Полночь застала конгрессмена Дилбека и Кристофера Рохо в «Клубничной поляне», в прекрасном расположении духа Они устроили себе праздник по случаю хороших новостей, полученных от Малкольма Молдовски через Эрба Крэндэлла: угроза шантажа перестала существовать! Донельзя довольный конгрессмен не стал выспрашивать о подробностях, да никто и не настаивал на том, чтобы сообщить их Дилбеку. Молди был магом и волшебником, и совсем ни к чему было раскрывать перед публикой его большие и маленькие секреты. Дилбек и Рохо подняли тост за здоровье этого всемогущего пройдохи, после чего перенесли все свое внимание на сцену. Вскоре в окутывавшей ее голубоватой дымке замелькали «голубки», сделанные из зеленых купюр различного достоинства. Ко времени закрытия заведения Дилбек и Рохо успели накоротке познакомиться с двумя танцовщицами «Клубничной поляны»
      Рассвет застал всю теплую компанию в восьмидесяти милях от Форт-Лодердейла, на дамбе, перегораживающей озеро Окичоби в его юго-восточной части. Крис Рохо, расхаживая по дамбе в одних носках и жокейских шортах, разглагольствовал об истории возделывания сахарного тростника и производства сахара и о выдающейся роли, которую играл в ней конгрессмен Дилбек Танцовщицы, жалуясь на то, что их буквально заели огненные муравьи, ретировались на своих четырехдюймовых каблуках в спасительный уют лимузина, где кондиционер охлаждал горячий уже в этот ранний час воздух и где Пьер занимался приготовлением четырех порций «Кровавой Мэри».
      Молодой Рохо, разгуливая по дамбе, продолжал ораторствовать с вдохновением, свойственным всем любителям кокаина:
      – Двести тысяч акров сахарного тростника! Необозримое зеленое море – море сахара!..
      Дилбек к этому моменту успел залить в себя столько джина, что не видел ничего дальше носков собственных ботинок. Первые лучи солнца теплым прикосновением легли на его голые плечи, и тут же вся кожа у него загорелась огнем от укусов разных зловредных насекомых. Дилбек перевалился с ноги на ногу, как человек, проведший ночь в маленькой, тесной лодке.
      – Наверное, меня вырвет, – сообщил он Крису Рохо.
      То был первый визит молодого миллионера на плантации, где произрастало богатство его семьи. Вскинув к небу тонкие смуглые руки, Рохо крикнул:
      – Двадцать три цента за фунт! Йо-хо-хо!
      Дилбек даже вздрогнул от его торжествующего вопля.
      – Двадцать три цента! Спасибо тебе, Tio Sam ! Спасибо тебе, Дэви!
      Двадцать три цента за фунт – это была средняя оптовая цена на сахар, выращенный семейной корпорацией Рохо. Явно завышенную цифру утвердил конгресс Соединенных Штатов с подачи «Коммодити кредит корпорейшн», то есть – фактически – Департамента сельского хозяйства. У Рохо были все основания испытывать глубочайшую благодарность: ведь сахарный тростник из стран Карибского бассейна шел на мировом рынке всего по двенадцать центов за фунт. Жесткие квоты импорта закрывали большей части карибского сахара путь на американский рынок, тем самым давал семье Рохо возможность держать установленные цены, получать баснословные прибыли и вести более чем дорогостоящий образ жизни. Всякий раз, когда международные ассоциации производителей сахара пытались поломать эти квоты, конгресс туз же приходил на выручку. Дилбек являлся одним из лучших друзей Большого сахара, и Крис Рохо никогда не упускал возможности выразить ему свою благодарность. Вот и теперь, стоя на дамбе, он заключил конгрессмена в пылкие, чуть не придушившие того объятия.
      Почувствовав, что задыхается, Дилбек неожиданно резко забарахтался и сумел освободиться.
      – Оставь, перестань! Мне что-то нехорошо. Где эти девчонки?
      – А кто их знает! – беспечно отозвался Рохо. – Да черт с ними. Расслабься, Дэви. Девочки всегда были, есть и будут.
      Конгрессмен покосился на стоявшее уже довольно высоко солнце.
      – Мы успели что-нибудь сделать этой ночью?
      – Понятия не имею.
      – Я тоже, – сознался Дилбек. – Но, кажется, все-таки да. Хотя кто его знает...
      – Надеюсь, что да. Уж за тысячу-то баксов!
      Дилбек поморщился.
      – Это ты столько им дал?
      – По пять сотен на каждую. Ну и что? – Голос Рохо прозвучал сухо и визгливо. – Для меня это – тьфу! Просто деньги и ничего больше.
      Дилбек чувствовал, что ему становится все жарче. Шея и плечи стали влажными от пота. Дилбек не знал и не помнил, куда делась его рубашка, и только понадеялся, что это одна из танцовщиц братьев Линг в порыве страсти разорвала ее в клочья.
      А Рохо между тем продолжал свою речь.
      – Мы живем в безумном мире, Дэви. В свихнувшемся мире! Я даю какой-то девице пять сотен только за то, что она поехала со мной прогуляться. А бедолаги, которые рубят этот тростник, – он широким жестом обвел расстилавшиеся вокруг поля, – получают столько за три недели работы.
      – Ты это серьезно? – спросил Дилбек.
      – Эта страна – нечто особенное, друг мой. А сейчас я должен найти свои брюки.
      К тому моменту, когда им удалось добраться до лимузина, Крис Рохо уже еле передвигал ноги, а у Дэвида Дилбека начала кружиться голова: первый симптом теплового удара. Пьер распахнул дверцу им навстречу и держал ее открытой все время, пока они неуклюже забирались в машину, на заднее сиденье. Обе девушки спали. Рубашка Дилбека и брюки Криса Рохо, изрядно помятые, валялись на полу. Конгрессмен подцепил из портативного холодильника горсть льда и шлепнул ее себе на лоб.
      – До чего же жарко, черт побери! – пробормотал он.
      – Это Флорида, дорогой мой, – буркнул в ответ Крис Рохо.
      Безмолвный, как всегда, Пьер, сидевший на своем месте, повернулся к ним, взглядом испрашивая указаний.
      – Поближе к цивилизации, – скомандовал Рохо. – И побыстрее!
      Несясь к цивилизации со скоростью девяносто миль в час, Дилбек тупо смотрел в окно, за которым, сливаясь в сплошную зеленовато-коричневую ленту, мелькали бесчисленные высокие, словно уходящие в небо, стебли. Тростник стоял стеной до самого горизонта. Дилбеку не верилось, что человеческое существо способно работать в этом пекле от рассвета до темноты Ему приходилось слышать и читать, что труд на тростниковых плантациях очень тяжел, но, видит Бог, он даже и представить не мог себе такого.
      – Сколько ты платишь им? – спросил он Криса Рохо.
      – Кому – девочкам? Я же сказал: по пять сотен каждой.
      – Нет, рубщикам тростника.
      – А-а, этим... – Ему никак не удавалось попасть ногой в штанину измятых брюк. – Отец говорит, до тридцатки в день. Все зависит от того, в каком настроении главный. Но, если вычесть жилье, питание, выпивку и курево, кто знает, сколько там остается? Да и медицинское обслуживание тоже недешево.
      – Господи Боже! – пробормотал конгрессмен.
      – Да не переживай ты! Они все равно приезжают каждый год. По сравнению с Санто-Доминго у нас здесь просто роскошные заработки.
      – Как долго они работают?
      – Пока не уберут весь тростник, – беспечно отозвался Крис Рохо. – Отец говорит, что хороший рубщик выдает по тонне в час, можешь себе представить? По тонне! Просто потрясающе, на что способен человек, если имеет соответствующий стимул.
      Дэвид Дилбек отвернулся от окна и закрыл глаза. Ему стало нехорошо при одной мысли обо всем этом.

* * *

      Судья никак не ожидал, что Эрин подсядет к его столику, и потому слегка испугался.
      – Вы помните меня? – спросила она. – Мать, которой нельзя доверить воспитание ее ребенка.
      Чтобы скрыть замешательство, судья отпил глоток из стоявшего перед ним стакана.
      – Я надеялся, что вы пришли просто посидеть со мной, – выдавил он наконец.
      Эрин сделала усилие, чтобы оставаться спокойной. В перерыве между своими выходами она выпила два мартини. Она почти никогда не позволяла себе этого во время работы, но сейчас... Джерри Киллиан погиб, и даже самая отдаленная причастность к убийству могла лишить ее возможности вернуть себе дочь. Ослепленный любовью, движимый желанием помочь, он, возможно, недооценил тех, с кем собирался иметь дело. Как далеко успел он зайти? Добрался ли он уже до этого конгрессмена? Эрин необходимо было разузнать как можно больше, прежде чем рассказать сержанту Гарсиа о собственной роли во всей этой истории. Самый короткий путь к информации лежал через судью, но он же являлся и наиболее рискованным.
      Эрин решила предпринять обманный маневр.
      – Я хотела бы, чтобы вы выслушали и мою точку зрения на вопрос об опеке над моей дочерью.
      – Я уже слышал ее – в суде.
      Официантка принесла судье новую порцию напитка. Он жадно взглянул на стакан, но не прикоснулся к нему, и Эрин подумала: интересно, добавил ли туда Шэд свою обычную приправу?
      – Благодаря вам, – сказала она, – опека моей дочери доверена закоренелому уголовнику.
      – В материалах по делу об этом ничего не говорится.
      – Естественно, ваша честь! Дэррелл Грант является платным информатором службы шерифа, и вам это отлично известно. Его хозяева уж постарались дочиста отмыть его биографию.
      Сейчас, в темном уголке стрип-бара, судья выглядел далеко не таким бесстрастным и величественным, как в зале суда. Тут он был просто одним из посетителей, так же, как и другие, нервничающим и млеющим при виде обнаженного женского тела.
      – Мой бывший муж, – продолжала Эрин, – занимается кражей и перепродажей инвалидных колясок. А нашу дочь он сделал своей сообщницей.
      Судья ответил, что его решение основывалось на известных ему фактах и что он действовал согласно закону.
      – Но верно также и то, – добавил он, – что решение может быть пересмотрено... – Он позвенел кубиками льда в своем стакане. – Вы не хотите потанцевать для меня на столе?
      – Этим я не занимаюсь.
      – Но ведь все другие...
      – Все другие, но не я, – прервала его Эрин.
      – Тогда, может быть, что-нибудь другое? – Судья сжал свой стакан обеими руками, словно это была чаша со святым причастием. Тон его стал многозначительным: – В разговоре с вашим другом я навел его на одну интересную мысль.
      – Это с каким же другом?
      – Я полагаю, он занимает среди ваших друзей особое место.
      «Так я и знала», – подумала Эрин.
      – У меня целая куча «особых» друзей, – сказала она, – и у каждого интересных мыслей – хоть пруд пруди.
      Судья поджал тонкие губы.
      – Вы пытаетесь играть со мной. – Он повозился рукой под столом, будто почесываясь, но в конце концов извлек на свет Божий Библию. – Я часто прихожу сюда, чтобы помолиться за грешниц – таких, как вы.
      – Да вы сама доброта!
      – И всегда у меня на коленях лежит Библия.
      – Я именно так и думала, – сказала Эрин. – Ну и как – помогает?
      – Я борюсь с дьяволом в его собственном логове.
      – Что ж, Бог в помощь, – отозвалась Эрин.
      – Добро против зла, зло против добра – это вечная борьба. Вечная и извечная. – Судья нашел уголок стола посуше и положил туда Библию, после чего пару раз жадно и шумно отхлебнул из стакана. На сцене танцевали обе Моники, одетые стрелками: сапоги с бахромой, стетсоновские шляпы, кобуры на боку и серебряные звезды на голой груди. Через несколько секунд судья, казалось, уже и не помнил о существовании Эрин.
      – Мне надо подготовиться к выступлению, – сказала она, вставая.
      Судья тут же ожил.
      – Значит, ваш ответ – нет?
      – А какой ответ обещал вам мой друг?
      – Мистер Дилбек не был уверен.
      «Наконец-то, – подумала Эрин, – это тот самый конгрессмен, о котором говорил ей Джерри».
      – Мы говорили с ним относительно вашего дела об опеке, – продолжал судья, – и я предложил уладить его путем устной договоренности. Разве он не сказал вам?
      Путем устнойдоговоренности! Ну и скотина!
      – Ваша честь, – вежливо проговорила Эрин, – я не знаю никого по имени Дилбек. И, что бы вы ни предложили ему, даю вам слово, что мой ответ будет «нет».
      Судья выглядел не столько униженным, сколько растерянным.
      – Ну что ж, – сказал он наконец, помешивая лед в своем стакане. – Но, может быть, мы с вами могли бы выбрать какое-нибудь воскресное утро, чтобы помолиться вместе.

* * *

      Адвокат встретил Шэда в дверях.
      – Проходите, проходите, проходите! – повторял он, улыбаясь широкой клоунской улыбкой.
      Шэд не доверял излишней веселости.
      – Я уже прошел, – сказал он. – Какие новости из «Деликейто дэйри»?
      Мордекай провел его в кабинет.
      – Не желаете ли кофе, мистер Шэд?
      – Я желаю ответа на свой вопрос, мистер Мордекай.
      Шэд извлек из висевшей на поясе сумочки небольшой ручной буравчик фирмы «Блэк-энд-Деккер» с четырехдюймовым стальным острием и, ни слова не говоря, начал аккуратно пробивать дырочки в висевшей на стене репродукции Матисса – любимой картине Мордекая.
      – Это новый пуантилизм, – пояснил он обалдевшему адвокату.
      Вскоре картина брякнулась на пол, обнажив занимаемый ею раньше кусок стены с точно таким же узором из белых дырочек в тех местах, где отвалилась штукатурка. На шум прибежала было секретарша Мордекая, но Шэд несколькими убедительными словами отправил ее назад. Мордекай, упав на колени, взмолился о пощаде. Он начал репетировать эту сцену с того самого момента, как ему позвонил одуревший от снотворного доктор Виббз. Его общение с Шэдом прошло весьма неудачно.
      – Не убивайте меня! – молил Мордекай. – Я придумаю, я сделаю что-нибудь!
      Шэд сунул буравчик под мышку.
      – Рассказывай с самого начала, придурок, – скомандовал он.
      Всхлипывая, адвокат принялся рассказывать. Йогурт был надежно спрятан в холодильнике в приемной. Беверли в тот день была больна, ее заменяла временная секретарша. И вот она, она... даже не спросила – так и слопала все: и йогурт, и таракана...
      Черепашьи глазки Шэда медленно закрылись и оставались закрытыми еще долгое время после того, как Мордекай закончил свое печальное повествование. У Мордекая ломило колени, ноон был чересчур напуган, чтобы позволить себе шевельнуться. Беверли снова просунула голову в дверь, и Мордекай даже вздрогнул от звука собственного голоса, приказывающего ей успокоиться и удалиться.
      «Еще один социопат-нарколептик, которому нужны юридические услуги», – подумал он.
      – С вами все в порядке? – осмелился наконец спросить незадачливый адвокат.
      Безволосый гигант открыл глаза. Его лицо не выражало ровным счетом ничего. Запустив руку в нагрудный карман, он вытащил целую горсть скрюченных дохлых насекомых – тараканов, кузнечиков, майских жуков, даже одного скорпиона – и выложил их на стол Мордекая.
      – Но чтобы на сей раз никаких кретинских штучек, – предупредил он.
      Адвокат с трудом поднялся на ноги и, прихрамывая, медленно обошел кругом стол, тщательно делая вид, что восхищается коллекцией Шэда.
      – Мы должны обсудить это, – сказал он.
      – Никаких обсуждений, старичок. Пошли свою девчонку в супермаркет. И чтобы взяла только фруктовые.
      – Вы не понимаете...
      – Да скажи, чтобы хорошенько проверила срок годности. Я не собираюсь засовывать моих зверушек в прокисший йогурт. – Шэд снова уселся и выжидательно уставился на Мордекая.
      – Но ведь это... это подлог, – слабым голосом возразил адвокат. – Может случиться, что меня за это исключат из коллегии адвокатов.
      – Может случиться, что тебя разделают на отбивные,– спокойно проговорил Шэд, – если ты не начнешь шевелить своим жирным задом.
      Мордекай почувствовал, что ноги у него стали ватными. Через пару секунд он перестал ощущать всю нижнюю часть тела, будто ее вовсе не было. У него перехватило горло.
      – У меня... есть... другой план, – с трудом выдавил он.
      – Я не сомневался.
      – Есть... правда есть!
      Легким толчком в плечо Шэд свалил его на пол. Мордекай тихонько взвыл, и Шэд велел ему заткнуться и не быть бабой. Мордекай вякнул погромче.
      Шэд встал над ним и прицелился.
      – Слабак, – сказал он, отпуская дохлого скорпиона, которого держал за хвост.
      Скорпион упал прямо в открытый рот Мордекая, и крики немедленно прекратились, уступив место сдавленным, перхающим звукам.
      – Там есть еще, – предупредил Шэд.
      Внезапно на пороге появилась секретарша Мордекая. В руке она сжимала дешевый позолоченный нож для открывания писем, которым и попыталась поразить Шэда, но, ударившись об его массивное тело, нож согнулся, словно был сделан из обычной фольги для шоколада. Шэд спокойно разоружил женщину и велел ей принести своему боссу стакан воды.
      Позже, когда Мордекай отхаркался и отплевался, Беверли подтвердила Шэду, что с его вещественным доказательством – злосчастным тараканом – все произошло именно так, как рассказывал Мордекай: временная секретарша съела его вместе с йогуртом.
      – Ай-яй-яй! Это пахнет злоупотреблением доверием, – заметил Шэд, аккуратно выстраивая своих насекомых на столе, будто полки на военном параде.
      – Я вас умоляю! Это произошло случайно, – проскулил Мордекай.
      – Этот распроклятый таракан должен был обеспечить мою старость, понятно?
      – Если вы хотите разбогатеть, мистер Шэд, выслушайте меня. – Мордекай сделал знак секретарше, чтобы она вышла из кабинета. – Выслушайте меня внимательно. Пожалуйста!
      Указательным и большим пальцами одной руки Шэд осторожно взял кузнечика, другой – майского жука и, приблизив их друг к другу, начал передвигать их по столу, точно в танце.
      – Давайте, валяйте. Я вас прекрасно слышу.
      Мордекай достал цветной слайд, сделанный во время мальчишника Пола Гьюбера.
      – Взгляните-ка вот на это.
      – Что это такое?
      – Посмотрите сами. Только осторожно, держите за уголок.
      Положив насекомых туда, куда их надлежало положить, чтобы не нарушить симметрии, Шэд переключил свое внимание на снимок. Он поднес его поближе к лампе и прищурился, чтобы разглядеть мелкое изображение.
      – Интересненько, – протянул он.
      – Вы знаете, где это было сфотографировано?
      – Конечно. В нашем заведении.
      – А кто там на снимке?
      – Я, Эрин и парочка пьяных кретинов.
      – Эрин – это стриптизерша?
      Шэд медленно повернул голову к Мордекаю.
      – Эрин – это танцовщица. И самая лучшая из всех.
      В его голосе прозвучала угроза. «О Господи, – подумал Мордекай, – теперь я оскорбил подружку этого монстра. Какая еще невезуха меня ждет?»
      – Этого молодого человека зовут Пол Гьюбер, – несколько неуверенно продолжал он. – Он тоже мой клиент.
      – Тогда помоги ему Боже.
      – Тот пожилой, с бутылкой в руках – вы узнаете его?
      Шэд снова взглянул на снимок.
      – Нет. А бутылка от шампанского. От «Корбеля».
      – Имя этого человека – Дэвид Дилбек. Вы следите за политикой, мистер Шэд?
      – А что, я похожна человека, который следит за политикой?
      – Мистер Дилбек – член конгресса Соединенных Штатов.
      Всматриваясь в снимок, Шэд попытался перевалить эту информацию.
      – Похоже, этот мужик хорошо влип, – сказал он наконец. – А вы, насколько я соображаю, собираетесь подать на него в суд?
      – Возможно, дело и вправду дойдет до этого, – ответил Мордекай, – но я все-таки надеюсь, что удастся все уладить частным образом, в спокойной, разумной обстановке.
      – Что-то ты опять распелся, – заметил Шэд, не любивший излишнего красноречия, и крепко ухватил Мордекая за толстую щеку. – Со скорпионом в глотке ты, ей-Богу, выглядел симпатичнее.
      – Пустите! – взвизгнул Мордекай.
      Шэд отпустил его.
      – Ладно, рассказывай, с какого я тут боку припека. И чтобы больше никаких докторишек. Мне и одного хватило.
      Мордекай потер ущипнутую щеку.
      – Вы же очевидец, мистер Шэд. Вы присутствовали при этом нападении. Когда люди Дилбека узнают, что у меня есть очевидец, они там, простите за выражение, наложат в штаны...
      – Скажи-ка, – перебил его Шэд, – сколько может быть денег у такого дерьмового конгрессмена?
      – Верьте мне! Чем они дерьмовее, тем больше у них денег. – Мордекай на всякий случай отодвинулся подальше от Шэда. – Главное, помните: нам нужен не сам Дилбек. Настоящие, серьезные деньги у тех, кому он продал душу.
      Шэд снова принялся играть со своими насекомыми.
      – Забавно, – ухмыльнулся он. – Пожалуй, стоит попробовать проделать это на шахматной доске.
      – Верьте мне, прошу вас, – повторил Мордекай. – Я кое-что знаю о Дилбеке: мы оба были делегатами от Мондейла в восемьдесят четвертом году.
      – Я сейчас расплачусь, – отозвался Шэд.
      – Но речь идет о миллионах долларов! – возопил Мордекай.
      Пожалуй, он действительно говорил серьезно. Шэд решил пока повременить с выполнением своего желания свернуть ему шею.
      – Да, о миллионах, – чуть ли не с отчаянием в голосе повторил Мордекай. – Люди, которые платят Дилбеку, готовы на что угодно – на что угодно!– лишь бы не дать ему вылететь из конгресса, – это одни из самых богатых сукиных детей во всей Флориде. У них столько денег, что они вполне могли бы себе позволить жечь их.
      – В таком случае давай и мы подпалим их немножко, – сказал Шэд.

      Мистер Орли нанял новую танцовщицу, выступавшую под именем Марвела. Это была высокая рыжеватая блондинка с отличной фигурой, и она действительно умела танцевать. В первый же вечер она заработала вдвое больше чаевых, чем Эрин.
      Позже, за стаканчиком ванильного мороженого, Урбана Спрол сказала Эрин, что ей следовало бы отстоять свою репутацию.
      – Сегодня неподходящий вечер для соревнований, – пробормотала Эрин. Она танцевала кое-как, с такой натянутой и неестественной улыбкой, что только самые пьяные из посетителей могли не заметить этого. – Никак не могу собраться, – пожаловалась она.
      – Ты правда хочешь поговорить со мной?
      – Мистер Квадратные Зенки погиб.
      – О Боже! – прошептала Урбана.
      – Возможно, его убили.
      – Иисус-Мария!
      До сих пор Эрин еще никому не рассказывала об истинной цели визита сержанта Эла Гарсиа в «И хочется, и можется». Остальные танцовщицы решили, что речь шла о бывшем муже Эрин, к которому проявляли интерес многие полицейские агенты.
      Урбана Спрол попросила рассказать о смерти Джерри Киллиана поподробнее.
      – Это длинная история, – сказала Эрин, – и думаю, что я в ней здорово замешана. – Дотянувшись до двери гримуборной, она заперла ее на ключ. – Похоже, этого беднягу кто-то утопил.
      – Из-за тебя?
      – Косвенным образом – да.
      – Тогда тебе лучше спрятаться, детка. У нас с Роем всегда найдется местечко для тебя. – Рой, друг Урбаны, механик, работал на некую моторизированную группировку, находившуюся не в ладах с законом. Они с Урбаной имели порядочный опыт в приеме и устройстве нежданных гостей. Однако Эрин поблагодарила и отказалась.
      – Я бы на твоем месте поскорее смылась, – настаивала Урбана.
      – Без Анджелы я никуда не уеду. А главное – мне нужны деньги. – Что бы она ни решилась предпринять, на все требовались деньги, и немалые.
      – Тогда тебе нужно начать танцевать на столиках и соглашаться на частные вечеринки, – решительно сказала Урбана. – Ведь ты у нас единственная, кто этого не делает.
      – Теперь, пожалуй, придется.
      – Конечно, есть и другие способы заработать, – посерьезнев, проговорила Урбана. – Знаю, что тебе это не по душе, но некоторые ведь соглашаются. Все зависит от того, что тебе нужно и на что ты готова.
      Эрин через силу улыбнулась.
      – Не переживай за меня. – Она похлопала подругу по руке. – Я что-нибудь придумаю.
      Она слишком устала, чтобы смывать грим и снимать сценический костюм. Прямо поверх трико и кружевной юбочки она натянула джинсы и футболку, собрала и завязала волосы «хвостиком», сунула чаевые в сумочку, а туфли для выступлений – в пластиковый пакет с надписью «Пенни». Взглянув на раскрашенное лицо с запавшими глазами, смотревшее на нее из зеркала, она усмехнулась.
      – Ну и красотка – дальше некуда!
      – Если я могу что-то сделать для тебя, только скажи, – попыталась приободрить ее Урбана.
      – Что – перебить ноги Марвеле?
      – Иди-ка ты домой, детка, и поспи как следует, – посоветовала Урбана.
      – Поспать? А что это такое? – Эрин кивнула на прощание и отперла дверь. В полутемном коридорчике стояла Моника-старшая, пытаясь как-нибудь закрепить лопнувшую подвязку.
      – И ведь надо же – именно сегодня! – ворчливо пожаловалась она. – Там за одиннадцатым столиком Джон Чанселлер.
      – Да уж, повезло, – сказала Эрин, чтобы что-нибудь сказать.

* * *

      Дома она приготовила себе мартини, поставила кассету Тома Пэтти и наконец разделась. Лежа на кровати, она скользила взглядом по таким знакомым лицам на стене – плакатам легендарных рок-звезд, умерших и живых. Эти плакаты подарил ей один из самых восторженных поклонников, занимавшийся устройством концертов. В своем стремлении произвести впечатление на Эрин он дошел до того, что однажды даже раздобыл для нее автограф Питера Фрэмптона на компакт-кассете.
      Эрин не стремилась особо украшать и обустраивать свою квартиру, потому что знала, что не останется здесь навсегда. Она решила покупать вещи только пластмассовые, легко переносимые и недорогие, которые в случае чего не жаль было бы и бросить и которые позволили бы ей за один день управиться с переездом. Даже музыкальную установку – единственную роскошь, от которой она не смогла отказаться, – можно было бы за несколько минут разобрать, превратив в четыре нетяжелых ящичка.
      Ничто не привязывало ее душу к этому жилищу – ничто, не исключая и воспоминаний. Те трое мужчин, которые побывали в этой спальне, так же не стоили того, чтобы помнить их, как и купленная по дешевке мебель. Один из них даже не успел снять брюк, когда Эрин велела ему убираться вон. Она смотрела «Шестьдесят минут», свою любимую передачу, а этот тип имел наглость высокомерно заявить, что ему она совсем не нравится, потому что там «слишком много трепа». В ответ Эрин приказала ему застегнуть уже расстегнутые было штаны и проваливать, а для себя решила, что больше никогда не будет встречаться с бейсболистами – по крайней мере, только из команд не ниже, чем «Трипл Эй».
      Взбивая кулаком подушку под головой, она подумала с горечью: «Прелестную жизнь я себе устроила!»
      В скромно и неброско обставленной комнате ярко-красный телефон на тумбочке возле кровати прямо-таки горел огнем. Он таил в себе столько возможностей! А может, позвонить матери и одолжить денег на другого адвоката? Что ж, когда-нибудь, наверное, она так и сделает. После дождичка в четверг.
      Позвонить Элу Гарсиа и рассказать ему всю правду? Маловероятно, что его растрогает до слез перечисление ее семейных проблем, но чем он наверняка будет немало заинтригован – так это подробностями, связанными со злосчастной попыткой шантажа, предпринятой Джерри Киллианом. Расследование убийства с политической подоплекой наверняка привлечет его как возможность внести некоторое разнообразие в свою работу, в течение многих лет не выходившую за рамки возни с убийствами на бытовой почве или на почве употребления наркотиков.
      «Может быть, именно Элу Гарсиа и следует позвонить в первую очередь, – подумала Эрин. – Решиться и позвонить».
      Но она не решилась. Ставя на пол пустой стакан от мартини, она случайно взглянула вверх, и взгляд ее упал на плакат с фотографией Джимми Хендрикса, висевший на стене над изголовьем. Умереть в двадцать семь лет... «Избави Бог от такой судьбы», – подумала она.