Стриптиз

      – Ах, значит, ты думаешь?
      – Да, по магазинам. Я сказал Пьеру, чтобы ехал помедленнее.
      – Ты безнадежный кретин, Дэвид, – заключил Молдовски.
      Дилбек сел и прикрыл наготу полотенцем.
      – А что мне теперь следует делать, Малкольм? Черт побери, ты совсем как моя матушка.
      Оба услышали, как в ванной на другом конце холла полилась вода.
      – Это что еще за штучка? – спросил Молдовски, дернув подбородком в сторону этих звуков.
      – Я и сам пока толком не знаю. Да какая, в сущности, разница? Она не имеет ни малейшего понятия, кто я такой. Она только что переехала к нам из Лондона.
      – Ну-ну, – полуиронически, полусердито отозвался Молдовски.
      – Да что с тобой такое сегодня? – жалобно проговорил конгрессмен.
      – Сахарный билль, Дэви. Твои коллеги показывают характер, так что мои клиенты очень обеспокоены. Они хотят знать, на ту ли лошадь они поставили.
      – Не волнуйся, все в порядке, – махнул рукой Дилбек. – Сегодня вечером я развлекаю молодого Кристофера.
      «Не волнуйся, все в порядке!», – мысленно передразнил его Молдовски. Там, в больнице, валяется тот парень с разбитой головой, чокнутый очкарик-шантажист готов раззвонить обо всем в газетах, а у этого идиота в ванне плавает очередная шлюха.
      – Ты говорил с судьей? – спросил он.
      Дилбек кивнул.
      – Да, мы обедали вместе.
      – Ну, и?..
      – Он поблагодарил меня за то, что я проявляю интерес к его карьере. Ему, как ты и говорил, очень хочется выйти на федеральный уровень. – Дилбек встал, поправил полотенце и с тоской взглянул туда, откуда доносился шум льющейся воды.
      – А что насчет дела «Грант против Гранта»? – не отступал Молдовски.
      – О, мы говорили об этом. – Дилбек принялся ходить по комнате, стараясь держаться с наветренной стороны от одеколона Молди. – Судья – человек весьма религиозный. Или, по крайней мере, старается казаться таковым.
      – Наверняка новообращенный.
      – Да. Он убежден, что принял правильное решение относительно присуждения опеки. По-моему, у него есть какой-то личный интерес, чтобы все обстояло именно так, а не иначе.
      – Это похоже на правду, – заметил Молдовски.
      – Он сказал, что мать девочки – проститутка. Это правда, Малкольм?
      – Понятия не имею.
      – По-моему, ты что-то знаешь, но не говоришь мне.
      – Есть очень много такого, чего я не говорю тебе, Дэвид.
      – Ты же знаешь, когда речь заходит о проститутках... Это мое слабое место.
      – Даже и думать не смей. – Молдовски ничего не собирался говорить Дилбеку: чем меньше ему известно, тем лучше. – Ну, так чем у вас там кончилось? Что-сказал судья?
      – Он не нуждается во мне, Малкольм. Он играет в гольф с каким-то сенатором, чтоб ему пусто было...
      Молдовски выругался сквозь зубы.
      – ... из Комитета по судебным делам, – продолжал Дилбек. – В общем, мы ему не нужны, вот и все.
      – То есть он не станет улаживать это дело, даже в качестве личного одолжения, – резюмировал Молдовски.
      – Эта женщина – неприкаянная грешница, она не способна должным образом воспитывать ребенка. Вот что он сказал мне – дословно, Малкольм. Плюс к тому на каждом шагу цитировал Библию.
      – Плохо дело.
      – Да, – подтвердил Дилбек. – В общем-то, этот обед ничего не дал.
      Молдовски размышлял, постукивая друг об друга костяшками согнутых пальцев.
      – Так... А если положить ему на лапу пачку наличных? Возьмет? Как тебе показалось?
      – Это против его принципов, – покачал головой Дилбек. – Но, насколько я понял, леди сама могла бы решить свой вопрос...
      На шее Молдовски вздулась вена, и стало видно, как в ней пульсирует кровь.
      – Погоди, погоди. Я правильно понял тебя – она получит опеку над ребенком лишь в том случае, если ляжет под судью?
      – Он сказал, что готов обдумать этот вариант.
      Молдовски вздохнул.
      – Знаешь, что я тебе скажу, Дэвид? Ты просто король дипломатии. Правительству следовало послать тебя на переговоры по стратегическому вооружению. – Он принялся шагать по комнате. – Кто он вообще такой, этот вонючий судья? Библию, видите ли, цитирует! Такому больше подошла бы «Кама Сутра»!
      – Малкольм, – окликнул его конгрессмен, – что же все-таки нам делать?
      Подойдя к нему вплотную и глядя глаза в глаза, Молдовски взял его за локти (до плеч дотянуться ему не удалось).
      – Киллиан не пойдет на это, – сказал он. – И она не пойдет. Черт тебя побери, Дэви, я не всегда бываю в ладах с моралью, но и я бы не пошел на это. Мне много приходилось выслушивать всяких мерзостей, но такое – в первый раз.
      Концентрация паров одеколона вокруг Молди была так высока, что у конгрессмена заслезились глаза.
      – Судья не возьмет денег, Малкольм, – пробормотал он, тщетно пытаясь высвободиться. – Я пробовал.
      – Тогда дело действительно плохо.
      – Не возьмет – даже для своей кампании, – продолжал Дилбек. – Я предложил сделать это по официальным каналам, но он отказался. Он же метит на пост федерального судьи, и ему нужна кристально чистая биография. А о политиках мнение у него – хуже некуда.
      Шум льющейся воды, доносившийся из ванной, прекратился. Дилбек резко обернулся в ту сторону; глаза его мгновенно приобрели то специфическое, рассеянно-мечтательное выражение, которое всегда замечал в них Молдовски, когда конгрессмен предвкушал плотские утехи – хотя бы в самой отдаленной перспективе.
      – Ты безнадежен, Дэвид, – проворчал он.
      – Что? – переспросил Дилбек, облизывая нижнюю губу.
      – Ты безнадежен, говорю. Иди к своей красотке. Меня можешь не провожать.
      – Спасибо, Малкольм.
      – И постарайся, чтобы хоть сегодня обошлось без проблем.
      – Само собой, само собой, – закивал конгрессмен. – Эрб будет поблизости.
      – Отлично, – сказал Молдовски, а про себя подумал: конечно, Эрб Крэндэлл знает свое дело, но он один, а бывают вечера и ночи, когда к Дилбеку для верности следовало бы приставлять двоих.
      Когда Молдовски ухе выходил из холла, дверь ванной распахнулась, и его окутало целое облако душистого, сладко пахнущего пара. На пороге появилась Ив – распаренная, разрумянившаяся, с еще влажной кожей и мокрыми волосами. Если Молдовски и смутился немного, он не показал этого. Вежливо отступив в сторону, он пропустил женщину в дверь, вполголоса заметив:
      – У вас осталось мыло на ушах.

* * *

      Пару часов спустя конгрессмен Дэвид Дилбек являл собою воплощение удовлетворенности и абсолютного довольства. Он разнеженно улыбался, пускал кольца дыма, напевал под музыку и тихонько притопывал ногами, попивая свежеприготовленный коктейль из рома с кока-колой, что еще больше улучшало его и без того лучезарное настроение. Справа от него, со стаканом апельсинового сока в руке, сидел Эрб Крэндэлл, но не столько пил, сколько поминутно с беспокойством оглядывался на дверь – не появились ли блюстители порядка. Человек, сидевший слева от конгрессмена, по имени Кристофер Рохо, был занят другим делом: сложив пятидесятидолларовую банкноту «голубком», он пустил его в сторону сцены, где танцевала девушка в компании бирманского питона добрых футов девяти длиной, обвившегося вокруг ее обнаженного тела. Челюсти змеи были плотно обмотаны клейкой лентой, а на морде кто-то нарисовал ей усики щеточкой – некий намек на Гитлера, как показалось Эрбу Крэндэллу.
      – Это просто великолепно! – с энтузиазмом заметил Дилбек. – Девочка что надо, правда, Эрб? А змея!
      – Угу, – отозвался Крэндэлл. – Не жизнь, а малина.
      Танцовщица, выступавшая под именем Лорелеи, ухитрилась намотать на себя питона весьма интригующим образом: его хвост спускался с ее спины как раз по ложбинке между ягодицами и, пройдя между ног, элегантно загибался кверху, на голый живот.
      – Как она его выдрессировала! – восхищенно заметил Дилбек.
      Эмоции Кристофера Рохо не уступали восторгу конгрессмена, поэтому он принялся мастерить нового «голубка» из стодолларовой бумажки. Этот молодой человек был богат, не честолюбив и избавлен от необходимости тратить свое время на что-либо, кроме удовольствий. Его семье принадлежали огромные плантации сахарного тростника и сахарные заводы на западном берегу озера Окичоби. Сам Кристофер никогда в жизни не бывал на своих плантациях, но видел их на фотографиях, и ему приходило в голову, что между полями сахарного тростника и преисподней должно, наверное, быть немало сходства. Однако цифры приносимых ими доходов поражали воображение: временами Кристоферу казалось, что на свете нет человека, способного истратить эти деньги даже за всю свою жизнь. Но – Бог свидетель – он старался как мог.
      – Эй, Дэви, – окликнул он. – Теперь твоя очередь.
      Взяв «голубка», Дилбек запустил его на сцену. «Голубок» приземлился как раз между ногами танцовщицы. Медленно подмигнув мужчинам, она села на шпагат, подняла банкноту и сделала вид, что показывает ее змее. Дилбек расхохотался. Лорелея одним прыжком встала на нога, помахала ему рукой и исчезла. Программа была окончена.
      Эрб Крэндэлл, сидевший до этого прямо, словно палку проглотил, испустил вздох облегчения и расслабился. Может, хоть сегодняшний вечер обойдется без инцидентов.
      – Ну, и сколько у нее, по-твоему? – спросил конгрессмена молодой Рохо.
      Дилбек задумчиво отхлебнул глоток рома.
      – Тридцать восемь Б, – сказал он наконец. – И все настоящее.
      – А я, – Рохо помахал еще несколькими извлеченными из кармана бумажками, – ставлю на тридцать шесть дюймов и скальпель. – Он разгладил на столе пятидесятидолларовую банкноту. Дилбек сделал то же самое, и оба повернулись было к Крэндэллу, но тот знаком дал понять, что не собирается участвовать в пари. Они занимались этим весь вечер: как только на сцене появлялась очередная стриптизерша, заключалось новое пари, состоявшее из двух пунктов – относительно размера ее бюста и относительно того, имело ли или не имело места хирургическое вмешательство. Молодой Рохо постоянно проигрывал, но это не удивляло Крэндэлла: конгрессмен никогда не ошибался ни в чем, что касалось женского тела. То была главная страсть его жизни, оттеснявшая на второе место даже получение взяток.
      Рохо, покачиваясь, поднялся и громко позвал:
      – Линг!
      Вскоре к столу подошел маленький, восточного вида человек в черном смокинге и жокейской кепке с надписью «Янкиз». Никто не принял бы его за одного из владельцев этого стрип-заввдения, однако он являлся таковым.
      – Мистер Линг! – приветствовал его Рохо, широким жестом разводя руки, словно собираясь обнять его. – Расскажите-ка нам про эту змеиную леди.
      – Ее зовут Лорелея, – укоризненно поправил Дилбек. – Надо же иметь хоть немного уважения к даме!
      Рохо снова уселся на место, а Дилбек, указывая на деньги на столе, пояснил:
      – Это наши ставки, мистер Линг.
      Терпеливо слушавший мистер Линг кивнул.
      – Вам нужна информация насчет бюста мисс Лорелеи?
      – Вот-вот.
      – У нее размер тридцать восемь Б.
      – Ха! – возликовал Дилбек.
      Он схватил было деньги, но Кристофер Рохо придержал его руку.
      – Они у нее искусственные! – запротестовал он. – Скажите же ему, мистер Линг. Скажите ему, что они искусственные, и вы получите половину моего выигрыша.
      – Нет, сэр, – возразил мистер Линг. – У мисс Лорелеи все настоящее.
      – Mierda ! – выругался Рохо.
      Конгрессмен Дилбек, внутренне торжествуя, засунул выигрыш в карман.
      – У нас в «Клубничной поляне» все только самое лучшее, – продолжал мистер Линг. – Только отличного качества.
      – Высший класс, – подтвердил Дилбек.
      – Где вы еще видели такую огромную змею? – в голосе мистера Линга звучала гордость. – Такая змея может заглотать целого пони.
      – И Лорелея тоже, пари держу, – хихикнул Дилбек, довольный тем, что ему удалось так хитроумно сострить. Однако в его смешке – низком, горловом – Эрб Крэндэлл уловил нечто, разом насторожившее его.
      – Уже поздно, Дэви, – сказал он.
      – Ни черта подобного! – Конгрессмен зажег сигарету. – Мистер Линг, мне хотелось бы познакомиться со змеиной леди.
      – И мне тоже, – поддержал его Кристофер Рохо.
      Мистер Линг пожал плечами.
      – Со змеей или без?
      – Без, – ответил Дилбек. – Скажите ей, что у меня есть своя собственная.
      Рохо фыркнул. Эрб Крэндэлл неловко заерзал на стуле. Черт бы побрал этого идиота!
      – Погоди, Дэви, – вмешался он. – Тебе завтра утром произносить речь.
      Конгрессмен принял идиотски-торжественную позу.
      – Восемьдесят семь лет назад наша крайняя плоть открыла дорогу новой нации... – продекламировал он.
      Крэндэлл не улыбнулся.
      – Ну, ладно, ладно, Эрб, – примирительно сказал Дилбек. – Где это будет, черт бы их всех побрал?
      – В Торговой палате.
      – Мать их за ногу! – Дилбек хлопнул по плечу молодого Рохо. – Такой кучи дерьма, Крис, тебе еще не приходилось видеть. Дерьмовая палата – это им куда больше подходит.
      – И тем не менее ты должен быть там ровно в половине восьмого, – напомнил Крэндэлл.
      – Мы доставим его туда, – пообещал Рохо.
      – Так значит, – заговорил мистер Линг, впервые проявляя легкие признаки нетерпения, – что вы хотите – касательный танец или?..
      Конгрессмен широко раскинул руки.
      – Касательный танец – звучит прелестно, Братец Линг. Тащите сюда эту... как ее...
      – Мисс Лорелею?
      – Вот именно.
      Крэндэлл придвинулся поближе к конгрессмену и начал нашептывать что-то на ухо довольно раздраженным тоном. Выслушав, Дилбек покачал головой, не отрывая от губ стакана с ромовым коктейлем.
      – Всего одну маленькую касательную ламбаду. Что в этом плохого?
      – Конечно, – подхватил Кристофер Рохо. – Дай ты бедному мужику немножко повеселиться!
      Возражать было бесполезно. Крэндэлл убрал со стола пустые бутылки и все остальные предметы, способные послужить оружием, после чего неторопливо прошелся по залу, приглядываясь, нет ли знакомых. Относительно прессы он не волновался – репортеры не так много зарабатывали, чтобы иметь возможность проводить время в «Клубничной поляне» и других подобных местах. Республиканцы – вот кого опасался Эрб Крэндэлл. Достаточно было невидимого присутствия здесь хотя бы одного из них, чтобы достопочтенный Дэвид Дилбек погорел синим пламенем. Лохматый парик и темные очки только делали его еще более подозрительным, а шоферская фуражка, одолженная у молчаливого Пьера, была мала ему как минимум на три размера. Чтобы она не сваливалась с головы, Дилбек пришпилил ее к парику, и всякий раз, когда фуражка сдвигалась с места, вместе с ней сдвигались и волосы. Правда, Кристофер Рохо, казалось, не замечал этого. К счастью для Дилбека, посетители стрип-заведений не слишком-то присматривались друг к другу, поскольку все их внимание поглощали танцовщицы.
      В этот вечер народу в зале было немного – пожалуй, вполовину меньше обычного, так что Крэндэллу не составило особого труда удостовериться, что в нем нет никого, кто имел бы отношение к миру политики. Когда он вернулся к своему столику, стул конгрессмена был пуст. Рохо кивком указал в глубь помещения, где вдоль стены тянулся ряд покрытых позолотой дверей: они вели в небольшие отдельные кабинеты, предназначенные для сеансов касательного танца и других услуг частного характера.
      – Я сунул ему две сотни, – сообщил Рохо. – Он хотел три, но я дал две.
      – Правильно. И двух хватит за глаза.
      Крэндэлл уселся и взглянул на часы. Придется подождать минут десять.
      – А я что-то устал, парень, – сообщил Кристофер Рохо. Он дотянулся до кармана своего пиджака, пошарил там и вытащил маленький пакетик из фольги. – Не хочешь нюхнуть?
      Эрб Крэндэлл почувствовал себя окончательно обессиленным.
      – Блестящая идея, Крис. Можно?
      Взяв пакетик, он развернул фольгу. Внутри оказался белый порошок. Крэндэлл поднял глаза на Рохо. Тот ободряюще улыбнулся. Крэндэлл улыбнулся ему в ответ, затем набрал полный рот слюны и плюнул в пакетик.
      – О Господи! – вырвалось у Рохо.
      Крэндэлл через стол подтолкнул к нему пакетик.
      – Постарайся как-нибудь отделаться от него, когда будешь выходить, – посоветовал он.
      – Да ты совсем рехнулся, мать твою так!
      – Послушай, Крис. Если ты не испаришься отсюда в течение тридцати секунд, я расскажу об этом твоему старику. Это будет первым, что я сделаю manana .
      Рохо представил себе, как семейный трест уплывает из его рук, и торопливо завернул пакетик с намокшим от слюны кокаином в украшенный монограммой носовой платок.
      – Ну вот, – обратился он к Крэндэллу. – Теперь ты доволен?
      – Проваливай, я сказал.
      – А как же моя очередь?
      Крэндэлл не понял.
      – С этой змеиной леди, – пояснил Рохо. – Ведь следом за Дэви моя очередь!
      – Пойди проветрись, – отрезал Крэндэлл, поднимаясь, и отправился на поиски конгрессмена.

* * *

      Ничто так не отвлекало Дэвида Дилбека от его проблем, как касательный танец. Сахарный билль, предвыборная кампания, жена, шантаж – да какое ему до всего этого дело? Он был наедине со змеиной леди; они ритмично покачивались в такт воображаемой мелодии Джонни Мэтиса. Руки конгрессмена лежали на ягодицах девушки. Восхитительно естественные выпуклости ее тела касались сквозь одежду его стареющей плоти, возбуждая, распаляя, сводя с ума. Голос Лорелеи звучал сладкой музыкой, от ее волос исходил аромат цветущих орхидей. Дилбек заводился все больше и больше. Жизнь казалась ему прекрасной.
      Когда он попытался расстегнуть бюстгальтер Лорелеи, она перехватила его руку.
      – Ни-ни! – с улыбкой шепнула она.
      – Почему?!
      – Закон не велит.
      – Плевать нам на закон!
      – Погоди-ка, послушай. Если ты хочешь танцевать со мной, я должна быть одета. Таковы правила. А если я буду голая, ты не имеешь права лапать меня.
      Дилбек имел некоторое, хотя и отдаленное, представление о взглядах властей этого графства на вопросы морали.
      – Ты уж прости меня, голубчик. – Прижав свои бедра к бедрам Дилбека, Лорелея снова начала извиваться в медленном танце. – Это тоже не так уж плохо, ведь правда?
      Танцуя, они вплотную приблизились к двери кабинета, и спина конгрессмена уперлась в нее.
      – У меня есть идея, – выговорил он, тяжело дыша.
      – Да?
      – Что, если ты снимешь половину того, что на тебе – или сверху, или снизу? Тогда я мог бы трогать то, что прикрыто.
      – Идея неплоха, – подтвердила Лорелея, – но либо все, либо ничего.
      Они продолжали танцевать до тех пор, пока Дилбек не обнаружил, что полет его мечты жестоко ограничивает туго натянувшаяся ткань брюк.
      – А что нам делать вот с ним?– шепнул он на ухо девушке.
      – Смотреть и восхищаться, – ответила Лорелея. – Больше ничего.
      Дилбек с тоской посмотрел вниз.
      – Откуда мне знать – а вдруг ты легавый? – сказала змеиная леди.
      Несчастный конгрессмен содрал с себя фуражку вместе с париком.
      – Я не полицейский! Я член конгресса Соединенных Штатов!
      – Ага. А я – Глория Стейнем.
      Поведение змеиной леди подсказало Дилбеку, что сеанс касательного танца скоро закончится.
      – Сколько у нас еще времени? – спросил он.
      – Секунд сорок пять, детка.
      Дэвид Дилбек торопливо расстегнул рубашку, опустился на пол и растянулся на спине. Лорелея созерцала его с некоторым удивлением.
      – Потанцуй на мне, – попросил он.
      – А сколько дашь?
      – Две сотни.
      – Тебе как – прямо с каблуками или босиком?
      – Сними одну туфлю, – ответил конгрессмен, закрывая глаза.
      Лорелея осторожно ступила ему на грудь.
      – А шрам откуда? – поинтересовалась она.
      – Небольшая операция, – прохрипел Дилбек. – Не волнуйся, я в полном порядке. Давай, танцуй, пожалуйста!
      – О Господи! – пробормотала змеиная леди.
      – Да... да... вот так... молодец...
      – Ты уж скажи, если будет больно.
      – Я скажу, если не будет больно!..
      Лорелея с трудом сохраняла равновесие, танцуя на рыхлом, давно начавшем оплывать теле конгрессмена.
      – Ты просто талант, – простонал Дилбек, ежась от боли и удовольствия. Его руки поползли по ногам танцовщицы выше, выше.
      – Вот это уж нет! – воскликнула Лорелея, крепко наступая ему на запястья. – Это запрещено.
      – Ну, мамочка!
      – Если хочешь побаловаться сам с собой – топай домой и занимайся этим там.
      Дэвид Дилбек вскрикнул, затем издал целую серию сосущих и чмокающих звуков и забился под Лорелеей, как эпилептик в припадке, дрыгая ногами и беспорядочно вращая глазами, в которых не осталось и следа осмысленного выражения.
      Лорелея боялась отпустить его руки. Мысленно она кляла себя на чем свет стоит – за то, что не потребовала денег вперед: теперь, если этот старый хрен окочурится, ей придется шарить по его карманам.
      Дилбек хрипел и метался, словно его било током. Чтобы не упасть, Лорелея раскинула руки и уперлась ими в стены кабинета. В этот момент дверь распахнулась; незнакомый мужчина подхватил танцовщицу под руки, помог выбраться из кабинета и спросил, не пострадала ли она. Она ответила, что одна из ее туфель осталась в кабинете.
      – Ну, с учетом того, что произошло, может, ты плюнешь на нее? – сказал мужчина, вручая ей три сотни долларов.
      – Спасибо, – пробормотала Лорелея. – А этот... Он оклемается?
      – Не беспокойся за него.
      Руки у танцовщицы дрожали, когда она складывала деньги.
      – Знаете, что он сказал мне? – нерешительно произнесла она. – Что он член конгресса Соединенных Штатов.
      Эрб Крэндэлл рассмеялся.
      – Чего только ни наговоришь, чтобы улестить женщину!
      И полез в карман за еще одной сотней.

Глава 8

      На следующий день Малкольм Молдовски позвонил кое-куда. Встреча была назначена в кегельбане на бульваре Санрайз.
      – Занимайте любую дорожку, какая окажется свободной, – предупредил его собеседник. – Завтра ожидается наплыв игроков.
      Когда Молдовски брал напрокат спортивные туфли, оказалось, что даже самые малоразмерные мужские кеды велики для его миниатюрных ножек, так что пришлось удовольствоваться женскими. Выбрав девятифунтовый шар, он прежде всего тщательно протер его носовым платком с монограммой, стараясь не думать о тех десятках, а может, и сотнях рук, которые прикасались к этому шару до него.
      Около часа Молдовски катал шары в одиночестве, пока наконец не появился тот, кого он поджидал: крупный, объемистый, как винный бочонок, мужчина в коричневой футболке с надписью на груди.
      – Неплохо, – заметил он, взглянув на запись счета Молди.
      – Стараюсь, – ответил Молдовски, кидая очередной шар. На самом деле ему удалось сбить всего десятка четыре кеглей, но на дощечке он записал себе сто шестьдесят четыре.
      Вновь прибывший надел кеды и помахал для разминки правой рукой.
      – Вам досталась хорошая дорожка, – сказал он.
      Проходившая мимо официантка вопросительно взглянула на игроков, но мужчина в коричневой футболке жестом дал ей понять, чтобы она шла дальше. Когда она удалилась, Молдовски передал ему толстый бежевый конверт.
      – Там все, – понизив голос, проговорил он. – И чеки тоже. Можете сами проверить.
      – Нет, – отмахнулся мужчина. – Мне нет дела до того, что там внутри. Моя обязанность – взять тут, передать там, и все.
      Метнув шар, он выбил семь из десяти и снова повернулся к Молдовски.
      – Вы игрок по натуре? – спросил он, но тут же прервал сам себя. – Да что я спрашиваю – конечно же, игрок. Иначе не занимались бы такими делами.
      – Верная мысль.
      – Ставлю пятерку, что сейчас одним ударом вышибу все.
      – Ладно, – согласился Молди. – Пятерку – так пятерку. – Даже трехлетнему ребенку при взгляде на него стало бы ясно, что игра не интересует его ни в малейшей степени.
      Шар сбил семь кеглей из десяти, но каким-то таким хитрым образом, что при падении они свалили и остальные три. В исполнении мужчины в коричневой футболке все выглядело удивительно легко и просто.
      – Это был крученый – самый трудный, какой только есть, – пояснил мужчина в футболке. – Вы знаете такой удар?
      – Потрясающе, – отозвался Молдовски, зевая. Передав собеседнику пять долларов, он добавил: – Попросите своих людей поторопиться. Времени у нас в обрез.
      – Я не знаю, о чем вы говорите, – ответил мужчина в футболке, – но удовольствием передам это кому следует. Ваша очередь, приятель.
      Молдовски с несчастным видом занял позицию, сделал три маленьких, неловких шажка и метнул шар, который, как ни странно, все-таки куда-то попал.
      – Просто повезло, – самокритично заметил Молдовски.
      – Нормально, – сказал мужчина в футболке. – А теперь идите-ка домой, ладно? У нас все схвачено.
      Всю жизнь Мордекай гонялся за журавлем в небе, но попадались ему почему-то одни синицы. Невезение стало его верным спутником с того самого дня, когда, получая диплом об окончании юридического факультета, он оказался двести седьмым в выпуске, насчитывавшем двести двенадцать студентов. Мордекай пытался бороться с судьбой, однако ему чаще и чаще приходили на ум мысли о тщетности каких бы то ни было усилий.
      Правда, временами случались у него и более оптимистические моменты, но именно их-то и выбирала судьба, чтобы нанести очередной удар. Так произошло и на сей раз.
      Юрист «Деликейто дэйри компани» явился в контору Мордекая, чтобы попытаться уладить дело о найденном в черничном йогурте таракане, не доводя его до суда. Для Мордекая готовность компании вести мирные переговоры (без обычной в подобных случаях неприятной переписки) явилась весьма приятным сюрпризом: полюбовное соглашение избавило бы его от необходимости тратить уйму времени на подготовку процесса, а также – едва ли не более тяжкое испытание – демонстрировать суду своего клиента, Шэда-вышибалу.
      Встреча с юристом с самого начала сложилась так обнадеживающе, что оптимизм Мордекая прямо-таки расцвел пышным цветом. Поверенный «Деликейто дэйри» оказался человеком вполне корректным, понимающим и не склонным к бряцанию оружием. Он ясно представлял себе последствия, могущие проистечь из предания огласке дела о таракане, тем более что законы штата Флорида допускают присутствие в зале суда телерепортеров вместе с их камерами. Оба юриста согласились, что демонстрация цветной видеокассеты с изображением таракана, плавающего в стаканчике знаменитого продукта «Деликейто дэйри», в высшей степени отрицательно отразится на доверии потребителей к компании и что размер ущерба, который она понесет, зависит только от того, сколько оптовых закупщиков ее продукции в других частях страны увидят процесс на экране через спутник связи. О желании поверенного избежать подобного риска ясно говорило его стартовое предложение: сойтись на какой-нибудь шестизначной сумме. Мордекаю стоило большого труда не выдать своего ликования.
      Разумеется, поверенный пожелал собственными глазами увидеть таракана, впрочем, уверив Мордекая, что это чистая формальность. Он прихватил с собой фотоаппарат с тридцатипятимиллиметровой пленкой, чтобы документально зафиксировать факт наличия насекомого в продукте компании, и, открывая ее, пояснил, что фотографии могут понадобиться на случай, если его клиенты окажутся недовольны достигнутой им договоренностью: демонстрация снимков мигом убедит их в разумности и обоснованности приносимой жертвы.
      Сообразительность и предусмотрительность поверенного произвели впечатление на Мордекая. Теперь он воочию видел, насколько привлекательным полем деятельности могут быть вопросы, связанные с надежностью продуктов, если производитель не желает доводить дело до суда.
      Мордекаю захотелось, чтобы Беверли, его секретарша, могла разделить с ним этот триумф, но ее не было в конторе: накануне у нее случился очередной приступ мигрени, которые продолжались обычно три дня. На это время Мордекай приглашал временную секретаршу – Рэчел, чья неиссякаемая жизнерадостность служила компенсацией не слишком мастерского владения стенографией и машинописью. Вызвав Рэчел в свой кабинет, Мордекай попросил ее принести стаканчик черничного йогурта, стоящий в холодильнике. Улыбка сползла с лица Рэчел, и Мордекай с ужасом понял почему.
      – Я куплю, – торопливо сказала девушка. – В перерыв сбегаю и куплю.
      Мордекай не мог найти слов, чтобы выразить то, что он сейчас испытывал. Поверенный «Деликейто дэйри», извинившись, вежливо попросил разрешения воспользоваться телефоном в приемной и вышел из кабинета.
      – О, Рэчел! – только и удалось произнести Мордекаю.
      – Я куплю ассорти: восемь видов тропических фруктов в одной упаковке, – попыталась успокоить шефа Рэчел.
      – Рэчел!
      – Да, сэр?
      – Что это на тебя нашло?
      – Мне захотелось есть, сэр.
      – Ты что, не заметила, что стаканчик уже открыт?
      – Я подумала, что это Беверли забыла, сэр. Ну, и решила – не оставлять же его стоять открытым. Ведь прокис бы!
      – Рэчел!!! – отчаянно повторил Мордекай. – Ты не понимаешь, что ты наделала.
      – Извините меня, ради Бога, сэр! – И она расплакалась.
      – Замолчи! – прикрикнул на нее Мордекай. – Замолчи сию же минуту! – Тут он подумал о Шэде-вышибале, и у него вспотела шея. Как сказать ему? Какое оправдание найти? А плюс к тому – прощай гонорар, заветные сорок процентов: какие проценты можно требовать с нуля? У него заныло под ложечкой.
      – Я же не знала, что он ваш, – сквозь рыдания выговорила Рэчел. – Я не знала, что вы любите йогурт.
      – Я его терпеть не могу. У меня от него понос.
      Рэчел перестала всхлипывать:
      – А тогда... тогда почему же вы так расстроились?
      – Потому, что ты съела мое вещественное доказательство, – каким-то странным, лишенным всякого выражения голосом произнес Мордекай. – Ну, и как он тебе показался?
      – Кто – йогурт?
      – Да, йогурт. Не слишком густоват?
      – Вот сейчас, когда вы сказали... – Рэчел не совсем понимала, куда клонит шеф, но отчего-то забеспокоилась. – Пожалуй, там действительно попадались какие-то комочки... А что, вы хотите уволить меня?
      – О нет, значительно хуже, – протянул Мордекай, зловеще улыбаясь. – Присядь-ка на минутку.
      – Что вы собираетесь делать?!
      – Доставить себе несколько исключительно приятных минут. Я собираюсь сказать тебе, что именно ты съела.