Конгрессмен Дэвид Дилбек лежал на кровати. На голове у него была черная ковбойская шляпа, вокруг талии обернуто белое махровое полотенце, на ногах – зеленые сапоги из кожи ящерицы. Шрам от операции у него на груди в ультрафиолетовом свете пульсировал, подобно большому червю.
      – Чем это ты тут занимаешься? – спросил Эрб Крэндэлл.
      – Создаю себе настроение. – Дилбек открыл глаза. – Ты достал то, что я просил?
      – Достал, достал. Где твоя половина?
      – В Эфиопии, по приглашению ЮНИСЕФ. Потом поедет в Париж, а потом, возможно, в Милан. Как тебе нравятся эти лампы?
      – Напоминают о неприятных вещах.
      – Это Пьер их где-то нашел. Покажи мне, что ты принес, Эрб.
      Крендэлл, осторожно ступая, вошел в полосу пурпурного света и приблизился к кровати.
      – Эй, – воскликнул он, подойдя поближе, – что это ты с собой сотворил?
      Конгрессмен носовыми платками привязал себе обе ноги и одну руку к колонкам кровати. Его бледные ноги выше сапог блестели, будто покрытые лаком.
      – Вазелин, – объяснил Дилбек. – Сначала я разогрел его в микроволновке – температура та же, что и для соусов. – И, видя недовольное выражение лица Крэндэлла, добавил: – Вот что получается, когда ты не даешь мне поехать куда-нибудь поразвлечься.
      – Дэвид, – вздохнул Крэндэлл, – ты пил? Только не ври.
      – Ни капли, друг мой.
      «Значит, у него и правда крыша поехала, – подумал Крэндэлл, – и дело все хуже и хуже. Интересно, что сказал бы председатель демократической партии Флориды, если бы вдруг оказался здесь и увидел достопочтенного конгрессмена Дилбека в таком виде».
      Дилбек протянул свободную руку.
      – Ну, давай же. Я ждал всю ночь.
      Крэндэлл уронил то, что украл из квартиры танцовщицы, в раскрытую ладонь Дилбека. Конгрессмен дергался и извивался на постели, рассматривая это запретное сокровище – розовую безопасную бритву.
      – Это правда ее?
      – Само собой. Из ее собственной ванной, – равнодушно ответил Крэндэлл.
      Дилбек поворачивал бритву то в одну, то в другую сторону, разглядывая во всех подробностях.
      – Держу пари, что она пользовалась ею сегодня утром, – вздрагивающим от возбуждения голосом проговорил он.
      – Не знаю.
      – Но вот же тут волоски! Я их вижу!
      – Осторожнее, Дэви, – предостерег его Крэндэлл. Не хватало еще, чтобы этот идиот в порыве восторга полоснул этой бритвой себе по венам.
      Грудь Дилбека тяжело вздымалась и опускалась.
      – Эрб, что ты думаешь о Гарте Бруксе?
      – А-а, так это его ты сейчас из себя изображаешь?
      Дилбек мечтательно улыбнулся.
      – Мои сапоги полнывазелина.
      «Ну, хватит, – подумал Крэндэлл. – С меня хватит». Он извлек из кармана одно из орудий, которыми воспользовался, чтобы проникнуть в дом Эрин, – маленькую отвертку – и приставил ее к шее Дилбека. Конгрессмен слегка удивился, но не особенно испугался.
      Крэндэлл надавил на отвертку с такой силой, что ее широкая часть исчезла в складках дряблой шеи Дилбека.
      – Сейчас я разом избавлю от проблем нас обоих, – угрожающе произнес он.
      – Прошу тебя, Эрб! Я же никому не делаю плохо.
      – Ты полоумный маньяк, – прошипел Крэндэлл.
      Дилбек забеспокоился.
      – Перестань, Эрб! Что за шутки, в самом деле?
      – Я занялся политикой не для того, чтобы сводничать и красть ради чокнутых извращенцев вроде тебя! Хочешь – верь, хочешь – не верь, но в свое время у меня были идеалы.
      Говоря это, Крэндэлл несколько романтизировал свое прошлое: идеалы всегда значили для него куда меньше, чем инстинкты. В политику его привело просто на редкость удачное стечение обстоятельств. Уотергейт резко изменил положение в пользу демократов, и Крэндэлл, взвесив все, решил, что есть прямой смысл положить свою верность к их ногам. Он выбирал не между добром и злом, а между победой и проигрышем. Временами ход событий внушал ему некоторые сомнения в правильности сделанного выбора, но еще никогда его приверженность демократам не подвергалась столь тяжким испытаниям.
      – Знаешь, что? – продолжал Крэндэлл, обращаясь к распростертому на кровати, да еще и привязанному к ней конгрессмену. – Даже этот психопат Никсон не позволил бы себе вытворять такое.
      – А может, как раз наоборот – он лучше справлялся бы со своими президентскими обязанностями, – безмятежно ответил Дилбек, поднимая свои тронутые сединой брови. – Ты никогда не задумывался над этим?
      Безнадежно махнув рукой, Крэндэлл убрал отвертку.
      – Вот и молодец, – облегченно вздохнул Дилбек.
      – Через час приедет Молди. Если бы я прикончил тебя, у меня не было бы времени привести все в порядок.
      Дилбек снова принялся разглядывать доставленное Крэндэллом сокровище – со всех сторон и под всеми возможными углами, как рассматривают редкостный драгоценный камень.
      – Как ее зовут? – спросил он.
      – Эрин.
      – Прекрасное имя! Наверняка она ирландка. А фамилия?
      – Фамилия не имеет значения.
      – Да ну же, Эрб! Я не буду сам разыскивать ее, честное слово.
      Крэндэлл направился в двери.
      – Мне нужно выпить, – бросил он через плечо – Кстати, если тебе это интересно: ты выглядишь абсолютным идиотом.
      Конгрессмен не обратил никакого внимания на этот комплимент.
      – Эрб, – позвал он, – окажи мне еще одну маленькую услугу.
      – Догадываюсь, – усмехнулся Крэндэлл. – Привязать тебе и вторую руку?
      Дилбек хихикнул.
      – Да нет, этого как раз не нужно.
      – Что же тогда?
      Дилбек мечтательно улыбнулся, подбрасывая на ладони розовую бритву.
      – Я хочу, чтобы ты побрил меня, Эрб. Всего, понимаешь?
      Он не заметил взгляда ненависти и отвращения, брошенного на него выскочившим из комнаты Крэндэллом.

* * *

      Дэвид Лейн Дилбек был единственным сыном Чака Дилбека, по прозвищу Белобрысый Чак, в свое время самого крупного в графствах Дейд, Броуорд и Монро специалиста по очистке уборных. На заре южнофлоридского бума, пока еще не была построена система канализации, почти каждая семья справляла свои большие и малые нужды в деревянных будочках, установленных на задних дворах. Металлические резервуары, составлявшие главную часть этих отхожих мест, являлись жизненно важным компонентом всякого среднего хозяйства, и иметь их скоро стало вопросом престижа. Не было мужчины – главы семьи, – которого бы мысль о том, что его резервуар может переполниться, не страшила в той же степени, в какой страшила мысль об урагане или о внезапном сердечном приступе. Поэтому эти подземные емкости волей-неволей приходилось регулярно опорожнять. Конкуренция была невелика, поскольку малоприятное это занятие особым почетом, разумеется, не пользовалось, и выдерживали его только самые упорные.
      Дилбек-старший оказался самым упорным из всех. Даже годы спустя после того, как проржавела и пришла в негодность большая часть южнофлоридских резервуаров, его имя все еще звучало достаточно весомо. Дилбек-младший ни разу в жизни не занимался очисткой уборных, мотивируя это аллергией на фекалии. Однако он довольно рано сообразил, насколько выгодно иметь такого известного отца. В пятьдесят шестом году, в возрасте двадцати четырех лет, он без долгих колебаний выставил свою кандидатуру на выборы в городской совет Хайэйли. Многие из жителей города всю жизнь пользовались услугами Чака Дилбека и потому были рады поддержать честолюбивые амбиции его сына. Система канализации находилась еще на стадии строительства, поэтому, ввиду важности поддержания хороших отношений с Белобрысым Чаком, сотни владельцев «гигиенических резервуаров» охотно оказали содействие его сыну в первой политической кампании, каковую тот и выиграл без особых проблем.
      Даже по флоридским стандартам Хайэйли всегда был – и остается по сей день – городом прямо-таки невероятного разгула коррупции. Для членов городского совета самым легким способом обогащения являлось улаживание вопросов, связанных с приобретением права собственности на землю, за которое они получали щедрые выражения благодарности в виде наличных, недвижимости и других ценностей. Дэвиду Дилбеку повезло: в пору его членства в совете свободной земли еще было сколько угодно. Его трижды переизбирали, и он весьма плодотворно провел эти годы, прислушиваясь, присматриваясь, набираясь опыта и удачно избегая отзыва. Он научился выколачивать взятки и, перебравшись в Таллахасси в качестве младшего члена сената штата, прихватил с собой это искусство.
      Атмосфера флоридской столицы оказалась совсем иной, ритм жизни – быстрее. Коррупция тут являлась как бы одним из непременных элементов хороших отношений между людьми и имела богатые традиции; ставки, разумеется, также были выше. Вокруг кишмя кишели настырные репортеры, поэтому законодателям приходилось проявлять мудрость и соблюдать конспирацию. Дэвид Дилбек крепко поработал над собой, учась джентльменской манере вести себя, говорить, пить и одеваться. В сенате было полным-полно неотесанных деревенских выскочек, корчивших из себя джентльменов, но им с трудом удавалось соблюдать необходимый декор, и ошибки обходились им дорого. Дилбек, напротив, адаптировался в новой для себя среде довольно быстро и вскоре уже перенимал опыт у некоторых из самых выдающихся жуликов Флориды. В результате обычные выражения благодарности не заставили себя ждать.
      Там, в Таллахасси, он впервые узнал, что некоторым женщинам особенно нравятся политики и что они охотно сближаются с ними. Дилбек приобретал это приятное знание от раза к разу, постепенно, и каждая новая победа распаляла его все больше. Он всегда рассчитывал и предвкушал, что общественная деятельность принесет ему богатство, но ему даже в голову не приходило, что она имеет еще и эту приятную сторону. За восемь лет он свел знакомство с самыми разными людьми, чтобы в конце концов, следуя милой южной традиции, жениться, на пышнотелой, полудевственной дочери богатого производителя фосфатных удобрений. Памела Рэндл Дилбек редко снисходила до того, чтобы делить постель со своим супругом: ее куда больше интересовали мода и светская жизнь. Дилбек поощрял ее любовь к путешествиям.
      К середине семидесятых карьера Дилбека что-то забуксовала на уровне правительства штата. Там с его подачи были приняты всего два законодательных акта, притом далеко не первостепенной важности. Первый из указов запрещал магазинам, торгующим спортивными товарами, продавать несовершеннолетним патроны по воскресеньям. Он прошел небольшим большинством голосов, несмотря на возражения со стороны Национальной стрелковой ассоциации. Вторым достижением Дилбека (совместно с другими его коллегами) явилось утверждение окалузской карликовой саламандры в качестве официальной эмблемы штата Флорида; владельцы автомашин и мотоциклов получили возможность приобретать за тридцать пять долларов – плюс официальный сбор – номерные знаки с ее изображением. Проект таблички с саламандрой был разработан неким бойким преподавателем изобразительных искусств из Флоридского университета; за эту работу он получил сорок тысяч долларов из государственных средств. По случайному стечению обстоятельств он являлся многолетним карточным партнером одного из сенаторов.
      Дилбек получил свой главный шанс, когда, в возрасте восьмидесяти двух лет, скончался достопочтенный Уэйд Л. Шитс, сенатор от Южного Майами. Престарелый демократ страдал неизлечимой болезнью, из-за которой в течение трех последних сроков своего сенаторства почти не появлялся на Капитолийском холме. Приближенные к его особе люди с грустью отмечали, что, плюс к многочисленным проблемам со здоровьем, он быстро теряет здравый ум и твердость памяти: незадолго до конца он решительно отказался носить трусы и велел именовать себя капитаном Линдбергом. К моменту его кончины уже четко очертилась группа местных политических деятелей, готовых оспаривать друг у друга его место в палате представителей. Одним из этих исполненных надежд энтузиастов был Дэвид Лейн Дилбек.
      На похоронах Шитса Дилбек произнес необыкновенно изящную хвалебную речь, не раз вызывавшую и улыбку, и слезы у многочисленных присутствующих. Это эмоциональное выступление являлось еще более замечательным, если учесть, что его автору довелось встречаться с Уэйдом Шитсом всего дважды, причем оба раза тогда, когда сильно одряхлевший конгрессмен уже мало что соображал. Текст произнесенного Дилбеком панегирика (написанный шустрым молодым парнем из его команды по имени Эрб Крэндэлл) во многих местах сильно напоминал старые писания Джона Фитцджеральда Кеннеди – по той простой причине, что был напрямую содран с них; хотя в оправдание юного Крэндэлла можно сказать, что он просто следовал примеру покойного президента, не считавшего плагиат слишком уж большим грехом. Никто из присутствовавших в церкви не стал докапываться до первоисточников. Другие претенденты на кресло покойного Шитса также выступили с речами, но ни одна из них и в подметки не годилась взволнованной и яркой речи Дилбека. Его соперники поняли, что их шансы равны нулю, когда все телевизионные станции открыли блок вечерних новостей видеозаписью выступления Дэвида Дилбека на панихиде. Благодаря ему именно Дилбек был выбран в преемники почившего Уэйда Шитса. Оно явилось, пожалуй, самым выдающимся шагом его политической карьеры.
      Поездка в Вашингтон и открываемые ею перспективы приятно щекотали нервы Дилбека; ведь чем дальше ты от своих избирателей, тем труднее им держать тебя под колпаком. В столице ему вновь пришлось адаптироваться к новой среде, модифицировав свой стиль взимания дани согласно ее вкусам и традициям. На Капитолийском холме практически никто не давал на лапу и не брал прямо и открыто: все происходило более завуалированно, более тонко и изощренно. Например, уступчивый конгрессмен в обмен на свой голос мог получить четыре места в лучшей ложе на игру «Редскинз». Такие взятки было практически невозможно отследить, не говоря уж о привлечении к ответственности за них. Другим – весьма действенным – ключом к сердцу политика являлись огромные пожертвования на его избирательную кампанию. Именно таким образом и проложило дорожку к Дэвиду Дилбеку могущественное сахарное лобби. Впрочем, как выяснилось, он не меньше симпатизировал и другим отраслям промышленности. В течение двух десятков лет он служил им всем верой и правдой. Несколько раз республиканцы подвергали его яростным нападкам; частенько его имя упоминалось в выпусках новостей и на страницах газет в связи с разными более или менее неприятными историями. Но, тем не менее, он снова и снова оказывался переизбранным. Те, кому он продал свою душу, молчали, поскольку их устраивали оказываемые им услуги. А следовательно, настоящий скандал ему никогда не грозил.

* * *

      Никогда – до сих пор.
      – Добрый вечер, диакон.
      – Привет, Малкольм. – В присутствии Молдовски конгрессмен всегда напрягался. Справиться с Крэндэллом было не так сложно, но Молди – не Крэндэлл, и его лояльность ограничивалась исключительно рамками, предусмотренными их договором.
      – А где же твой ковбойский антураж? – насмешливо спросил Молдовски.
      – Так значит, Эр в сказал тебе. – Дилбек уже успел сменить шляпу и сапоги на бордовый спортивный костюм и теперь стоял в нем в дверях кабинета, прихлебывая чай со льдом.
      – Эрб обеспокоен, – сообщил Молдовски. – Откровенно говоря, я тоже.
      Как всегда, Дилбек поймал себя на том, что восхищается элегантностью Молди: сегодня тот появился в великолепном итальянском костюме цвета голубиного крыла и темно-синем галстуке. А исходивший от него аромат превосходил все прежние: Молдовски благоухал, как целая апельсиновая роща.
      – Дэвид, – произнес он, принимаясь мерить шагами кабинет, – я что-то слышал насчет вазелина.
      – Я...
      – И насчет ошметков из прачечной я тоже наслышан. Неужели это правда? – Молди надул губы так, что, казалось, он вот-вот сплюнет на ковер.
      – Малкольм, позволь мне объяснить. Я чувствую, как во мне поднимаются какие-то силы... животные потребности... и потом...
      – Сядь! – рявкнул Молди. Сам ростом не выше жокея, он терпеть не мог, когда приходилось смотреть снизу вверх на того, кого он отчитывал. – Сядь, черт тебя побери.
      Дилбек исполнил приказ. Молдовски начал медленно ходить по кабинету, временами останавливаясь, чтобы бросить исполненный презрения взгляд на фотографии и закатанные в пластик вырезки из газет, развешанные на стенах. Не глядя на Дилбека, он заговорил:
      – Эрб нашел в твоем письменном столе женскую туфлю. Откуда она взялась?
      – Крис купил ее для меня.
      – У той стриптизерши?
      – Да, Малкольм. – Дилбек глотнул холодного чая. – Все эти мелочи – они помогают мне выдержать. В конце концов, от этого никому не становится хуже.
      Молди ощутил что-то вроде отчаяния. Безумие было единственной проблемой, с которой он не мог справиться. А Дилбек совершенно определенно был безумен.
      – Что Эрб сделал с туфлей? – спросил конгрессмен. – Он ее не выбросил, правда?
      «Просто не верится, – подумал Молдовски. – Он совсем спятил».
      – Знаешь, что мне ужасно хочется сделать? – сказал он вместо ответа. – Отволочь тебя обратно в Вашингтон и запереть в моей квартире вплоть до самого дня голосования по сахарному биллю. К сожалению, нам приходится думать о твоей предвыборной кампании. Будет глупо, если ты сейчас споткнешься на этом.
      – Да, конечно, – отсутствующим голосом отозвался Дилбек.
      – Дэвид, ты понимаешь, что сейчас поставлено на карту?
      – Разумеется.
      – Что, если я приведу тебе сюда женщину, чтобы была рядом, – на случай, если на тебя снова накатит? Может быть, даже двух.
      – Спасибо, Малкольм. Но это не решит проблемы, – со вздохом произнес Дилбек. – Эта любовь просто измучила меня.
      – Любовь? – Молди ядовито рассмеялся.
      – Иногда мне даже самому страшно, Малкольм. Ты когда-нибудь испытывал такую страсть к женщине?
      – Нет, – коротко ответил Молдовски. И это была правда. Он предпочитал иметь дело с девушками по вызову. Они говорили на одном с ним языке.
      – Не беспокойся, все будет в порядке, – продолжал Дилбек. – Я не подведу. – Он поставил свой стакан на ручку кресла. – Эрб говорил, что Фликмэн хочет устроить теледебаты со мной. Что ж, я готов.
      – Наплюй на него, – посоветовал Молдовски.
      Элой Фликмэн был менее удачливым соперником Дилбека в битве за место в конгрессе. В обычных обстоятельствах теледебаты могли бы принести свои плоды, поскольку в идеологическом плане Фликмэн занимал позиции чуть правее известного Аттилы, предводителя гуннов. Среди его предвыборных обещаний фигурировали показ по телевидению казней подпольных торговцев наркотиками, стерилизация одиноких матерей и вооруженное вторжение США на Кубу. Справиться с ним не представляло особого труда.
      – Я сумею свалить его, Малкольм, – сказал Дилбек.
      – Незачем тебе с ним возиться. Он сам успешно рубит сук, на котором сидит.
      – Меня беспокоит кубинский вопрос. Это дело такое, что...
      – Никаких дебатов! – категорическим тоном отрезал Молдовски. Он перестал расхаживать по кабинету и встал, крепко упершись ногами в пол, лицом к лицу с Дилбеком. – Дэви, у нас есть более важное дело – эта чертова стриптизерша, в которую ты втюрился.
      Конгрессмен склонил голову.
      – Что я могу тебе сказать? Я больше не в состоянии держать себя в руках.
      Малкольм Молдовски умел заглядывать далеко в будущее, поэтому для него Дэвид Дилбек как политик был уже человеком конченым. Его карьера неминуемо должна была завершиться в тот самый день, как сахарный билль пройдет голосование в комитете. Он, Молди, и семейство Рохо вышвырнут его из председательского кресла, чтобы заменить другим конгрессменом. Уж кто-нибудь из них да согласится принять на себя роль, которую пока играет Дилбек, и наверняка не все они такие же чокнутые, как он. А чтобы держать его в руках до тех пор, Молдовски разработал план, правда достаточно рискованный.
      – Я хочу предложить тебе нечто вроде сделки, заговорил он. – Прежде всего ты должен обещать, что больше не будешь коллекционировать ошметки от ее белья, бритвы, туфли и прочую чушь. Это тебе ясно?
      – Да. Но что я получу взамен? – Голос конгрессмена прозвучал скептически.
      – Свидание с ней.
      Дилбек медленно поднялся из кресла. Глаза его были вытаращены до невероятных размеров.
      – О Господи... кажется, ты говоришь это всерьез?
      – Сегодня вечером мне звонил ее хозяин. Сказал, что она может согласиться, если цена будет подходящая.
      – Когда? – чуть ли не взвизгнул Дилбек. – Ты хочешь сказать – прямо сейчас?
      «Просто невероятно, – подумал Молдовски. – Похоже, он сейчас словит кайф от одной только мысли о предстоящей встрече».
      – Завяжи-ка его узелком, – посоветовал он.
      Дилбек, казалось, даже не слышал.
      – Ты сказал – свидание, – нетерпеливо повторил он.
      – Я сейчас прорабатываю детали.
      Дилбек даже не удивился тому, что Молди поддерживает какие-то отношения с хозяином стрип-заведения. Он схватил своего спасителя за плечи.
      – Если ты сумеешь мне это устроить, то, Богом клянусь...
      Молди резким движением стряхнул руки Дилбека со своих плеч.
      – ...то ты будешь вести себя по-человечески до самых выборов? Прекратишь весь этот идиотизм?
      – Клянусь могилой отца, Малкольм!
      – Что ж, очень мило.
      Белобрысый Чак, всю жизнь любивший позабавиться, велел похоронить себя в одном из своих «гигиенических резервуаров» – разумеется, новом и обитом изнутри шелком. Что и было исполнено с точностью. «А его ненормальному сынку, пожалуй, далеко до папаши», – подумал Молдовски.
      Дилбек вытер вспотевшие ладони о колени, обтянутые трикотажем спортивных брюк.
      – Малкольм, ты имеешь в виду настоящее, серьезноесвидание или просто так?
      – То есть на уровне постели или нет? Ну, уж это решайте сами, черт бы тебя побрал. Не могу же я делать все за тебя!
      – Ты прав, ты прав...
      – Скоро ты, чего доброго, захочешь, чтобы я сам довел тебе его до кондиции и сунул куда следует! Все-таки кое-что ты должен делать и сам, тебе не кажется?
      Однако возмущение Молди не возымело должного эффекта. Конгрессмен пребывал на седьмом небе от счастья.
      – Ты даже не представляешь, друг мой, что это значит для меня. – Он поднял свой стакан в сторону Молдовски. – Ты снова совершаешь то, что казалось невыполнимым, Малкольм.
      – Уж сказал бы – чудо, – буркнул Молдовски.
      – Да, правда, чудеса – твоя специальность!
      – Это уж точно, – проворчал Молдовски. Достопочтенный Дэвид Лейн Дилбек, член конгресса Соединенных Штатов, представитель от штата Флорида, и не подозревал, какие сложные и опасные шаги уже были предприняты ради спасения его проклятой шкуры, за которую лично он, Молди, не дал бы ни единого цента.

* * *

      К семидесятым годам когда-то потрясавшие воображение подводные рифы Майами и Форт-Лодердейла, отравленные сточными водами и нечистотами, которые сбрасывали в океан многочисленные прибрежные отели, безвозвратно погибли. Проложенные по дну трубы выносили всю эту дрянь на несколько сот ярдов от берега, чтобы не смущать взгляда купальщиков и загорающих на пляжах потоками коричневой пены: ведь даже самому неразборчивому из отдыхающих вряд ли захотелось бы по доброй воле окунуться в море, на поверхности которого болтаются куски дерьма.
      Так, десятилетие за десятилетием, вся эта отрава убивала нежные кораллы и гнала прочь некогда населявших их рыб. Знаменитые рифы превратились в серые, голые, мертвые нагромождения, вид которых ничем не напоминал о том, что они, как-никак, находятся в тропических широтах. Капитаны катеров и прогулочных яхт, а вместе с ними и торговцы подводным снаряжением жаловались на резкое сокращение клиентуры: теперь отпускники предпочитали отправляться в другие части Флориды и на Багамские острова, где вода все еще сохраняла свою прозрачность до такой степени, что можно было, нырнув, разглядеть что-то на расстоянии протянутой руки. Мэрии некоторых городов Южной Флориды принимали кое-какие меры, чтобы меньше загрязнять море, но рифы, раз погибнув, больше не возрождались к жизни: именно так обычно ведут себя кораллы.
      В конце концов биологи выдвинули теорию, что возможно снова привлечь рыбу в эти места и без настоящих кораллов, создав «искусственные рифы». На самом деле это оказалось далеко не столь экзотично, сколь звучало, да и в техническом смысле это изобретение вовсе не принадлежало двадцать первому веку. Искусственные рифы создавались путем затопления отработавших свое судов. Опустившись на дно, эти призрачно выглядевшие там сооружения привлекали стайки небольших и сравнительно больших рыб, а те, в свою очередь, привлекали барракуд, акул и других хищников. Капитаны были просто счастливы, поскольку теперь им не приходилось плыть четыре десятка миль в поисках рыбы, видом которой можно было бы потешить клиентов.
      С точки зрения привлечения интереса общественности программа по созданию искусственных рифов оказалась весьма успешной: благодаря ей в морских глубинах появилось нечто вроде музея затонувших кораблей. В кои-то веки оказалось возможным отделываться от ставшей ненужной техники, на вполне законных основаниях рассматривая это как благодеяние для окружающей среды. Каждые несколько месяцев очередной ветеран морей и океанов отводился подальше от берега и взрывался с помощью динамита. Местные телевизионные станции широко освещали эти события, дававшие им случай использовать свои дорогостоящие вертолеты не только для репортажей с места дорожных происшествий. Со временем, как и следовало ожидать, затопления судов превратились в один из регулярных специфических аттракционов Южной Флориды и собирали сотни зрителей на яхтах и катерах. Когда порыжевшее от ржавчины судно взрывалось и затем исчезало в пенящихся волнах, публика разражалась дикими воплями восторга.
      Утром второго октября восьмидесятишестифутовый гватемальский сухогруз под названием «Принцесса Пиа», всю свою жизнь протрудившийся на перевозке бананов, был отбуксирован от Порт-Эверглейдс до заранее определенного места в море напротив форт-лодердейлских пляжей. Предварительно «Принцессу» ощипали, что называется, до последнего перышка: с нее сняли оба пришедших в негодность двигателя, проржавевшее навигационное оборудование, радиоаппаратуру, насосы, трубы, крепления, остатки такелажа, даже якорь – словом, все, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Фактически от нее остался только корпус.
      Подготовка судна к затоплению заняла почти месяц. Она проходила под надзором инспектора береговой охраны, инспектора службы охраны окружающей среды графства Броуорд и агента таможенной службы Соединенных Штатов, в ведении которой и находилось данное судно с момента его задержания, более года назад, за перевозку контрабанды. Убедившись, что на «Принцессе Пиа» больше не осталось ни одного неучтенного грузового отсека и ни грамма контрабандного гашиша, агент таможенной службы поставил свою подпись на нужных бумагах. Инспектор береговой охраны и инспектор службы охраны окружающей среды в последний раз прошлись по ободранному судну вечером первого октября. Позже оба они засвидетельствовали, что в ту ночь «Принцесса» (и, конкретно, ее кормовая часть) была абсолютно пуста, если не считать уже заложенной взрывчатки.
      Охранник, нанятый компанией, занимавшейся затоплением отслуживших судов, должен был всю ночь караулить «Принцессу», чтобы никому не пришло в голову выкрасть с нее динамит. Он честно выполнял свои обязанности примерно до трех часов утра, а потом появились знакомые ребята – портовые грузчики – и пригласили его на стоявший неподалеку японский лесовоз – перекинуться в картишки и посмотреть порнуху по видео. Таким образом, «Принцесса» оставалась безнадзорной как минимум три, а возможно, и пять часов, в зависимости от того, на чье свидетельство полагаться.
      Одно было неоспоримо: что на рассвете следующего дня, когда начался отлив, два буксира оттащили «Принцессу» в открытое море. Рядом шли три катера морского патрулирования и судно береговой охраны, стараясь все время держаться между начиненным взрывчаткой сухогрузом и целой армадой разных мелких посудин со зрителями на борту, сопровождавшей его в последний путь. Место для нового искусственного рифа было определено всего лишь в трех милях от берега, но путь занял целый час: над океаном носился со скоростью двадцать узлов северо-восточный ветер, я капитаны буксиров из соображений осторожности шли на малых оборотах.
      К девяти часам утра «Принцесса» была доставлена на место захоронения и развернута носом к ветру. Полицейские катера принялись описывать вокруг нее все расширяющиеся круги, отгоняя зрителей на безопасное расстояние. Ровно в десять при помощи радиосигнала были взорваны заряды динамита, заложенные в носовой и кормовой частях сухогруза. Над носом и кормой встало по столбу грязно-серого дыма, и «Принцесса» драматически завалилась на правый борт. Она затонула ровно за девять минут, и многочисленные зрители приветствовали это событие аплодисментами, криками энтузиазма и гудением в рожки.
      Никто не подозревал, что вместе с несчастной «Принцессой» в морские глубины погружается «линкольн-континенталь» выпуска девяносто первого года, прикованный цепями к бимсам грузового отсека, расположенного в кормовой части. Никто не знал, что находится в нем. Это стало известно значительно позже.