, который прославился своей хитростью.

Эдил — чиновник среднего класса, ведал благоустройством города и развлечениями.

Принцепс — первый сенатор; так называли цезаря.

Квириты — гордое самоназвание римлян, связанное с именем бога Квирина.

Легион — основное воинское подразделение римской армии, способное вести самостоятельные боевые действия. Во времена Республики и в начале принципата насчитывал около 6000 пехотинцев; подразделялся на 10 когорт (по 600 человек), 30 манипулов (по 200 человек) и 60 центурий (по 100 человек). Легиону обычно придавались конница и вспомогательные отряды легкой пехоты.

Преторианские ворота — главные ворота римского военного лагеря. Наряду с ними были и Принципальные ворота.

Пиллум — легкое копье, штатное оружие регулярной римской пехоты.

Трирема — крупное судно с тремя рядами весел. Триремы были как военные, так и торговые.

Батавы — племя, населявшее прибрежные территории современной Голландии. Служили в римских вспомогательных войсках.

Преторианцы — цезарская гвардия, созданная в первые годы правления Августа. В числе девяти когорт располагалась в Риме, его окрестностях и в Италии.

Пунические войны — три самые тяжелые в римской истории войны, которые Рим вел с Карфагеном за господство в Средиземноморье.

Унирема — легкое судно с одним рядом весел.

Авгур — жрец, который обычно предсказывал будущее по полету птиц.

Хитон — греческая одежда.

Лары — наряду с Пенатами являлись весьма почитаемыми домашними богами римлян.

Талант — мера веса и иногда денежная единица (около 26 килограммов).

Триклиний — помещение в римском доме, трапезная.

Мойры — греческие богини судьбы.

Ильва — остров у побережья Италии, нынешняя Эльба.

Форум — рыночная площадь в центре италийских городов.

Эол — бог, повелитель ветров.

Гортатор — специальный человек на корабле, который отбивал ритм рабам, сидевшим на веслах.

Плутон — бог, властелин Подземного царства.

Данувий — река, нынешний Дунай.

Веста — богиня домашнего очага, очень почитаемая в Риме. За отправлением культа следили специальные жрицы — весталки.

Ахиллес — древнегреческий герой, участник Троянской войны.

Ромул — полумифический основатель и первый царь Рима.

Эллины — люди, происхождением и мировоззрением связанные с Грецией и греческой культурой.

Фаланга — боевой строй греческой и македонской армий.

Ликтор — ранее телохранитель, затем — символ уважения. Ликтор, держа на плече связку прутьев с воткнутым в нее топором, сопровождал цезарей, консулов и других высших лиц государства. Степень уважения к данному человеку зависела от количества ликторов.

Эквит (всадник) — представитель римского среднего класса; по социальному положению находился между патрицианско-сенаторским сословием и торговыми кругами.

Луцина — в Древнем Риме — богиня-покровительница брака.

Тибр — река, протекающая через Рим.

Туника — легкая одежда.

Легат — командир легиона. В его подчинении находился средний офицерский состав — трибуны различных рангов и младший — центурионы нескольких категорий.

Могонциак — город, нынешний Майнц в Германии.

«Венера» — здесь: название броска при игре в кости, после которого открытыми оказываются все цифры. Считался самым удачным.

«Собака» — бросок при игре в кости, противоположный «Венере», т. е. проигрышный.

Каппадокия — страна, а затем римская провинция в Малой Азии.

Цербер — мифический трехглавый пес, который стерег вход в Подземное царство.

Мизены — городок на побережье Италии, база римской военной эскадры.

Квестор — чиновник среднего уровня; ведал главным образом финансами.

Эмпориум — римский портовый район.

Матрона — в Риме замужняя женщина.

Пурпурная полоса — такая полоса на тоге определяла принадлежность человека к одному из классов — широкую полосу носили сенаторы, узкую — эквиты (всадники).

Бирема — судно с двумя рядами весел.

Нумидия — область в Африке.

Субура — район в Риме. Место обитания мелких ремесленников и торговцев.

Эсквилин — район в Риме, где жили бедняки.

Номенклатор — раб в римском доме, который объявлял о приходе гостей.

Авентин — один из римских холмов.

Электрон — сплав золота и серебра.

Экседра — приемная в римских домах.

Эринии — богини-мстительницы, изображались в виде отвратительных старух.

Тепидарий — банное помещение, служило для подготовки к ритуалу купания.

Гарпастум — тяжелый кожаный мяч, набитый песком; любимая игра римских легионеров.

Балнеатор — служитель при бане, отвечал за мази и благовония.

Вестиплика — рабыня, которая помогала одеваться.

Элизеум — античный рай, место вечного блаженства.

Ктесифон — одна из столиц Парфянского государства, многолетнего противника Рима.

Амфора — керамическая посуда в Форме луковицы.

Фамилия — семья римлянина; к фамилии обычно причислялись и рабы.

Кампания — область в Италии.

Киликия — государство в Малой Азии, позже римская провинция.